Барнеби Радж.
Глава пятидесятая

Глава пятидесятая

Они добрались до таверны одни из первых, но не прошло и получаса, как туда стали приходить беспорядочными группами люди, с которыми они вместе осаждали парламент. Среди них были Саймон Тэппертит и мистер Деннис. Оба, а в особенности мистер Деннис, очень обрадовались Барнеби и горячо похвалили его за проявленную им доблесть.

- Здорово было сделано, черт возьми! - сказал Деннис. Поставив свою дубинку в угол и повесив на нее шляпу, он подсел к их столу. - Даже вспомнить приятно… Этакий удобный случай… и все-таки ничего у нас не вышло! Не знаю, что теперь и делать будем. Народ нынче пошел никудышный… Эй, подайте чего-нибудь выпить и закусить!.. Опротивел мне весь род людской!

- Это почему же? - спросил мистер Тэппертит, погрузивший уже разгоряченное лицо в кружку с пивом емкостью в полгаллона. - Разве плохое сегодня начало?

- А кто мне поручится, что это начало, а не конец? - возразил палач. - Когда тот солдат слетел с седла, Лондон мог бы быть в наших руках. Так нет же - мы стояли и глазели, разинув рты! А потом этот судья… жаль, что ему не всадили по пуле в каждый глаз! И всадили бы, если бы взялись за дело по-моему… Этот судья объявляет: «Ребята, если дадите слово разойтись, я отзову солдат», - и наши начинают кричать «ура», бросают все козыри, что были у них на руках, и удирают, поджав хвосты, как свора трусливых собак. Трусы и есть. Эх! - В тоне палача слышалось глубочайшее отвращение. - Как тут не покраснеть от стыда за людей? Лучше бы я родился быком, ей-богу!

- Бык из вас получился бы, я думаю, такого же ангельского нрава, какой у вас сейчас, - бросил Саймон Тэппертит, величественно удаляясь.

- Напрасно так думаете! - крикнул ему вдогонку палач. - Будь я сейчас быком с человеческим разумом, я бы выпустил кишки всем нашим людишкам, кроме этих двух, - он указал на Хью и Барнеби, - за их сегодняшнее поведение.

Дав такую мрачную оценку людям и событиям, мистер Деннис пробовал искать утешения в пиве и холодной говядине, однако даже их благотворное действие не только не смягчило, но, кажется, еще усилило его недовольство: лицо его сохраняло угрюмое и сердитое выражение.

В другое время обруганная им компания отплатила бы ему столь же крепкими словами, а то и рукоприкладством, но сейчас все были слишком утомлены и подавлены. Большинство с утра ничего не ело, и всех страшно измучила невыносимая жара. Они накричались до того, что были совсем без голоса, и от всех волнений и усталости так обессилели, что еле держались на ногах. Притом они не знали, что делать дальше, опасались последствий своего бунта и понимали, что не только не достигли цели, но несомненно ухудшили положение. Через какой-нибудь час из «Сапога» ушли многие, и бывшие среди них по-настоящему честные и искренние люди давали себе слово никогда больше не связываться с такими товарищами. Иные остались здесь только для того, чтобы подкрепиться, а затем и они ушли домой в таком же подавленном состоянии духа. После этого дня некоторые завсегдатаи «Сапога» стали даже избегать это заведение. Пять-шесть человек, арестованных гвардейцами, молва размножила уже до целой полусотни, и унылая весть об этих арестах окончательно отрезвила уцелевших. Они настолько пали духом и утратили энергию, что к восьми часам в трактире остались только Хью, Деннис и Барнеби, да и те уже крепко спали, сидя за столом, и разбудил их только приход Гашфорда.

- О, господи! Так вот вы где! - сказал секретарь.

- А где же еще нам быть, мистер Гашфорд? - отозвался Деннис.

- О, нигде, нигде, - тон секретаря был преувеличенно мягок. - Улицы кишат синими кокардами, вот я и думал, что вы там, среди них. Очень рад, что вы здесь.

- Так у вас есть для нас поручение, хозяин? - спросил Хью.

- Нет, что вы! Какие я могу давать поручения? Разве вы у меня на службе?

- Мистер Гашфорд, но мы же служим нашему общему делу, не так ли? - возразил Деннис.

- Делу? - повторил секретарь, глядя на него каким-то отсутствующим взглядом. - Дела больше нет. Дело проиграно.

- Проиграно!

- Ну, да! Разве вы не слышали? Петиция отвергнута сто девяносто двумя голосами против шести. Это конец. Не стоило столько хлопотать. Только это меня огорчает да гнев милорда. Всем остальным я вполне доволен.

Говоря это, он достал из кармана перочинный нож и, положив шляпу на колено, стал спарывать с нее синюю кокарду, которой щеголял весь день. При этом он мурлыкал себе под нос псалом, звучавший сегодня особенно часто на Сент-Джордж-Филдс, с кроткой грустью подчеркивая слова.

Оба его союзника переглянулись, затем уставились на него, словно недоумевая, как понимать его поведение. Наконец Хью, которого мистер Деннис всячески поощрял, подмигивая ему и подталкивая локтем, решился прервать молчание и спросил у Гашфорда, почему это он снимает кокарду.

все, приятель.

- А что же прикажете нам делать? - воскликнул Хью.

- Ничего, - Гашфорд пожал плечами. - Ничего. Когда милорда осыпали упреками и грозили ему за то, что он защищает ваши интересы, я, как человек осторожный, не требовал, чтобы вы что-то сделали. Когда солдаты топтали вас лошадьми, я не ждал, что вы тут что-нибудь сделаете. Когда один из солдат был выбит из седла чьей-то дерзкой рукой и я видел смятение и ужас на их лицах, я не требовал, чтобы вы что-нибудь сделали, - и вы действительно ничего не делали. Ага, вот он, этот юноша, такой неосторожный и смелый! Как мне жаль его!

- Жаль, хозяин? - воскликнул Хью.

- Жаль, мистер Гашфорд? - сказал и Деннис.

- Если завтра будет вывешено объявление, в котором за поимку его обещают пятьсот фунтов иди другую пустячную сумму, если в этом объявлении то же самое будет сказано о другом человеке, том, что прыгнул с лестницы в нижний коридор, - вы по-прежнему не делайте ничего, - сказал Гашфорд холодно.

- Черт возьми, хозяин! - Хью вскочил. - Почему вы так с нами разговариваете? Что мы сделали?

- Ничего, - ответил Гашфорд с иронией. - Если вас посадят за решетку, если этого молодца, - он пристально взглянул на внимательно слушавшего Барнеби, - оторвут от нас, его друзей, и от родных, тех, кого он любит и кого, быть может, убьет его смерть, если его будут гноить в тюрьме, а потом повесят у них на глазах, - все равно, не делайте ничего. Вы, конечно, сочтете такое поведение самым правильным.

- Идемте! - крикнул Хью и шагнул к двери. - Деннис, Барнеби, идем!

- Куда? Зачем? - спросил Гашфорд, опередив его и загородив собой дверь.

- Куда-нибудь, все равно! Посторонитесь, мистер Гашфорд, иначе выскочим в окно. Пустите!

- Хаха-ха! Ишь какой… горячий! - промолвил Гашфорд, сразу меняя тон на самый добродушный и приятельски-шутливый. - Настоящий порох! Но перед уходом вы не откажетесь выпить со мной?

- Ну, конечно! - прогудел Деннис, отирая рукавом свой всегда жаждущий рот. - Не сердись, брат Хью! Выпьем с мистером Гашфордом.

Хью утер вспотевший лоб и облегченно улыбнулся. А ловкач секретарь громко расхохотался.

- Подайте чего-нибудь, да живее, не то этот отчаянный убежит, не дождавшись! - сказал Гашфорд, а мистер Деннис поддержал его, усиленно кивая и бормоча ругательства. - Когда его расшевелишь, ему удержу нет!

Хью со всего размаха треснул Барнеби по спине своей здоровенной лапой, заверяя его, что ему нечего бояться. Они пожали друг другу руки - бедный Барнеби был совершенно уверен, что он находится среди благороднейших и бескорыстнейших людей в мире, настоящих героев, - а Гашфорд снова рассмеялся.

- Слыхал я, - промолвил он вкрадчиво, стоя среди них с большой бутылью в руках и наполняя стаканы так же быстро и часто, как их ему протягивали. - Слыхал, но не знаю, правда ли это, будто народ, что шатается сегодня вечером по улицам, не прочь разнести две-три католические церкви и только ждет, чтобы кто-нибудь повел его. Мне даже называли эти церкви - на Дьюк-стрит, в Линкольнс-Инн-Филдс, на Уорвик-стрит, на Голденсквер. Но слухам, вы знаете, не всегда можно верить… Вы ведь не собираетесь туда идти?

- Значит, советуете нам ничего не делать. Так, хозяин? - гаркнул Хью. - Ну, нет, мы с Барнеби не желаем идти ни в тюрьму, ни на виселицу. Надо их так пугнуть, чтобы у них пропала охота связываться с нами. Вожаки, говорите, нужны? Идем, ребята!

- Ох, буйная головушка! - воскликнул секретарь. - Ха-ха! Что за бесстрашный, неистовый, горячий парень! Такой человек…

… Натянув перчатки и заложив руки за спину, он долго еще ходил взад и вперед по опустевшей комнате, потом отправился бродить по шумным улицам.

Улицы были полны народа, так как события этого дня наделали много шуму. Те, кому не хотелось выходить из дому, стояли у дверей или окон, и везде разговор шел о том же. Одни уверяли, что мятеж окончательно подавлен, другие - что он опять вспыхнул. Рассказывали, что лорд Джордж Гордон под усиленным конвоем отправлен в Тауэр, что было покушение на жизнь короля, что снова вызваны войска и откуда-то с окраин города какой-нибудь час назад ясно слышалась пальба. С наступлением темноты все эти слухи стали казаться еще страшнее и таинственнее. Стоило пробегавшему мимо перепуганному обывателю крикнуть, что бунтовщики идут сюда, что они уже близко, как все двери моментально захлопывались и запирались изнутри, окна в нижних этажах закрывались ставнями, начиналась такая паника, как будто в город вступила вражеская армия.

раз направился было к Холборну, как вдруг увидел бегущих навстречу женщин и детей. Они все сильно запыхались, на бегу часто оглядывались назад, и в уши секретарю хлынул слитный гул множества голосов, доносившийся издали. По этим признакам и красному зареву, осветившему дома по обе стороны улицы, Гашфорд понял, что и в самом деле приближаются его союзники; юркнув в первую приоткрытую дверь, он попросил приюта на несколько минут и вместе с другими побежал наверх, к окнам, чтобы увидеть надвигавшуюся толпу.

У многих в руках были факелы, и при свете их хорошо видны были лица бежавших впереди вожаков. Легко было угадать, что эти люди только что громили католический храм; об этом свидетельствовали трофеи, награбленная добыча, которую они несли: облачения священников и дорогая церковная утварь. Впереди, как бешеные, неслись Барнеби, Хью и Деннис. Вид их был ужасен - с головы до ног они были в саже, в грязи, в известке и пыли, одежда превратилась в лохмотья, волосы были всклокочены, руки и лица исцарапаны ржавыми гвоздями, покрыты кровоточащими ранами. За ними, теснясь и толкаясь, валила густая толпа. Горланили песни, оглашали воздух торжествующими криками, перебранивались и на бегу грозили зрителям… Те, кто нес какие-то деревянные обломки, изливали на них свою ярость, как на живые существа: ломали их на мелкие куски и подбрасывали высоко в воздух. Некоторые в диком опьянении, казалось, и не замечали ран и ушибов, полученных при падении кирпичей, балок, камней. Среди толпы несли кого-то на сорванной ставне, - страшную своей неподвижностью ношу, прикрытую грязной холстиной… Все это - ряды сатанински свирепых лиц, освещенных кое-где дымным огнем факелов, безумные глаза, качавшийся в воздухе лес палок и железных прутьев, ошеломляющий кошмар, открывавший взору так много и вместе так мало, казавшийся таким длительным, что промелькнувший в один миг, множество фантастических видений, которые врезались в память на всю жизнь, и вместе с тем множество подробностей, которые невозможно было охватить за один этот страшный миг, - все пронеслось мимо и скрылось.

А когда промчалась толпа, сеявшая на своем пути ярость и разрушение, на улице раздался вдруг душераздирающий вопль. Несколько человек бросились туда, откуда он донесся, а с ними и Гашфорд, только что вышедший на улицу. За спинами других ему было не видно и не слышно, что там случилось, но кто-то, опередивший его, рассказал, что кричала женщина, вдова, увидевшая в толпе бунтовщиков своего сына.