| Автор: | Диккенс Ч. Д., год: 1859 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
Глава XX
УГОВОР
Когда новобрачные вернулись домой, первым лицом, явившимся их поздравить, был Сидни Картон. Он пришел через несколько часов после их приезда. Ни в его образе жизни, ни в наружности, ни в манерах не было заметно перемены к лучшему, но в общем он имел вид верного пса, что было новостью в глазах Чарльза Дарнея.
Улучив минуту, когда никто не мог их подслушать, он отвел Дарнея к окошку и начал такой разговор:
- Мистер Дарней, я бы желал, чтобы мы с вами были друзьями.
- Надеюсь, что мы и так друзья.
- Это очень любезно с вашей стороны, но ведь это не более как форма речи, а мне этого мало. И я сам, говоря, что желал бы, чтобы мы были друзьями, я не то хотел сказать.
- А что же, собственно, вы хотели сказать? - спросил Чарльз Дарней самым добродушным и дружелюбным тоном.
- Вот в том-то и дело, - отвечал Картон с улыбкой, - что мне гораздо труднее это выразить, нежели самому понять. Однако ж попробую. Вы помните один такой случай, когда я был пьян... более обыкновенного?
- Помню такой случай, когда вы насильно заставляли меня сознаться, что я видел, как вы пили.
- Да, это и я помню. Всего тяжелее для меня то, что я всегда запоминаю подобные казусы... Будем надеяться, что это мне зачтется когда-нибудь, по окончании моего земного странствия... Вы, однако ж, не опасайтесь; я не намерен произносить нравоучительную проповедь.
- Я и не опасаюсь. Когда вы бываете в серьезном настроении, этого опасаться нечего.
- Ах, - молвил Картон, беспечно махнув рукой, будто отмахивался от намека, - в том особенно достопамятном случае пьянства, о котором была у нас речь (а их, как вам известно, бывало очень много), я был совершенно невыносим, приставая к вам с рассуждениями о том, чувствую ли я к вам особое расположение или не чувствую. Мне бы хотелось, чтобы вы позабыли об этом.
- Я уж давно позабыл.
- Это опять-таки форма речи. Для меня, мистер Дарней, не так легко позабыть об этом, как, по-видимому, для вас. Я-то слишком хорошо помню, и шутливый ответ не есть средство заставить меня позабыть.
- Если ответ показался вам шутливым, - отвечал Дарней, - пожалуйста, простите. У меня не было иной цели, как обратить в шутку такой пустяк, который, к моему удивлению, просто мучит вас. Уверяю вас честным словом джентльмена, что все это я давным-давно выбросил из головы. Боже мой, да и выбрасывать-то было нечего! В тот день мне было о чем подумать посерьезнее этого: я ведь не забыл, какую великую услугу вы оказали мне тогда!
- Что до великой услуги, - сказал Картон, - раз вы заговорили о ней в таком тоне, я должен вам сказать, что это была не более как юридическая уловка... адвокатский фортель... Мне было совершенно все равно, какая участь вас постигнет в то время, как я вам оказал эту услугу... Заметьте, тогда было все равно; я говорю только о прошлом.
- Словом, вы не хотите, чтобы я оставался у вас в долгу, - отвечал Дарней. - Ну, положим, я с вами не стану спорить на этот счет.
- Я вам истинную правду говорю, мистер Дарней, поверьте на слово! Но я отбился от своего вопроса; мы говорили о том, чтобы стать друзьями. Вам известно, что я за человек; вы знаете, что я не способен ни на что возвышенное и великое. А коли не знаете, спросите у Страйвера, он вам подтвердит мои слова.
- Предпочитаю составить об этом свое собственное мнение, а у него спрашивать не буду.
- Ну как хотите. Во всяком случае, вам известно, что я беспутный пес, никогда ничего путного не делал, да и не сделаю.
- Ну нет, за будущее я не ручаюсь.
я бы вас просил даровать мне такую привилегию; пускай на меня смотрят как на бесполезную и, я бы сказал, безобразную мебель, да это было бы неподходящее выражение, так как сам признаю в себе внешнее сходство с вами... Пускай я буду считаться чем-нибудь вроде старой мебели, которую держат в доме за старые заслуги, а впрочем, не обращают на нее внимания. Едва ли я стал бы злоупотреблять таким правом. Легко может случиться, что я им воспользуюсь не больше четырех раз в год. Для меня всего важнее знать, что мне дано такое право.
- Хотите, попробуем?
- Иначе говоря, вы позволяете мне занять то положение, которого я желаю? Спасибо, Дарней... Можно мне звать вас так, без церемонии?
- Я думаю, что можно, Картон, мы ведь старые друзья.
Они пожали друг другу руки, и Сидни отошел прочь. Через минуту он был как всегда, внешне безучастным и безмолвным членом собравшегося общества.
Когда он ушел и Чарльз Дарней с женой проводили вечер в тесном кругу, состоявшем из мисс Просс, доктора и мистера Лорри, Дарней в общих чертах упомянул о своем разговоре с Сидни Картоном и отозвался о нем, как о воплощении беспечности и беспутства. Он говорил об этом без горечи и без недоброжелательства, но именно так, как мог бы отзываться человек, знавший Картона только с внешней стороны.
Ему и в голову не приходило, чтобы его слова запали в душу его молоденькой жены, но, когда перед сном он пришел к ней наверх в их собственную квартиру, он увидел, что она сидит и ждет его и на ее миловидном приподнятом лбу ясно виднеется прежняя, знакомая ему складка тревожного недоумения.
- Мы сегодня чем-то озабочены? - сказал Дарней, обнимая ее за талию.
- Да, милый Чарльз, - отвечала она, положив руку ему на грудь и глядя на него вопросительно и серьезно, - мы немного озабочены, потому что сегодня у нас есть нечто на душе.
- Что такое, моя Люси?
- Обещай не расспрашивать меня, когда я не захочу ответить.
- Еще бы не обещать! Все, что угодно моей милочке.
Еще бы не обещать в такую минуту, когда одной рукой он отстранял с ее лица золотистые кудри, а другой чувствовал биение ее сердца, зная, что оно бьется только для него!
- Я думаю, Чарльз, что бедный мистер Картон заслуживает большего уважения и снисходительности, чем ты проявил, говоря о нем сегодня вечером.
- Вот как, душа моя! А почему же именно?
- Именно об этом ты меня и не спрашивай. Но... я знаю, что это так.
- Коли знаешь, значит, так и есть. Что же ты хочешь, чтобы я сделал?
- Я бы тебя попросила, мой дорогой, чтобы ты всегда был с ним очень приветлив, а в его отсутствие очень снисходителен к его недостаткам. Я попрошу тебя верить, что у него есть сердце, которое он очень, очень редко обнаруживает, и что в этом сердце есть глубокие раны. Милый мой, я сама видела, как из них сочилась кровь.
- Мне тяжело думать, что я мог быть к нему несправедлив, - сказал Чарльз Дарней с большим изумлением. - Вот чего никогда бы я не подумал о нем!
- Да, милый муж мой, это так. Боюсь, что спасать его уже поздно; едва ли есть надежда исправить его нравы или его судьбу. Но я убеждена, что он способен на добро, что в нем много деликатности и великодушия.
Она была так прекрасна, выражая свою чистую веру в этого погибшего человека, что муж не сводил с нее глаз и целые часы мог бы ею любоваться.
Эта мольба растрогала его.
Он склонился к златокудрой головке, прижался губами к ее алым устам и обвил руками ее стан.
Если бы один пропащий бродяга, слонявшийся в эту минуту по темным улицам, мог слышать ее невинные слова и видел бы те слезы жалости, которые ее муж целовал по мере того, как они проступали на кротких голубых глазах, с такой любовью взиравших на этого мужа, тот бледный скиталец еще раз воскликнул бы из глубины своего благородного сердца: