Барнеби Радж.
Глава пятьдесят четвертая

Глава пятьдесят четвертая

Между тем слухи о начавшихся в Лондоне беспорядках довольно широко распространились по окрестным деревням и городкам. Весть эту повсюду встречали с тем страстным интересом ко всяким ужасам и жаждой необычайного, которые свойственны роду человеческому, должно быть, от сотворения мира. Однако эти события казались людям в те дни (как казались бы и нам, если бы мы не знали, что они - исторический факт) чудовищно-невероятными, и очень многие жители дальних селений, в других случаях довольно легковерные, никак не хотели верить, что такие вещи возможны, отмахивались от приходивших отовсюду вестей, как от нелепых басен.

Мистер Уиллет - вероятно, не столько потому, что он, поразмыслив, пришел к определенному выводу, сколько попросту из присущего ему упрямства, - был в числе тех, кто решительно отказывался даже обсуждать этот животрепещущий вопрос. В тот самый вечер, а может, даже в тот самый час, когда Гашфорд в одиночестве высматривал что-то с крыши, Джон Уиллет спорил со своими тремя друзьями и собутыльниками, при этом он усиленно мотал головой и в результате этих упражнений был так красен, что являл собой настоящее чудо и освещал крыльцо своей гостиницы, где все они сидели, как громадный сказочный карбункул.

- Уж не думаете ли вы, сэр, - сказал мистер Уиллет, сурово глядя на Соломона Дэйзи (ибо он имел привычку во время пререканий атаковать самого смирного из всей компании), - что я - круглый дурак?

- Что вы, Джонни, бог с вами! - запротестовал Соломон, обводя взглядом кружок друзей. - Этого мы никак не думаем. Вы не дурак, Джонни, нет, нет!

Мистер Кобб и мистер Паркс дружно закачали головами и пробормотали:

- Нет, нет, Джонни, про вас этого не скажешь!

Но такого рода комплименты всегда только раззадоривали мистера Уиллета; он окинул собеседников взглядом, полным неописуемого презрения, и сказал:

- Так чего же вы приходите и заявляете мне, что сегодня вечером отправитесь в Лондон все трое, чтобы своими глазами все увидеть и составить себе собственное мнение? Разве, - тут мистер Уиллет с видом глубокого возмущения сунул в рот трубку, - разве моего мнения вам недостаточно?

- Но мы еще не слышали его, Джонни, - смиренно пробовал оправдаться Парке.

- Не слышали, сэр? - повторил мистер Уиллет, меряя его взглядом с ног до головы. - Не слышали? Не г, сэр, слышали! Разве я не говорил вам, что его величество, всемилостивейший король Георг Третий, не потерпит никакого бунта и безобразий на улицах своей столицы^[76], так же как не допустит, чтобы его собственный парламент задирал перед ним нос?

- Да, Джонни, но это же только ваши соображения, утверждать этого вы не можете, - возразил неугомонный Парке.

- Почем вы знаете? - с важностью возразил Джон. - Вы просто упрямый спорщик, сэр, и слишком много себе позволяете. Как вы можете знать, что это только соображения? Не помню, чтобы я когда-нибудь говорил вам это, сэр!

Мистер Паркс, видя, что он забрел в дебри метафизики, из которых не знал, как выбраться, пролепетал что-то вроде извинения и больше не вступал в спор. Наступило молчание, длившееся минут десять или пятнадцать, затем мистер Уиллет вдруг так и покатился со смеху и, немного успокоившись, заметил, кивая на своего недавнего противника:

- А я, кажется, недурно его отделал!

Мистер Кобб и мистер Дейзи тоже засмеялись и утвердительно закивали. Паркс таким образом был признан разбитым наголову.

- Как вы думаете, будь все это верно, разве мистер Хардейл уехал бы на такое долгое время? - снова заговорил Джон, помолчав. - Неужели он не побоялся бы оставить дом на двух девушек и нескольких слуг?

- Э, что там, - отозвался Соломон Дэйзи. - От Лондона до его дома - путь немалый, а эти бунтовщики - так все говорят - не отходят от города дальше, чем на две, самое большее - три мили. И знаете, некоторые богатые католики даже отослали сюда для сохранности все, что поценнее. Такие по крайней мере ходят слухи.

- «Ходят слухи!» - сердито передразнил его мистер Уиллет. - Мало ли что! Ходят слухи и о том, что вам, сэр, в марте месяце являлось привидение. Да никто в это не верит.

- Ну, ладно, - сказал Соломон, вставая, чтобы отвлечь внимание двух приятелей, которые захихикали после ответа Джона. - Верят мне или нет, а это - правда. И как бы то ни было, если идти в Лондон, то идти надо сейчас же. Значит, до свиданья, Джонни. Вашу руку!

- Я не подам руки человеку, который идет в Лондон ради такой глупости! - объявил мистер Уиллет, пряча руки в карманы.

Трем приятелям пришлось ограничиться тем, что они пожали ему локти. Проделав эту церемонию и забрав из прихожей свои шляпы, палки и плащи, они еще раз простились с Джоном и ушли, обещав завтра сообщить ему подробные и самые достоверные сведения о положении в Лондоне и, если окажется, что там все спокойно, признать, что он был вполне прав.

Джон некоторое время следил, как они брели по дороге в ярком свете летнего заката, и, выколачивая золу из трубки, смеялся про себя над их глупостью. Он хохотал так, что у него даже в боках закололо, а нахохотавшись до изнеможения (на что понадобилось времени немало, так как он смеялся так же медленно, как размышлял и говорил), уселся поудобнее, спиной к дому, вытянув ноги на скамью, прикрыл лицо фартуком и крепко уснул.

маргаритки на лужайке сомкнули нежные венчики, жимолость, обвивавшая крыльцо, благоухала вдвое сильнее, словно в это? тихий час она утратила стыдливость и страстно отдавала ночи всю сладость своего аромата, а темная зелень плюща едва-едва колыхалась. Как безмятежно спокоен и прекрасен был этот летний вечер!

Но разве тишину его не нарушало ничто, кроме легкого шелеста ветвей и веселого стрекотания кузнечиков? Чу! В воздухе задрожали какие-то очень слабые и отдаленные звуки, намного напоминавшие жужжание в морской раковине. Они становились то громче, то тише, то совсем замирали. Вот донеслись явственно, потом утихли, потом опять наполнили воздух, то усиливаясь, то слабея, - и, наконец, перешли в какой-то гул и рев: звуки эти доносились с дороги и менялись в зависимости от ее поворотов. Внезапно стали совершенно отчетливо слышны голоса и топот ног множества людей.

Вряд ли даже тут до сознания старого Джона дошло бы, что это идут мятежники, если бы не крики его служанки и поварихи. Женщины бросились по лестнице на чердак и заперлись там, испуская все время пронзительные вопли - вероятно, они надеялись таким способом сделать свое убежище потайным и совершенно безопасным. Впоследствии они клятвенно уверяли, что мистер Уиллет в смятении произнес только одно слово, прокричал его им наверх громовым голосом шесть раз подряд. Но слово это, безобидное, когда относится к некиим четвероногим, которых так называют, совершенно недопустимо в обращении к женщинам безупречного поведения - и потому многие склонны были думать, что служанка и повариха просто ослышались, что они от сильного страха стали жертвами галлюцинации слуха.

Как бы то ни было, Джон Уиллет, которому крайняя степень тупого удивления и растерянности заменила мужество, остался стоять на крыльце в ожидании бунтовщиков. На миг ему смутно припомнилось, что у дома ведь есть дверь, а у двери - замок и засовы. Тут же осенила его неясная мысль о ставнях на окнах нижнего этажа. Но он не шелохнулся, стоял, как пень, и смотрел на дорогу, откуда быстро приближался шум. Он даже не вынул рук из карманов.

перелетая из рук в руки, очутился в самой гуще толпы.

 Эй! - крикнул хорошо знакомый ему голос, и обладатель этого голоса стал проталкиваться вперед. - Где он? Давайте его сюда, не трогайте его! Ну, как дела, Джонни? Ха-ха-ха!

Мистер Уиллет поднял глаза, узнал Хью, но ничего не сказал, да и никакая мысль не шевельнулась у него в мозгу.

- Ребята хотят пить! - крикнул Хью, толкая Джона к дому. - Живее, старикашка, шевелись! Подай нам самого лучшего вина, самого крепкого, того, что ты бережешь для себя!

В ответ Джон слабым голосом пролепетал:

- А кто будет платить?

 Слышите, он спрашивает, кто будет платить! - Хью оглушительно захохотал, и толпа громко вторила ему. Затем он обернулся к Джону: - Кто будет платить? Да никто.

Перед широко открытыми глазами Джона мелькало множество лиц - смеющиеся, свирепые, освещенные огнем факелов, видные смутно или совсем расплывающиеся во мраке. Одни глядели на него, другие - на его дом, иные - друг на друга. Сам не зная как, думая, что он все еще стоит на месте и смотрит на них, он очутился у себя за стойкой. Сидел в кресле и смотрел, как они разоряли его дом, уничтожали его имущество. Казалось, перед ним разыгрывалась какая-то игра или представление, ошеломляюще странное, но ничуть его не касавшееся.

Да. Вот он, буфет, его буфет, куда самый дерзкий смельчак никогда не входил без особого приглашения; Это святилище, таинственное, всеми чтимое, было теперь битком набито людьми с дубинами, палками, факелами, пистолетами; здесь стоял страшный шум, можно было оглохнуть от ругательств, выкриков, хохота и свиста, комната внезапно превратилась в какой-то зверинец или сумасшедший дом, в настоящий ад. Люди лезли и выскакивали не только через дверь, но и в окна, разбивая стекла. Отвернув все краны, они пили вино и пиво из фарфоровых чаш для пунша, сидели верхом на бочках, курили из его собственных, заветных трубок, ломали священную лимонную рощу, кромсали его знаменитый сыр, взламывали неприкосновенные ящики и набивали карманы чужим добром, у него на глазах делили его деньги, бессмысленно разрушали, ломали, рвали и портили все, что попадалось под руку. Для них не было ничего святого. Везде толпились люди - наверху, внизу, в спальнях, на кухне, во дворе, в конюшнях. Лезли в окна, хотя двери были открыты настежь, прыгали вниз из окон, хотя к их услугам были лестницы, скакали через перила в коридоры… Каждый миг появлялись все новые фигуры, орали, пели, дрались, били стаканы и кружки, все что не допьют, выливали на пол, дергали звонки до тех пор, пока не срывали их, или разбивали их кочергами. И все новые и новые люди, как муравьи, кишели повсюду… Шум, табачный дым, то свет, то тьма, разнузданное веселье, ярость, хохот, стоны, грабеж, ужас и разгром!

Почти все время подле Джона, ошеломленно созерцавшего эту картину, стоял Хью. И, хотя он был самым наглым, буйным и безжалостным из громил, он за эти часы сто раз спасал жизнь своему бывшему хозяину. Даже когда захмелевший мистер Тэппертит, чтобы показать свою власть, мимоходом любезно пнул Джона Уиллета ногой в ляжку, Хью предложил Джону отплатить «капитану» такой же любезностью. И если бы старый Джон был в состоянии понять то, что ему нашептывал Хью, и воспользовался бы его советом, он под таким покровительством мог был проделать это безнаказанно.

Наконец громилы стали опять собираться перед домом и скликать тех, кто еще хозяйничал внутри, крича, что они и так потеряли много времени. Когда ропот усилился и перешел в рев, Хью и кое-кто из пировавших в буфете - это явно были вожаки - стали совещаться, что делать с Джоном, как заставить его молчать, пока они не управятся со своим делом в Чигуэлле. Одни предлагали запереть его в доме и дом поджечь, другие - стукнуть его по черепу так, чтобы ему на время память отшибло, третьи - взять с него клятву, что он не встанет с места до завтрашнего вечера, а некоторые советовали заткнуть ему рот кляпом и вести с собой под надежным конвоем. Но все эти предложения были отвергнуты и в конце концов Джона решили связать и привязать к стулу. Для этой операции призвали Денниса.

 Вот что, Джонни, - сказал Хью, подходя к мистеру Уиллету. - Мы тебе ничего худого не сделаем, только свяжем по рукам и ногам. Да ты слышишь или нет?

Джон Уиллет посмотрел не на Хью, а на другого человека, как будто не понимал, кто именно говорит с ним, и пробормотал что-то невнятное - кажется, о дежурном блюде, которое всегда подается по воскресеньям в два часа.

- Тебя не тронут. Слышишь, что я говорю? - рявкнул Хью, для большей убедительности дав Джону основательного тумака в спину. - Эй, да он не в себе - видно, перепугался насмерть. Дайте-ка ему хлебнуть чего-нибудь!

Кто-то принес стакан вина, и Хью вылил его в рот Джону. Выпив, мистер Уиллет слегка причмокнул губами и, сунув руку в карман, спросил: «Сколько с меня?», а затем, водя вокруг бессмысленным взглядом, заметил, что здесь, кажется, разбиты стекла…

- По-моему, у него в голове помутилось, - сказал Хью и встряхнул Джона с такой силой, что у того в кармане забренчали ключи, но на Джона и это не подействовало. - Да куда же запропастился Деннис?

- Живее шевелись! - крикнул Хью и нетерпеливо топнул ногой. - За дело!

Деннис только подмигнул ему в ответ и, размотав с себя веревку, поднял глаза к потолку, внимательно обозрел его, затем стены, карнизы - и покачал головой.

- Ну, что же? Долго ты будешь копаться? - заорал на него Хью, снова сердито топнув ногой. - Или мы по твоей милости будем торчать здесь до тех пер, пока не поднимется тревога на десять миль вокруг и нам помешают сделать что надо?

- Тебе хорошо говорить, братец, - возразил Деннис, подходя ближе, - но в этой комнате некуда его приткнуть, - он заговорил шепотом. - Разве что над дверью?

 Что приткнуть? - спросил Хью.

- Как что? Старика.

- Так ты вешать его собрался? - воскликнул Хью.

- Ну, да, - отвечал палач, с недоумением воззрившись на него. - А то как же?

Хью без дальнейших объяснений вырвал веревку из рук Денниса и сам принялся вязать Джона, но действовал так неловко и неумело, что мистер Деннис чуть не со слезами взмолился, чтобы он предоставил это дело ему, и, сменив Хью, вмиг управился.

 Готово! - сказал он, мрачно осматривая Джона, который и после того, как его связали, оставался в таком же отупении, как и раньше. - Вот это мастерски сделано. На такую чистую работу и смотреть любо! Иди-ка сюда, Хью, на два слова! Теперь, когда он стреножен, не лучше ли будет для всех, если его обработать? Подумай, какой трезвон поднимут газеты! И насколько это придаст нам весу!

Хью догадался, чего хочет его товарищ, скорее по его жестам, чем по профессиональным терминам, которых он не знал, так же как не знал и о ремесле Денниса. Он вторично отверг предложение палача и отдал команду «Вперед!», подхваченную сотней голосов на улице.

- В Уоррен! - гаркнул Деннис и выбежал из дома, а за ним остальные. - Там живет доносчик, ребята!

уцелевших бочек. Затем, окинув взглядом опустошенную, разгромленную комнату с разбитым окном, в которое громилы просунули срубленное «майское древо» (даже его не пощадили), Хью хлопнул по спине безмолвного и неподвижного Джона Уиллета и, размахивая над головой зажженным факелом, с диким криком помчался вслед за товарищами.

Примечания

76

- Восстание действительно было подавлено благодаря личному вмешательству Георга III, настоявшего на решительных мерах.