Приемыш черной Туанетты.
Глава 5. Деа продает "Квазимодо"

Глава 5
Деа продает "Квазимодо"

Художник с севера, "очень, очень богатый", как сказала Селина, часто останавливался у ее стойки, чтобы купить горсть орехов в меду или вкусные пирожные; каждый раз, останавливаясь у стойки, он окидывал взглядом детей, и не одна монетка попала от него Филиппу в обмен на душистую оливковую ветвь или букет фиалок.

Он действительно был художник - Эдуард Эйнсворт, известный в Нью-Йорке; что касается его богатства, то это было лишь предположение Селины, основанное отчасти на том, что Эдуард Эйнсворт - иностранец, главным же образом - что он почти ежедневно покупал цветы. А кто же, кроме богачей, станет это делать?

-- Какой аромат! Очарование! -- прошептал он.

Затем выбрал ветку оливы и фиалки, не спуская глаз с Филиппа и Деи, устремившей на него большие глаза.

В это время на лице Селины появилась пленительнейшая из ее улыбок, и когда покупатель положил на стол деньги за покупки, она промолвила своим приятным, задушевным голосом:

-- Свежие, сударь, свежие! Не возьмете ли и пирожных?

 Непременно. Благодарю вас, -- ответил художник, не спуская глаз с детей.

-- Если позволите, сударь, я покажу вам прелюбопытную штучку! -- И Селина с осторожностью взяла фигурку Квазимодо; Деа побледнела от волнения, а в глазах Филиппа зажглись беспокойные огоньки. Это была минута высшего напряжения.

Художник просиял. Он отложил цветы, сверток с покупками и, взяв статуэтку в руки, почти с благоговением стал внимательно разглядывать ее со всех сторон.

-- Кто это сделал? -- спросил он, глядя то на одного, то на другого из детей.

-- Мой папа́, -- ответила Деа, набравшись храбрости.

 Твой папа́? Да он гений! Работа сделана артистически. Как зовут твоего отца, и где он живет?

Деа потупила голову и ничего не отвечала. Художник вопросительно посмотрел на Селину.

-- Ее бедный папа́ хворает, -- ответила она, многозначительно указав на свой лоб. -- Он не желает никого видеть. Она, -- и Селина указала на девочку, -- никогда не говорит посторонним, где они живут.

-- О, я понимаю! -- прошептал художник. -- Хорошо, дитя мое, -- ласково обратился он к Дее. -- Не можешь ли ты сказать мне, кого изображает эта фигура?

-- Это Квазимодо.

 Именно так! Бесподобно, бесподобно! Но какой странный сюжет! -- И снова он вертел статуэтку в руках и рассматривал ее.

-- Ты его продаешь? -- спросил он наконец.

-- О, да, сударь! -- с живостью воскликнула Деа. -- Если вы только купите его, бедный папа́ так обрадуется; он объявил мне, что я должна продать его сегодня во что бы то ни стало.

-- Сколько же ты требуешь за него?

-- Папа́ велел продать его за пять долларов. Разве пять долларов много? -- смутилась бедная девочка. -- Папа́ сказал, что это произведение искусства, но если вы находите, что это очень много...

 Это и есть произведение искусства, -- прервал ее художник, засовывая руку в карман и доставая бумажник.

Глаза Деи сверкнули было, но затем наполнились слезами.

-- Не можешь ли ты сказать мне, дитя, сколько времени лепил твой отец эту статуэтку? -- спросил он, держа бумажник в руках.

-- О, долго, сударь! Я не могу сказать в точности, как долго, потому что папа́ работает по ночам, когда я сплю.

-- А, он работает по ночам! А ты много продала статуэток?

 Нет, сударь, я уж давно не продавала ни одной.

-- Она не продала ни единой штучки с самой масленицы, -- вмешался Филипп, весь превратившийся в любопытство. -- Один иностранец купил статуэтку, но дал за нее всего три доллара.

-- Ты брат ее? -- спросил художник, улыбаясь Филиппу.

-- О, нет, сударь, мы не родственники, -- ответил мальчик. -- Она только мой друг. Она маленькая, и я забочусь о ней и стараюсь ей помочь, чем могу...

Говоря это, мальчик поднял на художника глаза, и в их голубой глубине сиял такой мягкий свет, что сердце художника дрогнуло от какого-то смутного нежного воспоминания.

 -- подумал он, -- тот же взгляд, та же улыбка и почти тот же возраст! Я уверен, что и Лауре это бросится в глаза... Надо показать ей его!"

за каждым движением его кисти, и мальчик, находившийся сейчас перед ним, -- казались ему одним и тем же лицом. Сильное волнение стерло все из памяти художника, и он застыл в безмолвии, устремив глаза на Филиппа. Очнувшись, словно от сна, он заговорил, и в голосе его дрожали новые нежные нотки:

-- Какой ты добрый мальчуган! Счастье, что у нее такой друг. Как тебя зовут, голубчик? Я хочу поближе познакомиться с тобой.

Мальчик покраснел от удовольствия и быстро ответил:

-- Меня зовут Филиппом, сударь!

 Филипп, -- повторил, как эхо, художник. -- Не странно ли!.. А как твоя фамилия?

-- О, меня все зовут "Филиппом Туанетты", я никогда не интересовался своей фамилией. Я спрошу сегодня мамочку, есть ли у меня фамилия.

-- Туанетта - твоя мать?

-- Нет, сударь, она моя няня. Она темнолицая, а я, как видите, белый.

 Ты всегда жил с Туанеттой?

 Всегда, сколько себя помню.

-- Стало быть, у тебя нет родителей?

-- Родителей? Нет. Не знаю... Я спрошу мамочку!

 Где вы живете?

-- Я живу на улице Урсулин, за городом. Мамочка там развела сад и продает цветы. У нас чудный сад! Не придете ли вы посмотреть? Мамочка гордится своим садом и любит показывать его иностранцам!

 Спасибо, обязательно приду, -- ответил художник. -- Я очень люблю цветы, а еще люблю картины. А ты их тоже любишь?.. -- я говорю о картинах... Я думаю, ты мало их видел!

-- О, множество! Я их очень люблю. Я видел их в церкви, в витринах и... пробовал рисовать сам, -- прибавил Филипп, понизив голос и слегка покраснев.

 Отлично, мой мальчик; я художник. Я рисую картины. Хочешь взглянуть на мои работы?

-- Очень, сударь, -- если только мамочка позволит... Я отпрошусь у нее и приду завтра же!

-- Мне хотелось бы, чтоб ты пришел со своей подругой. Я хочу написать с нее картину. -- И художник опять внимательно посмотрел на взволнованное личико девочки, нетерпеливо глядевшей на деньги, мелькавшие у него в руках.

 Пойдешь со мной, Деа? -- спросил Филипп.

 Я не могу: я должна еще продать "Эсмеральду", -- ответила девочка.

Художник с улыбкой посмотрел на детей.

-- Итак, у тебя есть еще "Эсмеральда", а тебя зовут Деа? Где же Гомо, волк?

-- Гомо спит; но он не волк, а только волкодав...

Лилибеля.

"Право, -- думал художник с удивлением, -- это прелюбопытно! И дитя и собака словно только что сошли со страниц Виктора Гюго!"

В это время Селина за спиной Деи жестами показывала, что скульптор по воску немного помешан на великом французском писателе, и художник понял: бедный, больной человек, -- болен и душевно, -- с ребенком на руках, который для него и подруга и товарищ.

Поразмыслив, художник ласково сказал:

 Дитя мое, если ты согласишься ходить ко мне в мастерскую, то будешь получать за это плату, а статуэтки твои я буду покупать и впредь. Я не долго задержу тебя, и это будет лучше, чем простаивать целые дни на улице.

 Да, сокровище мое, ты так и сделаешь! -- вмешалась Селина. -- Ты поняла? Господин художник будет платить тебе, и у тебя будет вдоволь денег для твоего бедного папы!

Деа подумала и нерешительно отвечала:

-- Боюсь, что папа́ это не понравится. Я спрошу его, но сейчас я должна идти домой; мне непременно нужно бежать скорей к папа́.

 Деа не может решиться сейчас, -- вставил, словно извиняясь за нее, Филипп, -- но завтра она, пожалуй, придет. Я постараюсь привести ее, сударь!

-- Спасибо. Я живу вон в том большом доме, напротив. Спроси сапожника во дворе, и он покажет тебе дорогу в мастерскую Эйнсворта. -- Художник, продолжая разговаривать с Филиппом, протянул пятидолларовую монету Дее.

 О, сударь, я так рада! Я постараюсь прийти; когда папа́ узнает, как вы добры, может быть, он позволит мне пойти. Можно принести и "Эсмеральду"? Вы ее купите?

-- Да, я куплю "Эсмеральду", -- ответил художник с улыбкой, -- Ты найдешь во мне хорошего покупателя, если будешь носить свои статуэтки в мою мастерскую.

 Я приду завтра, приду! -- воскликнула девочка решительно. -- Теперь, Селина, дайте мне мою корзину. Я побегу скорей к папа́.

-- Не волнуйся так, сокровище мое, не волнуйся, -- успокаивала ее Селина, протягивая корзину, -- и не беги, не то у тебя заболит голова и ты не сможешь приготовить обед для твоего папы.

-- Я должна, должна бежать, Селина! -- воскликнула Деа. -- До свидания, сударь! До свидания, Филипп! -- И со счастливой улыбкой она выскочила из-за стойки и побежала по Королевской улице в сопровождении Гомо. Казалось, умная собака понимала состояние своей маленькой хозяйки, потому что была теперь так же резва и подвижна, как раньше - безжизненна и вяла.

 О, сударь, какое вы сделали доброе дело, купив эту фигурку! -- благодарила художника Селина, глядя вслед Дее. -- Бедное дитя, она так обрадовалась, что не могла устоять на месте и, как видите, побежала к отцу: он еще не завтракал нынче.

 И вчера не ужинал, -- добавил Филипп. -- Деа очень скрытна, -- но я всегда знаю, когда им нечего есть.

-- Как? Возможно ли это? Нечего есть! Неужели они так бедны? -- воскликнул художник. -- И никого нет, кто бы о них позаботился?

-- У них нет никого, -- ответил Филипп. -- Они приехали сюда из Франции, когда Деа была еще малюткой; мать ее вскоре умерла, а отец болен с той самой поры.

-- И этой бедной крошке приходится заботиться о нем! -- вздохнула Селина. -- О, сударь, покупайте почаще у этой маленькой сиротки!

 Непременно, непременно! Я подумаю, не удастся ли мне прийти к ним на помощь, -- задушевно промолвил художник. -- Я поговорю с моими друзьями. Приведи ее ко мне, Филипп, и я соображу, что можно сделать. -- И, попрощавшись, он ушел, осторожно прижимая к себе фигурку Квазимодо.

Филипп провожал художника восхищенным взглядом, пока его высокая фигура не скрылась во дворе ближайшего дома. Затем Филипп повернулся к Селине и сказал серьезно:

-- Никогда бы я не подумал, что художник, рисующий картины, станет разговаривать с нами! Я ни капельки не боялся его! Знаете что? Я непременно пойду к нему и попрошу научить меня рисовать!

-- Он так богат! Он часто будет покупать статуэтки! -- повторила Селина с нескрываемым восторгом.