Трое в одной лодке (кроме собаки).
Глава XV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Трое в одной лодке (кроме собаки). Глава XV (старая орфография)

Глава XV.
Домашния обязанности. - Любовь к труду. - Скептицизм молодого поколения. - Воспоминание о гребле. - Упражнения на плоту. - Метод старого лодочника. - Его спокойствие. - Начинающий. - Упражнение с шестом. - Удовольствия дружбы. - Мой первый опыт плаванья с парусом. - Вероятная причина, по которой мы не утонули.

Мы проснулись поздно и, согласно требованию Гарриса, принялись готовить завтрак "без всяких причуд". Затем мы принялись за уборку и чистку, привели все в порядок (кропотливая работа, благодаря которой я мог довольно определенно ответить на часто возникавший у меня вопрос: как убивает время женщина, на руках у которой имеется всего-на-всего одно хозяйство) и около десяти часов тронулись в путь.

Для разнообразия мы решили итти на веслах: надоело двигаться бечевой. Гаррис предложил распределить работу таким образом: я и Джордж будем грести, а он править рулем. Мне вовсе не понравилось это предложение, и я сказал, что со стороны Гарриса было бы гораздо достойнее приняться за греблю вместе с Джорджем, а меня оставить в покое. Мне казалось, что я уже слишком достаточно поработал в это плававие, и я начинал серьезно подумывать об отдыхе.

Мне всегда кажется, что я слишком много работаю. Не то, чтобы я имел что-нибудь против работы, я люблю работу, она просто восхищает меня. Я могу сидеть сложа руки и любоваться ею по целым часам. Я хотел бы удержать ее при себе как можно дольше: мысль о том, что придется разстаться с нею, просто сокрушает меня.

Давайте мне как можно больше работы; моя страсть - копить у себя работу; мой кабинет завален ею до того, что не осталось местечка свободного. Скоро я не в состоянии буду разобраться в ней.

Я отношусь к работе очень бережно. Есть, например, в моем кабинете работы, заказанные уже несколько лет тому назад, - и вы не найдете на них ни единой пометки. Я горжусь своей работой, берегу ее, сдуваю с нея пыль. Вряд ли найдется человек, который бы так заботливо относился к своей работе, как я.

Но при всей моей страсти к ней, я люблю справедливость. Я желаю делать только то, что приходится на мою долю.

Тем не менее, на мою долю достается всегда больше, чем следует, - так, по крайней мере, мне кажется, - и это огорчает меня.

Джордж говорит, что, по его мнению, мне нечего безпокоиться на этот счет. Он приписывает моей черезчур добросовестной натуре постоянное безпокойство насчет излишней работы, которую я беру на себя, при чем уверяет, что, вообще говоря, я не делаю и половины того, что должен был бы делать. Но я думаю, что он говорит так только для моего утешения.

В лодке я всегда замечал, что каждый из присутствующих помешан на том, будто на нем лежит вся работа. Гаррис уверен, что он один работает, а мы с Джорджем бьем баклуши. Джордж, с своей стороны, утверждет, будто Гаррис только спит да ест, а всю работу, достойную этого названия, проделывает он, Джордж.

Он говорит, что ему никогда еще не приходилось иметь дело с такими ленивыми чурбанами, как я и Гаррис.

Гаррис потешается над этим.

--Как вам это нравится? Старикашка Джордж толкует о работе, - говорит он. - Да полчаса работы убьет его! Видали вы когда-нибудь Джорджа за работой? - обращается он ко мне.

Я соглашаюсь с Гаррисом, что никогда не видал, по крайней мере, в течение нынешней поездки.

--Не вам бы говорить! - возражает Джорж Гаррису. - Мудрено вам было видеть меня за работой, когда вы почти все время спали. Видели вы Гарриса вполне проснувшимся когда-нибудь, кроме как за обедом? - адресуется он ко мне.

Любовь к истине заставляет меня поддержать Джорджа. От Гарриса действительно было немного прока с самого начала.

--Ну, уж во всяком случае я работал больше, чем старикашка Джером, - объявляет Гаррис.

--Джером, кажется, считает себя пассажиром, - продолжает Гаррис.

Вот их благодарность за то, что я тащил их и эту проклятую старую лодку от самого Кингстона, все для них устраивал, заботился о них, надрывался для них. Таков свет!

На этот раз мы порешили, что Гаррис и Джордж будут грести, пока не доберемся до Ридинга, а оттуда я потащу лодку бечевой. Гребля против сильного течения не соблазняет меня теперь. Было время, когда я радовался этой тяжелой работе; теперь предоставляю ее более молодым.

Я замечал, что все старые гребцы поступают так же. Вы сразу можете узнать старого гребца, видя, как он покойно укладывается на дне лодки, поощряя других рассказами о своих удивительных подвигах в прошлогодний сезон.

--Так это, по-вашему, тяжелая работа, - хвастается он, попыхивая сигарой и обращаясь к двум изнемогающим от усталости новичкам, которые гребли против течения битых полтора часа, - посмотрели бы вы, как работали Джим Биггльс, Джэк и я в прошлом году. Мы в один вечер проплыли от Марло до Горинга, ни разу не останавливаясь. Помнишь, Джек?

Джек, устроивший себе постель на носу из всех пледов и пальто, какие только попались ему под руку, и мирно дремавший в течение последних двух часов, пробуждается при этом напоминании и прибавляет, что тогда был ужасно сильный противный ветер.

--Ведь это будет миль тридцать пять, --замечает первый рассказчик, доставая другую подушку и подкладывая ее под голову.

--Нет, нет, ты преувеличиваешь, Том, - с упреком бормочет Джэк, - самое бо
льшее тридцать три.

Затем Том и Джэк, совершенно истомленные разговором, снова начинают дремать. А простодушные юнцы положительно готовы гордиться, что удостоились грести за таких мастеров этого дела, как Том и Джэк, и сильнее налегают на весла.

Когда я был молодым человеком, я жадно слушал подобные рассказы, верил каждому слову и мотал себе на ус; но нынешнее поколение, повидимому, утратило наивную веру старых времен. Мы - Джордж, Гаррис и я - плыли как-то раз в прошлый сезон с таким юнцом и, как водится, старались втереть ему очки рассказами о своих чудесных подвигах.

Мы рассказали обычные, освященные временем анекдоты, повторяемые каждым ветераном гребли, и сверх того, семь оригинальных, лично нами сочиненных для этого случая, из коих один даже опирался на три действительных эпизода, случившиеся в разное время с нашими друзьями. Этой последней истории даже ребенок мог бы поверить без обиды для себя.

А молодой человек не верил ни одной, подсмеивался над нами и предлагал биться об заклад, что мы ничего такого не делали.

В это утро мы вспоминали о своих первых упражнениях в гребле. Мое первое воспоминание заключается в том, что мы впятером нанимаем в складчину, по три пенса с каждого, удивительной постройки посудину на озере в Реджент-Парке.

Получив таким образом вкус к воде, я принялся за упражнения в плавании на плотах у кирпичных заводов в окрестностях города, --упражнения, представляющия много интереса и треволнений, в особенности, когда на берегу появляется владелец материала, из которого сделан плот, с толстою палкой в руках.

При виде этого джентльмена вы чувствуете, что вам не следует встречаться и разговаривать с ним, и что лучше всего уклониться от встречи, если только это возможно сделать, не показавшись невежливым; поэтому вы стараетесь как можно скорее пристать к противоположной стороне пруда и улепетнуть домой, сделав вид, что не замечаете его. Он, напротив, во что бы то ни стало, желает пожать вам руку и побеседовать с вами.

Повидимому, он хорошо знает вашего отца и близко знаком и с вами, но это отнюдь не привлекает вас к нему. Он говорить, что научит вас делать плоты из его досок, но так как вы уже хорошо ознакомились с этим делом, то не находите возможным принять это любезное приглашение, не желая затруднять его.

Ваша холодность не может, однако, охладить его пылкого желания поближе познакомиться с вами; усердие, с которым он старается встретить вас, когда вы будете выходить на берег, положительно лестно для вас.

Если это грузный и неповоротливый джентльмен, вам не трудно уклониться от его любезностей, но если вы имеете дело с молодым и длинноногим человеком, - встреча становится неизбежной. В таком случае происходит разговор, во всяком случае крайне непродолжительный, при чем говорите главным образом вы, изъясняясь односложными восклицаниями и междометиями, и при первой возможности удираете.

Я практиковался таким образом месяца три, а затем счел возможным приняться за настоящую греблю и записался в речной клуб на реке Ли.

вас в воду.

Но оно не даст вам стиля. Только Темза может дать стиль. Моему стилю гребли теперь все удивляются. Его находят изящным.

Джордж не брался за весла до шестнадцати лет. В этом возрасте он и еще восемь джентльменов отправились однажды в субботу в Кью, намереваясь нанять там лодку и съездить в Ричмонд и обратно; один из них, довольно придурковатый молодой человек, по имени Джоскин, которому случилось раза два кататься в лодке по Серпентайну, уверил их, что грести очень легко и весело.

Когда они явились на место, прилив отступал довольно быстро и дул сильный ветер, но это их нисколько не смутило.

На берегу лежала восьмивесельная шлюпка; она им очень понравилась. Они заявили, что хотят отправиться на ней. Хозяина не было дома; случился только его помощник, мальчик. Мальчик попытался охладить их пыл; указал им несколько обыкновенных небольших лодок для катанья; но они и слышать ничего не хотели, так понравилась им шлюпка.

В конце концов она была спущена и компания стала усаживаться. Мальчик заметил, что Джорджу, который уже тогда отличался внушительными размерами, следует быть номером четвертым.

Джорж отвечал, что он очень рад быть номером четвертым, и живо уселся на место рулевого, обернувшись лицом к корме. Однако, его водворили на надлежащее место, а затем уселись и остальные.

Править поручили крайне нервному парню, и Джоскинс объяснил ему, как нужно действовать рулем. Сам он взялся за весла и сказал другим, что грести вовсе не трудно: пусть только они делают то же, что он.

Наконец, все было готово, и мальчик оттолкнул лодку багром.

Что за тем последовало, Джордж не мог рассказать подробно. У него осталось только смутное воспоминание, что тотчас по отплытии он получил сильный удар в затылок рукояткой весла номера пятого, и в ту же минуту, точно по волшебству, сиденье исчезло из-под него, и он очутился на дне лодки. Он запомнил также, как курьезную деталь, что номер второй оказался тоже на дне лодки, где лежал на спине, задрав ноги кверху.

Они понеслись под Кьюсский мост с быстротою восьми миль в час. Греб только Джоскинс. Джордж, снова усевшись на место, попытался было помочь ему, но лишь только он опустил весло в воду, как оно, к величайшему его изумлению, исчезло под лодкой и чуть не утащило его за собой.

Затем рулевой выпустил оба шнурка за борт и залился слезами.

Как они ухитрились вернуться назад, Джордж никогда не мог понять, но это заняло ровно сорок минут. Густая толпа собралась на мосту, и все кричали им, давая самые разнообразные советы. Три раза пытались они выбраться из-под арки, и три раза их относило обратно, и всякий раз рулевой, видя над собою мост, разражался рыданиями.

В то время Джордж не думал, что когда-нибудь полюбит катанье на лодке.

Гаррис больше привык кататься по морю, чем по реке, и предпочитает первое. Я не согласен с ним. Прошлым летом я нанял однажды лодку в Эстберне: я довольно часто катался по морю несколько лет тому назад и думал, что справлюсь с этим делом. Оказалось, однако, что я совершенно забыл это искусство. Когда одно весло находилось глубоко под водой, другое стремительно и самым нелепым образом взлетало наверх. Мне пришлось встать, чтобы действовать равномерно обоими веслами, и в такой смешной позе прокатиться мимо набережной, где толпилось много публики. Я пристал к берегу ниже набережной и нанял старого лодочника отвести меня обратно.

Я люблю смотреть на старого лодочника за греблей, в особенности, если он нанят по часам. В его работе есть нечто удивительно спокойное и безмятежное. Он совершенно свободен от суетливой поспешности, которая все более и более становится девизом XIX века. Он отнюдь не стремится перегонят другия лодки. Если другая лодка перегонит его, он ничуть не огорчится: и действительно, все оне перегоняют его, все, которые плывут в том же направлении. Некоторых это раздражает и бесит; но возвышенное спокойствие лодочника, нанятого по часам, во всяком случае представляет прекрасный урок для честолюбцев и заносчивых.

Научиться грести одному не особенно трудно; но требуется большая практика, чтобы уметь приспособляться к неопытному гребцу. Он раздражается на ваше неуменье. "Что за дьявольщина, - говорит он, зацепив за ваше весло в двадцатый раз в течение пяти минут - у меня отлично идет дело, когда гребу один".

Забавно видеть двух неопытных гребцов в одной лодке. Второй гребец утверждает, что к загребному невозможно подладиться, потому что он совсем не умеет грести. Тот приходит в сильнейшее негодование и заявляет, что в последния десять минут он только и делал, что подлаживался к ограниченным способностям своего товарища. Этот, в свою очередь, обижается и не без едкости замечает, что загребному лучше бы не ломать головы над чужой работой, а исполнять получше свою.

--Пустите-ка меня на ваше место, - прибавляет он с явной уверенностью, что тогда дело пойдет как нельзя лучше.

--Вот в чем дело: вы взяли мои весла, - восклицает он, - передайте-ка их мне.

--В самом деле, то-то я чувствую, что мне с ними неловко! - восклицает его товарищ и спешит обменяться веслами. - Теперь дело пойдет на лад.

Но и теперь дело не идет на лад. Загребной чуть не вывихнул руки от усердия, стараясь действовать веслами как следует, и при каждом взмахе своего соседа получает сильный удар в грудь. Тогда они снова меняются местами и решают, что лодочник подсунул им негодные весла. Это решение возстановляет между ними мир и согласие.

Джордж заметил, что для разнообразия приятно иногда плыть на дощанике, толкаясь шестом. Это дело вовсе не такое легкое, как кажется. Как и в гребле, вы скоро научаетесь действовать шестом, но требуется продолжительная практика, чтобы делать это с достоинством, не замочив в воде рукавов.

Я знаю одного молодого человека, с которым случилось неприятное приключение. Он действовал шестом, можно сказать, играючи, прогуливался взад и вперед по дощанику так грациозно, что любо было смотреть. Пробежит к переднему концу, воткнет шест и устремляется к заднему, точно старый опытный лодочник. О, это было величественно.

Оно бы и кончилось величественно, если бы, к несчастию, он не сделал лишняго шага, любуясь на окружающий ландшафт, - так что совсем сошел с дощаника. Шест крепко воткнулся в илистое дно, и он повис на нем, уцепившись за конец. Это было положение, совершенно недостойное его. Мальчишка на берегу немедленно заорал товарищам, чтобы они спешили "посмотреть на настоящую обезьяну на палке".

Я не мог помочь ему, потому что, как это ни странно, мы захватили с собой только один шест. Я мог только сидеть и смотреть на него. Никогда не забуду его выражения в то время, как шест медленно опускался в воду, оно было так глубокомысленно.

Я видел, как он понемногу окунался в реку и выкарабкивался из нея грязный и мокрый. Я не мог удержаться от смеха, у него был такой комичный вид. Я подсмеивался над ним некоторое время, но вдруг вспомнил, что мое-то положение, в сущности, вовсе не смешно. Я сидел один в дощанике, без шеста, безпомощно увлекаемый вниз по течению.

Я начинал серьезно негодовать на моего товарища за то, что он ступил в реку и оставил меня на произвол судьбы. Мог бы, по крайней мере, оставить мне шест.

Я плыл таким образом с четверть мили и, наконец, заметил другой дощаник, стоявший посреди реки, на котором сидели два старика-рыболова. Они увидели, что я плыву прямо на них, и крикнули: чтобы я взял в сторону.

--Но могу, - закричал я.

--Но попытайтесь же объехать нас, - отвечали они.

Подплыв ближе, я объяснил им, в чем дело; тогда они поймали мой дощаник и дали мне шест. Я очень рад, что они случились на моем пути.

В первый раз я отправился плавать с шестом в компании трех других парней; они взялись научить меня. Но мы не могли отправиться вместе, и я сказал, что пойду вперед, найму дощаник и в ожидании их поупражняюсь немного.

Нанять дощаник мне не удалось; они все уже были разобраны, и мне осталось только усесться на берегу и ждать моих друзей.

Вскоре мое внимание было привлечено господином, который плыл на дощанике и, к удивлению моему, был одет в точно такое же пальто и шляпу, как у меня. Он, очевидно, был новичок в этом деле, и его манера представляла много интересного. Вы никогда не могли сказать, что случится после того, как он воткнет шест, да он и сам не знал. То он упирал в одну сторону, то в другую, то вертелся вокруг шеста. И всякий раз результат, повидимому, одинаково раздражал его.

Вскоре вся публика, бывшая на реке, заинтересовалась этим пловцом.

заключили, что это я, их любезный товарищ, обрадовались до крайности и принялись безжалостно подшучивать над ним.

Сначала я не сообразил, в чем дело, и подумал: "Как, однако, невежливо позволять себе такия шутки с совершенно незнакомым человеком!" Но в ту же минуту понял, что они принимают его за своего приятеля, и спрятался за дерево.

О, как они потешались над этим молодым человеком! Добрых пять минут они забавлялись на его счет, дразнили, осмеивали, вышучивали его. Они повторяли все ходячия остроты и даже придумали несколько новых. Они выкрикивали ему домашния шуточки, известные только в нашем кружке и совершенно непонятные для посторонняго человека. Наконец, терпение его лопнуло, он повернулся к ним, и они увидели его лицо.

Я с удовольствием заметил, что в них сохранилось еще настолько порядочности, чтобы сконфузиться. Они объяснили ему, что приняли его за своего знакомого. Они выразили надежду, что он не считает их способными оскорблять кого-либо, кроме своих близких друзей.

Конечно, то обстоятельство, что они приняли его за близкого друга, вполне извиняло их. Я помню, Гаррис рассказывал мне о происшествии, которое случилось с ними на купанье в Булони. Он плавал подле берега, как вдруг чья-то рука схватила его за шею и погрузила в воду. Он отчаянно отбивался, но человек, схвативший его, оказался настоящим Геркулесом, и все его усилия оставались тщетными. Он уже готовился к смерти и пытался направить свои мысли к высоким предметам, когда незнакомец выпустил его.

Он встал на ноги и оглянулся на предполагаемого убийцу. Убийца стоял рядом с ним, заливаясь самым добродушиымь смехом, но, взглянув в лицо Гаррису, отшатнулся, повидимому, ошалев.

--Простите, пожалуйста, - пробормотал он сконфуженно, - я принял вас за своего друга.

Гаррис радовался, что не был родственником этого господина, а то, пожалуй, тот бы совсем утопил его.

Плавание с парусом тоже требует практики и знания, хотя мальчиком я не понимал этого. Мне казалось, что, раз поставлен парус, лодка идет сама собою, как заведенная. Был у меня знакомый мальчик, который придерживался таких же взглядов, так что в один ветреный день мы решились испытать это удовольствие. Мы отправились в Ярмут и решили предпринять небольшую поездку по Яре. Мы наняли парусную лодку подле моста и отправились.

--Погода-то ветреная, - сказал нам лодочник, - будете огибать луку, возьмите риф и держите под ветром.

Мы плыли на веслах, пока не потеряли из вида города, а затем, когда перед нами открылось широкое пространство воды, и ветер забушевал, как ураган, мы почувствовали, что время поставить парус.

Гектор - так, помнится, звали моего товарища - продолжал грести, пока я развертывал парус. Это оказалось довольно хитрой задачей; однако, в конце концов я справился с ней. Тогда возник вопрос, где верхний конец паруса.

Руководимые естественным инстинктом, мы приняли основание за верхушку и стали укреплять парус вверх ногами. Но прошло много времени, пока нам удалось укрепить его хоть каким-нибудь способом. Повидимому, парус был того мнения, что мы устраиваем похороны и что я покойник, а он, парус, - саван.

Убедившись в своей ошибке, он хлопнул меня рейкой по лбу и затем уже решительно ничего не хотел делать.

Он прибавил, что матросы на кораблях всегда мочат паруса, прежде чем развернуть их. Итак, я помочил парус; но от этого дело пошло еще хуже. Не особенно приятно, когда сухой парус хлопает вас по ногам и обертывается вокруг вас, но, когда он при этом еще мокрый, становится просто невыносимо.

Наконец, мы укрепили парус, - не совсем вверх ногами, скорее наискось.

Что лодка не перевернулась, я, просто, констатирую как факт. Почему она не перевернулась, решительно не понимаю. Я часто думал об этом потом, но никогда не мог найти удовлетворительного объяснения.

Может быть, это обстоятельство нужно приписать упрямству, которое свойственно всем вещам в этом мире. Лодка могла прийти к заключению, судя по нашим аллюрам и хлопотам, что мы решились предпринять самоубийство, и, с своей стороны решилась разочаровать нас в это утро. Вот единственное объяснение, которое кажется мне вероятным.

и врезалась в полосу жидкой грязи.

Эта гряз спасла нас. Лодка въехала в нее, да тут и застряла. Получив возможность двигаться по произволу - до тех пор нас трясло и швыряло, как горох в мешке - мы кое-как оправились и отрезали парус.

Мы были удовлетворены вполне. Мы не желали начинать дела с начала и доходить до излишеств. Мы вполне насладились плаванием под парусом, и теперь хотели плыть на веслах - собственно для разнообразия.

Мы взялись за весла и попытались выбраться с отмели, но вскоре сломали одно из весел. Тогда мы стали действовать осторожнее, но проклятые весла оказались никуда негодными, и второе сломалось так же, как и первое, оставив нас в самом безпомощном положении.

Перед нами, ярдов на сто, простиралась грязная илистая отмель, за нами была вода. Оставалось одно: сидеть и ждать, не явится ли кто-нибудь на выручку.

нас из ила, а затем мы с позором были приведены на буксире к пристани.

Вознаграждение этому человеку, да сломанные весла, да наше отсутствие из дома в течение четырех с половиною часов лишили нас карманных денег на много недель. Зато мы приобрели опыт, а ведь известно, что ради опыта не пожалеешь никаких денег.