Конклав

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Конклав (старая орфография)

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В. Г. БЕЛИНСКОГО.

Этот перевод не упоминается в письме к брату. Не указывается он нигде и в других материалах для биографии Белинского. Но под ним стоят обычные инициалы Белинского.

¹) Отрывок из нового французского романа Карла Дидье, под заглавием: Подземный Рим, который еще ожидается в Париже. Известный своими практическими и живописными очерками Италии, автор, в сем новом произведении, смелой и оригинальной кистью живописует внутреннюю и, так сказать, сокровенную жизнь сей "Ниобы народов". Есть две Италии; Италия видимая и Италия невидимая. Первая есть Италия церквей, дворцов, развалин и картин; она доступна всем проходящим, она во всех книгах. Другая - Италия сект. Италия подземная, которая доселе еще не описана: таинственная и безмолвная, она открывается только некоторым терпеливым адептам, кои добровольно обрекаются нисходить в мрачные её склепы. Вот Италия Дидье: ее-то искал он. В продолжение многих лет, черпая из сих сокровенных источников, он успел быть новым в предмете так старом. Его книга есть истинное посвящение в таинства Италии. Он заставляет видеть людей и их пламенные страсти там, где другие видят только гробы и мертвецов. Сцена происходит в Риме, в конце реставрации; но Италия вся сосредоточивается в действии. Басня, очень простая, связывает различные его части. Карбонари с их заговорами, санфедисты с своими интригами, играют главную роль в драме. Следующий отрывок подаст идею о способе его изложения. Это описание конклава и великого девятидневия по смерти Папы, снятое с натуры. (Трудно сказать, кому принадлежит это неподписанное примечание: тому журналу, из которого, очевидно, взята статья, или редактору "Телескопа", хорошо знавшему Италию. Но во всяком случае, оно никак не могло принадлежать Белинскому, совсем с итальянскими делами незнакомому. С. В.).

Большой колокол Капитолия, возвещающий римскому народу и всему христианству смерть первосвященника-монарха, звучит девять дней и девять ночей; печальное девятидневие проходит в молитвах, псалмопениях и заговорах. Театры, трибуналы, университет, словом, все в Риме закрыто; ибо смертию паны прекращается всякое занятие, всякое дело, всякое удовольствие. Феократическое самодержавие заключается в недра Священной Коллегии; но до её полного собрания главой государства бывает Кардинал-Камерлинг. Делаясь папою на сей краткий промежуток, он берет во владение дворец первосвященника, бьет монету на свое имя и с своим гербом; и, говорят, не одно высокопреосвященство умело обращать сие мгновенное владычество себе на пользу.

Равным образом междуцарствие предоставляет римскому народу право браться за оружие; и сие мирское право у него не оспаривается, а хитро выманивается, вот каким образом. При каждой вакансии блюстители римского народа собирают в Капитолии Сточленный Совет: и здесь председательствуют при вооружении народа, т.-е. набирают, под именем городской милиции отряд из двух сот человек, преданных Ватикану, и дают им капитана из дворянства. Знаменосец назначается самим Камерлингом. Сия мирная дружина имеет свою главную квартиру под портиком Капитолия; она держит караул в четырнадцати кварталах Рима, днем и ночью обходит дозором, особенно бдит над ghetto. жидов и над мостами. Только один мост Святого Ангела не подлежит её надзору. Древняя привилегия поручает хранение его знаменитому дому Маттеи, который и выставляет тогда отряд войска в своей ливрее. Вот в чем состоит вооружение римского народа.

Составленная или, лучше, слывущая составленной, полиция святого града принадлежит или также слывет принадлежащею сенатору Рима и капорионам, кои, на продолжение конклава, водружают у дверей своих хоругвь своего ничтожества, ибо все это одно пустое мороченье. Капорионы, или начальники кварталов не имеют даже власти простых полицейских коммиссаров, а сенатор Рима есть не что иное, как призрак.

Наследник древних Римских Отцев (Patres Conscripti) в средних веках играл еще роль благородную. Защитник и диктатор народный, он был более трибуном, чем сенатором; и Бранкамом д'Андало, который низложил в Риме столько феодальных крепостей и феодальных голов, оставил по себе в народе продолжительную намять любви и признательности, а в дворянстве - впечатление ненависти и ужаса. Но в продолжение веков безпрестанно приходившая в упадок власть сенаторская наконец упала до самой последней степени; и несмотря на свое золотое платье, золотую цепь и скипетр слоновой кости, верховный глава вечного града теперь не что иное, как презренный эдил, которого самое лучшее преимущество состоит в том, что он отворяет ворота для скачки лошадей во время карнавала. При всем том сия окороченная тога прикрывает всегда благородные члены какого-нибудь князя: он заседает еще в Капитолии; и трое его товарищей, настоящие приказчики, но все подобные ему вельможи и не менее гордящиеся своим самом, принимают на себя величественное титло блюстителей римского народа.

Таким образом в неподвижном городе все форма, все церемония. Дух умер: осталась только буква - и эта буква вечная!

Итак папа умер, обманув целым месяцем все разсчеты медицины и политики. Этот далеко раздающийся удар косы, который одного сводит в могилу, а другого возводит на трон, пробудил от вседневного сна дряхлый Рим и потряс сию летаргическую машину. Внезапно исторгшись из своей бездейственности, город взволновался; но это механическое движение было безплодно; ибо не было истинное действие. Только что ходили, да уходили; тысячи групп чернелись на площади: простой народ, князья, монахи, купцы, англичане, русские, французы, все нации, все государства, толклись и шумели без всякого порядка. Но большинство было на стороне треугольных шляп и лондонских лавочников. Скорее забытый, чем охладевший, первосвященник был воспомянут только убийственным пасквилем; и воспламеняемые надеждою, честолюбием, неизвестностью, умы влеклись невольно к будущему Наместнику Св. Петра, как железо к магниту.

Все сии сборища были в своем роде те же конклавы, только на открытом воздухе. Здесь было возведено и низведено до двадцати пап; несмотря на буллу Пия IV, пари были держаны на разных кардиналов, как будто на карту или на английскую лошадь; и тысячи шпионов соперничествующих партий на всех парусах изведывали сии нескромные моря. Карбонари, санфедисты, Франция, Австрия, все посольства, все секты, все партии имеют здесь своих проныр, кои бегают в темноте взад и вперед, толкают друг друга, разставляют друг другу засады и, прикрывая свои ковы, опутывают толпу невидимою сетью

Такова публичная площадь в Риме в сии дни междуцарствия и избрания. Рим палат не меньше колеблется и волнуется. Те же самые сети, кои низшая дипломатия разбрасывает по улицам, высшая закидывает в залах. Вся знать, все именитое духовенство становятся в боевой порядок; и их кареты, равно как их шпионы, перегоняют друг друга во всех направлениях и бороздят собою толпу, которая разступается перед- ними и снова смыкается, как Красное Море для евреев.

Возвышаясь, подобно призраку, среди древних европейских монархий, давно уже одряхлевшая избирательная республика Ватикана отличается от всех своим величественным ничтожеством. Она рабствует, и носит на челе знаки державной власти. Это дитя, которое водят на помочах европейские монархи: она получает приказания из Вены, Парижа, Петербурга и разыгрывает роль всемогущества. И эта личина находит еще легковерных, которые в нее веруют: это обманчивое сияние встречает глаза, способные им ослепляться. Но все сие уже отзывается трупом; Рим не что иное, как гроб повапленный.

Великое девятидневие кончилось; и конклав открыт уже более недели. Но еще ожидают некоторых иностранных кардиналов, и потому еще ничего не сделано для избрания. Хотя войска уже налицо, но они еще осматриваются, считают и измеряют друг друга взорами, не вступая в бой. Покуда время проходит в ложных атаках, в легких стычках: берегут себя для решительных ударов.

Изгнанная малярией, которая во время жаров перелетает через стены святого града и проносит опустошение до самого жилища первосвященника, священная коллегия в сей год собралась во дворце Квиринальской горы, более доступном для свежого воздуха и более здоровом. Достойный соперник Ватикана, сей дворец заслуживает сию честь по своему великолепию. Но привыкшие к строгой и затворнической монастырской жизни, между четырьмя стенами своих тесных келий, священные избиратели также мало наслаждались своими великолепными и обширными покоями, как и прелестными, прохладными садами.

имеет возле себя, для услуг телу, уму и душе, по одному камерарию, секретарю и исповеднику. Раз запертые, конклависты не могут. более выходить, а ежели выходят, то теряют право входить снова. Только одно избрание папы может возвратить им свежий воздух и свободу; как у франк-масонов или карбонариев, у них всех уста связаны клятвою.

Местная полиция поручается одному важному светскому чиновнику, который носит на себе военное титло маршала конклава. Он живет в самом дворце, держит при себе ключи от него и один пользуется правом отворять и затворять сию темницу. Швейцарская гвардия стережет её двери. В должности тюремщика маршалу вспомоществует первый блюститель римского народа, который и есть истинный цербер палат. Он-то обыскивает, или, по крайней мере, слывет обыскивающим всех входящих, также как слывет ощупывающим бока паштетов и жарких, красующихся на столе избирателей; ибо обед кардиналов не приготовляется на месте, а приносится к ним совершенно готовый из их кухней.

Всякой день после полудни, благословенные обеды пускаются в путь, запертые в ящики с гербами хозяев, и пышно несутся на носилках гербового же цвета двумя лакеями в большой ливрее. Двое служителей открывают ход пешком, с жезлом в руках; и, пустая ли, полная ли, карета преосвященного замыкает поезд. Тяжелое великолепие сих кардинальских колесниц составляет одну из достопримечательностей Рима. Окрашенные в пурпурный освященный цвет, оне держат на четырех углах своих четыре массивные помпона, также пурпуровые, и, скорее можно сказать, подавлены, чем украшены густою позолотою и испещрены гербами и изображениями, часто весьма соблазнительными. Самые щегольския окаймлены нагими Венерами и маленькими Амурами, кои пляшут под гирляндами из роз и, подобно своей матери, наги.

Таким образом Рим ежедневно прорезывается во всех направлениях, сими готическими конвоями, назначенными для воюющих армий. Оне мирно дефилируют по улицам и торжественно разгружаются в преддверии поля битвы. Римский народ, не менее своих предков жадный до зрелищ, имеет решительную склонность к сим гастрономическим церемониям и редко пропускает, в полуденное время, вешаться на перегородках и осаждать ворота конклава.

до тех пор, пока один кандидат не соберет в свою пользу двух третей голосов, что составляет законное количество для того, чтоб быть избранным. До того времени жгут письменные голоса; и дым священной бумаги выходит через трубу, находящуюся перед глазами народа. Это называется fumacle.

В одиннадцать и в пять часов толпы теснятся около таинственного дворца; и со взором, устремленным на пророческую трубу, как моряки на компас, римский народ ожидает здесь решения своей судьбы. Если дым выходит, папа еще избирается; если-ж дыма более не видно, значит, что папа уже избран.

И это уже не одно детское пустое любопытство, заставляющее толпу зевать на церемонию обедов. Управление церковной области есть чисто самодержавное; посему выбор государя существенно касается всех, ибо государь имеет на всех влияние. Он выше законов, сам есть живой закон; он пересматривает все дела, уничтожает и отрешает приговоры, и может, одною , своею властию, не советуясь с заимодавцем, простить должнику его долг, как бы он ни был велик, одним простым приказанием. Сия беззаконная милость, несмотря ни на какие права, может возобновляться через каждые шесть лет бесконечно, в пользу покровительствуемого. Вот что называется в Риме sessenae.

Впрочем это только одна из тысячи крайностей папской власти. Если-ж ко всемогущему побуждению выгоды присоединится не менее сильное побуждение честолюбия - ибо в Риме нет никого, кто бы не был более или менее близок к какому-нибудь кардиналу - то понятно, с какою горячкою нетерпения, с какою тоскою, с каким биением сердца вопрошают пророческую fumade все классы римского народа.

Что касается до затворников, их цепь очень коротка и тяготит их жестоко. Будучи обыкновенно стары и дряхлы, они сожалеют о своих привольных палатах; их пленничество делается иногда так несносно, что, после многих исследований, интриг и лукавств, они вдруг соглашаются и бросаются на первого попавшагося. Таким образом скука, усталость и кровопускания часто делают в один день более, чем дипломатия в целый месяц. Отсюда происходит невежливая пословица, что папа тогда делается, когда кардиналы начинают выходить из ума.

Хотя древние апостолические статуты запрещают заключенникам всякое сообщение вне их тюрьмы, но они получают визитов через калитку или sportello не менее, чем монахини через свою железную решетку, только всегда в присутствии четырех соглядатаев безпокойных, хотя при нужде и снисходительных, коих должность состоит в том, чтоб-записывать все их слова и жесты.

Особенный вход назлачен для одних посланников. Будучи все отозваны от дел смертию папы, они ходят к ним по одиночке и с особенной пышностью представляют Священной Коллегии свои новые доверительные грамоты. Приведенные маршалом конклава в залу аудиенции, они вручают свои бумаги Камерлингу и трем церемониймейстерам (chefs d'ordre), обязанным принимать их. Превосходительства становятся на колена, преосвященства остаются на ногах и с покрытыми головами; ибо, как будто имея уже папу в себе, кардиналы представляют божественное величие царя-первосвященника.

Кардиналы-Церемониймейстеры бывают в числе трех и переменяются каждое утро. В продолжение конклава они суть истинные блюстители светской и духовной власти Ватикана, каким бывает Камерлинг в продолжение великого девятидневия. Наследник его мгновенного первосвященничества и, подобно ему, монарх на час, сей эфемерный триумвират управляет Римом и Церковию.

В продолжение сего времени духовенство римское разливается в молитвах: и вся братия, как светская, так и духовная, находится в движении, ходя из церкви в церковь для поклонения Святым Тайнам. Всякое утро приходские священники Рима, соединенные с братьями нищенствующих орденов, отправляются из древняго хора Святого Лаврентия и торжественно шествуют к конклаву, воспевая святые литании, до тех пор, пока милосердию Божию угодно будет дать пастыря стаду.

Veni, creator Spiritus! что ныне значит уже почти не более как: господа, поскорее! ибо вся эта пышность есть, по словам апостола, медь звучащая и кимвал бряцающий. Нет существа, нет веры: дух сих обрядов давно умер. Только одне формы существуют; и их-то выставляют на глаза народа, чтобы ослеплять его.

скелет и которых дергают европейские кабинеты по своей воле.

Вся эта дряхлая избирательная машина вертится теперь на veto четырех католических держав, Франции, Австрии, Испании и Португалии, кои пользуются на конклаве правом исключения, то есть: каждая из них может отвергнуть кандидата, которого находит противным своим выгодам; Франция кандидата Австрии, Австрия кандидата Франции, и так далее. Таким образом Европа ныне царствует на конклаве, где всяк сам - большой, кроме кардиналов.

никогда не может носить тиары. Итак, с той и другой стороны сперва начинают с важностию выставлять какого-нибудь кардинала, против коего предубеждены иностранные дворы, по причине его рождения или политики, и на которого необходимо должно пасть исключение. Но это только хитрость. Если соперник принимает атаку де за шутку и попадается с сети, то теряет свое право, от него тотчас отделываются. Вот и все, что нужно; гений итальянской дипломатии, древний гений Макиавеллей и Сфорз, истощает теперь на сей ограниченной, бедной арене, все свои хитрости и утончения.

Но дипломатия иностранная глядит в оба; у ней есть надежные люди в недрах самой Священной Коллегии: есть свои преданные кардиналы: и маршал конклава не может устеречь тюрьмы так хорошо, а блюститель римского народа не может ощупать жарких так глубоко, чтобы лазутчики и записки не переходили каждый день из келий царей духовных во дворцы земных царей.

Результат сих скрытных маневров бывает почти всегда один и тот же. Можно наверное предсказать, что ни той, ни другой партии кандидат не одержит верха. Долгое время вися, то над тем, то над другим, тройная корона обыкновенно падает на какую-нибудь незначительную голову, которая никак того не ожидала и о которой никто не думал; ибо, как сказал Ансельму кардинал де-Петрали, тиара годится только на средния головы. Отсюда произошла поговорка: кто входит в конклав-папою, тот выходит из него кардиналом