Робинзон Крузо.
Глава восемнадцатая. Пятница

Даниель Дефо

РОБИНЗОН КРУЗО

Глава восемнадцатая

ПЯТНИЦА

Вдруг Робинзон остановился. Он вспомнил, что убитые дикари остались лежать на песке. Решительно повернувшись, он двинулся назад. Нехорошо оставлять тела не похороненными. Лопаты у него с собой не было. Робинзон подобрал какой-то сук и принялся ковырять сырой песок. Его новый слуга оказался смышленым. Он упал на колени и, быстро-быстро работая широкими ладонями, как лопатами, выкопал достаточно глубокую яму. Так же ловко он стащил туда тела убитых и забросал их песком.

Как ни странно, это его успокоило. Он поднял на Робинзона взгляд своих чуть выпуклых больших фисташковых глаз, в которых уже не было страха, и улыбнулся. Сверкнули необыкновенно белые крупные зубы. Робинзон дружески кивнул ему и, ткнув себя в грудь, громко и четко произнес:

- Робинзон!

Потом он коснулся пальцем груди юноши и вопросительно глянул на него. Тот смущенно улыбался, не понимая, чего от него хотят. Робинзон еще несколько раз потыкал пальцем то себя в грудь, то в крепкую грудь своего нового слугу или будущего товарища. Ничего.

«У него наверняка какое-нибудь замысловатое имя, которое не запомнишь и не выговоришь», - подумал Робинзон.

Надо было самому придумать имя. Год за годом, месяц за месяцем Робинзон на потемневшем от дождей столбе отмечал зарубками прожитые на острове дни. Он даже как настоящий, аккуратный англичанин запоминал и дни недели. Сегодня была пятница.

«Вот подходящее имя! - обрадовался Робинзон. - И к тому же я буду помнить этот счастливый день, когда кончилось мое одиночество!»

И он, в который уже раз, принялся втолковывать хлопавшему глазами юноше, продолжая твердить, как попугай:

- Робинзон! Пятница! Робинзон! Пятница! Робинзон! Пятница!..

И вдруг услышал в ответ:

- Ропин-сон! Пяти-ца! 

Робинзон даже рассмеялся от радости. Его усилия не прошли даром. Уже через несколько минут парень откликался на придуманное ему имя. Почтительно указывая на Робинзона длинным пальцем с блестящим лиловым ногтем, он отчетливо выговаривал:

- Ропин-сон!

Придя домой, Робинзон первым делом налил в глиняный кувшин молока, обмакнул туда лепешку и отпил глоток. Потом протянул угощение Пятнице. Тот недоверчиво заглянул в кувшин и отпил немного. Робинзон тем временем с любопытством разглядывал его. Юноше на первый взгляд было лет двадцать. Стройный, высокий, он вовсе не производил впечатления злобного и свирепого дикаря. Длинные, прямые, а не курчавые, как овечья шерсть, волосы. Приятный овал мужественного и открытого лица. Кожа его была чуть смуглой, оливкового оттенка.

Время на острове, как давно уже было ясно, делилось не на часы и дни, а измерялось чередой годов. Любое дело, всякая затея для Робинзона могли исполниться и сегодня, и через год. И это для него уже было привычным. Поэтому обучение Пятницы, требовавшее неимоверного терпения, не тяготило Робинзона. Старательный юноша разучивал слова и навсегда, казалось, затверживал не только как они произносятся, но и к чему относятся тоже.

Обучение Пятницы превратилось для Робинзона в настоящее развлечение. Он подумал, что, пожалуй, неправильно будет, если Пятница станет называть его по имени. И первое слово, какое выучил юный слуга, стало «господин». И у них вскоре завязались, можно сказать, почти дружеские отношения преданного слуги и доброго хозяина. Пятница старательно исполнял все работы по дому. Он научился доить коз, вскапывал ячменное поле, молол зерно тяжелым каменным пестиком. И все ему давалось легко, играючи. Робинзон не мог нарадоваться на своего молодого товарища.

Наконец он смог узнать и о том, что произошло у костра.

- Была война. Большая война, - с трудом объяснял Пятница. - Я плен. Враги едят врага. Так всегда.

Он удивился, когда Робинзон, с отвращением поморщившись, растолковал ему, что это очень плохо. Люди не должны есть людей.

Робинзон брал его с собой на охоту, при каждом выстреле Пятница словно забывал все, чему его учили, и превращался в прежнего дикаря. Он падал ниц и дрожащим голосом шептал:

- Бог Ружо гневается Пятницу!

Робинзон отчаялся переубедить его, а потом решил, что страх юного дикаря перед ружьем в случае чего спасет и его самого.