На острове
| Автор: | Даниловский Г., год: 1901 |
| Примечание: | Перевод А. С. Черемнова |
| Категория: | Поэма |
Густавъ Даниловскiй.
Переводъ А. С. Черемнова.
ВСТУПЛЕНІЕ.
Богъ изъ сумрачныхъ силъ, затаенныхъ во мгле.
Вывелъ духа источникъ и все на земле
Онъ смешалъ - и съ нея снялъ онъ длани.
Съ той поры духъ желаетъ царить надъ судьбой;
Съ темнотою инстинктовъ, съ стихiей слепой
Бой ведетъ, совершенствуясь въ брани.
И творенья весы въ колебаньи всегда;
И начало борьбы возникаетъ
На вершинахъ техъ духа, где гибнетъ нужда,
Где свобода свой стягъ поднимаетъ.
А порой въ безграничномъ просторе мiровъ
Раздаются удары звенящихъ часовъ
Безконечности - грозно и сильно.
На алтарь увлеченья и веры плюетъ,
И, какъ въ тачку закованный ссыльный,
Въ колесницу слепой и жестокой судьбы
Запрягаясь, сдается онъ ей безъ борьбы.
И измученный духъ замираетъ
И могущество зла и насилья ростетъ...
Но не вечно суровое время невзгодъ -
Новой жизни заря наступаетъ.
Въ дни, когда не хватаетъ дыханья въ груди
И не видно отрадныхъ надеждъ впереди,
И Злой Рокъ угнетаетъ народы,--
Духъ полъ игомъ рождаетъ огонь для людей,
Въ мiръ несетъ его въ образе новыхъ Идей
И костеръ зажигаетъ свободы.
ПЕСНЬ I.
Надъ островомъ высокимъ караваны
Лучистыхъ звездъ плывутъ и между нихъ
Путь Млечный тихо вешаетъ туманы
Серебряные... Берегъ моря тихъ.
Невольно изменяютъ ровный токъ
И, злобой на свою преграду полны,
Дрожа сверкаютъ, какъ стальной клинокъ.
Надъ берегомъ огней потухли очи,
Безмолвные дома уныло спятъ,
За ними льютъ сады свой ароматъ,
Окутаны весенней негой ночи.
На площади зато и шумъ, и звонъ!
Тамъ праздникъ песни жители справляютъ
И въ короли сегодня избираютъ,
Какъ требуетъ обычай и законъ,
Того, чья песнь прольется всехъ звучнее
И привлечетъ сердца людей сильнее.
Торжественный готовится турниръ;
Народъ на площадь точно лава льется;
Толпа шумитъ и у трибуны жмется,
Одетая нарядно, какъ на пиръ.
Зажглись костры веселыми огнями,
И колоколъ ударилъ надъ толпами
* * *
Были дни... Какъ лава изъ груди вулкана,
Съ острова на землю черезъ мглу тумана
Светъ-лился... Потушенъ этотъ дивный светъ!..
И лежатъ въ обломкахъ прежнiя святыни.
Новый храмъ Молоха тамъ вознесся ныне,
Въ немъ же нетъ святыни и героевъ нетъ.
Миновали, скрылись дни, когда поэты
Новыя знамена гордо вознесли -
И на нихъ читались чудные заветы
Равенства, свободы, счастья для земли.
Верилось тогда, что духъ разрежетъ звенья
Всехъ цепей, что новый засiяетъ светъ...
И народъ земли стремился въ пылъ сраженья.
Дни те миновали и следа ихъ нетъ.
Сталъ богатъ и славенъ островъ величавый!
Только духъ, объятый гибельной отравой,
Измельчалъ, какъ карликъ, мощь свою губя.
Островъ жилъ и думалъ только для себя.
И, отрезанъ жизни шумнымъ, грознымъ моремъ
Онъ земле оставилъ трудъ съ тяжелымъ горемъ,
Взявъ себе веселье, пиръ и голосъ музъ.
Доблестный король сошелъ тогда въ могилу;
Смелостью подобный гордому орлу,
Онъ въ себе носилъ уверенность и силу,
Проникалъ онъ взоромъ будущаго мглу.
Чувствуя, что близко новое теченье,
Мучился король - и въ горестномъ томленьи
Много силъ собралъ въ душевной глубине;
Онъ забылъ о славе, о восторге шумномъ
И летелъ мечтою къ гибнущей стране.
Мудрецы прозвали короля безумнымъ
За стремленья эти... А король желалъ
Жизнь свою окончить славными делами.
Но напрасно чудной власти надъ сердцами
Требовалъ король и Бога умолялъ,
Изменить желая, что неотвратимо:
Виделъ онъ съ тоскою, что его друзья
Зло въ себе таили, пропуская мимо
И по ихъ сердцамъ, какъ молнiя по стали,
Песнь его скользила и его мечта,
И его молитвы тщетно повторяли
Жалкихъ себялюбцевъ грубыя уста.
Что молитвой звали эти лицемеры -
Былъ обрядъ, лишенный истины и веры.
Королевскiй прахъ окутанъ вечной мглой,--
Духа же цветы растутъ еще неслышно,
Ждутъ, что оживятся нежною росой
И въ плоды деянiй превратятся пышно.
Ждутъ давно. Не вянутъ лепестки цветовъ,
Точно самъ король по-прежнему съ любовью
Пламеннаго сердца поливалъ ихъ кровью,
Покидая царство мрака и гробовъ.
Но сегодня тихи вечныя постели,
Миренъ сонъ глубокiй въ области теней;
Къ нимъ на стражу тихо отъ высотъ слетели
Ангелы молчанья, генiи ночей,
И
Плачущiя яркимъ золотомъ огней.
* * *
Ликуетъ островъ, залитъ моремъ света,
Шумящею толпою наводненъ.
Четыре на турнире томъ поэта:
Кто победитъ - король! Владеетъ онъ
Всемъ островомъ; когда-жъ цветы живые
Успеютъ изъ венца его опасть,
То выступятъ послы передовые,
И онъ свою разделитъ съ ними власть.
Но кто же здесь достигнетъ славной цели?
Кому цветы, кого корона ждетъ?
Ужъ три певца на празднестве пропели,
И наступаетъ Даймона чередъ.
Онъ - младшiй изъ певцовъ - и не почетъ
Стяжалъ себе, но брань и поношенье.
Народъ кричалъ, что песнь его течетъ
По ложному руслу; что это пенье -
Какъ резкiй скрипъ; что речь его остра
И боль таитъ безъ ласки вдохновенья;
Небесной музы; что земли мученья
Имъ завладели; что къ лазури въ даль
Не рвется онъ, но въ темноте могилы
Онъ ищетъ искру Божью, и что жаль
Его: онъ проявляетъ много силы.
Былъ судъ надъ нимъ, чтобъ строго наказать
И струны оборвать на лире звучной,
Когда посмелъ онъ жителямъ сказать,
Что материкъ земли - убогiй, скучный -
Съ презренiемъ глядитъ въ такiе дни
На островъ, ихъ грехами омраченный;
Что не могучiй колоколъ они -
Трещотки лишь изъ глины золоченой,
Которыхъ трескъ не будитъ славныхъ делъ;
Что жгучiй стыдъ душой его владелъ
Отъ жизни ихъ и новыхъ идеаловъ,
Что этотъ островъ - вечный трудъ коралловъ,
Обидами и горемъ полонъ онъ
Существъ, которымъ имя - легiонъ.
Надъ берегомъ, задумчивости полнъ,
Бродилъ певецъ, внимая говоръ волнъ,
И говорилъ, что часто слышитъ звуки
Печальныхъ слезъ и стоновъ, издали
Летящихъ черезъ море отъ земли.
Онъ говорилъ съ тоскою, что напрасно
Отъ острова мучительно и страстно
Ждетъ помощи несчастная земля,
И что въ гробу несетъ теперь страданья
Трупъ славнаго поэта-короля
За то, что позабыли завещанье.
Онъ говорилъ, что видитъ впереди,
Какъ по вине островитянъ случится:
Польютъ съ земли кровавые дожди,
И островъ весь въ пустыню обратится!
Никто речамъ поэта не внималъ;
Кричали все съ гримасой отвращенья:
Онъ боленъ, онъ разсудокъ потерялъ,
Въ немъ разумъ спуталъ демонъ разрушенья,
Они прозвали Даймономъ его.
Сегодня это слово пробежало
По всемъ устамъ и пораэило всехъ;
Однихъ негодованье обуяло,
Другiе же сдержать старались смехъ
При вести, что стремится Даймонъ къ трону
И выступитъ, чтобъ получить корону.
Но, лишь прошелъ насмешекъ первый взрывъ,
Въ толпе тревога пробежала глухо
О томъ, что песня - тайныхъ силъ порывъ -
Живетъ и въ глубине больного духа.
И вотъ, едва увидели певца,
Какъ тишина повисла надъ толпами.
И взоры всехъ стеклись къ нему лучами
И жгли огнемъ черты его лица.
Уверенно и гордо рыцарь юный
По пурпурнымъ ступенямъ восходилъ
И сталъ спокойно на верху трибуны.
Взоръ призраки мечты необычайной,
Какъ будто виделъ новый дивный мiръ
И забывалъ, объятый думой тайной,
Толпу людей, и песню, и турниръ.
И слышенъ былъ на площади турнира
И трескъ костровъ, и шумъ морской волны...
И вдругъ въ тиши раздался плачъ струны.
Задетая рукой поэта, лира
Запела вдругъ, и, звукомъ пробужденъ,
Отъ тайныхъ грезъ своихъ очнулся онъ.
Смутился вдругъ и вздрогнулъ, какъ ребенокъ,
Виденiемъ испуганный во сне.
И грустенъ голосъ былъ его и звонокъ,
Онъ такъ сказалъ: "Я боленъ, тяжко мне!
Душа томится неутешнымъ горемъ...
Я отданъ въ жертву злымъ и горькимъ снамъ
И вамъ одинъ охотно передамъ,
Вчера его я увидалъ надъ моремъ.
Постигъ я силой сердца своего,
Хотя, быть можетъ, это сонъ пророка!"
Умолкъ на мигъ. Потомъ вздохнулъ глубоко,
Бросая взоръ на ясный небосклонъ...
И вдругъ, рванувъ уверенно и живо
Рукою струны лиры, началъ онъ
Бросать слова разсказа въ тонъ мотива,
Пока съ его чарующей игрой
Не слился голосъ, звонкiй и глубокiй,
Какъ родниковъ бегущiе потоки
Сливаются съ могучею рекой.
СОНЪ.
День угасалъ, а зори ужъ слетали
На лоно водъ съ небесной высоты;
Какъ струны арфы въ тишине звучали
Могучихъ волнъ дрожащiе хребты
Великiй вечный гимнъ земной печали.
И, на пути задержанныя вдругъ
Грядою скалъ, на части разрывались,
Какъ золотыя кольца, устремлялись
Обратно въ море, издавая звукъ,
Въ просторе, где шумели, пенясь, волны,
Мне чудилось, звучала стономъ мгла.
Насъ проклинали тамъ; изъ тьмы могилы
Рвалась тамъ жизнь и напрягала силы,
Но одолеть преграды не могла.
Закатъ угасъ. Ночь покрывала море.
У ногъ оно кипело, какъ вулканъ.
Мысль разрывалась отъ тоски и горя
И сердце - отъ жестокой боли ранъ.
Слабели силы въ необъятной муке -
И я упалъ, какъ трупъ, на лоно скалъ
И въ ужасе мученiй умиралъ.
Но сонъ сошелъ и положилъ онъ руки
На грудь мою, и далеко ушла
Больная скорбь встревоженнаго духа.
Мне снилось: землю покрываетъ мгла...
Ужасный крикъ доносится до слуха,
И я во сне почуялъ ужасъ вновь:
Томительные черные кошмары
И страшно леденили въ сердце кровь.
Я увидалъ толпу людей несчастныхъ,
Больныхъ и слабыхъ. Стоновъ ихъ ужасныхъ
Звукъ разносился, точно моря ревъ.
Громада шла. Потъ лилъ съ нея ручьями.
Предъ ней шла боль кровавыми путями.
Печаленъ былъ страдальцевъ легiонъ:
Тела ихъ рвалъ на части бичъ неволи,
Сомненiе несло имъ муки боли,
Насилiе въ груди давило стонъ.
А средь людской безчисленной громады
Кровавый пиръ свершали духи зла:
Въ безумiи впивались въ ихъ тела,
Ихъ кровь сосали, точно злые гады.
И увидалъ я ту, что ихъ гнала...
Вливая въ раны изнуренныхъ яды,
Она вела ихъ, какъ толпу зверей,
И грозно имъ кричала: "Ну, скорей!
Я - Нищета. Я вамъ повелеваю!
"Могуществомъ своимъ я убиваю
Людей за непокорность. Съ болью ранъ
Я имъ дарю могилы вечный холодъ,
Но раньше шлю на нихъ суровый Голодъ;
Онъ внутренности ихъ опустошитъ,
И мозгъ костей сожретъ безъ сожаленья,
И въ жилахъ кровь до капли изсушитъ!"
"Уделъ покорныхъ моему веленью
Жестокъ не будетъ! Въ мраке и въ пыли,
День ото дня слабея и бледнея,
Они сойдутъ въ могилу... Ну, скорее!
Или сотру я васъ съ лица земли!
Я - Нищета! Я вамъ повелеваю!
Вашъ царь, вашъ Богъ, вашъ всемогущiй Панъ!"
"Покорнымъ я щедроты расточаю:
На ужинъ черный хлебъ имъ будетъ данъ,
На плечи ихъ - отрепье и для гроба
Клочокъ земли!
Но смерть бунтовщикамъ!
Я - Нищета приказываю вамъ:
Впередъ, впередъ! Я вамъ повелеваю!
Вашъ царь, вашъ Богъ, вашъ всемогущiй Панъ!"
Воследъ за нею шелъ ужасный станъ
Ея родныхъ: Болезни съ мрачнымъ Моромъ
И Тьма, и тощiй Голодъ, лютый врагъ
Живущаго, - ревели дикимъ хоромъ.
И злая Тьма толпе кричала такъ:
"Убейте мысли, мысли умертвите,
Или навекъ лишу я васъ ума.
Огонь сердецъ своихъ вы загасите,
Скорей! скорей! Я страшный князь вашъ Тьма!"
"Да, мысль - нашъ врагъ!" шепталъ ей Голодъ злобно:
"Когда она рождается въ уме
И тлеетъ, искре маленькой подобно,
Туши ее, гаси въ мертвящей тьме.
Когда же светъ все тени уничтожитъ -
Предай болезни страшной ты народъ...
А если это средство не поможетъ -
"
"Ты знаешь, я силенъ. Какъ сонъ могилы,
Проникну въ нихъ, возьму ихъ жизнь и силы,
Не оторву отъ телъ ихъ бледныхъ губъ,
Все буду кровь сосать со злобой жадной,
Пока въ добычу смерти безпощадной
Останется холодный, синiй трупъ!"
"Бездушный трупъ, лишенный чувствъ, свободный,
Въ глубокой мгле останется одинъ!
Такъ задушу я мысль, "я злой, голодный,
Могучiй панъ, я - Голодъ, царскiй сынъ!"
И вся толпа злыхъ демоновъ завыла:
"Да, эти люди наши! Ихъ светило
Потушено! Скорей отъ света прочь
Мы поведемъ ихъ въ пасмурную ночь
Съ неволею и страхомъ леденящимъ!"
Вдругъ грянулъ громъ, ужасенъ и могучъ,
И молнiя своимъ мечомъ блестящимъ
Разсекла плащъ суровыхъ, хмурыхъ тучъ.
И силы мрака дрогнули толпой...
И тишина повисла надъ землей.
Свой путь прервали вечныя светила,
И молнiя огнистой полосой
Стояла въ небе и горела светомъ,
Разорванными тучами одетымъ,
И месяцъ, точно рыцарь золотой,
Держащiй стражу полночи глухой,
Остался въ тишине необычайной.
Мiръ ожидалъ чудесъ великой тайны.
Оттуда, где терялся полосой,
Ведущей къ неизвестному чертогу,
Путь Млечный, схожiй съ чистою росой,
Где, потерявъ обычную дорогу,
Лишь изредка комета пролетитъ
И следъ ея волосъ огнемъ горитъ,--
Оттуда духи выплыли толпою
И близились огнистою рекою.
Летела Мысль всехъ ближе въ вышине,
Прекрасная, съ лицомъ богинь Эллады;
И чудно отражали въ глубине
Уверенность въ могуществе и силе,
Стремленье вечный разрешить вопросъ...
Разсеяннымъ клубамъ туманной пыли,
Отъ века представляющей хаосъ,
Она дала иныя очертанья
И мерный путь. Порядокъ мiровой
Явился въ царство новаго созданья
И гордо поднялъ вечный скипетръ свой.
Воследъ за нею Чувство направлялось;
Его лицо въ движеньи изменялось:
На немъ была то радость безъ границъ,
То грусть и боль, то пламенныя грезы -
И вдругъ опять подъ бархатомъ ресницъ
Кристальныя сверкали тихо слезы.
Безумнымъ ритмомъ пульсъ его стучалъ,
Оно то бледно было, то румяно.
И крови токъ въ груди его дрожалъ,
Подобно лаве въ кратере вулкана.
Съ участьемъ ободряя все созданья,
А рядомъ съ ней, въ очахъ тая печаль,
Унылое летело Состраданье.
Все вместе, взявшись за руки, они
По голубому фону неба плыли
И далеко виднелись и светили,
Какъ яркiе горящiе огни,
Какъ перья благороднаго убора
На шлеме рыцаря, какъ средь простора
Небесъ - три птицы дивной красоты.
Любовь летела вследъ; ея черты
Одела ярко прелесть неземная...
Она несла въ очахъ туманъ мечты,
Она дышала быстро... Прикрывая
Рукою страстной наготу грудей,
Бiенье сердца удержать старалась...
За нею пелена ея кудрей
Неслась вдали и пышно развевалась.
И техъ кудрей роскошная волна
Звезда же, новыхъ светлыхъ чувствъ полна,
Зарделась и, какъ солнце, засiяла.
За нею мчалась съ страшной быстротой
Фантазiя; ея стремились взоры
Въ безбрежности лучины мiровой
За грани безконечнаго простора.
И видно было, какъ безумно бьетъ
Она въ эфире мощными крылами,
А гордый умъ своими удилами
Смирялъ ея стремительный полетъ.
И вдругъ все духи опустили крылья
И замерли въ просторе голубомъ,
Какъ паруса въ покое и безсилье
Спускаются въ безветрiи морскомъ.
Въ волнахъ эфира медленно, безъ шума
Тамъ Творчество въ потоке света шло.
Глубокая таинственная дума
Окутала высокое чело.
Спокойны были взоры. Лишь порою
А волосы влачились пеленою
Огромною, - я не видалъ конца.
И звезды въ нихъ, объятыя экстазомъ,
Подобно яркимъ огненнымъ алмазамъ,
Горели, жизни трепетомъ полны.
Оно узрело все средь тишины
Въ просторе мiрового океана,
И голосъ полился изъ глубины,
Подобный звучной музыке органа:
"Вы, духи, вы мои! Съ начала дней
Я царствую надъ вами и доныне
И васъ теперь на скопище теней
Веду въ послушной доблестной дружине.
Въ неисчислимомъ времени вековъ
Предметы все моей покорны власти.
Холодный мраморъ силой тайныхъ словъ
Дастъ статую, исполненную страсти,
И чувствъ, и жизни, мощи и огня...
Я камень оживить могу бездушный!
И струны мне подвластны и послушны:
Едва коснусь я ихъ своей рукой -
Оне звучать и льются въ строе дивномъ
То нежной песней съ тихою тоской,
То гордымъ, властнымъ, всепобеднымъ гимномъ.
Послушны мне пустые звуки словъ:
Лишь захочу - ихъ рифмами свяжу я,
И потекутъ они потокомъ строфъ,
Какъ быстрая река, сердца волнуя.
И дивно славитъ ихъ согласный хоръ
Мои дела хвалою безконечной"...
"Лишь Демоны, исчадья ночи вечной,
Меня злословить смеютъ до сихъ поръ!
Отъ козней ихъ доныне стонутъ люди,
Они по мiру сеютъ мракъ и зло,
Хоть для людей я светъ давно зажгло
И искры имъ давно вложило въ груди,
Чтобъ сами чудеса творить могли
Мои сыны, сыны моей земли.
И на земное лоно тяжело,
Какъ страшное томительное бремя,
Своею темной силою легло.
И обратить грозитъ та сила ныне
Орловъ въ воронъ, могучихъ львовъ пустыни -
Въ трусливый и ничтожный родъ щенятъ!"
Оно умолкло. Лучезарный взглядъ
Его лица зарделся гневомъ жгучимъ,
Въ немъ недовольства светочъ заблисталъ,
И въ страхе целый мiръ затрепеталъ.
А Демоны, подобно чернымъ тучамъ,
Собрались все огромною толпой.
Дрожа во тьме со злобою слепой,
Ихъ пьяныя отъ бешенства дружины
Несли въ груди предчувствiе кончины
И, издавая злобный, дикiй стонъ,
Помчались на блестящiй легiонъ.
И словно эскадронъ гусаръ крылатыхъ,
Скрывается въ густыхъ толпахъ татаръ,
И лишь порой сверкнетъ вдали, какъ жаръ,
Копье иль мечъ, иль панцырь золотистый
И снова все закроется толпой,--
Такъ скрылся духовъ легiонъ огнистый,
Окутанный суровой, злобной тьмой.
Раздался крикъ, звучали восклицанья...
Потомъ на черномъ теле мрачныхъ тучъ
Зажглось огней волшебное сiянье,
Какъ будто солнце бросило свой лучъ
И онъ все росъ, блистая безъ предела...
Промчались молнiй золотыя стрелы,
На части рвали тучи впереди,
Горели яркимъ светомъ въ небе чистомъ
И сыпались оне дождемъ огнистымъ,
Какъ будто бы изъ демонской груди.
Вся мерзкая ужасная громада
Была разбита. Сквозь ночной туманъ
Летели съ дикимъ крикомъ силы ада
И рухнули въ глубокiй океанъ.
Пора разсвета ужъ была близка.
Печально гасли звезды - слезы ночи.
По небесамъ блуждали облака,
Какъ голуби, воздушною толпою.
Такъ вся земля съ равниною морскою
Еще была ночною мглой полна.
Великая царила тишина.
Я чувствовалъ, какъ тени прочь бежали,
Какъ волны подъ дыханьемъ ветерка
Другъ другу весть объ утре лепетали,
Которое идетъ издалека.
* * *
Умолкъ - и тихо-тихо замирала
Одна струна... вотъ умерла и та...
И въ тишине минута пролетала,
Какъ звука путь изъ сердца на уста.
И вдругъ въ толпе, молчанiю на смену,
Раздался крикъ немногихъ голосовъ...
Венокъ упалъ на шумную арену,
Пятная землю роемъ лепестковъ.
Рукоплесканья, крики; рой венковъ,
Цветовъ и листьевъ сыпался тамъ градомъ.
Певецъ стоитъ, исполненный еще
Мелодiй сердца. Сила возбужденья
Кровь заставляетъ литься горячо,
И грудь кипитъ отъ новаго волненья.
Неведомый огонь въ его очахъ...
И вновь рука трепещетъ на струнахъ.
Стихаетъ крикъ народа: слава, слава!
Застыли руки. Снова тишина.
И речь певца - стремительна, какъ лава,
На площади затихнувшей слышна:
"Судьба решилась, братья-минестрели!
Уже плыветъ въ небесной синеве
Победный легiонъ къ заветной цели,
И Творчество съ Любовью во главе
Дарятъ слова небеснаго привета
Лучамъ святого радостнаго света.
Но тамъ въ долинахъ стонущей земли
Средь ужаса, тревоги и мученiй...
И целый мiръ влачатъ оне въ пыли".
"Те демоны раскинули всехъ шире
Свой стягъ на близкомъ намъ материке.
Тамъ, въ этомъ жалкомъ изнуренномъ мiре
Народъ со смертью борется въ тоске".
"Тамъ взоръ, слепой отъ слезъ, не видитъ света,
Не видитъ дня и солнечныхъ лучей,
Тамъ свой уделъ клянетъ пророкъ разсвета,
Пока не погребетъ своихъ идей
И, пыткой мукъ ужасныхъ побежденный,
Забудетъ небо, свой потушитъ взглядъ,
Отринетъ все великiя знамена
И будетъ ползать, какъ презренный гадъ!и
"Тамъ генiевъ - насилья убиваютъ,
Подрезываютъ крылья тамъ орламъ
И горныхъ козъ въ ярмо тамъ запрягаютъ,
И для души уставы пишутъ тамъ!"
Тамъ всехъ детей берутъ тираны злые
Куютъ, какъ деньги, души молодыя
Всё на одни и те же образцы!
Тамъ въ дикой злобе отравляютъ воды!
А эти звезды - светочи ночей -
За чудный блескъ серебряныхъ лучей
Сорвали бы охотно съ небосвода!"
Нельзя тамъ плакать, тамъ нельзя любить!
Нельзя тамъ мыслить, тешиться мечтами!..
Нетъ! Той земли не описать словами:
О ней стонать я долженъ, слезы лить,
Иль вырвать сердце, полное мученья,
И показать его страданья вамъ!"
Тутъ силы не хватило ужъ словамъ,
Мысль умерла на высяхъ возбужденья.
"Гей! прочь отсюда! Гей, на материкъ!
На помощь братьямъ все безъ замедленья!"
Остаткомъ воли испустилъ онъ крикъ
И оборвалъ дрожащихъ струнъ теченье.
Толпа застыла въ мрачной тишине.
У всей толпы въ душевной глубине,
И воскресали пламенныя грезы,
Какъ сильно бились у людей сердца,
Кипела кровь огнемъ живыхъ дыханiй,
И образы вставали безъ конца.
Изъ маленькихъ частицъ воспоминанiй...
Нить, порванная прежде, вновь узломъ
Завязывалась здесь съ материкомъ.
Но вотъ, сменяя те воспоминанья,
Изъ тайныхъ недръ души явился страхъ,
То страхъ былъ за покой существованья,--
И снова нить онъ разорвалъ въ сердцахъ.
И мысли все боролись, колебали
Весы ихъ воли съ силою, какъ вдругъ
Имъ тени осторожности предстали
И поселили въ сердце ихъ испугъ,
Поднявъ опять спокойной жизни цену,
Разсчетомъ мелкимъ совесть отравивъ.
Позорный страхъ родилъ въ сердцахъ измену,
На лица вышли сумрачныя тучи,
И ропотъ выросталъ, какъ громъ могучiй,
И разразился, гневомъ все покрывъ.
И вся толпа, поднявъ къ трибуне руки,
"Молчи!" - кричала: - "ты зовешь, губя!
На островъ ты накликать хочешь муки,
Но мы научимъ разуму тебя!
Отнимемъ лавры - подаримъ позоромъ!"
Ревелъ народъ вокругъ согласнымъ хоромъ.
И на арену бросилась толпа
И съ криками, разбойникамъ подобно,
Венцы съ земли хватала спешно, злобно;
Отъ бешенства безумна и слепа,
Она топтала ихъ безъ сожаленья
Въ неистовомъ порыве возбужденья.
При этомъ виде все лицо певца
Покрыла бледность. Къ сердцу устремилась
Вся кровь его, и взглядомъ мертвеца
Смотрелъ онъ такъ, что страшно становилось.
Его друзья. Ихъ лиръ звенели струны
Въ безумномъ беге. Точно вихрь морской,
Они взбежали къ высоте трибуны
И тамъ съ рыданьемъ обняли певца;
Сплетя на немъ свои въ восторге руки,
Они ему твердили безъ конца:
"Ты нашу скорбь воспелъ и нашей муки
Туманъ разсеялъ... Вечно да живетъ
Нашъ Даймонъ-вождь! Направь ты нашъ полетъ!"
И Даймонъ, возбужденный, со слезами
На головы ихъ руки возлагалъ...
И въ этотъ мигъ разсыпалась лучами
Луна съ небесъ - и светъ ея бросалъ
На ихъ дружину блики золотые,
И въ нихъ певцы стояли, какъ святые
Въ своемъ безсмертномъ ореоле мукъ.
А тамъ, внизу, народа мрачный кругъ,
Съ трудомъ порывъ смиряя злобы бурной,
Трехъ первыхъ состязавшихся певцовъ.
И вотъ герольдъ открылъ немыя урны,
Пересчиталъ во всехъ число венковъ
И объявилъ толпе, что по закону
Одинъ певецъ получитъ здесь корону:
Кто распевалъ сегодня всехъ звучней
О прелестяхъ любовницы своей.
ПЕСНЬ II.
На острове - король, но съ этихъ дней
Веселья нетъ на немъ, и все сильней
Тень Даймона и тень его дружины
Смущаетъ миръ вечернихъ грезъ долины.
А только день разгонитъ ночи сны -
Весть ужаса летитъ тревожной птицей:
Отъ жителей уходятъ вереницей
Любимые и лучшiе сыны.
Едва турниръ сменился тишиной,
Одинъ певецъ покинулъ кровъ родной,
Отца и мать и вечный миръ долины
(Онъ говорилъ, что тесно жить въ стенахъ)
Ушелъ съ одной своею лирой звучной
И спутникомъ дружины неразлучной
Скитается въ ущельяхъ и горахъ.
Тамъ тишина. Задумчивы леса.
Надъ пропастью синеютъ небеса.
Тамъ Даймонъ рать свою ведетъ по скаламъ
На гору, что зовется Идеаломъ.
Ужасный путь но черной круче скалъ
Идетъ, казалось, въ сумрачный провалъ;
Въ лазурь небесъ высоко поднимаясь,
Высь горная терялась въ мрачной мгле,
И Богъ, порою на нее спускаясь,
Въ громахъ о чемъ-то говорилъ земле.
И те слова, те знаменья святыни,
Безъ отклика въ душе людей прошли
И, громъ тая, всё ждали на лавине,
Что человекъ придетъ сюда къ вершине,
Разбудитъ ихъ, поднявшись отъ земли.
Въ часъ отдыха съ печалью на челе
Певецъ твердилъ друзьямъ, что на земле
Они, поэты, - не любимцы Бога,
Кому налилъ онъ золотомъ сердца
И душу изъ прозрачнаго кристалла
Ковалъ, чтобы светилась и блистала
Она красой безсмертнаго венца.
"Мы, - говорилъ онъ: - дети перелома;
И всякъ изъ насъ - наследникъ золъ отца;
Стяжанья жажда близко намъ знакома,
Живетъ въ душе, пятнаетъ намъ сердца".
"Ядъ преступленiй безъ сознанья пили
Изъ почвы острова мы съ юныхъ дней,
И въ годы детства намъ обычны были
Грехи отцовъ, паденья матерей".
"Теперь отъ искры совести не даромъ
Святой огонь въ душе у насъ ростетъ!
Раздуемъ же! Пусть вспыхнетъ - и пожаромъ
Всю слабость, все сомненiя сожжеть.
Пусть переплавитъ въ светлые алмазы."
"Идемъ! Пусть, горнымъ воздухомъ дыша,
Излечится печальная душа,
Пусть учится, отринувъ сеть разсчетовъ,
Безумiю стремительныхъ полетовъ
И, свято исполняя свой заветъ,
Въ юдоль печали проливаетъ светъ,
Чтобъ на земле лучи его святые
Зажгли людей, какъ факелы живые!"
"Смотрите внизъ, туда, сквозь эту мглу:
Тамъ блещутъ слезы горнаго потока;
Онъ борется съ преградой и жестоко
Бьетъ грудь свою о твердую скалу.
Пусть смерть насъ не страшитъ своимъ виденьемъ,
Въ тюрьме мы подаримъ ее презреньемъ!"
"Смотрите въ высь на горнаго орла:
Онъ воздуха волну одолеваетъ
Могучимъ взмахомъ своего крыла.
Съ приветомъ солнцу выше онъ взлетаетъ,
Намъ, какъ ему, бороться предстоитъ
Всей силою, во что бы то ни стало,
Ломать преграды на своемъ пути,
Поднять толпы къ светилу идеала
И въ сердце ихъ для неба дверь найти!"
Умолкъ и въ высь пошелъ. И всей дружиной
Они пошли за нимъ съ огнемъ въ очахъ,
Пошли, следя за горною вершиной,
Мелькавшею въ румяныхъ облакахъ.
А въ городе сгущалась мгла печали,
И страхомъ все наполнились сердца,
Когда однажды ночью убежали
Изъ дома - дети знатнаго отца
И на стене поспешно начертали:
"Отецъ и мать, простите! Тяжела
Разлука намъ, но долгъ даетъ веленье
Снять съ острова проклятье преступленья,
Съ материка - кошмаръ ужасный зла..."
И вдругъ иная весть ударомъ грома
Народъ на площадь выбежалъ изъ дома,
Толкуя о явившемся судне.
Тамъ, бледный, среди общаго молчанья,
Островитянинъ, что съ недавнихъ поръ,
Исполнивъ королевское желанье,
Ходилъ искать дружину въ царстве горъ,
Такъ говорилъ: "Смотрю я изъ долины
И вижу, - что-то движется изъ горъ.
Я полагалъ, что то - кусокъ лавины,
Какъ вдругъ невольно поразила взоръ
Толпа людей: то Даймонъ шелъ съ дружиной!
Со страхомъ, растянувшись на земле,
Смотрелъ я, оставаясь на скале,
И виделъ: то, что я считалъ лавиной,
Сползавшей съ горъ, то было ихъ судно.
Его толкали, силы напрягая,
Все люди. Къ морю близилось оно.
Я шелъ за ними, все узнать желая.
Изъ словъ вождя я услыхалъ одно:
И къ королю, известiе храня,
Я прибежалъ. Онъ выслушалъ меня
И пригласилъ къ столу вельможъ совета."
Умолкъ и потъ онъ вытиралъ съ лица,
Уставъ отъ бега и отъ повторенья
Своихъ вестей съ начала до конца.
Толпу объяло мрачное смятенье.
На половине слова у людей
Порвался голосъ. Точно ужасъ казни,
Почувствовали все въ мозгу костей
Дрожь холода и призраки боязни...
Предчувствiе росло среди сердецъ,
Что рокъ изъ круга ихъ предназначенья
Взялъ приговоръ, который, безъ сомненья,
Единымъ словомъ утвердить Творецъ.
И, какъ въ бреду, виденье имъ предстало:
Казалось, отъ обиженной земли,
Такъ быстро, что дыханье застывало,
Месть Господа имъ ангелы несли.
Кровавый судъ на пламенныхъ мечахъ.
Всехъ поразилъ тотъ видъ неотвратимый,
Все головы склонилъ безумный страхъ,
Какъ будто мечъ, подобный грозной буре,
Уже сверкалъ, мгновенiя губя.
Когда-жъ толпа опять пришла въ себя
И къ радостной безоблачной лазури
Вновь подняла смущенный, грустный взоръ
Увидела, какъ будто бы далекiй
По небесамъ промчался метеоръ
И скрылъ въ лазури отблескъ одинокiй.
И каждый думалъ, мраченъ и угрюмъ,
Что значило безвестное явленье?
Потомъ поднялся говоръ, крикъ и шумъ,
Смущенная толпа пришла въ движенье,
Къ дворцу стремились все, и передъ нимъ
Раздался крикъ: "Мы короля хотимъ!!"
На зовъ толпы, шумящей, своевольной,
Король явился бледенъ и смущенъ.
Советовъ этихъ; пусть немедля онъ
Идетъ на берегъ, чтобы силой власти
Иль просьбой беглецовъ остановить.
Напрасно онъ пытался ихъ смирить;
Король былъ самъ рабомъ народной страсти:
И робко, подъ ударами бичей
Враждебныхъ взглядовъ, взялъ свою порфиру,
Наделъ корону, представляя мiру
Подобье куклы прежнихъ королей,
И въ путь пошелъ взволнованный и жалкiй.
Какъ жертвенникъ пылая, солнца шаръ
Светилъ съ небесъ. Какъ белыя весталки,
Которыхъ жжетъ экстаза мощный жаръ,
Снега подъ солнцемъ таяли. Природа
Затихла вся въ расцвете красоты,
Лишь пели гимнъ весеннiе цветы
Въ честь вечнаго светила небосвода.
Браня въ душе палящiй солнца зной,
Толпы людей тянулись по дороге,
Къ заливу моря горною тропой.
Вотъ, наконецъ, и горная вершина:
Отсюда даль толпе была видна,
Зеленая цветущая равнина,
Морской заливъ и моря пелена.
По зелени и синеве простора
Разсеянно летели стрелы взора.
Когда же удалось уйти очамъ
Изъ плена этой синевы и дали,
Они опять къ заливу посылали
Пытливый взоръ, ища чего-то тамъ.
У сжатаго скалами полукруга
Представилось имъ светлое пятно,
Какъ розы лепестокъ на фоне луга.
Иные, разсмотревъ тревожнымъ взглядомъ,
Решили, что у берега судно;
И все толпы внизъ полились каскадомъ.
Да, точно, тамъ стояли беглецы,
И видъ судна и формы говорили,
Искусные певицы и певцы.
Они не въ ватерпасе, не въ аршине
Искали меръ для своего судна.
Подобно чаше вогнуть въ середине
Его былъ корпусъ, форма же стройна
Была, какъ форма легкаго сонета.
Носъ - остро срезанный напоминалъ
Мужскую рифму среди строкъ куплета;
Подобно строфамъ - веселъ рядъ торчалъ;
Прямыя мачты, какъ мечты поэта,
На палубу глядели съ вышины,
На нихъ канаты, какъ строфа терцета,
Изъ трехъ веревокъ были сплетены.
Рядъ парусовъ въ ихъ мерномъ колыханьи,
Какъ ритмовъ рядъ, судно слегка качалъ
И, какъ поэмы звучное названье,
На мачте флагъ пурпуровый игралъ.
Какъ разъ тогда все люди торопливо
Въ судно садились; оттого и смехъ,
Ихъ вождь желалъ остаться позже всехъ,
На берегу стоялъ онъ одиноко.
Со времени ухода своего
Онъ изменился, видимо, глубоко.
Онъ точно выросъ. Тело все его
Лишь духа оболочкою казалось.
Приметы муки внутренней борьбы
Ушли съ лица, оно же прояснялось
Решимостью и знанiемъ судьбы.
По блеску глазъ его заметно было,
Что мысль святая взглядъ ихъ озарила
И вера, и глубокая любовь,
И чистота душевнаго покоя;
Что отъ победы этого героя
Земли не ороситъ людская кровь,
Что за его победной колесницей
Не повлекуть печальной вереницей
Измученныхъ и стонущихъ рабовъ.
И стоя такъ въ молчанье надъ заливомъ,
И, обратясь порывомъ торопливымъ,
Недвиженъ замеръ онъ передъ толпой.
Тутъ короля онъ сразу встретилъ взоры,
И оба вздрогнули, а все кругомъ
Невольно оборвали разговоры
И замерли на берегу морскомъ,
Предчувствуя въ тиши необычайной,
Какъ велика подобной встречи тайна.
Вожди-жъ, едва скрестился взглядъ очей,
Увидели душевной глубиною,
Что не идти дорогой имъ одною,
Что рознь сердецъ у нихъ всего сильней,
Что двухъ мiровъ две силы въ нихъ замкнуты,
Два полюса таятъ они въ себе,
Что одному изъ нихъ пришли минуты
Иль измениться, иль упасть въ борьбе...
И такъ они смотрели другъ на друга,
И ихъ судьба решалась въ этотъ мигъ;
Король бледнелъ, какъ будто отъ испуга
Смутился онъ... А вождь дружины юной
Заделъ рукою плачущiя струны,
Какъ будто бы въ душе онъ пожелалъ
Окончить этотъ споръ въ одно мгновенье.
И звукъ струны напевомъ всепрощенья
И вселюбви негромко прозвучалъ.
Король не разгадалъ его значенья,
Онъ въ немъ увиделъ робость и смущенье
И, думая, что бунту здесь конецъ,
Надменнымъ тономъ власти и презренья
Спросилъ онъ: "Что ты делаешь, певецъ?--
- Оружье смотритъ передъ битвой воинъ, -.
И я свое оружье узнавалъ:
Хорошъ ли звонъ и верно-ли настроенъ?--
- Какой вашъ бой?--
- То бой за идеалъ!--
- Куда плывете вы?--
- На поле битвы!--
- Зачемъ?--
Возвышенной спасающей молитвы,
Которая въ сердцахъ еще жива,
Но надъ душою призраки повисли
И нетъ ей силъ пробиться въ область мысли!--
- Кто звалъ и кто велелъ вамъ плыть туда?--
- Насъ стонъ зоветъ и долгъ повелеваетъ!--
- Вамъ плохо здесь?--
- Здесь совесть жить мешаетъ!
Веками напряженнаго труда
Коралловъ, гибнущихъ во мраке моря,
Вашъ островъ держится! Здесь страхъ и горе!--
- Что-жъ васъ страшитъ?--
- Что островъ упадетъ
Въ пучину... Гадъ морской его пожретъ,
Коль онъ другихъ безъ помощи оставитъ!--
- А ты - герой, который насъ избавитъ?!--
Съ иронiей воскликнулъ тутъ король:
- Ты въ плащъ геройства рядишься напрасно!
Хоть цель свою скрываешь ты прекрасно -
Я знаю, что придумалъ, безъ сомненья,
Твой жалкiй разумъ: это - планъ смущенья!
- Смущать?!. Богатствомъ, что собрали здесь
Мильоны рукъ работой вековою,
Стремиться оделить людъ бедный весь;
Желать, чтобъ жизнь не делалась резнею,
Какой она являлась съ давнихъ поръ;
Аккорды слить въ одинъ согласный хоръ,
Все души охватить дыханьемъ песни
И разбудить ихъ возгласомъ: "воскресни!.."
- Молчи! - вскричалъ король, - ты потерялъ
Аккордовъ тайну, въ чемъ всехъ песенъ сила!
Ты песнь рабою сделать пожелалъ,
И песнь тебе навеки изменила.
Ведь съ песнью духъ певца соединенъ,
А ты отвергъ ея святой законъ!--
Тутъ Даймонъ, грозно шевельнувъ бровями,
Сказалъ дружине своего судна:
"Хоть онъ король и первый межъ певцами,
"Ты правъ, что песня - духа выраженье;
За что-жъ ты насъ решился упрекнуть?
Должны-ли все певцы для песнопенья
Въ твоемъ мотиве ноты почерпнуть?"
"Певецъ - обманщикъ, если съ песнью того,
Съ которою навекъ соединенъ,
Не связанъ онъ любовiю святою...
Да, лишь тогда предъ ней виновенъ онъ!
Пусть о себе тоскуютъ эгоисты!
А кто влюбленъ въ светъ будущаго дня,
Пускай поетъ, на струнахъ серебристыхъ
Приветный гимнъ грядущему звеня.
Какъ мать еще во чреве любитъ сына
И страстно ждетъ его, хотя самой
Грозитъ съ его рожденiемъ кончина,--
Такъ жаждемъ мы всей силой, всей душой
Великаго, прекраснаго разсвета,
Когда вся жизнь те гимны запоетъ,
Хотя бы намъ онъ былъ - конца примета,
Мы будемъ счастливы! Уничтоженья
Нетъ въ смерти... Смерть - грядущей жизни звонъ,
Иная форма вечнаго явленья,
Она - дитя изъ пелены временъ.
Да, мы умремъ... Но жизни не жалеемъ,
А смерть сама намъ будетъ мавзолеемъ".
"За эту форму сладко умереть!
Ей пели мы, будили силой звона,
И по утрамъ надъ нами будетъ петь*
Она свой гимнъ, какъ статуя Мемнона".
Умолкъ. Король же понялъ передъ нимъ,
Что пораженъ оружiемъ своимъ.
Среди толпы послышались укоры,
Что съ Даймономъ ведетъ онъ плохо споры.
А потому онъ изменилъ свой тонъ,
Желая въ мигъ покончить съ той ошибкой,
И милостиво, съ кроткою улыбкой
Сказалъ певцу:
"Хоть за меня законъ,
Какъ человекъ я къ равному съ мольбой
Пришелъ, хоть могъ бы дать и приказанье.
Останьтесь! Вамъ не будетъ наказанья...
И насъ смущалъ когда-то этотъ сонъ,
Миражъ пустыни. Только опытъ знаетъ,
Что быстро онъ отъ взора убегаетъ,
Хоть ярко для очей явился онъ".
"На острове всегда - друзья вы наши;
Здесь миръ, довольство и удобный кровъ,
Роскошный столъ, наполненныя чаши,
Родителей глубокая любовь.
И это все покинуть! Въ мраке ночи
Среди громовъ надъ безднами блуждать,
Где волны заливаютъ пеной очи! -
Нетъ, этого я не могу понять!"
- "Ты не былъ тамъ, куда изъ мрачной мглы
Пробились мы! На этихъ горныхъ кручахъ!
Внизу.кричали горные орлы,
И далеко отъ насъ, скрываясь въ тучахъ,
Ничтожной точкой въ необъятномъ мiре".
"Нашъ взоръ летелъ все далее и шире
На материкъ. И скорбь объяла насъ!
Просторъ полей - безплодный; надъ полями,
Какъ облако застывшихъ горькихъ слезъ,
Лежалъ туманъ густыми пеленами
И надъ землею ширился и росъ".
"Насъ солнце залило своимъ сверканьемъ,
Но не ослепли мы, - и взоръ очей
Летелъ все дальше, вымытый сiяньемъ
Горячихъ, яркихъ солнечныхъ лучей",
"Туманъ лежалъ густою пеленой...
Но разгляделъ нашъ взоръ въ тумане этомъ,
Что далеко надъ грустною землей
Дрожали горизонты тайнымъ светомъ!.."
"И мы тогда на этой вышине
Торжественно предъ солнцемъ обещали
Не отступить въ безжалостной войне,
Пока туманы не очистятъ дали.
Король! Кто разъ ступилъ туда ногою,
Где были мы передъ лицомъ Творца,
Исполнены решимостью благою
Въ торжественный, невыразимый мигъ,
Когда гремелъ обетъ нашъ звучнымъ хоромъ;
Кто виделъ солнца лучезарный ликъ
И не смутился гордымъ, смелымъ взоромъ;
Кого такъ нежно воздухъ горъ ласкалъ,
Влетевшiй въ грудь съ дыханiемъ покоя;
Кто въ жилахъ пламя страсти ощущалъ;
Кто такъ, какъ мы, на техъ вершинахъ стоя,
Единымъ взглядомъ къ вечности летя,
Временъ и делъ проникнулъ вереницы
И увидалъ, минувшее прочтя,
Грядущаго раскрытыя страницы
Какъ свитокъ Бога правды, и на немъ
Его заветъ, пылающiй огнемъ,--
Э, никогда средь муки и безсилья
Не можетъ тотъ безплодно умереть!
Какъ птица, что готовится лететь
Въ просторъ небесъ... Не упадетъ онъ ниже,
Чемъ былъ тогда! И насъ ты не зови-же!
Внимай: орелъ летелъ къ вершине той,
Где были мы, - но изменили силы,
Упалъ онъ въ прахъ съ разбитой головой!..
И думалъ ты, что въ этотъ мракъ могилы
Мы спустимся съ сiяющихъ вершинъ,
Что мы ярмо златое вновь оденемъ!?.
О, никогда! Ты властвуй здесь одинъ!
Мы знаемъ путь и делу не изменимъ!
Прощай!" -
И онъ на палубу судна
Вошелъ поспешно. Мощною рукою
Онъ вырвалъ якорь изъ морского дна,
И дрогнуло судно надъ глубиною.
Внезапно на судне огни зажглись,
Ударилъ въ парусъ ветеръ моря бурный,
Затрепеталъ на мачте флагъ пурпурный,
Какъ яркая вечерняя заря
На синеве играя и горя.
И вотъ судно уверенно и живо
Направило по морю быстрый ходъ,
Какъ лебедь, грацiозно и красиво
Скользитъ по бирюзовой глади водъ.
Судно неслось. Въ тревоге и печали
На берегу, вперивъ недвижный взоръ,
Все звучной песне Даймона внимали,
А песне той гремелъ ответный хоръ.
ГОЛОСЪ.
Присмотритесь, о братья! Въ просторе морскомъ
Жадный омутъ замкнулся зловещимъ кольцомъ.
Все глотать глубина его рада.
Онъ замкнулся въ себе для вражды безъ конца,
Знаетъ жизнь и живетъ только въ сфере кольца...
ХОРЪ.
Онъ таитъ тамъ ужаснаго гада!
ГОЛОСЪ.
Кто туда попадетъ - оборветъ свои дни
Въ одинокой холодной могиле.
Поспешимъ же отъ нихъ! Тамъ уныло, томно!
Пусть не брызнутъ ихъ волны на наше судно!
ХОРЪ.
Въ нихъ мiазмы губительной гнили!
ГОЛОСЪ.
Въ души Творчество намъ и святая Любовь
Заложили сокровища дивныхъ даровъ
И певцовъ намъ названiе дали.
Понесемъ же знамена великихъ идей
И посевы свободы на ниву людей...
ХОРЪ.
Чтобъ любви очаги возникали!
ГОЛОСЪ.
Пусть же вспыхнетъ огнемъ эта сила любви!
Мiръ холодный и мрачный, погрязшiй въ крови,
Поведемъ къ лучезарной деннице.
Такъ спешимъ же туда! Тамъ насилье, вражда,
Книга жизни тамъ кровью людей залита.
ХОРЪ.
Этой книги откроемъ страницы!
И запишемъ туда мы небесный заветъ...
Взвейся, парусъ! Туда, где печаль скрыла светъ,
Полетимъ мы, сгорая любовью.
Полетимъ, чтобъ скорее надъ бедной землей
Сеять зерна добра и свободы святой...
ХОРЪ.
Эти зерна польемъ своей кровью!
ГОЛОСЪ.
Но куда же по морю направимъ мы ходъ?
О, смотрите: нашъ руль сделалъ самъ оборотъ,
И судно такъ отважно несется.
Что за диво? Спокойна, недвижна вода...
Почему же судно повернулось туда?
ХОРЪ,
Наше сердце въ ту сторону бьется!
ГОЛОСЪ.
О, какъ бьется, какъ тянетъ къ несчастной стране,
Где въ поляхъ, и въ лугахъ, и въ лесной глубине
Кровь течетъ съ неустанною силой,
Где ручьи замутились отъ пота и слезъ,
Где ни пламенныхъ чувствъ, ни возвышенныхъ грезъ...
ХОРЪ.
ГОЛОСЪ.
Ты, о сердце, отважно и громко зови,
Что грядетъ вольный Богъ всемогущей любви,
Снять готовясь проклятiе века.
И, какъ древле изъ храма ушли торгаши,
Такъ все злое навеки уйдетъ изъ души...
ХОРЪ.
Будетъ светлой душа человека!
ГОЛОСЪ.
Да, сбывается лучшая въ свете мечта:
Человекъ ожидалъ Человека-Христа -
Это чудо свершается ныне.
Поспешимъ же обрадовать гибнущiй светъ,
Ибо тамъ - первый шагъ, первый новый заветъ...
ХОРЪ.
Первый камень для храма святыни.
ГОЛОСЪ.
Такъ звучите же, струны! Въ зловещей тиши
Наши песни убитую силу души
Воскресятъ, упованiемъ полны,
Слабымъ силы пошлютъ на борьбу до конца
ХОРЪ.
Даймонъ! Бурны зловещiя волны!..
ГОЛОСЪ.
Ничего! Еслт смерть намъ пророчитъ волна,
Мы умремъ у морского спокойнаго дна,
Въ дивномъ царстве подводнаго мiра.
Будеть море хранить безмятежный нашъ миръ,
Чуть касаясь волной серебра нашихъ лиръ.
ХОРЪ.
И разскажетъ о насъ наша лира!
ГОЛОСЪ.
Смело, братья, плывемъ! Прочь боязнь и печаль!
О, смотрите, смотрите: туманится даль,
Береговъ обещая явленье...
Что такое? Ростетъ на волнахъ полоса...
Суша, суша!.. О, нетъ!.. Но звучатъ голоса...
ХОРЪ.
Это правда!.. Задержимъ стремленье!..
И словно альбатросъ, что въ высоте
Пробитъ стрелой упалъ въ пучину моря,
Судно вдругъ стало на одной черте
И замерло, съ движеньемъ прежнимъ споря.
Подобно крыльямъ паруса трепались;
А весла, въ море врытыя, сгибались,
Ихъ скрипъ, какъ стонъ, пучины оглашалъ.
И напрягая слухъ, сдержавъ дыханье,
Дружина вся сидела на судне
Недвижна, какъ живое изваянье,
Въ томительной и жуткой тишине.
Къ судну, что оставалось безъ движенiй,
Шелъ голосъ черезъ море отъ земли,
Лишенный оболочки выраженiй,
Которыя служить ужъ не могли
Ни въ чемъ ему... Словамъ нетъ силъ и воли,
Чтобъ выразить стонъ безграничной боли.
Печаленъ звонъ клинка, когда сквозь стоны
Его ломаетъ рыцарь, побежденъ;
Шумятъ печально дымныя колонны
Костровъ всехъ Авелей, чей тяжкiй стонъ
Звучитъ въ векахъ томительно и звонко;
И крышки гроба малаго ребенка
Бросаетъ землю мать на гробъ печальный,
И плачетъ дождь надъ хмурою землей...
Все это выражалъ тотъ голосъ дальнiй
И много больше... Слышалось еще,
Какъ то, что тамъ зоветъ, хоть и желаетъ,
Но всею силой мукъ не ударяетъ,
О помощи не проситъ горячо,
Какъ будто демонъ, муки отмеряя,
Считаетъ скорбь и требуетъ отчетъ
Отъ каждой капли крови, убивая
Все то, что меру скорби перейдетъ.
Ужасенъ и великъ въ своемъ безсилье,
Летелъ тотъ голосъ, рвался безъ конца,
Наполнивъ жгучей болью все сердца.
И вдругъ затихъ внезапно, точно крылья
Ему подрезалъ ветеръ роковой,
Что пролетелъ, страшилищу подобно,
Между судномъ и дальнею землей
И стихъ вдали, ворча надъ моремъ злобно.
Вдругъ выплыла толпа русалокъ чудныхъ;
Съ тревожною и страстною тоской,
Съ огнемъ любви во взорахъ изумрудныхъ
Движеньями и звукомъ голосовъ
Оне манили молодыхъ пловцовъ.
Первая изъ нихъ въ одежде белоснежной
Пела, точно арфа; голосъ свежiй, нежный
Въ тишине звучалъ и съ крикомъ страсти росъ.
"О, приди ко мне! - звала она съ тоскою:--
Я постель тебе сложу своей рукою,
Я тебя покрою золотомъ волосъ."
"Нежно, прямо къ сердцу грудь свою прижму я
И ее открою вновь для поцелуя...
Кровь твою насытитъ крови моей жаръ.
Полныхъ устъ коралломъ я уста покрою!
Все движенья страсти съ негой неземною
Девственнаго стана - принесу я въ даръ!"
"О, иди! - другая пламенно шептала:--
Косъ благоуханныхъ, дивныхъ покрывала
Я открою плечи, смуглыя отъ жара,
Груди, что томятся пламенемъ пожара,--
И прижму ихъ обе я къ твоей груди!"
"И огнемъ любовнымъ загорятся очи...
Дрожь моего стана въ часъ беззвучной ночи,
Точно въ колыбели, усыпитъ тебя.
Полными руками шею оплету я,
Прогоню усталость жаромъ поцелуя...
Я хочу и гибну, гибну я, любя!.."
"Дождь моихъ лобзанiй смоетъ пыль мученiй!..
Даймонъ! Цветъ - росе, а я - всехъ наслажденiй
Чашечки открою одному тебе!
Все смешаемъ чувства! Будь мне господиномъ
И въ моемъ ты небе богомъ будь единымъ!..
Я борюсь безумно, я паду въ борьбе!.."
"А когда въ объятьяхъ я замру, бледнея,
Затуманитъ очи страсть, - тогда нежнее
Буду я шептать во сне и на яву
Благодарность сладкой и любовной ласке...
Неужель напрасно я тебя зову?"
"Напрасно! - съ нотой гневною поэтъ
Ответилъ грозно въ сторону русалокъ:--
Мiръ вашихъ чаръ для насъ и чуждъ и жалокъ,
У нихъ надъ нашимъ сердцемъ власти нетъ.
Самсонъ утратилъ мощь въ плену Далилы,
А намъ для битвы нужно больше силы;
Ведь тамъ, на суше дорогой страны,
Намъ подвиги Геракла суждены!"
"Заветъ у насъ высокiй, но суровый,
И мы должны держать надъ сердцемъ власть!
Насъ искушенья ждутъ, ко мы готовы
Отбросить ихъ съ презреньемъ, а не пасть!"
"Бокала съ вашимъ ядомъ я позоромъ
Не выпьемъ мы! Такъ прочь же, прочь скорей!.."
И слово оскорбленья грознымъ хоромъ
Звучитъ съ судна по синеве зыбей.
На этотъ возгласъ съ тяжкимъ стономъ горя,
Подобно ряду скошенныхъ цветовъ,
Русалки погрузились въ лоно моря.
И волны ихъ ударились въ судно
И въ яромъ гневе, мстительно-жестокомъ,
Въ глаза дружине брызнули упрекомъ.
День меркнулъ, стало мрачно и темно;
Суровой мглой покрылся сводъ лазурный,
Съ морскихъ полей сорвался ветеръ бурный
И вновь летелъ отъ полосы земли;
Съ могучимъ свистомъ мощными крылами,
Какъ тень, промчался онъ надъ головами,
Нарушилъ тишь и вновь исчезъ вдали.
А вследъ за нимъ дружина увидала,
Какъ моря гладь лазурный свой покровъ
Въ зловещiй, темный сумракъ одевала;
Какъ, плача легiономъ голосовъ,
Вздымались волны съ силою стремленья,
И какъ вдали морской водоворотъ
Борьбой смущали грозныя движенья,
Неся наружу белой пены потъ.
Сгущалась ночь темнее и темней;
Ползли, подобно скопищу теней,
Огромныхъ тучъ блуждающiя горы.
И двигались, какъ стаи мрачныхъ птицъ,
По небесамъ отъ северныхъ границъ.
Тутъ каждый, ожидая утешенья,
Взглянулъ въ лицо товарища-певца;
И общее въ ихъ лицахъ выраженье
Заставило забиться все сердца,
Наполнивъ ихъ божественнымъ экстазомъ;
И все они взялись за весла разомъ
И двинули впередъ свое судно.
Межъ темъ последнiй лепестокъ лазури
Ужъ завернулся въ покрывало бури
И, какъ въ могиле, стало вдругъ темно.
И разостлалась по морской долине
Ужасная ночная тишина,
И было слышно, какъ вблизи въ пучине
Потокомъ разрывается волна,
Взглянули - и въ сердца ударилъ страхъ:
Оттуда, где дробятся о пороги
И плачутъ волны, разлетаясь въ прахъ,
Где гибнетъ все, родится преступленье,
Оттуда шло ужасное виденье:
Злой Демонъ мiра грозно выходилъ
И шелъ въ стремленьи злобнаго порыва.
Щетинилась его густая грива,
Надулся на челе клубъ синихъ жилъ.
Блестели грозно на его лице.
По омутамъ волнующейся влаги
Онъ шелъ, какъ весть о роковомъ конце.
Его слова и взоровъ выраженье
"На сушу стремятся, но я не пущу,
Повергну ихъ въ омутъ, волной поглощу,
Грозой растерзаю на части.
Дружина и въ море - опасный мой врагъ,
Исчезнетъ вся мощь моей власти".
"Они завоюютъ долины земли,
Где много столетiй клевреты мои
Мильоны людей угнетаютъ,
И гордыхъ вождей, и героевъ борьбы
Венцами страданья венчаютъ!"
"И тамъ, среди жатвою полныхъ полей,
Где Гарпiя - символъ победы моей
Стремится когтями весь мiръ охватить,--
Хотятъ они красное знамя развить
И светомъ блеснуть, какъ звездами!"
"Видъ этого флага терзаетъ меня,
Тревожитъ меня все страшнее...
Гей, ветеръ, рви флагъ на куски поскорей!
Туши этотъ призракъ кончины моей!
Гей, буря! Реви же сильнее!.."
И постепенно скрылся за туманомъ.
Но знакъ былъ данъ - и сорвался во мгле
Безумный вихрь ужаснымъ ураганомъ..
Клубились тучи, какъ толпа теней,
И вдругъ потокомъ голубыхъ огней
На мигъ одинъ все небо озарилось.
И грянулъ громъ, какъ будто надъ землей
Оно распалось... Изъ числа дружины
Упалъ, какъ снопъ, въ глубокiя пучины.
И темный омутъ тело вырвалъ вдругъ,
Какъ бы хвалясь добычею своею,
Описывалъ по влаге трупомъ кругъ.
Упалъ, когда сразилъ его перунъ;
И волны вызывали рокотъ струнъ,
А струны те на звучной дивной лире
Могучiй гимнъ гремели, - и когда
Не сгибла съ нимъ, но полилася шире.
На палубе, въ родномъ кругу друзей,
Усилилась она, а вместе съ ней
Усилилось и бешенство стихiи.
Хватали руль и весла, на пловцовъ
Потоками плевали пены белой,
Несли судно, какъ зверь освирепелый,
И, бросивъ въ омутъ, черезъ край бортовъ
А въ небесахъ громады черныхъ тучъ
На части стрелы молнiй разрывали,
И громъ гремелъ, ужасенъ и могучъ.
Но каждый разъ въ ответъ его ударамъ
Тутъ видя, что уходятъ силы даромъ,
Въ безумье впалъ суровый, злобный врагъ:
Запенилось море, понизились тучи
И громъ прокатился сквозь черныя кручи,
Взбирались, вздымались, какъ грозныя горы,
И ветровъ запели могучiе хоры;
Взрывая поверхность морскую,
Техъ ветровъ шумели кругомъ вереницы,
Упали на мачту, какъ жадныя птицы,
И вымпелъ на клочья терзали.
А мгла ниспадала на бурныя воды,
И грязныхъ тумановъ кругомъ хороводы
Чтобъ съ моремъ и вихремъ и тучей
Въ союзе - сгубить удалую дружину
За то, что, презревъ роковую кончину,
Несетъ она светъ свой могучiй.
Какъ грязная тряпка, онъ все въ океане
Покрылъ своимъ саваномъ влажнымъ.
Но только тотъ саванъ гроза разрываетъ -
Во мраке изорванный флагъ выступаетъ
Бросается въ воздухъ, надъ бурей смеется,
Смеется - какъ будто бы знаетъ,
Что онъ не надъ гробомъ, что тамъ, где онъ вьется,
Великая жизнь расцветаетъ.
Замолкнетъ волны разъяренной кипенье
И ветры затихнутъ въ просторе -
Могучая песнь черезъ море
Несется, судно представляется взглядамъ,
Но снова гроза разражается адомъ -
Ихъ снова не видно, не слышно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сегодня тамъ не видно ничего,
Увидитъ онъ дружины торжество,
И песнь победы долетитъ до слуха.
Узнаетъ онъ, что доплывутъ они,
Что ветры не сорвутъ съ ихъ мачты флага,
И не изменитъ сердцу ихъ отвага!
Свой яркiй флагъ они на берегахъ
Окрасили своей горячей кровью,
Они избрали дерево съ любовью
То дерево отъ века на вершинахъ
Подъ яркимъ светомъ солнечнымъ росло;
Вотъ отчего ихъ крепкое весло
Такъ радостно купается въ пучинахъ,
И разрезаетъ бурную волну
Ихъ руль, руке послушный и прекрасный...
А наконецъ, они изъ мысли ясной
Зажгли огни, какъ дивныхъ звездъ венецъ;
Смотря на компасъ доблестныхъ сердецъ,
Ведутъ судно дорогой идеала.
Сборникъ Товарищества "Знанiе" за 1905 годъ. Книга седьмая