Рецепты доктора Мериголда.
VIII. Принимать в течение всей жизни.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рецепты доктора Мериголда. VIII. Принимать в течение всей жизни. (старая орфография)

VIII.
ПРИНИМАТЬ В ТЕЧЕНИЕ ВСЕЙ ЖИЗНИ.

Софи прочитала все вышеприведенные записки несколько раз, в то время как я сидел на своем месте в походной библиотеке (так называл я свою повозку) и смотрел на её чтение; я был доволен и горд, как пудель, которому, ради званого вечера, нарочно вычернили намордник и завили хвост. Все предположения в моем плане увенчались полным успехом. Наша вновь соединенная жизнь превзошла всякого рода ожидания. Довольство и радость сопровождали нас вместе с вращением колес двух повозок, и располагались с нами, когда повозки останавливались.

В моих вычислениях однако что-то выпущено. Чтоже такое я выпустил? чтобы помочь вам догадаться, я скажу, что выпустил одну только цифру. Извольте же отгадать, - и отгадайте вернее. Нуль? Нет. Девять? Нет. Восемь? Нет. Семь? Нет. Шесть? Нет. Пять? нет. Четыре? Нет. Три? Нет. Два? Нет. Единица? Нет. Теперь я скажу, что намерен вам сделать. Я скажу вам, что это совсем другого рода цифра. Вот что. А если так, то вы пожалуй скажете, что это должна быть такая цифра, которую можно назвать мертвою. Нет: ничуть не бывало! за одну эту мысль вы сами себя становите в угол, и все-таки не отгадаете цифры не мертвой.

Да, я совершенно выпустил из моих вычислений не мертвую цифру. Но какая же она? мужского или женского рода? В роде мальчика или девочки? - В роде мальчика. Ну, отгадали.

Мы были в Ланкастере; и в два вечера, проведенные там, я выручил гораздо больше, чем можно было ожидать (я должен по правде сказать, что ланкастерская публика не слишком таровата на покупки). Стоянка наша находилась на открытой площади в конце улицы, где красуются две королевския гостинницы. Случилось так, что и Мим, он же и Пикльсон, странствующий великан, в тоже самое время искал в этом городе счастия. Он принял благородный тон. Представлений на повозке уже не совершалось. Вход к Пикльсону был чрез покрытый зеленою байкой альков, в комнату, имевшую своим назначением аукционную продажу. На алькове висел печатный анонс: "Безплатный вход не допускается, за исключением той просвещенного государства, которая называется свободной прессой. Воспитанники и воспитанницы учебных заведений впускаются по особенному соглашению. Ничего такого, что могло бы вызвать краску на лицо юности, или оскорбить чувствительную скромность". Мим однакоже в коленкоровой кассе страшным образом поносил скупость публики, не обратившей внимания на громкия афиши, красовавшияся во всех лавках и магазинах и возвещавшия, что, "не видавши Пикльсона, не возможно составить себе ясного понятия об истории царя Давида".

Я отправился в аукционную комнату и ничего не нашел в ней, кроме пустоты, звучного эхо, зеленой плесени и Пикльсона на куске пестрого войлока. Это было мне с руки: мне хотелось сказать ему наедине несколько слов. И вот эти слова: - Пикльсон, будучи обязан вам большим благополучием, я в духовном завещании назначил вам пять фунтов стерлингов, но во избежание лишних хлопот, вот вам четыре фунта и десять шиллингов; надеюсь, что это не будет противоречит нашим видам, и мы станем считать это дело конченным, - Пикльсон, походивший до настоящей минуты на длинную сальную маканую свечу, которую не было возможности зажечь, прояснился и высказал свою признательность так, что его речь можно по всей справедливости отнесть к парламентскому красноречию; он прибавил в заключение, что так как в роли римлянина, он более никого не привлекал, то Мим предложил ему показывать себя за индийского великана, обращенного в христианство чрез назидательную книжечку, под названием "Дочь молочника".

Пикльсон, не имея однако никакого понятия о книжечке, названной в честь этой девушки, и не желая придавать всему делу серьезного значения, отказался, - а это повело к неприятным словам и совершенному отказу в пивной порции. Все это в продолжение свидания подтвердилось свирепым ворчанием Мима в кассе, ворчанием, от которого великан трепетал, как лист.

Но то, что относилось прямо к делу в замечаниях странствующого великана, иначе Пикльсона, было следующее: "Доктор Мериголд, - я передаю его слова без малейшей надежды выразить слабость, с которою они были произнесены: - кто этот неизвестный молодой человек, который таскается около ваших повозок? - Неизвестный молодой человек!? отвечал я, полагая, что Пикльсон намекает на Софи, и что его слабое кровообращение совершенно изменило значение слова. - Доктор, продолжал Пикльсон с таким чувством, которое вызвало бы слезу из самого твердого глаза: - я слаб, но не до того еще, чтоб не понимать своих слов, - а потому повторяю: доктор, кто этот неизвестный молодой человек? - Оказалось, что Пикльсон - два раза уже видел у моих повозок того же самого молодого человека и в этом же самом городе Ланкастере, где я всего провел две ночи.

завещанное на укрепление здоровья и продолжать быть защитником своей религии. К утру я подкараулил неизвестного молодого человека. Он был хорошо одет и не дурен собою. Он шлялся очень близко повозок, посматривая на них, как будто ему поручено было караулить их, и вскоре после восхода солнца повернулся и ушел. Я окликнул его, но он не вздрогнул, не оглянулся назад, словом, не обратил на мой оклик ни малейшого внимания.

Часа через два мы выехали из Ланкастера и отправились до дороге к Кардэйлу. На следующее утро, пред восходом солнца, я вздумал посмотреть, не тут ли неизвестный молодой человек? Его не было. Но на следующее затем утро я снова выглянул из повозки и увидел его. Я опять закричал ему, но, как и прежде, он не показал ни малейшого признака, что мой оклик сколько нибудь его потревожил. Это подало мне мысль, следуя которой, я подстерегал его разными способами и в разные времена, до тех пор, пока не убедился, что неизвестный молодой человек был глух и нем.

Такое открытие окончательно всполошило меня, потому что мне было известно, что часть заведения, где находилась Софи, назначалась также для молодых людей мужеского пола (иные были довольно богаты), и тогда я подумал: ну что, если Софи неравнодушна к нему? что тогда будет со мною, и что выйдет из всех моих трудов и замыслов? - Надеясь, - не могу не признаться в моем эгоизме, - что Софи не будет к нему благосклонна, я стал присматривать. Совершенно случайно мне пришлось быть свидетелем их свидания на открытом воздухе; я видел их из-за сосны, чего вовсе они не подозревали. Встреча была очень трогательна для всех троих. Я понимал каждый слог происходившого между ними разговора так хорошо, как и они сами. Я слушал глазами, которые сделались так же быстры и верны в глухонемых разговорах, как мои уши в разговоре людей говорящих. Он отправлялся в Китай, в качестве конторщика купеческой конторы, на место, которое занимал прежде отец его. Он был в состоянии прилично содержать жену, и ему хотелось, чтобы она вышла за него и отправилась с ним. Софи решительно отказала. Он спросил ее: неужели она его не любит? - Да, она любила его горячо, страстно, но не могла обмануть надежд её дорогого, доброго, благородного, и не знаю ужь еще какого, отца (то есть меня, дешевого Джека, в камзоле с рукавами), что она не покинет его, да благословит его Бог, хотя бы сердце её и изсохло в ней. Тут она горько заплакала, и это заставило меня решиться.

Пока мои мысли были в неопределенном состоянии касательно расположения Софи к молодому человеку, я страшно сердился на Пикльсона. Мне часто приходило в голову: если бы не этот слабоумный великан, мне бы не пришлось ни душой, ни головой безпокоиться на счет молодого человека. Но узнав, что Софи любит его, увидев, как она проливала слезы по нем, - что было делать? Я тут же в мыслях примирился с Пикльсоном и решился быть справедливым ко всем.

Софи уже оставила молодого человека, а мне, чтобы оправиться, требовалось несколько минут. Молодой человек, с закрытым рукою лицом, стоял, прислонясь к другой сосне, которых тут была целая группа. Я дотронулся до его спины. Подняв голову и увидев меня, он сказал на языке глухонемых: - не сердитесь!

Я оставил его у нижней ступени моей походной библиотеки, а сам забрался на верх. Софи утирала слезы.

- Ты плакала, мой друг?

- Да, отец.

- О чем?

- Полно, не сердце ли болит?

- Я вам сказала, отец, что голова болит.

- Доктор Мериголд должен прописать лекарство против этой болезни.

Она подняла книгу с моими рецептами и подала ее мне с принужденной улыбкой; но видя, что я не трогался с места и пристально смотрел на нее, она тихонько положила книгу; её глаза выражали внимание.

- Где же он?

- А вот здесь!

Я ввел её молодого любовника, соединил их руки и мог произнесть только следующия слова: - последний рецепт доктора Мериголда. Принимать в течение всей жизни. И я выскочил из повозки. На свадьбу я нарядился во фрак (синий с светлыми пуговицами), в первый и последний раз, и сам собственноручно передал Софи жениху. Нас было всего трое, и еще джентльмен, которому она была поручена в последние два года. Вот карта свадебного обеда в походной библиотеке: пастет из голубей, окорок ветчины, пара пулярок, с соответственною зеленью. Лучшие напитки. Я произнес им спич, джентльмен тоже произнес спич, мы шутили и смеялись, так- что празднество пролетело, как ракета. Во время пира я объяснил Софи, что походная библиотека останется моим пристанищем на всю жизнь, и что я сберегу все её книги в настоящем их виде до её возвращения или востребования. - И так она отправилась в Китай с своим молодым супругом; разставанье было печальное и тяжелое. Мальчику, который находился при мне, я приискал другое место, а сам, как встарину, когда я лишился жены и детища, таскался с места на место, похлопывая бичем над головой моей старой лошади.

Софи писала мне много писем; я тоже ей писал часто. К концу первого года я получил письмо, написанное неровным почерком: - "неоцененный родитель, еще нет недели, как мне Бог дал премиленькую дочь; я так здорова, что мне позволили написать вам эти сроки. Дражайший и лучший отец, надеюсь, что мое дитя не будет глухонемое, но этого пока еще не знаю". В моем ответе, я коснулся этого вопроса; но так как Софи никогда не отвечала на него, то я понял, что он был грустен для нея, и потому никогда не повторял. Наша переписка продолжалась долгое время очень правильно, но наконец сделалась нерегулярна, вследствие перемещения мужа Софи на другое место, и вследствие моего всегдашняго передвижения. Но все же мы не забывали друг друга, в этом я был совершенно уверен; все равно, писали ли мы друг к другу, или нет.

и двадцать третьяго декабря, тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года, увидел себя в Уксбридже, в графстве Мидльсекс, с распроданным до чиста товаром. Поэтому я отправился в Лондон на старой лошади, на легке, провесть канун Рождества и Рождество Христово одиноко, у камина в походной библиотеке, а потом, купив надлежащее количество товара, продавать его и получать денежки.

Этот пудинг имеет свойство производить в человеке приятное расположение духа и неприятное расположение к двум нижним пуговицам жилета. Пообедав и убрав посуду, я уменьшил свет лампы, и присел к камину, любуясь, как пламя освещало корешки книг моей Софи.

Книги Софи так живо напоминали ее самоё, что я ясно видел её миленькое личико; а потом я задремал. Это и есть причина, почему Софи, с глухонемым ребенком на руках, казалось, молча стояла близь меня во все время моего сна. Мне снилось, что я был в пути, сбивался с него, перебывал во всех местах на севере и юге, востоке и западе, при приятных и неприятных ветрах, тут и там, и опять блуждал, по горам и по долам, все вдаль и вдаль, а она все-таки стояла близь меня, с немым ребенком на руках. Даже когда я проснулся, то Софи хотя и исчезла, но казалось как будто бы только сию секунду оставила место около меня.

Но вот я с испугом вскочил от действительного звука; этот звук слышался на ступенях повозки. Это были легкие торопливые шаги дитяти, подымающагося вверх. Шаги эти были до того знакомы мне, что я так и думал, что увижу маленькое привидение.

Но прикосновение действительного дитяти послышалось на наружной дверной ручке; ручка повернулась, дверь несколько распахнулась и в нее заглянуло настоящее дитя: миленькая, веселенькая, хорошенькая девочка с большими черными глазками. Крошка глядела прямо на меня, сняла свою соломенную шляпку, из-под которой разсыпались густые пряди темных волос. Потом она раскрыла губки и тоненьким голосом произнесла:

- Боже мой! восклицаю я. Она может говорить!

- Да, дедушка. И мне приказали спросить, не напоминаю ли я вам кого нибудь собою?

Еще минута и Софи повисла мне на шее вместе с ребенком, между тем как муж её крепко жал мне руку, спрятав лицо свое; прошло несколько времени, пока мы совершенно оправились, и я действительно слышал лепет прелестного дитяти, веселого, живого, бойкого, хлопотливого, внимательного; по лицу моему катились счастливые, но с тем вместе и грустные слезы.