Закулисные тайны

Настало время праздников Рождества Христова и Нового Года для наших мальчиков и девочек, время пуддинга, жареного гуся, индейки с трюфелями, сластей и бузинного вина; время семейных игр, подарков, трехмесячных счетов мясника и булочника, радушных пожатий руки, приветствий.... и пантомимы.

Хотя мы знаем наизуст все эти пантомимы, но как мы все еще их любим! Хотя мы столько раз видели, как одни и те же Клоуны приготовляют одне и теже сосиски, и один и тот-же Панталон спрашивает нас: "как вы поживаете завтра"? и однакож те самые Клоуны и тот самый Панталон еще прельщают нас! Эстетика ничего не найдет в пантомиме; не ищите в ней ни правил единств, ни ris сотиса классической комедии, ни сообразностей настоящого искусства. А между-тем, в ней есть что-то такое, что заставляет нас смеяться от чистого сердца, поражает нас приятною неожиданностью, возбуждает наше воображение; да, есть что-то в этих обветшалых развлечениях, шутовских фарсах, волшебных превращениях и бенгальских огнях! Может-быть также, просто влияние времени, мимолетного возвращения к доброй старине, действующее на всех нас, благоразумных отцов семейства, трудолюбивых деловых людей и пр., и пр., так-что заставляет вас забывать наши приходския ссоры, наши местные таксы, дисконты, и идти апплодировать Арлекину людоеду или Фее с острова Абракадабра; может-быть, это так сообщителен хохот маленьких детей, их рукоплескания, их торжествующий энтузиазм? После всего, весьма вероятно, что шпага и пестрый костюм арлекина, платье в блестках доброго гения, бенгальские огни и другия чудеса пантомимы ударяют в нас по забытым струнам, возбуждают сокровенные привязанности, обновляют дорогия воспоминания, переносящия нас к эпохе, в которой мы не знали, что такое ссоры, местные таксы, дисконт и лаж, когда и мы также были детьми, в курточках, застегнутых до пояса, с широкими откидными воротничками и длинными голубыми шарфами. Иначе, откуда эта слеза у нас на ресницах и душевное волнение, посреди самой шутовской сцены? Иначе, отчего освещение рампы, музыка, смех детей, пестрый костюм арлекина и платье в блестках Феи произвели в нас этот нравственный мираж, где мы видим возобновляющиеся образы наших первых праздничных ваканций, - добродушную фигуру нашей бабушки, у которой всегда карманы были полны сластей; дядю Вилльяма, достающого из своего кармана кошелек, полный маленьких новых монет; - нашу бедную сестру Дебору, бывшую для нас, при жизни, второю матерью, - все наши школьные радости и печали, все наши праздничные надежды и опасения, в лето тысяча восемьсот.... все-равно, какая бы ни была последняя цифра!

Но оставим эти воспоминания, и да здравствует пантомима! Последуйте со мною за Клоуном, по его поприщу; будем смеяться падению паяца; любоваться его лицом, натертым мукою; восхищаться великолепием магического дворца; войдем в коралловый грот морского духа, пока, с ударом двенадцати часов, не опустится медленно на сцену зеленая занавесь, и полотно не покроет позолоченной резьбы лож. Потом, если у вас есть свободные полчаса, велите детям идти спать, и я разскажу вам, что происходит позади этой самой зеленой занавеси, пред тем, пока Клоун начнет стряпать сосиски, Фея в платье с блестками превратит дуб в храм Гименея, или бенгальские огни осветят дворец Царицы-красоты, на озере Серебряных-лебедей. Я постараюсь рассказать вам как можно короче, об огромном труде, постоянных заботах, замысловатых средствах и механическом мастерстве, необходимых для того, чтобы арлекин пришел вас забавлять, клоун смешить, а гений или фея удивлять чудесами. Наденем шляпу Фортунио, возьмем костыли Асмодея, спустимся в преисподнюю пантомимы, изучим дивное произведение в его первоначальных элементах; посмотрим тяжкия усилия, способствующия его началу, успехам, окончательной отделке; познакомимся с этими артистами, которых, без сомнения, вы мало уважаете.... Еслиб вы знали, воображаю я, сколько стоит актерам безсонных ночей, труда, серьозного размышления, и терпения, чтобы забавлять нас, то, конечно, мы благосклоннее стали бы смотреть на паяца (когда он смыл муку, убелившую его лицо)....

При помощи шляпы Фортунио, мы вошли в фойе Ковент-Гарденского театра, в одно пасмурное ноябрьское утро, в ту минуту, когда режиссер читает программу новой большой пантомимы - Арлекина Людоеда. Драматические актеры не присутствуют при этом предварительном чтении, обращенном лишь к второстепенным артистам, муравьям - труженикам театрального муравейника. В это утро собрались живописец декоратёр, поставщик аксессуаров, плотник машинисту и капельмейстер. Живописец декораций, человек в блузе, старой шляпе и туфлях, покрытый с головы до ног пятнами всевозможных цветов. Вы удивитесь, когда увидите его, по окончании работы, одетым как джентльмен; однакож это один из джентльменов, и по ловкости приемов, и по платью. Возле него поставщик аксессуаров, выпачканный и пропитанный запахом клея и скипидара. С другой стороны плотник; он мнет в руках широкую войлочную шляпу, а на платье его шитье из стружек.... В капельмейстере нет ничего замечательного. На стуле сидит автор, не в истертом фраке, не растрепанный и с тетрадью, торчащею из его кармана, по порядочный человек, который в эту минуту раздражен и кусает губы, видя, что присутствующие слушают с невозмутимым равнодушием его тонкия выходки. Живописец думает о своих декорациях, и не хочет слушать каламбуров автора; машинист занят кулисами; поставщик исчисляет в уме, сколько надо намалевать комических масок и кораловых ветвей; между-тем, как костюмер и смотрительница за гардеробом соображаются, сколько понадобится аршин коленкору, газу, шолковой материи и бархату.

После чтения начинается короткий отрывочный разговор.

-- Лучше было бы, замечает г. Бруш, живописец: - еслиб первая сцена происходила при лунном свете, а не в полдень.

Г. Такс, плотник - машинист, объявляет, что ему понадобится множество гвоздей и гаек.

Хозяин подает экономическую мысль - переделать заново костюмы какого-нибудь старого балета, да украсить их блестками, и сшить сверх-комплектным немым сюжетам платья из бархатной занавеси, снятой в прошедшем году; но проект этот, по-счастию, опровергнут костюмером.

Капельмейстер насвистывает протяжно народные напевы, которыми он намерен воспользоваться с несколькими изменениями, и наконец режиссер, с карандашом в руке, обозначает автору пропуски, необходимые, по его мнению, для успеха пиесы.

Пиеса пойдет, заключают все, и каждый артист получает записку о том, что он должен изготовить и доставить в день генеральной репетиции, то-есть, чрез месяц, или по большей мере, через шесть недель. Г. Бруш имеет выкрасить условленное число перспектив, не считая тридцати пар крыльев из картона; а г. Такс снабдить его рамами и холстами. Г. костюмер уносит список фей, гениев, телохранителей, вельмож, костюмы которых ему надо будет приготовить. Г. Колофану, капельмейстеру, передана копия с целой пантомимы, чтобы он мог изучить её главные положения и пригнать к ним характеристическую музыку, а бедный Горджет, подрядчик, уходит с жалобным видом, оглушенный множеством предметов, которые надо будет подсунуть в карманы Пантолона.

-- Как можно все это приготовить в месяц? - вопиет он. Однакож обещает это доставить в тридцать дней. Режиссер уходит с озабоченным лицом.... Сходя с лестницы, он встречает Клоуна, совершенного комика-оригинала, страстного охотника воспитывать все роды животных, начиная от гуся, следующого за ним как собака, до осленка, живущого в его собственной комнате. Режиссер и Клоун останавливаются поговорить о некоторых сценических подробностях, долженствующих поразить публику с первых представлений.

Мы не назовем поимени автора; имя его с выгодной стороны является на афише, но, к несчастию, оно является также на всех обязательствах. Ему представлен открытый кредит у банкира.

В последующие дни хотя еще не приступают к делу слишком горячо, однакож уже начинают готовиться. Целые леса привезены ко входу театра; также огромные тюки холста и бочки красок для г. Бруша; узлы материи для костюмера; мешки гвоздей и гаек для г. Такса, машиниста; огромное количество клея, золоченной бумаги, блесток и пр., и пр. Еще несколько дней, и муравьи примутся все за работу за занавесью, чтобы поставить пантомиму "Арлекин-людоед".

Уцепимся за фалды режиссера, который в одно время и здесь, и там, везде наблюдает за всеми приготовлениями. Плотники-машинисты работали с шести часов утра: посмотрим, что они сделали.

Мы проходим чрез театр, освещенный сумрачным светом, и поднимаемся по узенькой лестнице, ведущей нас в область между небом и землею, похожую на корабельные деки или канатный завод: чего тут нет - кабестаны, канаты, веревки, цени, блоки и пр. Берегитесь, не то упадете в веяльную машину, которая подражает шуму ветра, близ широкого медного листа, производящого гром. Внизу красуется жестяной цилиндр с горохом: это град. Вот веревки, на которых улетают феи.... Пойдемте выше, по лестнице. Другой этаж; здесь опять кабестаны, блоки, газовые рожки и раскрашенные экраны, проливающие печальный лунный свет на сцены убийства или пожара, когда нет нужды в бенгальских огнях. Другая лестница (веревочная) ведет под стропила театра и в мастерскую машинистов.

Какой шум от пил, стругов, молотков! Мастерская обширна. Двадцать или тридцать работников собирают части обширной рамы, и обивают ее холстом; другие обделывают длинные цилиндры или брусья для занавеси; далее, несколько человек, стоя на коленях, выпиливают профиль скалы или дерева, начертанных живописцем на драни или тонкой доске. Г. Такс торжествует посреди гвоздей и гаек, и поймав режиссера, осаждает его новыми требованиями. Режиссер успокоивает его обещанием.... Посторонитесь, господа!... Вот четверо здоровых плотников тащут на плечах "Пагоду наслаждений".

Театральные плотники - народ замечательный в своем роде. Они знают все предания Ковент-Гардена или Дрюриленского-театра, при которых служили их отцы и деды - также плотниками. Люди эти работают от шести часов утра до шести часов вечера и более, если дело к-спеху. Когда зажигают газ во всех этажах под их мастерской, жар иногда бывает нестерпимый. Если представление началось, вам стоит только наклониться над полом, и вы услышите, сквозь щели, музыку оркестра, и увидите там и сям актеров, кажущихся точками. Но теперь утро; идет репетиция. Голос кричит снизу. "Да велите им не стучать молотками, пока разучивают роли." Но другой голос велит плотникам не терять времени.

сделана деревянная башенка, выступающая над крышею. Это вентилятор театра и в то же время место для люстры. Отворив маленькую дверь, мы можем заметить, в полумраке, что эта башенка имеет железный пол и открывается посредством люка на шарнире; мы замечаем также веревки и блоки, поддерживающие люстру, которую поднимают каждый понедельник, для чистки, в её нишу. Другие плотники работают, пилят, стругают, принаравливают и пр. Что это за шум? Они переносят пару декораций в мастерскую живописца. Пойдем и мы в эту мастерскую.

Мы входим в комнату узкую, длинную, но очень высокую, в которой до половины её высоты идет стеклянная рама. Около стены вдоль комнаты идет по полу отверзтие, шириною в полфута и глубиною до семидесяти футов, в котором повешена деревянная рама. На этой раме полагается декорация для окраски, поднимающаяся и опускающаяся, посредством противовеса и кабестана, по воле живописца, таким-образом, что все части картины, на заднем и переднем плане, небо и нисшие аксессуары, приближались бы последовательно к его кисти. Артист кончил. Кричат "берегись"! клин кабестана вынут, и рама быстро спускается до уровня сцены. Там, плотники снимают декорацию, и рама поднимается вновь в мастерскую живописи.

Г. Бруш, выпачканный в красках, машет двойною кистью по холсту волшебный дворец Арлекина-людоеда. Пять или шесть учеников, или воспитанников помогают ему создавать это чудесное здание. Один из них сидит за столом, на котором стоит что-то, похожее на игрушечный театр - забаву и счастие нашего детства! Ученик г. Бруша вырезает и склеивает из папки разные части декорации, и отдает их плотнику, вместо масштаба. Другой выделывает колонны кистью и линейкой. Частности декорации поручаются различным артистам; Бруш поправляет их, и довершает целое.

серой бумаги. Бруш вооружается длинною палкою, в раздвоенную оконечность которой вставлен кусок угля, и этим инструментом быстро чертит первый абрис, и отделывает его кистью, омоченною в чернила, которые, по мере того, как высыхают, делаются темнее, и отчетливее представляют эскизы; потом проходит помощник, вооруженный огромными кистями, и покрывает холст густою краской; г. Бруш набрасывает тени, и доканчивает картину, с отчетливостью, которая удивит вас, если вы полагали, что декорацию рисуют щеткою, и ставили декорационных живописцев наряду с малярами. Погодите; еще надо нарисовать карниз декорации, на протяжении, может-быть, пятидесяти футов. Два работника, по одному с каждой стороны, держат между указательным и большим пальцами веревку, протянутую на высоте, где должна быть обозначена рельефная линия. Эта веревка натерта толченым углем, и будучи сильно прижата к холсту, оставляет на нем длинный чорный след, который затем обводят чорною краской. Вот великолепная зала, стены которой должно покрыть богатыми обоями. Думаете ли вы, что все это делается от руки? Нет; вдоль декорации растягивают лист коричневой бумаги, истыканный булавками. Над этим листом трясут потихоньку сито, наполненное угольным порошком, и порошок, проходя чрез отверзтия, оставляет рисунок, который можно повторять до бесконечности, передвигая лист бумаги. Это называется понсировкой. Некоторые части декорации рисуют по модели, но листья и скалы, цветы и воду, Бруш чертит и рисует своею рукою. Для пантомимы такой роскошной, как Арлекин-людоед, иногда золотят декорации. Полюбуйтесь на скорость, с какою делают это украшение. Сначала один помощник нарезывает перочинным ножем узенькия полоски золотой бумаги; другой проворно берет эти полоски, и покрывает клеем; третий накладывает их на холст. Г. Бруш приносит горшок, наполненный составом из смолы, клея и воска, ставит этот горшок над спиртовою лампой, обмакивает в него кисть из верблюжьяго волоса и обводит профили частей, которые хочет позолотить, и в минуту готовы три четверти декорации. Посторонния частицы снимают сухою щеткою, и посреди настоящого золотого дождя, подобно низпадающему в башне Данаи, контуры, к которым приклеился металл, постепенно становятся блестящею сетью.

понсы, и выкройки из крашеной бумаги, напоминающие мастерскую портного. На просторном очаге кипит котел с красками. Перед столом, поддерживающим широкую каменную доску, работник растирает румяна мраморною скалкою. Палитра г. Бруша не овальная, как у живописцев, но стол о четырех ножках, разделенный по краям на части, с особенною в каждой краскою; средина стола служит для соединения различных цветов. Стены, выбеленные известкой, все выпачканы рисунками углем; но там и сям дорогая гравюра, ящик акварелей, несколько нежных цветов в зале и бархатная драпировка показывают вам, что в этой мастерской без потолка, без обой, без ковров и пропитанной запахом клея, живет не только ремесло, но и искусство.

Несмотря на шляпу Фортунио, обратившую нас в невидимок, мы долго мешали Брушу. Спустимся по разрушенной лестнице из его мастерской в нижний этаж. Тише, идите ощупью.... здесь царствует чорная ночь.... Теперь, когда я отопру дверь, зажмурьтесь наминуту, чтобы не ослепнуть от внезапного света.

Это театра. В этом обширном магазине приготовляются все аксессуары, мебель и украшения, необходимые для постановки пиес. Полюбуйтесь. На стенах и на потолке, на полу и на столах развешаны, разбросаны все принадлежности: - нож и весы Шейлока, гроб Офелии, зонтик Павла Прайя, скипетр Макбета, котел ведьм, шпага арлекина, серп Нормы, шишак Мамбрина, шпаги, сабли, фонари, филей деревянного быка, кресла века Людовика XIV, чаши из папьемаше, маски, золотые и серебряные кошельки, пики, лютни, фляжки, плоды, трещетки, рыбы, барабаны, шляпы, шпоры, охотничьи рога. У стены стоит стол с мраморною доскою и золочеными ножками. За этот стол сядут благородные кавалеры и благородные дамы вкушать деревянную дичь и картонные пироги, опоражнивать стаканы хересу, разбавленного водою, или, может-быть, золотые кубки без воды и вина. К самому столу навсегда пригвождено несколько кубков, тарелок с плодами, обманчивыми, как яблоки Мертвого-моря, потому-что в них нет даже пепла. В торжественных случаях, кубки обвязываются по краям белою шерстью, представляющею пену, и кушанья дымятся.... облаком гипсового порошка. Какой приятный обман театральные пиры и театральные клады! Свита восхваляет холодные пироги и жареных каплунов, которые они с радостью променяли бы на холодную телятину! Господарь, щедрый на дары, бросает пригоршнями червонцы и флорины, между-тем, как в партере сидит сапожник, которому он полгода обещает заплатить за единственную пару сапогов.... Роскошные яства - мечта.... вино - фантазия.... червонцы - воображение!... Но не станем, друзья мои смеяться: мечта на одном ли театре? Разве не приходилось вам, как мне, обедать за воображаемым столом красного дерева, при воображаемых огнях небывалых свечей? Разве не пили за ваше воображаемое здоровье воображаемые друзья? Признаюсь, не один раз награждали меня таким же воображаемым золотом, какое сыпал на сцену великодушный герой.

Есть одна театральная пиеса, единственная, в которой подают действительный обед. Эта пиеса называется: "No song, по supper": (Нет песни, не{Пиеса эта, оставшаяся в репертуаре, есть комическая опера "Принц Гоард", игранная на Дрюри-Ленском театр в 1790 г.}. Как ни мал театр, как ни бедна казна директора, предание уважается; настоящая баранья нога подается на стол. Однажды, рассказывает хроника, нашлось чудовище без сердца, которое заменило историческую баранью ногу бараньими котлетами. Этот подлог сделал его предметом общого негодования. Любопытное противоречие! между-тем-как баранья нога в "Нет песни, нет ужина",

Возвратимся в магазин Ковент-Гарденского-театра. Г. Горджет, поставщик, или "properles-master", трудится с лихорадочным жаром. На голове у него надет, для просушки, вновь вызолоченный венец; на столе лежит куча сырой глины, из которой он лепит проворными и гибкими пальцами страшную человеческую маску, с приплющенным носом, огромным ртом и морщинистыми щеками. Когда маска уже вылеплена, помощник г. Горджета обводит алою краской нос, чорною брови, а белою зрачки. Между-тем, мистрис Горджет украшает блестками каску, приделывает к маске парик из пеньки и лошадиных волос, рыжих и чорных. Другие работники золотят чаши, приготовляют для Клоуна рыбу, сосиски, яйца и проч. Даже дети не остаются без дела: девочка, с резвыми глазами, меньшая дочь г. Горджета, пестрит с важностью пломпуддинг, между-тем как её брат, мальчик одиннадцати лет, сидя на табурете, с горшком охры в одной руке и кистью в другой, наводит богатый золотистый глянец на двенадцать пар сапог с отворотами. Сапоги эти заблестят вечером на ногах рыцарей, которые начнут топтать мураву, потрясая над головами оловянные стаканы с воображаемым рейнвейном.

Г. Горджету хватит работы еще на три недели; и ему придется рано вставать и поздно ложиться до первого представления Арлекина-людоеда. За все это он получает пятдесят шиллингов в неделю.

надо еще нам заглянуть в мастерскую костюмера.

Г. Бастер шьет, подавая собою пример баталиону швей. Теснота страшная, потому-что комната загромождена шкафами. Г. Бастер осмотрел костюмы, чтобы знать, какие еще годятся и какие должно подновить. Он осмотрел бархатные мантии, саржевые платья, нагрудники, коленкоровые тюники невольников, воротнички и кружева во вкусе средних веков; осмотрел, на свет, прошлогодний костюм Клоуна, и печально покачал головою, видя, что блестящее платье почти в лохмотьях от многочисленных зацепов. Первая мастерица нашивает блестки на куртку арлекина, а другия чинят костюмы гениев, фей, демонов, сирен, наяд, домовых.... Г-жа Меццанина, которая будет играть Коломбину, приходит сказать, чтоб как можно лучше сшили ей юпку и корсаж.

Г. Такс носит в карманах жилета винты и гайки; Горджес весь в клею; руки его помощников блестят золотою бумагою, а по лестнице г. Бруша шныряют с тарелками слуги из ближайшей таверны: он завтракает в мастерской, чтобы непотерять минуты. Директор радуется, узнав, что уже начинают разбирать ложи, а потом вдруг озабочивает его мысль о новых расходах; машинист, живописец, плотник, все, как нарочно, осаждают его требованиями; одному надо гвоздей, другому серы, румян, клею и проч.

Не думайте, чтобы актеры оставались праздными; никто из них не сидит, сложа руки, ни Клоун, ни арлекин, ни Панталон, ни Коломбина, ни феи, ни привиденья....

Работайте, работайте, работайте: ибо завтра канун Рождества Христова; работайте, гвозди, молотки, кисти, иголки и человеческие мускулы! У г. Бруша восемь дней нечищены сапоги.... восемь дней, как он забыл, к-чему служат простыни и одеяла!... Нет покоя от трудов для г. Такса; нет семейного праздника для г. Горджета; нет пудинга для детей машиниста; репетитор не щадит ни одного артиста: танцуйте, прыгайте, скачите, господа и госпожи! В фойе теснота: повсюду, между кулисами, вы задеваете за декорацию; берегитесь, чтобы не упасть в полуоткрытый люк....

пойдет с служанкою в партер, и они узнают в галерее торговку плодами, которые также захотела полюбоваться с мужем на Арлекина-людогъда.

Молоток умолк, иголка остановилась; г. Бруш сделал последний штрих кистью; директор любуется на аффишу, которая громко возвещает о чудесах спектакля. Шесть часов.

Клоун (синьор Броунавини) велел приготовить бутыль ячменной воды, его единственное питье между двумя опасными прыжками. Семь часов: все готово!

Тэмми, Билли, Мери и их мама приехали в карете. Уже лакей и горничная сидят в партере. Джое Баррикин поместился, вместе с г-жою Баррикин, в галерее, и жалуется на жажду. - "Музыка! музыка!""Начинайте! начинайте!" - "Сядьте! сядьте!". Занавесь поднимается: играют Георга Барисвелля или Джон Шор; но публика едва слушает драму: все пришли для одной пантомимы. Тс! занавесь поднимается для

"Как вы поживаете завтра"! Станем апплодировать; это стоит рукоплесканий, и театр будет набит битком до половины февраля, чего от души желаю автору, директору и актерам королевского Ковент-Гарденского-театра....