Трое в лодке, не считая собаки.
Глава XII

XII 

Генрих VIII и Анна Болейн. - Неудобства пребывания в одном доме с влюбленными. - Трудное время для английского народа. - Ночные поиски живописного. - Без крова и очага. - Гаррис готовится умереть. - Явление ангела. - Действие внезапной радости на Гарриса. - Кое-что к ужину. - Ленч. - Высокая цена на горчицу. - Страшное побоище. - Мэйденхед. - На парусах. - Три рыболова. - Мы прокляты

Я сидел на берегу, мысленно воссоздавая эту картину, когда Джордж выразил предположение, что я, быть может, успел вполне отдохнуть и не откажусь помочь помыть посуду. Возвращенный таким образом из славного прошлого к прозаическому настоящему, со всеми его грехами и скорбями, я соскочил в лодку и почистил сковородку с помощью щепки и пучка травы, окончательно отполировав ее мокрой рубахой Джорджа.

Затем мы переправились к острову Великой хартии - взглянуть на сохраняемый там в домике камень, на котором, по преданию, была подписана Великая хартия; хотя, была ли она действительно подписана здесь, или, как говорят другие, на противоположном берегу, в Раннимиде, я решать не берусь. Поскольку, однако, дело идет о моем личном мнении, я склоняюсь к популярной теории острова. Будь я одним из тогдашних баронов, я, вне сомнения, постарался бы внушить своим товарищам необходимость залучить такого ненадежного малого, как король Джон, на этот остров, представляющий меньше шансов для засад и плутней.

На прилегающей к мысу Пикника земле Энкервик-Хауса находятся развалины старинного монастыря, в окрестностях которого, как говорят, Генрих VIII встречался с Анной Болейн. Встречался он с ней также и в замке Хевер-Касла в Кенте, а еще где-то вблизи Сент-Олбенса. Трудно было, должно быть, тогдашним англичанам разыскать местечко, где бы не миловались эти юные ветреники. Случалось ли вам когда-нибудь проживать в доме, где находятся влюбленные? Это тяжелое испытание. Вздумалось вам, к примеру, посидеть в гостиной, в которую вы, следовательно, и отправляетесь. Открывая дверь, вы слышите такой шум, как будто кто-то внезапно припомнил что-то; когда же входите, Эмили находится у окна, поглощенная тем, что происходит по ту сторону улицы, а приятель ваш - Джон Эдуард - в дальнем углу комнаты, погруженный в изучение альбома фотографий чужих родственников.

- Ах, - говорите вы, останавливаясь на пороге, - я не знал, что тут кто-то есть.

- Неужели? - холодно говорит Эмили, давая понять, что вам не верит. С минуту вы переминаетесь с ноги на ногу, потом замечаете:

- Очень темно. Отчего вы не зажигаете газа?

Джон Эдуард отвечает, что не заметил, как стемнело, а Эмилия говорит, что папаша не любит, когда газ горит днем.

Вы сообщаете им две-три новости и излагаете свой взгляд на ирландский вопрос, но их это, очевидно, не интересует. Все их суждения по какому бы то ни было вопросу сводятся к "О!", "Вот как!", "Разве?", "Да?" и "Быть не может!". После десяти минут такого рода беседы вы пробираетесь к двери и выскальзываете вон, и, к вашему удивленно, дверь немедленно захлопывается за вами, хотя вы и не прикасались к ней.

Полчаса спустя вы задумываете отважиться выкурить трубку в оранжерее. Единственный имеющийся налицо стул занят Эмили, а Джон Эдуард, очевидно, сидел на полу. Они ничего не говорят, но дарят вас взглядом, выражающим все, что только может быть высказано в цивилизованном обществе; и вы проворно пятитесь назад и закрываете за собой дверь.

Теперь вы боитесь сунуться в какую бы то ни было комнату в доме, поэтому, прогулявшись некоторое время вверх и вниз по лестнице, отправляетесь посидеть в собственной спальне. С течением времени, однако, это становится малоинтересным, вы берете шляпу и отправляетесь в сад. Вы спускаетесь вдоль по аллее, мимоходом заглядываете в беседку, но эти два молодых идиота оказываются тут как тут, забившись в один из ее углов, они замечают вас и, очевидно, считают, что вы следите за ними из злостной личной цели.

- Отчего бы не завести специальную комнату для этого и запрещать им выходить из нее? - бормочете вы, бросаетесь обратно в переднюю за зонтиком и спешите вон со двора.

Вероятно, происходило что-нибудь вроде этого, когда глупый мальчик Генрих VIII ухаживал за своей малюткой Анной. Бывало, жители Бекингемского графства неожиданно наткнутся на них, пока они бьют баклуши около Виндзора и Рейсбери, и воскликнут: "Ах! Вы здесь!" - а Генрих покраснеет и скажет: "Да, мне тут надо повидаться с одним человеком", а Анна добавит: "Ах, как я рада с вами встретиться! Не правда ли, как смешно? Я только что повстречалась с мистером Генрихом Восьмым, и ему как раз по дороге со мной".

Тогда эти люди уходят восвояси, говоря про себя: "Нет, лучше нам убраться подобру-поздорову, пока тут воркуют и милуются. Пойдем-ка мы прямо в Кент".

Пойдут они в Кент, и первое, что увидят в Кенте по приходе, это Генриха и Анну, околачивающихся около замка Хевер.

- Ах, черт побери! - скажут. - Давайте уйдем отсюда. Нет сил терпеть, отправимся-ка в Сент-Олбенс - славное, тихое местечко, Сент-Олбенс.

А когда придут в Сент-Олбенс, глядь - эта несчастная парочка целуется под стенами аббатства. Тогда эти люди уйдут и сделаются пиратами и уйдут разбойничать, пока не узнают, что брак совершился.

Между мысом Пикника и Старым Виндзорским шлюзом также имеется очаровательное местечко. Тенистая дорога, там и сям испещренная изящными домиками, тянется вдоль берега вплоть до харчевни "Колокола Ауслея", живописной, как большинство прибрежных харчевен, в которой можно выпить стакан очень хорошего пива - так говорит Гаррис, а в этих вопросах смело можно положиться на его слово. Старый Виндзор - знаменитое в своем роде место. Здесь находился дворец Эдуарда Исповедника, и здесь великий граф Годвин был уличен правосудием того времени в покушении на жизнь брата короля. Граф Годвин отломил кусок хлеба и держал его в руке.

- Если я виновен, - сказал граф, - да подавлюсь я этим куском хлеба, когда вкушу его.

И положил хлеб в рот, и проглотил его, и подавился, и умер.

После старого Виндзора река делается малоинтересной, и снова становится сама собой лишь по приближении к Бовини.

и как мы высадились в Дэтчете в десять часов вечера и хотели лечь спать.

Я отвечал, что помню. Пройдет еще немало времени, прежде чем я позабуду об этом.

Было это в субботу перед августовскими каникулами. Мы устали и проголодались, - те же мы трое, что и теперь, и, достигнув Дэтчета, вынули корзину, оба саквояжа, пледы, пальто и тому подобные пожитки, и отправились искать ночлега. Мы миновали прехорошенькую гостиницу, с ломоносом и диким виноградом над входом, но жимолости не было, а я, по той или другой причине, уперся на жимолости и поэтому сказал:

- Нет, не станем здесь останавливаться. Пройдем немножко дальше, посмотрим, не найдется ли другой дом с жимолостью.

Мы пошли дальше, пока не повстречали другой гостиницы. Эта также была очень мила, и на ней имелась жимолость - сбоку, на одной из стен, но Гаррису не понравился человек, стоявший у входной двери. Он нашел, что человек какой-то подозрительный, да и сапоги у него безобразные, и так мы отправились дальше. Прошли мы порядочно, не встречая больше гостиниц, и, наконец, нам подвернулся человек, которого мы попросили направить нас к таковым.

Он сказал:

- Да вы оттуда идете. Вам надо повернуть обратно, и вы придете прямо к "Оленю".

Мы отвечали:

- О, мы там побывали, но нам не понравилось - нет жимолости.

- Ну, когда так, - сказал он, - ступайте в Мэнор-Хаус, как раз напротив. Вы туда не заглядывали?

Гаррис возразил, что мы не желаем туда идти - нам не по нраву наружность человека, который там остановился, - не тот цвет волос, да и сапоги тоже.

- Ну, право, не знаю, что вам делать, - сказал наш советчик, - потому что это две единственных гостиницы в округе.

- Нет других гостиниц? - воскликнул Гаррис.

- Ни единой, - отвечал тот.

- Что же нам, наконец, предпринять? - продолжал восклицать Гаррис.

Тогда заговорил Джордж. Он сказал, что Гаррис и я можем, если хотим, построить для себя новую гостиницу и, кстати, заказать для нее и постояльцев. Что же касается него, он возвращается к "Оленю".

Великие умы никогда и ни в чем не осуществляют своих идеалов; вздыхая о бренности всех земных желаний, мы с Гаррисом последовали за Джорджем.

Притащили мы свои пожитки в гостиницу "Олень" и сложили их в передней.

Пришел хозяин и сказал:

- Добрый вечер, господа.

- О, добрый вечер! - сказал Джордж. - Нам нужны три кровати, пожалуйста.

- Очень сожалею, сэр, - сказал хозяин. - Но боюсь, что не сможем удовлетворить вас.

Гаррис сказал: "О да!" Он находил, что мы с Джорджем свободно можем спать на одной кровати.

- Очень сожалею, сэр, - повторил хозяин. - но, право же, у нас нет ни единой свободной кровати во всем доме. По правде говоря, мы и так уже кладем по два и даже по три джентльмена на одну кровать.

Здесь мы таки немножко опешили.

Но Гаррис, как подобает опытному путешественнику, и тут не растерялся и заметил с веселым смехом:

- Ну, делать нечего. Придется кое-как приспособиться. Пустите нас переночевать в бильярдную.

- Очень сожалею, сэр. Три джентльмена уже ночуют на бильярде, а двое - в кофейной. Никак не могу вас приютить.

Мы подобрали свои пожитки и перекочевали к Мэнор-Хаусу. Славный был домик. Я заметил, что он вроде как бы мне больше нравится, чем первый, а Гаррис добавил:

- О да, - нам будет здесь превосходно, и нечего нам смотреть на рыжего малого. Притом же бедняга не виноват, что у него рыжие волосы.

Гаррис говорил вполне доброжелательно и разумно. В Мэнор-Хаусе не стали тратить времени на выслушивания наших нужд. Хозяйка встретила нас на пороге заявлением, что мы четырнадцатая по счету компания, выставленная ею за последних полтора часа. Что же касается наших кротких напоминаний о конюшне, бильярдной и угольном погребе, она подвергла их глумлению: все эти уголки расхватаны уже давным-давно.

Не знает ли она местечка во всей деревне, где нас могли бы приютить на ночь?

- Ну, если вы невзыскательны - не забывайте, что это не рекомендация - но, пройдя полмили по Итонской дороге, увидите маленькую пивную.

Мы не стали дожидаться конца. Мы подхватили корзину, саквояжи, пальто, пледы и свертки и пустились бежать. Расстояние больше походило на милю, чем на полмили, но в конце концов мы достигли цели и бросились, запыхавшись, к прилавку.

Хозяева пивной были грубы. Они попросту посмеялись над нами. Во всем заведении всего только и было, что три кровати, на которых уже спало семь холостяков и две супружеских четы. Однако добросердечный лодочник, случайно оказавшийся в распивочной, выразил предположение, что мы можем попытать счастья у бакалейщика, рядом с "Оленем", и мы опять отправились восвояси.

У бакалейщика все было переполнено. Повстречавшаяся нам в лавке старушка любезно взялась проводить нас за четверть мили к своей знакомой даме, иногда сдававшей комнаты джентльменам.

Старушка шла очень медленно, и прошло двадцать минут, прежде чем мы добрались до ее знакомой дамы. В то время как мы ползли, она развлекала нас описанием различных болей в спине, которые испытывала.

Комнаты ее знакомой дамы оказались занятыми. Отсюда нас направили в No 27. No 27 был занят и направил в No 32, и No 32 также оказался занятым.

Тогда мы снова вышли на дорогу. Гаррис сел на корзину и сказал, что не пойдет дальше. Место кажется покойным, и он не прочь умереть здесь. Он попросил Джорджа и меня поцеловать за него мать и сказать всем его родственникам, что он прощает им и умирает счастливым.

В эту минуту явился ангел в образе маленького мальчика (не могу придумать более подходящего облика для замаскированной личности ангела), со жбаном пива в одной руке, а в другой - с чем-то прикрепленным к бечевке. Он спускал это нечто на каждый попадавшийся ему плоский камень и поднимал затем обратно, причем получался на редкость непривлекательный звук, выражающий страдание.

Мы спросили этого вестника небес (каковым он оказался впоследствии), не известно ли ему о каком-либо уединенном доме, с немногими обитателями (предпочтительны старушки или разбитые параличом мужчины), которых три доведенных до отчаяния человека легко могут вынудить уступить им свои постели; если же нет, то может ли он рекомендовать нам пустой свиной хлев, заброшенную печь для гашения извести или что-либо подобное? Никаких таких мест он не знал, но, если мы согласны пойти за ним, у его матери имеется лишняя комната, и он думает, что она сможет приютить нас на ночь.

Мы пали ему на шею тут же при луне и благословили его, и вышла бы поразительной красоты картина, если бы не то, что сам мальчик был чересчур потрясен нашим волнением, чтобы сдержать его наплыв, и опустился на землю, а мы все поверх него. Гаррис так обессилел от радости, что упал в обморок и вынужден был схватить жбан с пивом и выпить половину, чтобы привести себя в чувство, после чего пустился бежать, предоставив мне и Джорджу тащить за ним багаж.

Жилище мальчика оказалось маленьким домиком из четырех комнат, его мать - добрая душа! - дала нам к ужину горячей копченой ветчины, и мы доели все пять фунтов без остатка, а после пирог с вареньем и два чайника чаю, а после мы легли спать. В комнате имелось две кровати; одна - походная кровать в 2 фута 6 дюймов, в которой спали мы с Джорджем, причем связали себя друг с другом простыней, чтобы не выпасть из нее; а другая - кроватка мальчика, целиком предоставленная Гаррису, которого мы застали поутру с торчащими наружу двумя футами голых ног, и Джордж и я повесили на них полотенца, принимая ванну.

Возвратимся к настоящей нашей прогулке. Ничего волнующего не произошло, и мы беспрепятственно пробуксировали лодку почти до Обезьяньего острова, где остановились и позавтракали. Мы достали к завтраку мясо, а потом заметили, что позабыли взять с собой горчицы. Не думаю, чтобы когда-либо во всей своей жизни до или после мне так хотелось горчицы, как хотелось ее в этот раз. Вообще я не гоняюсь за горчицей и даже почти никогда не ем ее, но тут я готов был отдать за нее целые миры.

Не знаю, сколько может быть миров во вселенной, но всякий, кто принес бы мне в эту минуту ложечку горчицы, получил бы их все до одного. Такой уж я всегда бесшабашный, когда мне хочется чего-нибудь, чего я не могу получить.

Гаррис объявил, что также отдал бы миры за горчицу. Хорошая была бы штука для всякого, кто подвернулся бы тогда с банкой горчицы; он обеспечил бы себя на всю жизнь.

Но нет, шалишь! Более чем вероятно, что и я и Гаррис оба пошли бы на попятный, однажды заполучив горчицу. Мало ли делаешь неразумных предложений сгоряча, но, разумеется, когда одумаешься, поневоле видишь, что они до нелепости несоразмерны стоимости требуемого предмета. Мне пришлось слышать, как один человек, поднимаясь на гору в Швейцарии, говорил, что отдал бы весь мир за стакан пива, а потом, когда дошел до трактирчика, где торговали им, поднял скандал, потому что ему выставили пять франков за бутылку. Уверял, что это позорное вымогательство, и написал по этому поводу письмо в "Таймс".

Это отсутствие горчицы нагнало на лодку какой-то мрак. Мы съели говядину молча. Жизнь казалась пустой и неинтересной. Мы вспоминали о счастливых днях детства и вздыхали. Однако мы несколько оживились за яблочным пирогом; когда же Джордж вытащил со дна корзины банку с ломтиками ананаса и выкатил ее на середину лодки, мы почувствовали, что жизнь, в конце концов, чего-нибудь да стоит.

Мы очень любим ананас - все трое. Мы посмотрели на картинку на крышке, вспомнили о соке, улыбнулись друг другу, а Гаррис заранее приготовил ложку.

Затем мы принялись искать нож для вскрытия жестянки. Мы все перевернули в корзине. Вытрясли саквояжи. Вытащили доски на дне лодки. Мы перенесли все на берег и перетрясли там. Ножа для вскрытия консервов не оказалось.

Затем Гаррис попытался открыть жестянку перочинным ножом, сломал нож и сильно порезался, а Джордж задумал управиться с помощью ножниц, ножницы взлетели кверху и чуть не выкололи ему глаз. Пока они перевязывали свои раны, я сделал попытку пробить в жестянке дыру острым концом багра, но багор соскользнул, а сам я полетел в жидкий ил между лодкой и берегом, а жестянка, в полной своей неприкосновенности, упала на чашку и разбила ее.

Тут мы все пришли в неистовство. Мы вынесли эту жестянку на берег, и Гаррис сходил на поле за большим острым камнем, я же возвратился в лодку и притащил мачту. Джордж держал жестянку, Гаррис приставил к ее верху острый конец камня, а я взял мачту и поднял ее высоко в воздух и, собрав все свои силы, ударил ею.

Если Джордж на этот раз остался в живых, этим он обязан своей соломенной шляпе. Она доныне хранится у него (то есть то, что от нее уцелело, конечно); и в зимние вечера, когда трубки зажжены и друзья рассказывают небылицы о пережитых ими опасностях, Джордж приносит ее показать, и потрясающая история заново повторяется, каждый раз с новыми преувеличениями.

Гаррис отделался обыкновенной резаной раной.

Тогда я принялся за жестянку в одиночку и молотил ее мачтой до полного изнеможения тела и духа, после чего она перешла к Гаррису.

Мы расплющили ее; снова привели в прежний квадратный вид; придавали ей все известные в геометрии формы, но проделать в ней отверстия не смогли. Тут Джордж взялся за нее и смял ее в столь странную, столь зловещую, столь неземную в диком своем безобразии форму, что нам стало страшно, и мы отбросили мачту. Затем мы все трое уселись в кружок на траве и стали смотреть на нее.

проклятиями, после чего вскочили в лодку и гребли, не останавливаясь, до самого Мэйденхеда.

Сам Мэйденхед чересчур вульгарен, чтобы быть приятным. Это излюбленное место речного франта и его чересчур разряженной подруги. Мэйденхед - город показных гостиниц, находящихся преимущественно под покровительством балетных танцовщиц. Это также дьявольская кухня, из которой выходят демоны реки - паровые катера. Какой-нибудь герцог из "Лондонского великосветского журнала" непременно должен иметь "усадебку" в Мэйденхеде, и сюда также обычно приезжают обедать героини трехтомных романов, когда им вздумается кутнуть с чужим мужем.

Мы быстро миновали Мэйденхед, затем замедлили ход и не спеша прошли величественные места за Боултерским и Кукэмским шлюзами. Кливлендский лес до сих пор еще красовался в изысканном весеннем наряде и возвышался над водой одной бесконечной гармонией сливающихся оттенков зелени. С ее однообразной красотой это, пожалуй, очаровательнейшая часть реки, и мы медленно и неохотно увели свою лодчонку из этого приюта безмятежного покоя.

Мы остановились перед шлюзом, как раз внизу Кукэма, и напились чаю, а к тому времени, как мы миновали шлюз, уже наступил вечер. Поднялся резвый ветерок, к величайшему нашему удивлению, попутный: обыкновенно на реке ветер бывает противным, куда бы вам ни требовалось плыть. Отчаливая поутру, чтобы провести день на воде, вы узнаете, что ветер противный, и долгое время работаете веслами, размышляя о том, как будет легко возвращаться под парусом. А тут, после чая, ветер поворачивает, и вам приходится что есть сил грести ему наперекор всю обратную дорогу.

Если вовсе позабыть взять с собой парус, тогда ветер будет попутным в оба конца. Ну, да что там! Ведь мир сей не более как искус, и человеку свойственна скорбь, как искрам свойственно лететь кверху.

затем раскинулись по лодке в задумчивых позах, а парус вздулся, напрягся и закряхтел у мачты, и лодка понеслась. Я сидел у руля.

Не знаю более духоподъемного ощущения, чем плавание на парусах. Оно настолько близко чувству полета, насколько до сих пор был близок к нему человек, за исключением сна. Крылья несущегося ветра как бы мчат тебя вперед, неведомо куда. Сам ты уже не медлительное, ничтожное, копошащееся творение из праха, ползущее по земле; ты часть природы! Сердце твое бьется заодно с ее сердцем! Ее великие руки обнимают тебя и поднимают к своему сердцу! Твой дух сливается с ее духом, члены становятся легкими. Вокруг поют голоса воздуха. Земля кажется далекой и маленькой; а облака, так близко спускающиеся к твоей голове, становятся твоими братьями, и ты протягиваешь к ним руки.

Мы были одни на реке, только в смутном отдалении виднелся рыболовный плот, стоявший на якоре посреди течения; на нем сидели три рыболова. Мы скользнули над водой, миновали лесистые берега, и никто не говорил ни слова. Я был на руле.

на воду, окрашивал огнем громоздящиеся леса и обращал груды туч в золотое сияние. То был час глубокого очарования, восторженных надежд и желаний. Маленький парус вырезывался на багровом небе, вокруг нас ложились сумерки, окутывая мир радужными тенями, а сзади подкрадывалась ночь.

Мы были точно рыцари старой легенды, плывущие поперек мистического озера в неведомое царство сумерек, в страну солнечного заката.

наполнивших вечерний воздух, мы заключили, что пришли в соприкосновение с человеческими существами и что последние раздосадованы и недовольны.

Гаррис спустил парус, и тогда мы узнали, что случилось. Мы сшибли этих трех старых джентльменов со стульев на дно плота, и теперь они медленно и мучительно распутывались друг с другом и обирали с себя рыбу, а во время этого занятия кляли нас не как-нибудь, а сложными, тщательно обдуманными, замысловатыми выражениями, живописавшими наше прошлое и будущее, и поминали всю нашу родню.

Гаррис сказал, что им следовало бы поблагодарить нас за маленькое разнообразие после целого дня ужения, а еще сказал, что ему горько видеть людей почтенного возраста предающимися во власть злых страстей.

Но это ничуть не помогло. Джордж объявил, что после этого сам будет управлять лодкой. Он сказал, что нельзя требовать, чтобы такие дарования, как мои, тратились зря на управление лодкой, - лучше поручить эту лодку простому смертному, пока мы все еще не утонули к черту; поэтому он отобрал у меня руль и привел нас в Марло.

А в Марло мы оставили лодку у моста и отправились ночевать в "Корону".