Большие надежды.
Глава LV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава LV. (старая орфография)

LV.

На другой же день, Магвича представили в полицейский суд и тотчас бы посадили в тюрьму и начали судить, еслиб не требовалось предварительно послать за старым надсмотрщиком, служившим на понтоне, с которого некогда бежал Магвич, для удостоверения в подлинности последняго. Никто в этом и не сомневался, но Компесон, который намеревался показать это в-суде, теперь носился мертвым по волнам Темзы, а никого другого не случилось в Лондоне, чтоб представить требуемое показание. По прибытии моем в город, я тотчас же ночью отправился к Джаггерсу на его квартиру, и просил его взять на себя защиту нашего дела. Но он не имел ни малейшей надежды спасти заключенного, и прямо объявил, что дело это кончится в пять минут, как скоро явится требуемый свидетель, и никакая земная сила не в состоянии повернуть дело в нашу пользу.

Я передал мастеру Джаггерсу свое намерение не открывать Магвичу предстоявшей потери всех его богатств. Мастер Джаггерс очень сердито упрекнул мне, что я пропустил их сквозь пальцы и сказал, что мы должны таки постараться спасти, хоть часть. Но он не скрыл от меня, что хотя и бывают случаи, когда имения не конфискуются, но, что наше дело не подходило под этот разряд. Я очень-хорошо это понимал, я не был связан с подсудимым, ни родственными, ни другими какими связями, и он не написал никакого документа до своего заточения, которым бы оставлял мне все свое состояние; теперь же сделать это было уже поздно. Я не имел никакого права на его богатство, и окончательно решился, и никогда не изменял этой решимости, не терзать себя по напрасну, стараясь доказать свое право.

Кажется, можно было основательно предположить, что утонувший донощик надеялся получить награду из конфискованного состояния Магвича и потому имел достоверные сведения о его делах. Когда его тело нашли в нескольких милях от места, где он утонул, оно было столь обезображенное, что признать его можно было только потому, что заключалось в его карманах. Между записками в его бумажнике нашлась одна, в которой упоминалось, что у одного банкирского дома в Новом Южном Валлисе находится у Магвича известная сумма денег и, кроме-того, обозначены были принадлежащия ему богатые поместья в Новом Южном Валлисе. Эти сведения подтвердились данною Магвичем Джаггерсу описью своего состояния, которое, он думал, я получу после него. Невежество этого несчастного человека, наконец, пригодилось таки ему. Он и не сомневался, что при пособии мистера Джаггерса я легко наследую его богатством.

После трех-дневной проволочки, свидетель с понтона явился, и все было сразу покончено. Магвича посадили в тюрьму, а дело его отложили до будущих сессий, долженствовавших быть через месяц.

В эту мрачную эпоху моей жизни, однажды вечером, Герберт возвратился домой, очень-грустный и озабоченный.

- Милый Гендель, сказал он: - я боюсь, что мне скоро придется с тобою разстаться.

Кларикер уже известил меня об этом, и потому я не так удивился, как он ожидал.

- Мы упустим удобный случай, если я отложу свою поездку в Каир, и потому я боюсь Гендель, что мне придется тебя оставить, когда я тебе всего нужнее.

- Ты мне всегда будешь нужен, ибо я никогда не перестану любить тебя, но я не вижу, чтоб я именно теперь более, чем в другое время нуждался в тебе.

- Тебе будет так скучно одному.

- Мне не время и думать о скуке, сказал я; - ты знаешь, я, сколько позволено, всегда сижу у него, и еслиб мог, то весь день проводил бы в тюрьме. Когда я и дома, то мои мысли только им и заняты.

Страшное положение Магвича так было нестерпимо для нас обоих, что мы не могли прямо говорить об нем.

- Друг мой, начал Герберт: - позволь мне тебя обезпокоить вопросом и да извинит меня в этом близость нашей разлуки. Подумал ли ты о твоей будущности?

- Нет, я страшился думать об этом.

- Но, ведь, тебе не избегнуть будущого, милый Гендель. - Я бы желал, чтоб ты обдумал со мною вместе, что тебе делать.

- Хорошо, отвечал я.

- В новом отделении нашего дома, Гендель, мы нуждаемся в...

Я видел, что он из деликатности избегал настоящого слова, и потому подсказал: "в конторщике".

- В конторщике, продолжал он: - я надеюсь, что тот, кто возьмет эту должность, по примеру твоего знакомого, сделается со временем и компаньйоном. Ну, Гендель - одним словом, хочешь ли, друг мой, переселиться к нам?

Было что-то прелестное и очаровательно-любезное в манере, с которою он сказал: "ну, Гендель", как-будто приготовляясь к серьёзной речи, и вдруг переменил тон, протянул руку и кончил свою речь, как какой-нибудь школьник.

- Мы с Кларой об этом часто говорили, продолжал он: - и она, такая душка, право, просила меня сегодня, со слезами на глазах, сказать тебе, что если ты будешь жить с нами, после нашей свадьбы, то она употребит все свои старания, чтоб сделать тебя счастливым. Она просила также уверить тебя, что друг её мужа и её друг. Как бы мы, тогда, славно зажили, Гендель!

Я поблагодарил его, просил поблагодарить и Клару, но сказал, что еще не могу решиться принять его любезное предложение. Вопервых, я слишком занят другими мыслями, чтоб обдумать его серьёзно; вовторых... да, вовторых, какое-то смутное намерение начинало раждаться в моей голове, к которому возвратимся в конце нашего рассказа.

- Но, еслиб ты, Герберт, мог без всякого вреда вашему делу оставить это место...

- На сколько угодно, воскликнул он: - на полгода, на год!

Герберт был в восторге, когда мы ударили по рукам, и сказал, что теперь, кажется, в состоянии мне открыть, что по всей вероятности, уедет в конце недели.

- А Клара, спросил я.

- Бедная душка, отвечал Герберт: - она, покуда отец жив, его не оставит, но это долго не продлится. Мистрис Уимпель сказала мне по секрету, что он не на шутку умирает.

- Чтоб не быть безчеловечным, сказал я: - надо сознаться, что он не может ничего лучшого сделать, как отправиться.

- Я боюсь, что это справедливо, отвечал Герберт. - Потом, я приеду назад и мы вместе с моей душкой, Кларою, пойдем в ближнюю церковь и обвенчаемся. Не забывай, милый Гендель, что моя красотка, не имеет никакого семейства, никогда не заглядывала в дворянские списки, и не имеет понятия о том, кто был её дедушка. Вот счастье-то для сынка моей маменьки.

В субботу на той же неделе, я распростился с Гербертом. Он уехал в дилижансе в один из приморских портов. Несмотря на грустное разставание со мною, он был полон самых светлых надежд. Зайдя в первую попавшуюся кондитерскую, я написал несколько слов Кларе, извещая ее о его отъезде, а потом отправился домой, если можно было так назвать мою квартиру, ибо у меня уже не было более дома.

На лестнице я встретил Уемика. Он заходил ко мне и уже возвращался, не найдя меня. Я еще ни разу не видал его наедине, со времени печального исхода вашего бегства. Теперь он пришел не как официальный, а как частный человек, чтоб разъяснит мне несколько нашу неудачу.

- Покойный Компесон, начал Уемик: - мало-по-малу сделался, руководителем почти всех теперешних проделок, и от его то людей, попавшихся в руки правосудия, я узнал все переданное мною вам. Я держал ухо востро, хотя притворялся, что ничего не слышу. Наконец, я узнал, что он уехал из города и полагал, что это лучшее время для побега. Теперь я соображаю, что это верно была хитрость с его стороны. Он как очень умный человек, верно, обманывал постоянно своих людей. Я надеюсь, вы меня не вините в вашем несчастии, мистер Пип? Поверьте я от всей души старался вам услужить.

- Я в этом убежден не менее вас самих, Уемик, и искренно благодарю вас за вашу дружбу и участие, которое вы во мне принимаете.

- Благодарствуйте, благодарствуйте. Вот скверная шутка, продолжал Уемик, почесывая голову. - Я вас уверяю, что давно меня нлто так жестоко не подрезывал. Главное о чем я безпокоюсь, это о потере такого количества движимого имущества. Вот беда-то!

- А я безпокоюсь, Уемик, только о владельце этого имущества.

- Конечно, сказал Уемик: - конечно, против этого нечего и говорить, вам должно быть очень его жаль. Да, я сам дал бы пяти-фунтовую бумажку, чтоб только его освободили. Но посмотрите, дело-то вот в чем. Покойный Компесон знал о его возвращении в Англию и решился, во что бы то ни стало, изловить его. При этих условиях, мне, кажется, не возможно было его спасти. Тогда-как движимое имущество, напротив, можно было очень-легко спасти. Вот видите ли, какая разница между владельцем и его имуществом?

Я пригласил Уемика взойдти во мне освежиться, стаканчиком грога прежде, чем отправиться в Уольворф. Он согласился. Распивая свой грог, он вдруг ни с того ни с сего, и с некоторою неуверенностью сказал:

- Что вы думаете, мистер Пип, еслиб я взял себе праздник в понедельник!

- Я думаю только, что этого с вами не случалось месяцев двенадцать.

- Вернее лет двенадцать, отвечал Уемик. - Да, я намерен взять праздник в понедельник. Более того, я намерен сделать прогулку, и вас просить пройтись со мною.

Я только-что хотел извиниться, сказав, что я теперь не гожусь ни на какие прогулки, но Уемик меня предупредил:

- Я знаю, вы заняты другим и не расположены в прогулкам. Но еслиб вы были так добры и исполнили мою просьбу, то сделали бы мне большое одолжение. Прогулка наша будет ранняя и не возьмет много времени. Она не займет у вас более как часа четыре, считая с завтраком, от восьми часов утра и до полудня. Не могли ли бы вы как-нибудь устроиться и одолжить меня?

Уемик столько уже сделал для меня, что оказать ему это одолжение было, сравнительно, сущая безделица; и потому я сказал, что если только возможно, то исполню его просьбу. Он был так доволен, что смотря на него и я радовался, что мог оказать ему такое удовольствие. По его желанию, я обещал зайдти за ним в замок, в понедельник, в половине девятого, и мы разстались.

Аккуратно, в назначенный день и час, я позвонил у калитки замка. Уемик сам вошел мне на встречу. Мне показалось, что он был как-то более натянут, чем обыкновенно и имел новую шляпу на голове. В комнате, на столе были приготовлены два стакана молока с ромом, и два бисквита. Старик, должно-быть, встал с петухами, ибо, заглянув в его спальню, я заметил, что постель его была пуста.

Подкрепившись молоком с ромом и бисквитами, мы отправились в поход. Я очень удивился, когда выходя из дому, Уемик взял на плечо длинную удочку.

- Что, разве мы идем удить рыбу? спросил я.

Мне показалось это очень-странным, но я ни слова не сказал, и мы направили свои шаги к Кэмбервельским лугам. Не далеко от этого места, Уемик вдруг воскликнул:

- Вот церковь!

В этом не было ничего удивительного, но меня очень-удивило, когда он проговорил, как-бы освещенный какою-то лучезарною идеею:

- Взойдем-ка!

- А! Вот пара перчаток! наденем-ка!

Перчатки были белые лайковые; смотря на них и на его рот, непомерно расширившийся, я начал что-то подозревать. Скоро мои подозрения подтвердились; я увидел престарелого родителя, который входил в церковь, ведя под руку какую-то даму.

- А! воскликнул Уемик. - Вот мисс Скифинз! Сыграем-ка свадебку!

Эта скромная девица была одета по обыкновенному, только идя переменяла свои зеленые перчатки на белые. Престарелый родитель приготовлялся принести подобную же жертву Гименею. Однако, он никак не мог сладить с своими перчатками, и Уемик должен был, наконец, прислонить его спиною к колонне, а сам, став за нее, старался напялить ему перчатки. Я же, с своей стороны, держал почтенного джентльмена за талию, чтоб он не потерял равновесия. Благодаря этому ухищрению, перчатки были благополучно надеты.

слышал, как он, вынимая перед венчанием кольцо из кармана, пробормотал:

- А! вот кольцо!

Я исполнял роль шафера жениха, а какая-то церковная прислужница, маленькая старушка, в детском чепчике, представляла закадышную подругу мисс Скифинз. Отдавал невесту сам престарелый родитель, и это обстоятельство повело в небольшому скандалу. Когда пастор спросил: "Кто дает сию женщину в замужество сему мужчине?" почтенный джентльмен не подозревая до какого момента в церемонии мы уже дошли, очень-приятно глазел на заповеди, написанные на стенах. Пастор опять повторил:

- Кто отдает сию женщину в замужество сему мужчине?

Старик все еще находился в каком-то безсознательном состоянии, и жених своим обыкновенным тоном воскликнул:

На это престарелый родитель очень-живо отвечал, как следовало, но предварительно заметил:

- Хорошо, хорошо, Джон!

Пастор был так поражен этой сценою, что на минуту остановился и я начинал уже сомневаться, окончится ли благополучно эта церемония.

Однако, свадьба окончилась преблагополучно. Выходя из церкви, Уемик снял свои белые перчатки и, подняв крышку церковной купели, положил их в нее и снова закрыл крышку. Мистрис Уемик, думая о будущем, поступила экономнее и, сняв свои перчатки, спрятала их в карман, а надела свои прежния зеленые.

Завтрак был заказан в маленьком трактире, стоявшем на холме, за милю от лугов. В комнате был накрыт стол, уставленный напитками, чтоб отпраздновать торжество. Приятно было видеть, как мистрис Уемик более не отводила руки Уемика от своей талии, а напротив, сидя в больших креслах, как виолончель в своем футляре, позволяла ему себя цаловать сколько угодно.

Завтрак был отличный и когда кто-нибудь отказывался съесть или выпить что-нибудь, Уемик говорил:

- Это все предусмотрено и упомянуто в контракте, так не безпокойтесь!

Я выпил за здоровье новой четы, престарелого родителя, замка, и, уходя, приветствовал маленькою речью молодую. Одним словом, старался быть как только мог любезнее.

- Благодарствуйте! сказал Уемпк, потирая руки. - Вы не можете себе представить, какая она славная птичница. Я вам пришлю яиц, которые снесут её куры и вы тогда сами убедитесь, что я прав. Послушайте, мистер Пип, прибавил он, призывая меня назад и говоря шопотом: - это совсем Уольворфское чувство и прошу вас, чтоб оно осталось между нами.

- Я понимаю. Не следует упоминать об этом в Литтель-Бритене, сказал я.

Уемик утвердительно кивнул головою.

- После того, что вы на днях выпустили, пускай мистер Джаггерс лучше ничего не знает об этом. Он, пожалуй, подумает, что я рехнулся.