Воспитательные дома в Англии и Франции

Воспитательные дома в Англии и Франции.

Воспитательный дом в Лондоне.

Несколько недель тому назад, мне попалась печатная бумага такого содержания: " " дня " " месяца, принят младенец, т. е. день, месяц и имя ребенка в пробеле.

Я узнал, что эта принятая форма соединяется с историею более нежели 20,000 безъимянных детей, и это побудило меня к розысканиям, которых результат я хочу сообщить читателю. Главное жилище безъимянных детей, из которого и выпущен небольшой документ, возбудивший мое любопытство, это - лондонский Воспитательный дом. Не угодно ли посетить со мною приют малюток, которых мирской стыд посылает сюда под завесою неизвестности.

Это благотворительное заведение есть дом, существующий на самом деле, а не в пробеле только; он не представляется жилищем темным, уединенным, мрачным; это здание покойное, обширное, с удобными помещениями, лежащее посреди хорошого воздуха, хотя и находится только в 10-ти минутах разстояния от Темпль-Бара. Оно стоит на принадлежащей ему земле и может любоваться своими осененными арками, зеленою муравою своих лужаек, своими прекрасными, могучими деревьями. Позади главного здания - превосходная сажалка; вблизи его нет нескромных окошек, которые отворялись бы на его фасад; ветер свободно ходить вокруг его ограды, ветер, который Бог соразмеряет со слабостию маленьких барашков, лишенных шерсти. Одним словом, вид этого здания таков, что он как-будто осуществляет в архитектуре олицетворение тех добрых горожан старинного покроя, которые, с приятною величавостию, наслаждаются благосостоянием, доставляемым постоянным доходом с денег, положенных в банк. Должность директоров заведения, пользующихся достаточною властию, считается в числе почетных; обширные залы его обиты столярною работою; имена благотворителей образуют на них надписи, формою и величиною напоминающия те, которые мы видим на скрижалях заповедей; широкия его лестницы снабжены балюстрадами такими прочными, какие могли бы построить слоны, если бы слоны сделались архитекторами; эте лестницы ведут не только в длинные столовые, в длинные дортуары, в длинные прачешные, в длинные классные залы для безъимянных детей, но еще в другие покои, с дверьми, снабженными портьерками и с теплыми коврами на паркете, в покои, украшенные картинами первейших английских живописцев. В залах Воспитательного дома замечательное образцовое произведение Гогарта "Гвардия короля Георга, отправляющаяся в поход в Финчлейскую долину." Неллер, Ренольдс, Геньсборо увековечили на полотне лица покровителей и вкладчиков заведения. Даже добрый герцог Кембриджский, в полном масонском костюме, удостаивает служить живописною загадкою над камином, в столовой того отделения младших детей, которые уже довольно взрослы, чтобы обедать за столом.

Воспитательный дом был некогда колыбелью королевской академии живописи и ваяния, и она имела в нем свои первые заседания. В церкви заведения находится орган - благородный дар музыканта Генделя; его безсмертная оратория Мессия, сочиненная для питомцев заведения и исполненная в их пользу, принесла им 10 т. ф. стерлингов. Под покровительством великого художника, воскресная служба и теперь еще совершается со всеми красотами духовной музыки, во без всяких театральных аффектаций, введенных в других местах безвкусием различных сект, кончающихся на изм англиканизма. Там также можете выслушать одного из самых лучших теперешних проповедников.... одного из благоразумнейших и красноречивейших истолкователей Св. Писания.

Когда все это пришло мне на память, то во мне все больше и больше разгоралось любопытство знать историю Воспитательного дома. Вот она. В 1722 году от P. X. (прежде этого года и во всю блаженную старину, которая продолжалась со времени царствования папы Иннокения III, Англия была слишком занята, чтобы сколько-нибудь позаботиться о бедных найденышах), в 1722 г. или около того, жил-был в Лондоне достойный моряк, по имени Томас Корам. Хотя капитан Корам и разбогател в американских колониях, хотя он и видел ужасные вещи на своем веку, но воротился в Англию со всею врожденною нежностию своего сердца. Он удалился в Родершд, чтобы там, как настоящему английскому моряку, свободно наслаждаться видом Темзы. Вот, на него так грустно подействовало то, что он безпрестанно встречал безъимянных детей, одних живых, других уже умерших, кинутых на дороге, по которой он ходил из Родершда на доки и биржу и возвращался с биржи и доков в Родершд, с старым товарищем шкипером, который обыкновению сам напрашивался к его столу; на него, говорю я, это зрелище сделало такое тягостное впечатление, что он решился пособить горю. Вот он и взялся за дело с твердостию и постоянством человека, который плавал со всеми возможными ветрами. Однакож он и не подозревал, какими терниями наполнен новый путь, на который он вступал; он и не подозревал, что самая добродетель находит иногда страшные препятствия при совершении добра, о котором мечтает. Капитан не унывал; он умел давать возражения и на хорошия причины, которые ему представляли, равно как и на дурные, и, наконец, собрал по подписке довольно значительную сумму, чтобы положить основание заведению для призрения бедных подкидышей и для приобретения участка земли в 56 десят., что стоило 550 ф. стерл. Если он и не подозревал, сколько встретится ему затруднений при достижении цели, то вероятно столько же мало подозревал и то, что наступит время, когда цена этого участка увеличится в такой пропорции, что доходы с него будут равняться всей его первоначальной ценности; не менее того, это сущая правда: до такой степени земли в Лондоне вдруг возвысились.

Десять лет после того, как добрый капитан Корам был так глубоко тронуть выставкою детей живых, или умерших, которых встречал в своей ежедневной прогулке, один флигель теперешняго здания был воздвигнуть и отделан окончательно. Первые 20 безъимянных детей были в нем приняты и водворены. В это время, особа, приносившая ребенка, должна была соображаться с следующими наставлениями: "Войдите в наружные сени и позвоните; не уходите прежде, нежели примут от вас ребенка (больных детей не принимали), и подождите, чтобы вам объявили о его принятии. Особам, приносящим детей, не будут делать никаких вопросов и ни один из служителей заведения не станет стараться узнавать, кто оне такия, под опасением лишиться места." Сверх того каждому ребенку должно было привязывать знак, или отметку, по которой, со временем, можно было бы узнать его, если бы родные вздумали его потребовать. Большая часть этих знаков состояла из маленьких монет, или половинок монет, другую половинку которых, без сомнения, родители берегли у себя. Иногда монету заменяли старым шелковым кошельком, иногда просто бумажкою с стихами, приколотою к пеленкам бедного ребенка; одного принесли с лоттерейным билетом. Летописи заведения не говорят, выиграл ли он, или нет. Вероятно, если бы выиграл, то это обстоятельство осталось бы в памяти. Во всяком случае, с странным счастием являлся бедный сирота.

По мере того, как заведение делалось известным, число кандидатов на поступление возрастало в огромных размерах. Наружные сени были осаждаемы женщинами, которые царапались и дрались между собою, кому из них ухватиться за снурок колокола и зазвонить прежде. В этих битвах, как и во всех других, сила решала первенство. Чтобы положить конец подобным сценам, вверили судьбе назначение маленьких кандидатов. Пятнадцать лет спустя после открытия заведения, директоры его сочли за нужное обратиться к правительству для получения пособия. Это пособие было оказано с такою щедростию, что, казалось, отныне Воспитательный дом уже не должен был никому отказывать. Учредили отделения в провинциях; вывесили за двери корзину, и предупредили публику, что станут принимать всех детей не старее 2-х месяцев. Следствием объявления было то, что 9-го июня 1756 года, в первый день этого необдуманного распоряжения, корзина у дверей наполнялась и опоражнивалась 117 раз сряду. Впоследствии матери, в полной мере в состоянии кормить новорожденных, и безчеловечные отцы (которые, сами того не зная, подражали Жан-Жаку Руссо) тысячами наполняли корзину заведения. Что покажется невероятным, и что, к-несчастию, слишком достоверно, то при этом возникла новая промышленность, отрасль разнощиков, перевозящих свои товары из города в город: появились разнощики подкидышей; они брались перевозить по стольку-то за штуку, из всех частей Англии, детей, которых родители, виновные или несчастные, назначали в Воспитательный дом.

Один из этих извощиков вез пятерых детей, каждого в особой корзинке; дорогою он заснул, а может быть и напился пьян. Когда он проснулся, то увидел, что из 5-х детей, трое умерло. Другому поручили 8 человек. Семеро из них умерло прежде, нежели он доехал до Лондона, а осьмой остался в живых только благодаря привязанности матери, которая пешком последовала за повозкою, чтобы пещись о своем ребенке и не дать ему умереть с голода. Наконец, третий объявил себя перевощиком детей, обзаведясь лошадью и двумя корзинками, и горько жаловался на подрыв, который делал ему один из его товарищей. "Он вырывает у меня хлеб изо-рту, сбавляя цену, с перевоза, говорил он; прежде, чем этот зловредный человек взялся за дела, я заработывал по 8-ми гиней с каждого ребенка, (я обыкновенно набирал ребят в Йоркшейре); на этой неделе я принужден везти их за 6-ть гиней; на следующей буду возить за 3; вот каким образом соперничество разрушает торговлю". К-несчастию, извощики не всегда довольствовались платою за перевоз: они обирали у детей пеленки и белье, под тем предлогом, что им дадут другия в Воспитательном доме; счастливы были еще те из малюток, которые получали от них, по крайней мере, какие-нибудь тряпки, в замену рубашки, свивальников и пр., что самая холодная мать непременно дает ребенку, даже покидая его на сострадание общества.

в списках приемышей, мог найдти в них только то, что он был вынут из корзинки нагой. Три года с половиною продолжалась эта система. В это время 15,000 детей перешло через корзину Воспитательного дома; но от трудности продовольствовать такое огромное число детей и от недостатка предосторожностей, которыми необходимо окружать новорожденных, из 15 т. осталось в живых и было отдано в ученье разным мастерствам только 4 тысячи. Наконец, по тщательном разсмотрении, система была подвергнута осуждению. При этом случае нельзя не сочувствовать сожалению и безпокойству, которые испытал Т. Корам. Увы! этот английский Винцент-де-Поль, пожертвовавший на доброе дело все свое достояние, умер в преклонных летах, в такой бедности, что должно было сделать подписку, чтобы несколько обезпечить от тяжких нужд его старость. О, если здесь, на земле, добрый капитан претерпел горестное кораблекрушение, то нет сомнения, что там, по ту сторону гроба, он прямо пристал к пристани спасения, где ожидали его сотни питомцев, причисленных к сонму ангельскому.

Неизвестно, кто был творцем новой системы. Но так как заведение впало в такую же бедность, как и его основатель, то некто, одаренный умом столько же смелым, сколько изобретательным, сделал предложение, чтобы, в течение известного времени, принимать только тех детей, которые будут приносимы под завесою тайны, с банковою ассигнациею в 100 фун. стерлин. Совет заведения принял эту мысль, и, должно сознаться, - она увенчалась полным успехом.

Но в 1801-м г. нашли, что в таком способе приема было ужь слишком сильное отклонение от первоначальной мысли основателя. Условие банковой ассигнации было уничтожено и приняты нынешния правила. Какие это правила? Чтобы лучше ознакомить с ними читателей, я разскажу, что происходило во время моего посещения.

Две матери, одна после другой, при мне принесли своих новорожденных. Каждая из них сначала позвонила у двери, и придверник выдал ей печатный образец просьбы, написанный на имя директоров заведения. Никакая просьба не принимается, если она не написана и не подписана в комнате придверника; всякое предварительное сообщение матери с чиновниками заведения запрещается. Дитя должно быть перворожденное; оказывается предпочтение матери, которая может предъявить письменное обещание взять ее в замужство, или доказать, что она была жертвою какого-нибудь другого обмана. Должно, чтобы она никогда не жила вместе с отцем своего ребенка. Эти исключения (которые подают повод к тщательному исследованию) имеют двоякую цель - возвращение матери обществу и заботы о нуждах ребенка.

Так как положенные условия были выполнены, к полному удовольствию начальства заведения, то обе матери принесли своих детей и получили в замену, приведенную уже мною вкратце, бумагу. Вот её содержание:

"Благотворительное заведение для прокормления и воспитания детей, подкинутых и оставленных, - день (в пробел), месяц (в проб.), год (в проб.), - приняло младенца (в проб.). Подпись секретаря (в проб.) NB. Сохраняйте как можно тщательнее эту бумагу, чтобы представлять ее, когда придете навестить ребенка (что можно делать каждый понедельник от 10 ч. до 4-х), и также в том случае, если бы захотели взять его обратно".

С этою бумагою матери удалились, и мы увидали двух младенцев. Это были - мальчик и девочка. Клочек пергамена с No 20,563 был нашит на плеч мальчика; на плеч девочки No 20,564. Эти нумера предполагают довольно значительное число приемов; не известно только, к какому времени учреждения должно отнести No 1. Для принятия после-прибывших призвали двух кормилиц, урожденок графства Кентского, где заведение имеет особенное ведомство. Кормилицы немедленно отнесли будущих своих питомцев в церковь, для совершения над ними св. крещения. Там мы нашли эконома, бабушку, учителя и надзирательницу над кормилицами: они призваны были служить восприемниками маленьким христианам, для которых должны заступить отсутствующее и неизвестное семейство.

Священник совершил обряд крещения со всевозможным благоговением, и двое безъимянных получили наконец имя во св. крещении.

графиня Пемброкская, и проч. удостоили служить восприемниками маленьким христианам и дать им свои собственные имена. Этот высокий пример нашел множество подражателей. Между английскою знатью вошло в моду крестить безъимянных детей, и в церковных списках заведения находим мы самые аристократическия имена Великобритании. Наконец, сословие английских перов истощило свой календарь. Тогда охотно стали давать питомцам имена знаменитых в истории лиц. Я приглашаю здесь нашего антиквария Марка-Антония Лауэля, или всякого другого издателя археологических сборников, чтобы они взяли на себя труд произвести генеалогическия исследования о происхождении более или менее неизвестных которых заведение дало Виклифу, Латимеру, Чосеру, Шекспиру, Мильтону, Бэкону, Кромвелю, Гамидэну, Гогарту или Микель-Анджело. Имена литературных и политических знаменитостей истощились, подобно именам перов и исторических лиц, и тогда должно было прибегнуть к романам. Вот от чего так размножились служанки, которых зовут Софья, Кларисса, Флора, и честные ремесленники, называемые Томом, Эдуардом, Гомфри, в честь Софии Уэстерн, Флоры Мак-Ивор, Том Джонса, Эдуарда Уэверлея, Чарльса Грандиссона и Гомфри Клиппера. Наконец, начальники и директоры заведения вынуждены были ограничиться своими собственными именами, и раздавали их с щедростию, которую некоторые из их тёсок, войдя в лета, употребили во зло и наделали им неприятных историй, отыскивая родственных с ними связей.

Теперешний обычай состоит в том, чтобы приготовлять заранее списки имен, взятых на удачу в адрес-календаре. Когда двух принятых младенцев окрестили, то кормилицы увели их с собою на родину, дав росписку в получении ребенка и некоторого количества белья.

Надзирательница сделала им наставление и вручила им по экземпляру следующого документа: "Этот ребенок, записанный в книгу Воспитательного дома, под таким-то No, день, и эту сумму тебе будут выдавать в первое число каждого месяца за весь протекший месяц. Если ты прокормишь упомянутого ребенка до истечения одного года и будешь иметь об нем все нужные попечения, то, в это время, получишь, по представлению местного надзирателя, в награду 25 шиллингов.

"На одежду ребенка, по истечении года, будешь брат деньгами:

Между 1-м и 2-м годом 15 шилл.

Между 3-м и 4-м - - 17 - --

Между 4-м и 5-м - - 18 - --

"На подъем и путевые издержки до Лондона, когда придешь за ребенком, получишь от надзирателя 2 шиллинга; за место будет заплачено начальством заведения.

"Тщательно сохраняй эту бумагу и привози ее всякий раз, когда потребуют ребенка в Воспитательный дом, или когда возьмут его от тебя обратно; предписывается неотменно, чтобы ребенка всегда был при нем. Еслижь опустишь эту предосторожность, у тебя отнимут питомца."

Когда дети подростут и начинают ходить, их берут в Воспитательный дом и помещают в школу, в отделение детей одного с ними возраста. Я полюбопытствовал осмотреть классы, и мы нашли около сотни мальчиков и девочек, сидящих на полу, где они образовали нечто в роде квадратов, которыми располагаются цветники. Учители ходили между рядами детей, разсыпая между ними азбуки и таблицу умножения. Внезапное появление секретаря и надзирательницы, которые провожали меня, разсеяло, как будто волшебством, квадраты одушевленного цветника. Молодые растения вдруг поскакали с мест с пронзительным криком: ура! Одни бросились в объятия надзирательницы, другие кидались под ноги секретарю, с пленительною доверчивостию. Что касается до меня, то, кроме нескольких крошечных рученок, которые теребили фалды моего фрака, кроме нескольких едва заметных пальчушек, которые тихонько щипали меня за ноги, кроме похищения моей шляпы, под которой изчез ребенок, надевший ее на голову и вероятно полагавший себя навсегда лишенным света.... моя величественная особа возбудила очень мало внимания.

На одном конце залы поставлены амфитеатром лавки, назначенные для маленьких учеников. Оне служат также для помещения оркестра духовых инструментов, в котором участвуют старшие воспитанники заведения. Эти юные музыканты, числом около 30-ти, именно в эту минуту вошли в залу; заняв свои места, они начали исполнять трудную итальянскую пьесу с такою точностию и таким одушевлением, что не удивительно, если судьи, более меня опытные, поздравляли их учителя в письмах, которые он сообщил нам; эти свидетельства были подписаны синьором Костою, удивительным художником, и г-м Годфри, капельмейстером гвардейских полков Его Величества. Офиклеид издавал звуки необъятной обширности и богатой модуляции в руках маленького музыканта, который ростом был не выше инструмента, на котором играл. Особенно поразили вас некоторые места из Генделевой "Аллилуия", и голоса безъимянных детей показались нам столько же полными и звучными, как голоса общества кузнецов-гигантов "Аллилуия", мы дали доказательства нашей щедрости младшей части слушателей, столько же внимательной к музыке, как и мы, раздав им множество игрушек, которые за ничтожную цену делают счастие этого возраста. Мы сами были счастливы, видя, как эти маленькие человечки сильно били в крошечные барабанчики, дули в крошечные трубы, или охотничьи рога (не смотря на то, что эти трубы и рога не издавали никакого звука); другие размахивали крошечными деревянными саблями; третьи приводили в движение пехотные и конны: полки, которым никогда не суждено нарушить политического равновесия Европы своими маневрами; наконец, еще другие вынимали животных из Ноева ковчега, или пускали по паркету паровозы, с которыми никогда не бывает взрыва. Им позволили наслаждаться несколько времени этими неожиданными подарками, и игры прекратились только при появлении священника заведения. Он пришел за одним из больших учеников, за первым кларнетистом в оркестре, которому исполнилось 14 лет от роду. В 14-ть лет, никак не позже, воспитанники оставляют заведение, чтобы избрать какое-нибудь ремесло. Первый кларнетист должен был в этот самый день начать свое учение у типографа-литографировщика. Священник дружески положил ему руку на плечо и увел его с собою, чтобы снабдить его несколькими добрыми советами касательно будущих его обязанностей. Но кроме изустных увещаний, все дети, выходящия из заведения, получают письменное наставление следующого содержания:

"Ты отдан в учение начальством Воспитательного дома. Ты был принят в заведение маленьким, беззащитным, покинутым на произвол судьбы, нищим, сиротою. Милосердие вскормило тебя, одело, научило; это все такия благодеяния, в которых нуждаются и которых не имеют многие.

"Тебя учили бояться и любить Бога, быть честным, бережливым, трудолюбивым, расторопным. Если ты хочешь заслужить успех в этом свете и блага в будущем, то помни, чему тебя учили. Ты должен вести себя честно и справедливо, быть умеренным и благоразумным в желаниях, оказывать всем уважение, но в особенности твоему хозяину и его семейству, и исполнять все его законные приказания со вниманием и усердием, с приятным и кротким видом. Когда ты будешь в свете, то тебе могут встретиться различные искушения; но удаляйся, беги от них, во что бы то ни стало. Говори всегда истину. Когда тебе случится сделать что-нибудь достойное порицания, то чистосердечным признанием ты можешь заслужить прощение гораздо легче, нежели увеличивая свой проступок упорною ложью, которая при том подвергнула бы тебя строжайшему наказанию. Ложь начало всякого зла; человек, который навык во лжи, не заслуживает более ни веры, ни уважения, ни доверенности.

"Не стыдись того, что ты был воспитан в благотворительном заведении. Сознавайся в этом громко и говори, что ты был принять и воспитан там действием особенной отеческой благости Всемогущого. Благодари Его за то от всего сердца.

"Не забывай ежедневной молитвы; будь усерден к божественной службе. Удаляйся игры, божбы и всяких непохвальных речей. Таким образом благословение Божие снизойдет на труды твои и ты будешь счастлив. Иначе ты навлечешь на себя печаль, стыд и бедность.

"NB. Каждый год, в праздник Пасхи, когда ты предъявишь свидетельство о хорошем поведении за протекший год, комитет заведения выдаст тебе награду, соразмерную со временем, проведенным в ученье; а при конце ученья, представя свидетельство за все протекшее время, ты получишь право на сумму 5 гиней, или другую меньшую, по усмотрению комитета."

не заметили значительной разницы от общого устройства всех благотворительных заведений.

После обеда мальчиков созвали звуком трубы на двор заведения, где они делали военные экзерциции, и они исполнили их к величайшему удовольствию сержанта, который их учит; он сказал нам на ухо, что самая пешая гвардия не лучше марширует. Я думал тогда, что узнал всю историю безъимянных детей, и хотел уже удалиться, совершенно довольный всем виденным, как вдруг из комнат придверника вышла женщина, очень прилично одетая; она пошла сказать секретарю, что "Джое приехал на австральския рудокопни; - Джое прислал ей банковый билет в 10 ф. стерл.; - Джое надеялся в скором времени прислать такой же билет заведению в знак своей почтительной признательности; - Джое в непродолжительном времени должен был переслать достаточную сумму, чтобы она могла к нему приехать (это была жена Джое) с своим сыном и двумя дочерьми.

Но старшая их дочь вошла уже в совершенные лета и, имея свою волю, отказывалась ехать с матерью и сестрами, потому что дала обещание в нежной привязанности молодому резчику, который не носил имени Джое. Признаюсь, во мне пробудилось сильное любопытство узнать, кто такой был Джое, - тем более, что мистрисс Джое, казалось, была в восторге от того, что могла говорить о своем муже.

Джое, подобно другим своим товарищам, не раз обращался к банку Воспитательного дома, хотя и вышел из заведения в ранней юности, чтобы вступить юнгою на один из кораблей Нельсонова флота. Джое отведал в жизни удачу и горе, но всегда честно платил свои денежные обязательства; за то еще раз ссудили его деньгами, когда он решился отправиться в Австралию отыскивать золотые рудники. На этот раз счастие, казалось, улыбнулось ему. Радость мистрисс Джое была заразительна; мы выразили ей все удовольствие, которое причиняло нам счастие Джое, и наше желание, чтобы он мог собрать довольно золота для себя, для мистрисс Джое, их сына, двух дочерей и резчика. Это желание повторяем мы еще раз; дай Боже, чтобы, при нашем вторичном посещении, мы нашли имя Джое между именами благотворителей, которые отвечали и отвечают на великодушный вызов капитана Корама; дай Боже, чтобы безъимянные дети приветствовали на панелях столовой его имя, с следующим прибавлением:

"Джое.... 500 ф. стерл."

Воспитательный дом теперь богатое заведение.

Пусть те, которые прочли нас с некоторым участием, как мы, посетят заведение в воскресенье после обедни. Мы думаем, что, подобно нам, они останутся довольны видом, пищею и помещением детей. Быть может и им, как нам, покажется, что чиновник, который присутствует при обеде, мог бы иметь наружность менее суровую. Видя его таким важным, мы невольно спрашивали себя, не отнимет ли он аппетита у своих невинных гостей. Он ударяет также по столу молотом с такою торжественностию, что напомнил нам стук молотка у двери Дон-Жуана, когда к нему приходит каменная статуя командора. Это слишком печальный сигнал для молитв перед начатием и по окончании детского обеда.

Прибавим, что должностей начальников не добиваются здесь избирательными интригами, как в большей части благотворительных заведений нашего времени. Эти домогательства постыдны, особенно, когда поразсудишь, что дело идет о собственности бедных, и что те, которые являются такими смиренными и льстивыми, чтобы заслужить честь оффициального места начальника, подвергают себя эпиграмме, которую Жильблаз обращает к начальникам мадридских больниц: "Синьор Мануель Ордоннец, господин мой, человек глубокой набожности.... говорят, что в молодости, имея в виду только пользу бедных, он пекся об них с неутомимым усердием. Какая благодать! радея о делах бедных, он обделал также и свои собственные".

Посещение парижского Воспитательного дома.

и хотел движением облегчить пищеварение, садится в фиакр: - куда прикажете, сударь? спрашивает Автомедон. "К чорту!" отвечает джентльмен. Минуту спустя карета катилась; через пол-часа остановилась на углу улицы. "Какой No, сударь?" спрашивает кучер через плечо своего седока. Джентльмен смотрит в дверцы и видит на стене надпись: Адская улица.

Я вспомнил про этот анекдот вчера, приказав отвезти себя в эту же самую где изо всех столичных улиц лучше можно видеть небо; тут находится обсерватория, которой восточный фасад считается широтою Парижа. В одной из зал этого великолепного здания ученые начертили также и меридиан его. Тут телескопы для изучения звезд, анемометр для означения направления ветра, плювиометр для измерения количества дождя, которое падает ежегодно; зала, которая может вместить в себе до 600 человек и где г. Арого читает свои лекции, наконец прекрасная библиотека, содержащая 45 т. томов.

Но сегодня я приехал в Адскую улицу не для того, чтобы осматривать обсерваторию, хотя экипаж мой остановился почти напротив этого здания, под небольшим трехцветным флагом, который развевается на конце остроконечного шеста и служит вывескою четырех-угольному отверстию, проделанному в стене. Отверстие, шириною около 20 вершков, вмещает в себе круглый черный ящик; это-то, что называют un tour для принятия подкидышей.

Так как заведение всегда отворено для публики, то я позвонил у главных ворот, и когда они отворились, хотел изъяснить причину моего посещения; но привратник, с быстротою французского ума, угадал мое желание, прежде нежели я раскрыл рот, и попросил меня войдти в его комнату и присесть на лавку; потом позвонил сам и прибавил, что сей-час придут и покажут мне все, что есть замечательного в заведении.

В комнате привратника сидела сестра милосердия, чисто одетая, с скромною и приветливою наружностию и смиренно занятая штопанием чулков. Вскоре, по левую руку от меня, отворилась дверь, и я увидел почтенную женщину, которая, не входя в комнату, сделала мне знак за нею следовать. Лишь только я переступил за порог, как очутился на обширном четвероугольном дворе, некогда принадлежавшем монастырю ораториянцев и окруженном зданиями нынешняго заведения. В центре фасада трех-этажного дома блистали башенные часы - эмблема порядка и правильности, которую можно видеть на всех парижских общественных зданиях.,

В левом флигеле, на двух параллельных дверях были надписи: "контора," "казначейство." В правом находилась церковь с двумя рядами окон.

20-ть лет тому назад. во Франции считалось не менее 296 Воспитательных домов, где, без малейших предварительных справок, принимали бедных детей, не редко носимых по улицам в плетенке коммиссионера, которому поручено было собирать их. В 1832 году необыкновенная смертность, замеченная между найденышами, и другия, равно важные причины, заставили ограничить прием. Потребовали, чтобы не приносили ни одного ребенка без свидетельства об его "оставлении", подписанного полицейским чиновником, который имел позволение пожурить мать, или другую особу, покидающую ребенка, но не имел права отказать в свидетельстве, которого от него требовали. Это ограничение уменьшило число приютов для подкидышей до 152-х; но оно так было противно общему мнению, что в 1848 году, из 55 генеральных советов 44 подали голос за уничтожение меры. Вследствие этого теперь детей опять кладут в вороты (tour), как до 1833 г. Заведение не только обязано принимать детей всех матерей, которые объявляют невозможность держать их у себя; но сверх того постановлением присвоивает право поступления в заведение сиротам (от 12 до 14 лет) и детям всякой особы, которая может доказать недостаточность способов прокормить их.

у нея в доме. Известно, что не раз молодая мать, покинувши свое дитя, обращается в Воспитательный дом, в который она его поместила, с просьбою - дать ей питомца, из надежде, - быть может, сама того не зная, - подражать матери Моисея и заставить публичное милосердие играть роль дочери Фараона.

Я уже имел некоторое понятие об этих подробностях, когда последовал за своею путеводительницею; она ввела меня в обширную и длинную залу, называемую "ясли" (la criche). Там, как я и ожидал, увидал я, прежде всего, голову ребенка, которая качалась на-право и на-лево в руках женщины; потом рядом с нею 15 других малюток, которые, подобно первому, вертели головами, или спали на руках 15 поселянок, спокойно сидящих на стульях. Причина этого почти безпрестанного волнения состояла в том, что одна голова детей оставалась свободною, между тем как все тело их было стянуто пеленками и увито свивальниками, как мумия, или как ветвь дерева, сжатая своею корою. Многия из крестьянок показались мне довольно пожилыми, и могли быть бабушками своих питомцев, поэтому я ни мало не удивился воплям и крику детей. Однажды, музыка казалась мне более шумною, нежели сколько должно было ожидать от числа певцов; вскоре я открыл тому причину, заметив хор, сначала для меня невидимый, который находился в некотором роде корыта или колоды на оконечности линии и состоял из 12 ребенков в черных шапочках; этим малюткам не было еще недели, и они плотно лежали один возле другого, как клавиши на фортепиано! Какие фортепианы!

Никогда еще не случалось мне видеть такого множества дурных детских лиц, смуглых, красных, темных, и которые все вместе не только кричали, но делали невообразимые гримасы, как-будто бы рот их на место молока, в котором они нуждались, наполнен был ревенем, ялапом, алоем, горчицею, одним словом, всеми возможными аптекарскими снадобьями. Кажется, не было ни малейшей надежды успокоить их; просто, было от чего придти в отчаяние. Когда начинал один, другие немедленно подхватывали, и т. д. Если же, на минуту, они умолкали, как ураган перед новым и сильнейшим порывом, то в этих маленьких существах, вынужденных к краткому промежутку молчания недостатком дыхания, проглядывало такое горестное выражение, что я весь был проникнут жалостию. Увы! я один испытывал чувство сострадания и обращал на них внимание. Каждая из 16 кормилиц занималась только своим питомцем и старалась усыпить его, раскачивая то на право, то на лево, то взад, то вперед.

но не смотря на её повторенные убеждения, я оставался погруженным в это зрелище до тех пор, пока наконец, оторвавшись от созерцания 12 кандидатов на пищу, я сделал последний вопрос касательно клочка бумажки, пришитого к шапочке каждого ребенка. Это был No, под которым он записан в реэстрах заведения. Тут же упомянут день, или ночь, и час его прибытия. Слишком часто случается, что этим числом и ограничивается все, что только известно из жизни маленьких несчастливцев.

Паркет комнаты, по которой я проходил, был так хорошо натерт, что я едва не упал, хотя у меня не было на руках ребенка. Стараясь возстановить равновесие, я увидал, что нахожусь среди целого сонма детей. Действительно, я насчитал тут не менее 120 железных колыбелей, которые все были заняты. Возле, колыбелей я заметил множество женщин, которые держали рожки, назначенные заменить для питомцев материнскую грудь. На конце возвышалось изваянное изображение Того, Кто сказал: "Sinite parvnloe venire ad me".

Потом путеводительница моя провела меня в залу, где на одной стороне находился ряд колыбелей, а на другой ряд кроватей для кормилиц. За этой следовала еще комната, в которой было только 38 колыбелей. Я стоял уже на пороге, когда провожавшая меня женщина сказала мне, что тут лежали дети, страдавшия всякого рода глазными болезнями. При этом извещении я поскорей воротился назад и не хотел войдти {Сир Фр. Гад приезжал в Париж советоваться с одним из знаменитейших парижских глазных врачей.}. Потом, не изъясняя причины моего страха, с большею храбростию перешел через длинную лазаретную залу, наполненную колыбелями с голубыми занавесками, где все малютки лежали в кори. Но пусть успокоится читатель; я не стану описывать неприятного концерта чиханий, кашля, пронзительных, или хриплых воплей, которые меня туг приветствовали.

Из окон этой залы я заметил еще два флигеля, которые также надеялся осматривать; но моя вожатая сказала, что они предоставлены взрослым детям и что туда не водят посетителей. В замену, она не без гордости показала мне прачешную, сушильню, скотный двор, обширные сады и сарай с 30-го желтыми омнибусами, из которых в каждом могло поместиться до 16-ти кормилиц (именно то число женщин, которое я видел в зале, и которые дожидались часа отъезда). В этих омнибусах отвозят их на станцию железной дороги, откуда оне возвращаются к себе, каждая с полученным ею питомцем.

тысяч детей, принятые окончателино, кормятся и воспитываются на счет заведения до 21 года, если до тех пор не поступили в учение или не пристроились каким-нибудь другим образом. Кроме необходимого числа прислуги и кормилиц, тут находятся 34 сестры милосердия, три монаха из христианских школ и главный надзиратель. Весь расход заведения простирается до 1,318,118 фр. (Отчет 1848 года). Посещение мое окончилось тем, с чего должно бы начаться, - с ворота (tour). Сперва мне представилась только небольшая черная доска, но обернувши ее {En tournant, откуда tour.}, я увидел подушку, набитую соломою и покрытую полинялою зеленою материею. Эта подушка возбудила во мне движение глубокого и горестного умиления. Как! здесь, на этом логовище парижския матери кладут ребенка, с которым на веки разстаются. Найдётся ли какая мать, из самого низкого разряда тварей, в которой подобное действие не возмутило бы всех чувств! И вот все, что придумало просвещение, приходящее на помощь несчастным, которым стыд или нищета запрещают сознаться в священном звании метери. Для извещения дежурного чиновника звонят, положив ребенка в ворот; но иногда присутствие его возвещается одними воплями. Понятно, что много матерей не имеют сил позвонить. Наконец, каким бы образом ребенок ни вступил в заведение, но главное сделано. Он принят.... Его вынимают из в0рота, привязывают ему No и утром на другой день крещение дает ему имя.

вторая - сэр Френсис Гэду, который недавно путешествовал по Франции. Читая эти два небольшие очерка, невольно переносишься в уме к великолепному заведению в том же роде, заведению, которым Царское милосердие одарило наше отечество!.... Сколько глубоких чувств и сколько разнообразных, богатых мыслей пробуждает подобное сближение! Одна цель, одно божественное вдохновение руководило основателей, но какая разница, - во 1-х, в самой исходной точке, в образе основания! Во Франции, муж святой жизни, тронутый воплями сирот с минуты рождения, - уносит их под полою собственной расы и звуками сердечного красноречия пробуждает жалость и сочувствие в сердцах благородных дам, из которых одне, безупречные в жизни и совести, другия, может быть, тайно укоряемые внутренним чувством при виде несчастных заброшенных малюток, - спешат добровольными приношениями способствовать их спасению. В Англии - странное явление! - также человек одинокий и безсемейный, но грубый, суровый по наружности, моряк, испытанный всеми превратностями судьбы, закаленный в бурях и опытах жизни, в свои праздные прогулки по берегу реки умиляется над судьбою брошенных на погибель созданий! У нас же не нужно было раздаваться голосу святого мужа, чтобы возбуждать частных людей к состраданию и пожертвованиям; - у нас пример жалости и благотворительности сошел свыше! Первая державная жена огромного государства, мать безчисленных подданных, обожавших ее, сама кладет основание этому истинному приюту высокой благотворительности, и с щедростию Царицы, равно как и с заботливостиюх матери, отсыпает часть своих сокровищ на обезпечение - не только нужд, но и всих прихотей детства, но и всей будущей судьбы питомцев. За то, если мы видим такую разницу в основании и в средствах, такая разница и в исполнении, и в образе управления и ходе дел! Какой громадный объем приняло это заведение! Как процвело, и в каких широких, гигантских размерах раскинулось это колоссальное заведение Российского Императорского Воспитательного Дома! это вековое дерево, подобное чудовищным африканским баобабам, далеко раскинувшим мощные ветви, шириною и толщиною подобные первоначальному стволу, дерево, под тень которого прибегают и укрываются множество поколений! Как жаль, что лица, имеющия в руках все материалы касательно этого единственного в мире заведения, все способы и средства употребить их в дело, и нужные дарования, чтобы соединить их в одно целое необыкновенной занимательности, не воспользуются ими и не подарят публике и потомству письменный памятник для изображения гигантского памятника, достойного высокой души Монархини, его основавшей! Какой живой, глубокий и необъятный интерес имело бы для всех Русских и даже для иностранцев подобное произведение, когда уже с участием и удовольствием читают иностранные статьи, касающияся до заведений, которые в сравнении с нашим Воспитательным домом то же, что маяк на скале с пламенем, поддерживаемым неверною рукою человека, перед великолепным светилом, стройно совершающим свое течение в небе, где оно поставлено рукою Вседержителя!

Для дополнения этих двух отрывков о предмете, которого занимательность, повторяем, кажется нам неистощимою, приведем несколько строк из статьи, напечатанной в судебной газете г. Карменем в защиту воротов

Он называет вопрос о воротах (tours) католическим, забывая, что добрый капитан Корам был протестант, а другие, еще высочайшие образцы благотворительности - православные. Мы, не причастные духу сект и партий, приводя его слова, назовем его просто религиозным.

"Вопрос о воротах (des tours) - религиозный, говорит он, потому, что это - учреждение, пользующееся всею любовию народа, учреждение полное милосердия, любви, преданности, безкорыстное, таинственное, и потому, что оно так хорошо удовлетворяет всем нежным и сокрытым чувствам души. Он религиозный потому, что, за долго до св. Винцента де Поля, и еще в 422 г., соборы Арльский и Ванзонский разрешили класть в церквах новорожденных и предписали церковникам принимать их. Он религиозный потому, чт. св. Винцент де Поль давал ангельских сестер милосердия матерями детям, которые не знали своих матерей. Он религиозный в том смысле, что в глазах язычника ребенок был ничто иное, как вещь; в глазах новейших материалистов, ребенок - цифра; но перед очами веры ребенок есть создание Божие, носящее Ею благословение. Он религиозный (католический) потому, что монахини, которых нет у протестантов, принимают на свои материнския руки плачущих детей, - монахини, которые женщины, и женщины снисходительные и скромные, - понимаете ли вы? для того, чтобы скрыть стыд матерей, а не большие и маленькие чиновники, которые, конечно, делают, что могут, но которые ничего не разумеют ни в материнском чувстве, ни в новорожденных, ни в стыде, ни в тайн. Он религиозный, потому, что с закрытием воротов размножится подкидывание, детоубийство, т.-е. смерть без разрешения, между тем как прием в Воспитательный дом новорожденных ведет за собою немедленное отправление таинства св. крещения. Он религиозный, потому, что лучше, чтобы заведение однажды, случайно, приняло (большое несчастие!) законнорожденного ребенка, порученного его милосердию нищетою, или заблуждением матери в отчаянии, нежели подавать повод к ужасному преступлению и сраму истребления младенцев в чреве матерей. Он религиозный, потому, что, что вы ни делайте со всеми прекрасными вашими административными мерами, одна вера научением и милосердием может уменьшить слишком большое число незаконных детей: научением, врачуя испорченность ума и сердца, и милосердием, умиляя богатых над нищетою бедных. Наконец - он религиозный, и это так справедливо, что нет во Франции священника, который не противился бы уничтожению воротов, - потому что, если их уничтожить, то должно будет оставить детей на попечение незамужних матерей их. Не понятно ли, что тогда произойдет? Что такия матери, воспитывая детей своих, сообщать им-то именно ту религию, которую сами исповедуют, т.-е. не научат никакой вере, никаким правилам, и обрекут их с младенчества на жизнь безпорядка и безславия"....

Заключим эти слова повторением желания нашего, чтобы люди, способные к тому по своему положению, влиянию и дарованиям, сами, или выбрав людей достойных заменить их, посвятили, с любовию и желанием добра, свои труды вопросу, который занимает теперь всю Европу и который заслуживает возбудить участие во всяком человеке, одаренном чувством и мыслию.

1853 года, июня 8-го. Москва.