Приемыш черной Туанетты.
Глава 7. Щекотливый вопрос

Глава 7
Щекотливый вопрос

В тот день, когда художник купил фигурку Квазимодо, Филипп едва мог дождаться вечера - так ему хотелось рассказать Туанетте об удаче Деи. И как только его лоток опустел, он стрелой помчался по Урсулинской улице, не обращая внимания на заманчивые приглашения соседских мальчуганов поиграть с ними. Филипп был любимцем мальчиков, которые жили на его улице и встречали его с неизменным восторгом.

На углу улицы Треме он увидел мальчишек, окруживших маленького калеку-негра с тяжелым ведром на голове.

-- Это кирпичники возвращаются домой, а мальчишки опять мучают маленького Билля! -- воскликнул он, и его голубые глаза засверкали в гневе. -- Дайте мне только добраться до них - я им задам.

И спустя мгновение он был в толпе, раздавая удары направо и налево.

-- Эй, слушайте, ребята! Оставьте бедного калеку в покое! Как вам не стыдно мучить его? Ну-ка, Билль, дай мне твое ведро, а ты возьми мой лоток. -- И, взгромоздив тяжелое ведро себе на голову, он двинулся вперед, сопровождаемый маленькими кирпичниками.

Филипп вернулся домой весь красный, еле переводил дух от непосильной тяжести, а глаза его блестели от возбуждения. Туанетта сидела на небольшой веранде, у стола, покрытого белыми цветами. Она приделывала цветы жасмина, вылепленные из воска, к проволочной модели барашка.

-- Для кого это, мамочка? -- спросил Филипп, опираясь о перила веранды и утирая потное лицо.

-- Это для маленького ребенка с улицы Приер; он умер вчера вечером. Но от чего ты так разгорелся, дитя мое? -- спросила Туанетта. -- Я ведь просила тебя не бегать!

-- Я не мог удержаться; я так торопился домой. Хотелось скорей рассказать тебе, что Деа продала "Квазимодо"! -- И Филипп, торопясь и задыхаясь, то по-английски, то по-французски, рассказал Туанетте о приключениях дня. -- Ах, мамочка, он рисует картины там же, где и живет, и просил меня прийти посмотреть. Можно мне пойти к нему завтра?

-- Конечно, дитя, можно! -- ответила Туанетта, не отрывая глаз от работы. -- Можешь идти, и если он научит тебя чему-нибудь, я буду очень рада.

-- Он научит; я знаю, что научит! Он очень добрый! Он обещал купить "Эсмеральду", -- проговорил уверенным тоном Филипп.

-- Я рада за бедную девочку, -- продолжала Туанетта, доделывая уши барашка.

-- Можно мне поужинать, мамочка? Ужасно я голоден. Ты стряпала гумбо?

-- Да, дорогой мой, все готово. Погоди немного, я должна кончить. Скоро придут за барашком. Остались только глаза.

С этими словами Туанетта выбрала темный листок анютиного глазка и искусно вставила его в приготовленные углубления.

-- Не правда ли, совсем как живой? -- сказала она, поднимая вверх барашка и глядя на него с восхищением. -- Он такой беленький.

-- Не знаю, -- сказал Филипп, критически рассматривая изделие, немного склонив голову набок. -- Но я больше люблю живые цветы.

В это время раздался звонок, и Филипп поспешил отворить калитку. Пришла служанка с корзиной за барашком.

-- Он понравится барыне, -- говорила она, отирая слезы на блестящем черном лице, -- она еще не знает, что барашек заказан. Это барин распорядился.

Туанетта завернула барашка в вощеную бумагу и осторожно уложила сверток в корзину.

-- А теперь, дитя мое, -- сказала она, когда женщина ушла, поминутно заглядывая в корзину, словно там лежало живое существо, -- сбегай, запри калитку, а я накрою ужин.

Туанетта убрала оставшиеся цветы и застлала стол белой скатертью. Затем она отправилась в безукоризненно чистую кухню и принесла оттуда миску с дымящимся гумбо, блюдо разваренного риса, тарелку с бисквитами и кувшин молока.

были увешаны проволочными моделями цветочных украшений для похорон и свадеб. Тут были колокольчики и арфы, короны и звезды, подушки и подковы, полуоткрытые ворота и четырехлистный клевер, барашки и голуби, а между ними висело множество венков из белых бессмертников, на которых выделялись красные надписи: "Моему сыну", "Моей матери", "Молитесь за нас" и другие. Креолы часто покупали такие венки, и поэтому Туанетта делала их всегда про запас. Вечернее солнце заглянуло в окно, и модели сверкали, как серебро. Солнечные лучи придали нарядный вид всей комнате, осветив и белые стены, и красный кирпичный пол, и простую темную мебель. На дворе было уже темно и прохладно; последний луч солнца и теплые краски составляли приятный контраст с сумерками, будто создавали живописное полотно. Филипп любил это время дня. Его художественная натура наслаждалась своеобразной картиной окружающих предметов и красок. Помимо всего, это был его родной дом - единственный, который он знал, и он был ему очень дорог.

Он вошел в свою комнатку и увидел привычное: белоснежную постель с пологом от москитов, маленький столик у окна, уставленного розанами, здесь лежали его книги и аспидная доска, -- и Филипп почувствовал не без гордости, что нет на свете лучшего уголка. Темная птичка прыгала на ветке за окном и чиликала: "Чик-чилик! Чик-чилик!" Умываясь и приглаживая волосы, Филипп удивительно точно повторил ее нежное чириканье. Затем он взял с полки над кроватью книги и отправился на веранду, где его ждала Туанетта. После ужина Туанетта, отодвинув кресло от стола, приготовилась слушать.

-- Мамочка, -- умильно проговорил Филипп, выбрав одну из книг и перелистывая ее, -- я ужас как устал. Можно не учить сегодня урока?

-- Нет, нет! -- строго ответила Туанетта. -- Разве ты хоть раз приходил в школу с невыученным уроком с тех пор, как впервые пошел к отцу Жозефу? Начинай же, голубчик! У меня есть еще работа, а тебе нужно готовить уроки. Что, отец Жозеф был доволен тобой сегодня?

-- Да, мамочка. Он говорит, что я сделал разбор очень хорошо. Так нельзя не учить урока? Ну, ладно, уж начну.

ступеньках готовить уроки, а Туанетта убрала со стола и занялась какой-то хозяйственной работой. Вернувшись через некоторое время, она тревожно посмотрела на Филиппа. Мальчик сидел, уткнувшись подбородком в руки, а книги в беспорядке лежали у его ног. Она еще раз посмотрела на него... Он глубоко задумался. О чем может думать ребенок? Вдруг Туанетта сгорбилась, как-то осела, и руки у нее задрожали, когда она принялась перебирать семена.

С некоторых пор ее тревожило: вдруг он задаст вопрос о том, где его родители? Теперь, в мягком вечернем освещении, мальчик показался ей старше, чем когда-либо, и с внутренней дрожью она почувствовала, что час настал. Мальчик поднял голову и, устремив серьезные глаза на Туанетту, спросил:

-- Мамочка, этот господин спросил меня сегодня, живы ли мои отец и мать? Они живы?

Туанетта побледнела и отвела глаза от пристального взгляда мальчика.

-- Нет, -- ответила она дрогнувшим голосом. -- Нет, дитя мое, их обоих не стало, когда тебе было всего несколько месяцев.

 Он спросил еще мою фамилию. Есть у меня фамилия?

-- Конечно, есть, -- с трудом прошептала Туанетта. -- Но к чему это он тебя расспрашивал? Это вопросы совсем не для такого маленького ребенка, как ты.

 Нет, мамочка, я уже не маленький и думаю теперь об этом; у всех мальчиков два имени. Даже маленького Билля зовут Билль Браун, а я только Филипп Туанетты!

Облачко грусти промелькнуло на лице Туанетты; с минуту она молчала, затем сказала строго и решительно:

-- Никогда больше не спрашивай меня об этом, Филипп. Наступит время, и ты все узнаешь. Если меня не будет, тебе все расскажет отец Жозеф. У него хранятся твои бумаги, и ты их получишь, когда подрастешь. Теперь я не могу ничего больше сказать тебе. Забудь об этом и принимайся за уроки, не то отец Жозеф будет недоволен тобой завтра!

же.