Трое в лодке, не считая собаки.
Глава XIV

XIV 

Уоргрейв. - Восковые фигуры. - Соннинг. - Наше рагу. - Монморанси саркастичен. - Бой между Монморанси и чайником. - Джордж учится играть на банджо. - Не встречает поощрения. - Препятствия на пути музыканта-любителя. - Как учатся играть на волынке. - Гаррису после ужина становится грустно. - Джордж и я идем прогуляться. - Возвращаемся вымокшие и голодные. - В Гаррисе замечается странность. - Гаррис и лебеди, замечательная история. - Гаррис проводит тревожную ночь

После ленча нам подвернулся ветерок, тихо проведший нас мимо Уоргрейва и Шиплейка. Милую старую картину являет смягченный дремотным солнечным светом летнего дня Уоргрейв, когда плывешь мимо и видишь его приютившимся в изгибе реки, и воспоминание об этой картине долго не изглаживается из памяти.

"Георгий, убивающий дракона" заслуживает отдельного комментария: он разрисован с одной стороны членом Королевской Академии Лесли, а с другой - Ходжсоном, принадлежащим к той же корпорации. Лесли изобразил поединок; Ходжсон измыслил сцену "После боя": Георгий, сделав свое дело, наслаждается пинтой пива.

Автор "Сэндфорда и Мертона" Дэй, жил и - что делает городу еще более чести - был убит в Уоргрейве. В церкви имеется плита памяти миссис Сары Хилл, завещавшей один фунт стерлингов ежегодно, для распределения его в день Пасхи, между двумя мальчиками и двумя девочками, "никогда не бывшими непочтительными к родителям, никогда, насколько известно, не сквернословившими, не говорившими неправды, не воровавшими и не бившими окон". Подумать только, отказаться от всего этого ради пяти шиллингов в год! Стоит ли того?

В городе ходит молва, что однажды, много лет назад, объявился мальчик, действительно никогда не делавший всего этого, - или, по крайней мере, не делавший этого, насколько известно, что только от него и требовалось, - и таким образом заслуживший венок славы. После этого его в течение трех недель показывали в городской ратуше под стеклянным колпаком.

Что сделалось с тех пор с деньгами - никому неизвестно. Говорят, что их регулярно вручают ближайшему музею восковых фигур.

Шиплейк - очаровательный городок, но его не видно с реки, так как он стоит на горе. В шиплейкской церкви венчался Теннисон.

Вверх до Соннинга река извивается между множеством островков и все время спокойна, молчалива и пустынна. По берегам ее мало кто ходит, разве лишь, иногда в сумерки, одна-две парочки деревенских влюбленных.

Арри и Лорд Фицнудл остались позади в Хенли, а унылый грязный Рединг еще впереди. Эта часть реки - одно из тех мест, где грезится о минувших днях, исчезнувших лицах и о том, что могло бы быть, да не было, черт его побери совсем!

В Соннинге мы высадились и пошли пройтись по деревне. Это наиболее волшебный уголок по всей реке, более похожий на деревушку в театре, нежели на настоящую деревню из кирпича и глины. Каждый домик тонет в розах, и теперь в начале июня они распустились все до единой облаками нежного великолепия. Если побываете в Соннинге, остановитесь у "Быка", за церковью. Сущая картинка эта старая деревенская харчевня, с зеленым четырехугольным двором спереди, где по вечерам на скамьях под большими липами собираются старички попить пива и посудачить о деревенской политике, с низкими, своеобразными комнатами, решетчатыми окнами, неуклюжими лестницами и извилистыми коридорами.

Мы бродили по славному Соннингу с часок или около того, а потом, так как было слишком поздно, чтобы успеть миновать Рединг, решили возвратиться на один из островков Шиплейка и там переночевать. Было еще рано, когда мы устроились, и Джордж сказал, что, раз у нас времени вдоволь, грешно не воспользоваться случаем, чтобы приготовить настоящий шикарный ужин. Он объявил, что покажет нам, что можно сделать на реке в области кулинарного искусства, и предложил из имевшихся овощей и холодного мяса, а также всякого рода остатков смастерить ирландское рагу.

Мысль казалась заманчивой. Джордж набрал топлива и развел огонь, а Гаррис и я принялись чистить картофель. Никогда бы я не подумал, что чистка картофеля - такое крупное предприятие. Дело оказалось сложнейшим в своем роде из всех, в которых мне приходилось участвовать. Начали мы бодро, можно даже сказать, игриво, но наша веселость испарилась раньше, чем мы покончили с первой картофелиной. Чем больше мы чистили, тем больше, по-видимому, оставалось шелухи; к тому времени как мы удалили всю шелуху и все ростки, картофеля вовсе не осталось, или так мало, что не стоило о том говорить. Джордж пришел взглянуть на него - он был величиной с земляной орех. Тогда он сказал:

- О, так не годится! Вы портите его. Надо его скоблить.

Тогда мы стали скоблить, и это оказалось еще труднее. У него всегда такие необыкновенные формы, у картофеля, - все шишки, да бородавки, да впадины. Мы усидчиво работали в течение двадцати пяти минут и очистили четыре картофелины. На этом мы уперлись. Мы объявили, что остальная часть вечера нам потребуется, чтобы отскоблить самих себя.

Я не знавал ничего равного картофельной шелухе в смысле пачкотни. Трудно было поверить, что картофельная шелуха, в которой стояли, наполовину задохнувшись, Гаррис и я, могла происходить от четырех картофелин. Это доказывает, чего можно достигнуть заботливостью и бережливостью.

Джордж объявил, что бессмысленно класть всего четыре картофелины в ирландское рагу; поэтому мы вымыли их еще с полдюжины и положили туда же нечищеными. Еще мы прибавили кочан капусты и полкружки гороху. Джордж все перемешал и сказал, что остается много места, ввиду чего мы перетасовали обе корзины и выбрали все, что нашлось остатков, и положили их в кастрюлю. Оставалось полпирога со свининой и кусок холодного вареного бекона; они отправились туда же. Потом Джордж разыскал жестянку с остатками маринованной лососины и также вывернул ее в котелок.

Он объявил, что в этом преимущество ирландского рагу: можно избавиться от кучи лишнего добра. Я выудил два лопнувших яйца, и мы спровадили их туда же. Джордж сказал, что соус будет гуще.

Не помню, какая еще вошла туда приправа; но знаю, что ничто не пропало даром. Припоминаю даже, что под конец Монморанси, все время выказывавший большой интерес к происходившему, удалился с озабоченным и задумчивым видом и возвратился, несколько минут спустя, с мертвой водяной крысой во рту, которой, очевидно, желал пожертвовать ради общего дела, - в саркастическом ли духе или с искренним желанием угодить - решить не берусь.

Произошел спор о том, должно ли нам воспользоваться крысой или нет. Гаррис сказал, что она прекрасно сойдет в общей мешанине и что тут годится всякий пустяк; но Джордж стоял на традиции. Он никогда не слыхал, чтобы клали крыс в ирландское рагу, и считает, что надежнее быть осторожным и избегать нововведений.

Гаррис возразил:

- Если никогда не пробовать ничего нового, как узнать, на что оно похоже? Такие-то люди, как ты, и тормозят мировой прогресс! Подумай о том человеке, который впервые отведал немецкую колбасу!

Ирландское рагу удалось на славу. Не думаю, чтобы я когда-либо находил столько удовольствия в еде. В нем было что-то новое и своеобразное. Старые, известные яства так приедаются, а здесь было блюдо с новым ароматом, со вкусом, не похожим ни на какое иное блюдо на земле. Да вдобавок еще такое питательное! Как выразился Джордж, в нем было что поесть. Горох и картофель могли бы быть помягче, ну, да у нас у всех зубы хорошие, так что это не важно; что же касается подливки, это была сущая поэма, - немного жирна, пожалуй, для слабого желудка, но зато уж и питательна. Закончили мы пирогом с вишнями и чаем. Во время чая Монморанси сразился с чайником и потерпел поражение.

Все время путешествия он обнаруживал большое любопытство к чайнику. Бывало, сидит и смотрит на него, пока он кипит, с недоумевающим выражением, пытаясь время от времени раззадорить его рычанием. Когда чайник начинает плеваться и пускать пар, он принимает это за вызов и жаждет сразиться с ним, но всегда в этот самый момент кто-нибудь уносит его добычу, не давши ему ухватить ее.

В этот день он решил, что не даст себя опередить. При первом же звуке, изданном чайником, он встал, рыча, и приблизился к нему в угрожающей позе. Чайник был маленький, да удаленький, - возьми, да и плюнь в него.

И бросился на бедный чайничек и схватил его за нос.

Тогда в вечернем воздухе прозвучал леденящий душу вопль, а Монморанси оставил лодку и трижды проделал гигиеническую прогулку вокруг острова, со скоростью тридцати пяти миль в час, время от времени останавливаясь, чтобы зарыть нос в холодный ил.

С этого дня Монморанси стал относиться к чайнику со смесью почтения, подозрения и ненависти. Где бы он его ни увидел, он тотчас начинал ворчать и быстро пятиться назад, припрятав хвостик, а в ту минуту, как чайник ставили на спиртовку, проворно вылезал из лодки и просиживал на берегу до окончания чаепития.

После ужина Джордж достал банджо и хотел играть на нем, но Гаррис запротестовал: сказал, что у него болит голова и что он не чувствует себя в силах так много стерпеть. Джордж, наоборот, полагал, что музыка поможет Гаррису; музыка нередко успокаивает нервы и унимает головную боль, - и он издал две или три ноты, только чтобы показать Гаррису, на что оно похоже.

Гаррис сказал, что предпочитает головную боль.

Джордж так и не выучился играть на банджо до сего дня. Слишком уж мало он встречал поощрения. В то время как мы были на реке, он попытался было раза два поупражняться вечерком, но не тут-то было. Одних только речей Гарриса было бы достаточно, чтобы хоть кого привести в уныние; а вдобавок еще Монморанси усаживался и выл непрерывно во все время упражнения.

- На кой черт ему требуется выть, когда я играю? - с негодованием восклицал Джордж, целясь в него сапогом.

- На кой черт тебе требуется играть, когда он воет? - возражал Гаррис, перехватывая на лету сапог. - Оставь ты его в покое. Он не может не выть. У него музыкальный слух, и твоя игра заставляет его выть.

Поэтому Джордж решил отложить изучение банджо до возвращения домой. Но даже и тогда обстоятельства мало ему благоприятствовали. Миссис П. все приходила и заявляла, что очень сожалеет, - лично она с удовольствием слушает его игру, - но дама с верхнего этажа находится в очень чувствительном состоянии здоровья, и доктор боится, как бы это не отразилось на ребенке.

Тогда Джордж придумал выходить с банджо по ночам и упражняться в сквере. Но обыватели пожаловались полиции, которая однажды ночью выставила караул и изловила его. Улики оказались налицо, и его обязали соблюдать молчание в течение шести месяцев.

После этого он, видимо, утратил охоту к игре. Раза два, по истечении полугодия, он-таки произвел слабые попытки возобновить занятия, но встретил прежнюю холодность, то же безучастие со стороны света; а немного погодя и вовсе отчаялся, сделал объявление о продаже своего инструмента с большой уступкой, - "за ненадобностью для владельца", - и ударился в изучение карточных фокусов.

Неутешительное, должно быть, дело - обучение игре на музыкальном инструменте. Можно бы подумать, что общество, ради самого себя, должно всеми силами помогать человеку приобрести умение играть на музыкальном инструменте. Но ничуть не бывало!

Я знал однажды юношу, изучавшего игру на волынке, и вы не поверите, сколько ему пришлось встречать противодействия. Да даже от членов собственной семьи он не получал того, что можно бы назвать активным сочувствием. Отец его с самого начала был против и высказался вполне определенно по этому поводу.

Пытался было мой приятель вставать рано поутру для упражнений, но ему пришлось отказаться от этого из-за сестры. Она была несколько религиозного склада и находила, что греховно начинать день с такого занятия.

Тогда он принялся взамен просиживать по ночам и играть, после того как все семейство уже улеглось спать, но и тут дело не выгорело, потому что дом приобрел из-за него дурную славу. Возвращаясь поздно ночью по домам, люди останавливались на улице послушать, а на другой день разносили по всему городу, что ночью у мистера Джефферсона совершено страшное преступление; причем описывались крики жертвы, грубая ругань и богохульства убийцы, за которыми следовали мольба о пощаде и замирающее хрипение умирающего.

Тогда ему разрешили упражняться в дневное время в черной кухне, при закрытых дверях; но, несмотря на эти предосторожности, наиболее удачные его пассажи все же проникали в гостиную и расстраивали его бедняжку мать почти до слез.

Она утверждала, что они напоминают ей о покойном отце. Бедняга был проглочен акулой во время купанья у берегов Новой Гвинеи, - но в чем здесь заключалась связь, она не умела объяснить.

Тогда ему выстроили шалаш в конце сада, за четверть мили от дома, и вынуждали его таскать туда волынку, когда ему хотелось поупражняться. Иногда в доме появлялся посетитель, ничего не знавший обо всем этом, его забывали предостеречь, он отправлялся пройтись по саду и неожиданно слышал эту волынку, не будучи к ней подготовленным и не зная, что это такое. Сильный духом человек обыкновенно отделывался нервным припадком, но человек средних способностей нередко впадал в острое помешательство.

Надо признаться, что в первоначальных попытках любителя волынки, Действительно, есть что-то печальное. Я сам это чувствовал, внимая своему юному другу. Инструмент, как видно, тяжел для исполнителя. Необходимо, начиная, набрать достаточно дыхания для всего мотива - так я заключаю, по крайней мере, из исполнения Джефферсона.

на половине свистом и шипеньем.

Требуется хорошее здоровье, чтобы играть на волынке. Юный Джефферсон научился играть только одну мелодию; но я ни разу не слыхал, чтобы кто-либо жаловался на скудость его репертуара. Мелодия эта была: "То Кэмбеллы идут - ура, ура!" - так он говорил, хотя отец его всегда уверял, что это "Колокольчики Шотландии". Никто не был в точности уверен, что оно такое, но все соглашались, что характер музыки шотландский.

Посторонним предоставлялось угадывать три раза, и каждый угадывал другой мотив.

Гаррис стал очень неприятен после ужина - полагаю, что в том виновато рагу: Гаррис не привык к изысканному столу; поэтому мы с Джорджем оставили его в лодке, а сами пошли пошататься по Хенли. Он сказал, что выпьет рюмочку виски, выкурит трубку, а потом все приготовит на ночь. Возвратившись, мы должны его окликнуть, и он приплывет за нами с острова с лодкой.

- Не засни только, старина, - сказали мы, отправляясь.

Хенли готовился к регате и был полон суеты. В городе нам встретилось немало знакомых, и в их приятном обществе время прошло как-то незаметно; было уже около одиннадцати часов, когда мы отправились в обратный четырехмильный поход, отделявший нас от дома, - как мы уже привыкли называть свое суденышко.

Ночь была унылая, холодноватая; сеял мелкий дождик. Шагая по темным, безмолвным полям и тихо переговариваясь о том, туда ли мы идем, куда следует, мы представляли себе уютную лодочку, с просвечивающим сквозь натянутую парусину ярким огоньком; воображали себе Гарриса, Монморанси и виски и мечтали быть с ними вместе. Перед нами вставала вся картина: внутри - мы сами, усталые и слегка проголодавшиеся; снаружи - мрачная река и бесформенные деревья; а под ними, как гигантский светящийся червяк, наша милая старая лодка, такая уютная, теплая и веселая. Мы видели себя за ужином, пощипывающими холодное мясо и передающими друг другу ломти хлеба; нам слышался бодрый стук ножей, веселый смех, наполняющий все пространство и вырывающийся из-под навеса в темную ночь. И мы прибавили шагу, дабы поскорее осуществить видение. Наконец мы напали на бечевник, что очень нас обрадовало, ибо до того времени мы не были уверены, направляемся ли мы к реке или от нее, а когда чувствуешь себя усталым и готовым на боковую, такого рода сомнения очень досадны. Мы миновали Шиплейк в ту минуту, когда часы звонили три четверти двенадцатого. Тут Джордж задумчиво спросил:

- Не помнишь ли ты случайно, который это был из островов?

- Нет, - ответил я, также призадумавшись, - не помню. Сколько их всего?

- А если спит? - спросил я; но мы отказались останавливаться на этой мысли.

Поравнявшись с первым островом, мы начали кричать, но ответа не было; пошли мы ко второму и там попытались, и получился тот же результат.

- О! Теперь я вспомнил, - сказал Джордж, - это был третий остров.

И мы с надеждой побежали к третьему и стали звать. Никакого ответа.

комнаты! Джордж предложил вернуться в Хенли и напасть на полисмена, чтобы заручиться таким образом ночлегом в полицейском доме. Но тут возникло сомнение: "Что, если он только воздаст нам тумаком за тумак и откажется нас арестовать?"

Невозможно также провести всю ночь в сражениях с полисменами. Вдобавок нам вовсе не хотелось пересолить и засесть на шесть месяцев в тюрьму.

Мы отчаянно окликали то, что казалось нам в темноте четвертым островом, но все с одинаковым успехом. Дождь теперь лил как из ведра, и, очевидно, зарядил надолго. Мы промокли до костей, иззябли и приуныли. У нас появилось сомнение, точно ли имеется всего четыре острова, а не больше, и точно ли мы находимся вблизи от них, и вообще не дальше ли мы от того места, где нам подобает быть, или же в другом конце реки? Все казалось таким незнакомым в темноте. Мы начинали понимать страдания малюток в лесу.

Как раз, когда мы потеряли всякую надежду... да, я знаю, что это тот самый момент, в который случаются события в сказках и романах; но я в том не виноват. Начиная писать эту книгу, я решил быть строго правдивым во всех подробностях, и буду им, хотя бы даже приходилось для этого пользоваться избитыми фразами.

Это на самом деле случилось тогда, когда мы потеряли всякую надежду. Итак, когда мы потеряли всякую надежду, я вдруг заметил в некотором отдалении от нас, вниз по реке, странный и таинственный свет, мерцавший среди деревьев на противоположном берегу. С минуту мне вспоминались привидения: такое это было туманное, загадочное мерцанье. Но тут же меня осенила мысль, что это наша лодка, и я огласил реку таким воплем, от которого сама ночь, вероятно, подпрыгнула в постели.

почему требуется больше шума, чтобы разбудить семерых спящих, чем одного, - и после того, что нам показалось часом, но было, вероятно, пятью минутами, мы увидали освещенную лодку, медленно подползавшую к нам в потемках, и услыхали заспанный голос Гарриса, спрашивающего, где мы.

В Гаррисе замечалась какая-то необъяснимая странность. Это была не только обыкновенная усталость. Он уткнул лодку в такое место берега, откуда нам было совершенно невозможно забраться в нее, и тотчас заснул. Потребовалось невероятное количество крика и брани, чтобы снова разбудить его и добиться от него толку; но, в конце концов, нам это удалось, и мы очутились в лодке. Входя в нее, мы заметили, что у Гарриса печальное выражение лица, дающее представление о человеке, который прошел через тяжкое испытание. Мы спросили, не случилось ли что-нибудь, и он отвечал:

- Лебеди!

Оказывается, что мы остановились поблизости от лебединого гнезда, и вскоре после того, как мы с Джорджем ушли, лебедиха вернулась домой и подняла целый скандал. Гаррис отогнал ее; она ушла и привела с собой своего старика. Гаррис говорит, что у него с ними произошло подлинное сражение, но храбрость и искусство наконец восторжествовали, и он победил их.

Полчаса спустя они возвратились с восемнадцатью другими лебедями! Произошло, вероятно, ужасающее побоище, насколько мы могли заключить из рассказа Гарриса. Лебеди пытались вытащить его и Монморанси из лодки и утопить их; он же геройски защищался в течение четырех часов и убил великое множество лебедей, и все они уплыли прочь, чтобы умереть.

- Тридцать два, - сонно отозвался Гаррис.

- Ты только что говорил восемнадцать, - заметил Джордж.

- И не думал, - проворчал Гаррис, - я сказал двенадцать. Что я, считать не умею?

Истинные обстоятельства, касающиеся этих лебедей, так и остались нам неизвестными. Мы стали расспрашивать о них Гарриса поутру, но он сказал: "Какие лебеди?" и, как видно, решил, что мне и Джорджу пригрезилось.

мы допросить Гарриса о том, что он сделал с ним; но Гаррис, очевидно, никак не мог понять, ни что мы подразумеваем под словом "виски", ни вообще, о чем мы говорим. Монморанси, по-видимому, смекал кое-что, но ничего не сказал.

Я хорошо спал в эту ночь, и спал бы еще лучше, когда бы не Гаррис. Мне смутно припоминается, что я просыпался, по крайней мере, раз двенадцать и каждый раз видел Гарриса бродящим по лодке с фонарем и разыскивающим свои пожитки. Как видно, он мыкался с ними всю ночь.

Два раза он поднимал Джорджа и меня, чтобы посмотреть, не лежим ли мы на его брюках. Джордж совсем взбесился во второй раз.

- На кой черт тебе брюки посреди ночи? - спросил он с негодованием. - Почему ты не можешь лечь и уснуть?

Когда я проснулся в следующий раз, он был очень озабочен тем, что не может найти носков; а в последнем моем туманном воспоминании я почувствовал, как меня перекатывают на бок, а голос Гарриса бормочет что-то, удивляясь, куда это мог провалиться его зонтик.