| Автор: | Диккенс Ч. Д. |
| Категория: | Роман |
Часть вторая
Глава XXVII. Самуэль Уэллер совершает путешествие в Доркин и созерцает свою мачеху
Оставалось еще два дня до поездки пикквикистов на Дингли-Делль. Мистер Самуэль Уэллер сидел в общей зале таверны и, кушая свой завтрак, размышлял, как бы поприятнее провести это время. День был замечательно хороший. Переходя от одной мысли к другой, мистер Уэллер вдруг почувствовал припадок сыновней любви и убедился, что ему необходимо сделать визит своему почтенному родителю и сходить на поклон к своей мачехе. Это убеждение в такой степени подействовало на весь его организм, что он не постигал, как прежде подобные мысли ни разу не заронялись в его душу. Желая без малейшего замедления исправить такое непростительное забвение сыновнего долга, мистер Уэллер тотчас же побежал наверх к мистеру Пикквику и попросил позволения отлучиться для этой похвальной цели.
- Ступайте, мой друг, - сказал мистер Пикквик, обнаруживая очевидный восторг при таком пробуждении нежных чувств в сердце своего слуги.
Мистер Уэллер поклонился.
- Я очень рад, что вы помните свои сыновние обязанности, - сказал мистер Пикквик.
- Я всегда их помнил, - отвечал Самуэль.
- Это делает вам честь, мой друг, - сказал мистер Пикквик одобрительным тоном.
- Я и сам всегда так думал, - сказал мистер Уэллер. - Если, бывало, я в чем имел нужду, то просил о том своего родителя с великим почтением и преданностью. Иногда же брал и сам, из опасения не понравиться своему родителю какой-нибудь неуместной просьбой. Вообще, сэр, я избавил его от многих неприятных хлопот.
- В таком случае, мой друг, вы не совсем правильно понимали свой долг в отношении к отцу, - возразил мистер Пикквик с благосклонной улыбкой.
- По крайней мере, сэр, у меня всегда были честные намерения, как говорил один джентльмен, колотивший свою жену по три раза в сутки за то, сэр, что она была несчастна с ним…
- Вы можете идти, любезный. Ступайте.
- Покорнейше вас благодарю, - отвечал Самуэль, отвешивая низкий поклон.
Через несколько минут мистер Уэллер сидел в своем праздничном костюме наверху дилижанса, ехавшего в Доркин.
В этом предместьи мачеха мистера Уэллера содержала трактир, известный любителям изящного под именем «Маркиз Гренби». Он стоял при большой дороге, был обширен и удобен во всех возможных отношениях, хотя чистота и опрятность отнюдь не принадлежали к числу его отличительных свойств. Перед воротами трактира, на высоком столбе, красовалась огромная вывеска, изображающая голову и плечи джентльмена с раздутыми щеками, одетого в красный кафтан с голубыми обшлагами. Это был портрет достопочтенного маркиза Гренби. На окнах буфета красовались горшки с цветами и разнокалиберные сосуды с жидкостью всех родов и видов. Открытые ставни были изукрашены золотыми надписями, содержавшими красноречивейшие рекомендации прекрасным постелям и превосходным винам первейших сортов. Пестрые толпы крестьян и ямщиков, бродивших вокруг конюшни, служили олицетворенным доказательством доброкачественности эля и крепких напитков, продававшихся за буфетом «Маркиза Гренби». Самуэль Уэллер, по выходе из кареты, осмотрел все эти достопримечательности глазами опытного путешественника и, вполне довольный результатом своих наблюдений, вошел в трактир.
- Что вам угодно, молодой человек? - закричал изнутри пронзительный женский голос, лишь только Самуэль переступил за порот буфета.
По тщательном исследовании оказалось, что голос принадлежал довольно высокой и плотной леди с красными щеками, обличавшими комфорт домашней жизни и совершеннейшее спокойствие духа. Она сидела перед камином и раздувала огонь для приготовления чая. По другую сторону камина, в мягких креслах с высокой спинкой, сидел, выпрямившись в струнку, какой-то мужчина в черном поношенном костюме, бросивший чрезвычайно пристальный взгляд на Самуэля, который, в свою очередь, оглядел его с ног до головы.
Это был красноносый джентльмен с длинной шеей, опухлыми щеками и с глазами, как у гремучей змеи, довольно проницательными, но производившими решительно дурное впечатление. На нем были коротенькие штаны и черные бумажные чулки, довольно грязные и поистасканные, как и все другие части его костюма. Его белый ненакрахмаленный галстук болтался весьма неживописно своими длинными концами по обеим сторонам его наглухо застегнутого жилета; старые бобровые перчатки, шляпа с широкими полями и полинялый зеленый зонтик на китовых усах лежали весьма чинно и уютно на ближайшем кресле, показывая таким образом, что красноносый владелец всех этих вещиц не имел ни малейшего намерения торопиться с выходом из трактира.
От добра добра не ищут, и красноносый джентльмен был бы очень глуп и ветрен, если бы вздумал удалиться от перспективы роскошных благ, рисовавшихся перед его глазами. Огонь горел ярко в камине под влиянием раздувательных мехов, и весело кипел чайник под влиянием мехов и огня. На маленьком круглом столике, накрытом чистой скатертью, стоял поднос, и на подносе были расставлены чайные чашечки и ложечки со включением соблазнительных горячих пирожков, только что вынутых из печи. Перед самым носом джентльмена стоял другой маленький поднос с ананасовым пуншем, в который он временами погружал свои губы, посматривая каждый раз на гостеприимную леди, раздувавшую огонь.
Углубившись в созерцание этой восхитительной сцены, Самуэль Уэллер пропустил мимо ушей первый вопрос краснощекой леди.
Что вам угодно, молодой человек? - повторила леди, возвысив свой голос. - Что вы стоите, разиня рот?
Мистер Уэллер понял неприличие своего поведения и отвечал вопросительным тоном:
- Старшина дома, сударыня?
- Какой старшина?
- Супруг ваш, сударыня.
- Нет его дома, - отвечала миссис Уэллер, потому что высокая леди с красными щеками носила этот титул после смерти своего первого мужа, мистера Клерка. - Его нет дома, и его не ждут здесь, если вам угодно.
- Стало быть, он уехал сегодня?
- Может быть, уехал, а может, и нет, - отвечала миссис Уэллер, подавая новое блюдо горячих пирожков красноносому джентльмену. - Я не знаю, да и знать не хочу, если хотите. - Прошу покушать, мистер Стиджинс.
Красноносый джентльмен, исполняя желание миссис Уэллер, тут же принялся уписывать пироги с величайшей жадностью.
возвела эту догадку на степень аксиомы, и мистер Уэллер понял, что, рассчитывая здесь утвердить свою временную квартиру, он не должен медлить ни одной минуты, иначе участие его в роскошном завтраке сделается физически невозможным. Поэтому он сделал несколько шагов к круглому столу, поклонился краснощекой леди и сказал:
- Здравствуйте, матушка. Как ваше здоровье?
- Должно быть, это какой-нибудь Уэллер, - сказала миссис Уэллер, бросая весьма неблагосклонный взгляд на лицо Самуэля.
- Думать надобно, что Уэллер, - отвечал невозмутимый Самуэль, - и я надеюсь, что этот преподобный джентльмен извинит меня, если в его присутствии я засвидетельствую свое нижайшее почтение достойной супруге моего отца.
Это был, так сказать, двухствольный комплимент, означавший, во-первых, что миссис Уэллер была приятная дама и, во-вторых, что мистер Стиджинс имел священническую наружность. Выстрелив таким образом, Самуэль немедленно подошел к своей мачехе и влепил громкий поцелуй в ее красную щеку.
Отойди от меня, - сказала миссис Уэллер, отталкивая молодого человека.
- Стыдитесь, молодой человек, - сказал красноносый джентльмен.
- Стыжусь, очень стыжусь, покорно вас благодарю, - отвечал Самуэль, - миссис Уэллер еще так молода и хороша. Вы справедливо изволили заметить.
- Все суета сует, - сказал мистер Стиджинс.
- Ах, да, и всяческая суета! - подхватила миссис Уэллер, поправляя свой чепец.
Красноносый джентльмен был, по-видимому, очень недоволен визитом Самуэля, и не подлежало ни малейшему сомнению, что миссис Уэллер могла бы также, не нарушая своего комфорта, обойтись без этого визита. Не было, однако ж, никаких веских причин выпроводить молодого человека, и миссис Уэллер скрепя сердце пригласила его принять участие в общей трапезе.
Как поживает мой отец? - спросил мистер Уэллер.
При этом вопросе миссис Уэллер воздела к потолку свои руки и странно моргнула обоими глазами, как будто в ее сердце
пробудились весьма болезненные чувства.
- Что делается с этим джентльменом? - спросил Самуэль.
- Он соболезнует о поведении твоего отца, - отвечала миссис Уэллер.
- Неужели? - сказал Самуэль.
- И у него есть на это веские причины, - прибавила с важностью миссис Уэллер.
- Отец твой - закоснелый грешник, - сказала миссис Уэллер.
- Соболезную о нем и совоздыхаю, - сказал мистер Стиджинс.
Затем мистер Стиджинс послал в рот огромный кусок пирога и снова испустил глубокий стон.
Мистер Уэллер почувствовал сильнейшее желание вышибить что-нибудь похожее на действительный стон из груди красноносого джентльмена; но он обуздал свою волю и проговорил довольно спокойным тоном:
Что ж? Разве старик совратился с истинного пути?
- Совратился! Он никогда и не знал истинного пути, - сказала миссис Уэллер, - его сердце ожесточилось, душа окрепла, и воля его обращена на нечестивые дела. Каждый вечер этот добродетельный человек, - не хмурьтесь, мистер Стиджинс: я всегда скажу, что вы добродетельнейший человек, - каждый вечер он приходит к нам и сидит целыми часами; но это не производит на твоего отца никакого впечатления.
- Скажите, пожалуйста, это очень странно, - заметил Самуэль, - на меня бы авось это произвело сильнейшее впечатление, если бы я был на его месте. Жаль, очень жаль.
- Дело в том, молодой мой друг, - сказал мистер Стиджинс торжественным тоном, - что одебелело сердце вашего родителя, и тяжело слышит он своими умственными ушами. Ах, юный друг мой, кто бы кроме него мог устоять против победительного красноречия наших шестнадцати сестер, собирающих подписку на благочестивое дело? Добродетельные особы, принадлежащие к нашему обществу, желают снабдить детей вест-индских негров фланелевыми фуфайками и носовыми нравственными платками.
- Что это за носовые нравственные платки? - спросил Самуэль. - Я в жизнь не слыхал о такой мебели.
Эти платки, юный друг мой, изобретены сразу для забавы и поучения, потому что по краям их четкими буквами изображены разные нравственные изречения, приспособленные к детскому разумению, - сказал красноносый джентльмен.
- Да, я видывал их в лавках полотняных товаров, - сказал Самуэль. - Выдумка недурная.
Мистер Стиджинс выпил глоток ананасового пунша и снова испустил глубокий вздох.
И ваши дамы никак не могли уломать моего отца? - спросил Самуэль.
- Никак. Сидит себе, как байбак, прости Господи, и покуривает трубку, - сказала миссис Уэллер. - Раз он даже назвал этих детей вест-индских негров… чем он их назвал, мистер Стиджинс?
Паршивыми щенками, - отвечал с глубоким вздохом мистер Стиджинс.
- Ну да, я и забыла, - сказала миссис Уэллер. - Горе ему, окаянному.
Два новых вздоха и стона заключили достойным образом этот приговор нечестивому старику.
Были бы, вероятно, открыты и другие прегрешения в этом роде, но чай уже слишком разжижился, ананасовый пунш исчез и не осталось на столе ни одного из горячих пирожков. Красноносый джентльмен вспомнил весьма кстати, что ему предстоит выполнить еще кое-какие обязанности, и вышел из дверей в сопровождении хозяйки.
Когда чайный поднос исчез со стола и огонь потух в камине, мистер Уэллер старший подъехал к воротам «Маркиза Гренби» и, войдя в трактир, встретился со своим возлюбленным сыном.
Ба! Это ты, Сэмми! - воскликнул отец.
- Я, дядюшка, - сказал сын.
И они крепко пожали друг другу руки.
- Рад тебя видеть, Сэмми, - сказал мистер Уэллер старший, - хотя не понимаю, черт побери, как ты поладил со своей мачехой. Она ведь беспардонная баба!
- Тише! - остановил его Самуэль. - Она дома.
Ничего: не услышит. После чаю она всегда спускается вниз часика на два, и мы с тобой можем повальяжничать, Сэмми.
Проговорив это, старик Уэллер налил два стакана горячего пунша и набил две трубки табаком. Отец и сын уселись перед камином на мягких креслах друг против друга и закурили свои трубки.
- Кто-нибудь был здесь, Сэмми? - спросил старик после продолжительного молчания.
Самуэль утвердительно кивнул головой.
- Красноносый парень? - спросил отец.
- Расторопный малый, черт бы его побрал, - сказал мистер Уэллер, выпуская облако дыма.
- Это видно с первого взгляда, - заметил Самуэль.
- Ведет дела начистоту, - сказал старик.
Как это?
Занимает деньги у этих баб и отдает их в долг по мелочам - на жидовские проценты, так что капитал у него удваивается в какие-нибудь два месяца. Плут первостатейный, Сэмми.
Самуэль согласился с таким крайним выводом своего достопочтенного родителя.
- Так ты не подписался на эти фланелевые фуфайки? - сказал он.
- Разумеется, нет. Посуди сам, мой друг: за коим бесом фланелевые фуфайки чертенятам, которые никогда не будут их носить?
- Конечно, конечно, ты прав, старик. Еще страннее, по-моему, собирать подписку на какие-то нравственные носовые платки, совершенно бесполезные для негров.
Поди ты - толкуй с ними. Все эти бабы ходят как помешанные, и этот урод совершенно сбил их с толку. Намедни как-то случилось мне проходить мимо их сходки, и что же я увидел? Какая-то смазливая девочка обходила народ с серебряным блюдом, и почти каждый клал туда золотую или серебряную монету. Все эти денежки поступили, разумеется, в распоряжение красноносого болвана.
- Да он их просто грабит, этот мошенник! - заметил Самуэль.
- Конечно, грабит, - отвечал старик. - Всего досаднее то, что ему удалось вскружить головы многим молодым девчонкам, которые просто без ума от него. Толкует он им всякий вздор, где сам дьявол ничего не поймет, а они сидят, развесив уши, как будто бы он первый мудрец на свете.
- Как это жаль! - воскликнул Самуэль.
- Еще бы! Он их обманывает кругом, и они этого совсем не замечают. Почти каждый день он пускается на новые проделки, за которые бы просто стоило его повесить за ноги на первой виселице.
- Слышишь, как рычит твоя мачеха, Сэмми, - сказал мистер Уэллер.
И вслед за этими словами миссис Уэллер вошла в комнату.
- Ты уж воротился? - сказала миссис Уэллер.
- Воротился, моя милая, - отвечал мистер Уэллер.
Что? Еще не приходил мистер Стиджинс? А уж пора бы и ужинать.
- Нет еще, моя милая, и, сказать тебе всю правду, я бы не умер от тоски, если бы он вовсе позабыл дорогу к нашим воротам.
- Урод! - воскликнула миссис Уэллер.
- Спасибо на добром слове, душечка, - отвечал мистер Уэллер.
- Полно, старик, - сказал Самуэль. - Вот опять идет преподобный джентльмен.
Покорный убеждениям хозяйки, мистер Стиджинс выпил с дороги стаканчик ананасового пунша, потом другой и потом третий, который должен был предшествовать легкому ужину, приготовленному для него.
За ужином по большей части поддерживали беседу миссис Уэллер и достопочтеннейший мистер Стиджинс. Они рассуждали преимущественно о добродетельных овечках, принадлежавших к их стаду, и при всяком удобном случае подвергали грозной анафеме нечестивых козлищ, совратившихся с истинного пути. По многим несомненным признакам оказывалось, что самым гадким козлом был не кто другой, как неисправимый супруг миссис Уэллер.
Наконец, мистер Стиджинс, упитанный и упоенный, взял свою шляпу и, пожелав своей овечке спокойной ночи, вышел из дверей. Вслед за тем заботливый родитель отвел в спальню своего возлюбленного сына и оставил его одного.
Довольный событиями этого вечера, Самуэль скоро погрузился в сладкий сон; но это не помешало ему встать на другой день с первыми лучами восходящего солнца. Закусив на скорую руку, он немедленно собрался в обратный путь и уже переступил за порог гостеприимного дома, как вдруг отец остановил его.
Едешь, Сэмми? - сказал он.
- Еду. А что?
- Если бы ты угораздился завернуть как-нибудь и взять с собой этого урода…
- Какого?
- Стиджинса.
Зачем ты позволяешь ему показывать свой красный нос под кровлей «Маркиза Гренби»?
- Да разве я могу не позволить?
- Разумеется, можешь.
- Нет, Сэмми, не могу, - отвечал старик, покачивая головой.
- Почему же?
- Ты еще глуп, друг мой Сэмми. Женись, тогда и узнаешь всю мудрость; но боже тебя сохрани жениться.
- Ну, так прощай, - ответил Самуэль.
- Погоди еще немножко.
- Если бы я был владельцем «Маркиза Гренби» и если бы этот негодяй повадился есть пироги за моим буфетом, я…
Что бы ты сделал?
Отправил бы его к черту на кулички.
Мистер Уэллер старший покачал головой и бросил невыразимо грустный взгляд на своего сына. Затем, пожав ему руку, он медленно отошел от ворот и предался размышлениям, обсуждая совет, данный ему любезным сыном.
Самуэль спокойно дошел до большой дороги и еще спокойнее сел в дилижанс, отправлявшийся в Лондон. Он думал о своей мачехе, о своем отце и о вероятных последствиях своего совета, если только старик послушается его на этот раз. Мало-помалу, однако ж, он выбросил все эти мысли из своей головы и, махнув рукой, сказал самому себе:
- Пусть будет, что будет.