| Автор: | Диккенс Ч. Д. |
| Категория: | Роман |
Часть вторая
Глава XXIX. И с нею - повесть о могильщике Груббе
В некотором славном городе, за несколько сотен лет, когда еще не было на белом свете наших дедов и отцов, жил-был некий муж по имени Габриэль Грубб, ключарь и могильщик некоего кладбища, где с незапамятных времен покоились целые сотни тысяч мертвецов. Из того, милостивые государи, что он был человек, окруженный на каждом шагу символами смерти, никак не следует, я полагаю, что характер у него непременно должен быть угрюмый, печальный и суровый: все гробовщики, сколько мне известно, народ чрезвычайно веселый, и я знал на своем веку одного факельщика, который у себя, в домашнем кругу, за бутылкой пива, жил припеваючи в полном смысле слова, то есть распевал он самые веселые песни от раннего утра до поздней ночи. При всем том, вы угадали: Габриэль Грубб точно был пасмурен, угрюм, даже мизантроп с головы до ног, потому что он вел дружбу и беседовал только с самим собою да еще с походной бутылочкой широкого размера, которую имел похвальное обыкновение всегда носить в одном из своих глубоких карманов.
Однажды накануне святок, часа за полтора до полночи, Габриэль взвалил на плечо свой заступ, засветил фонарь и отправился по своим делам на старое кладбище: ему нужно было приготовить к утру свежую могилу. Теперь он был особенно не в духе и ускорял свои шаги, рассчитывая весьма благоразумно, что хандра его пройдет, если он усердно примется за свою обычную работу. Продолжая свой путь вдоль старинной улицы, он видел, как веселое зарево каминов пробивалось через окна, и слышал, как шумели и смеялись счастливые семейства, приветствовавшие друг друга с наступлением святок: в это же самое время до чуткого его носа доносилось благовоние святочных пирожков и других бесчисленных яств, приготовленных на кухне к семейному пиру. Все это тяжелым камнем налегло на сердце Габриэля Грубба, и когда вслед за тем повыскочили на улицу группы ребятишек, сопровождаемые веселыми девочками в папильотках и с курчавыми волосами, могильщик улыбнулся демонской улыбкой, и воображение его мигом нарисовало вереницу детских болезней, задушающих человеческую жизнь в самом ее начале. Это утешило его.
направлению к кладбищу. На этом месте всегда было мрачно и пусто, и городские жители могли проходить здесь только днем, когда кто-нибудь хотел сделать печальный визит своему отжившему родственнику или другу. Легко, стало быть, представить удивление и вместе с тем негодование могильщика, когда он увидел на самом конце аллеи какого-то пузыря, который ревел во все горло святочную песню. Не говоря дурного слова, Габриэль поставил фонарь на землю, и когда мальчишка, спешивший, вероятно, на святочный вечер к своим родственникам, подбежал к нему на ближайшее расстояние, могильщик со всего размаха съездил его кулаком по голове, отчего бедный залился горькими слезами и запел уже совсем другую песню. Совершив этот подвиг, Габриэль Грубб поднял опять свой фонарь и, ускорив шаги, вступил через несколько минут на кладбище и отворил сильной рукой железную калитку.
Первым его делом было снять свой балахон и поставить фонарь на землю. Затем Габриэль Грубб взял свой заступ и с веселым духом принялся копать недоконченную могилу. Земля была мерзлая и жесткая, молодой месяц светил тускло, работа подвигалась медленно. При других обстоятельствах и в другое время все это, вероятно, могло бы в могильщике расстроить душевное спокойствие; но теперь он был совершенно счастлив и доволен собой. Проработав около часа, Габриэль Грубб сел на один из могильных камней и втянул в себя несколько глотков живительной влаги. Это развеселило его до такой степени, что он громким голосом пропел могильную песню и потом еще громче захохотал.
- Ха, ха, ха!
- Ха, ха, ха! - повторил голос, раздавшийся за спиной Габриэля Грубба.
Могильщик насторожил уши и приостановился в то самое мгновение, как плетеная бутылка снова готова была прикоснуться к его устам. Ближайшая могила, где сидел он, была так же спокойна и безмолвна, как все кладбище в эту бледно-лунную ночь. Седой иней алмазами блестел и сверкал на могильных камнях. Снег белым саваном расстилался по всему пространству. Ни малейший шорох не нарушал глубокого спокойствия торжественной сцены.
Нечего тут трусить, - проговорил Габриэль, приставляя опять бутылку к своим губам, - это было эхо.
- Нет, не эхо, - сказал басистый голос.
Габриэль вскочил и как вкопанный остановился от изумления и страха: глаза его устремились на фигуру, от вида которой мгновенно похолодела его кровь. С первого взгляда могильщик догадался и понял, что фигура, сидевшая в перпендикулярной позе на могильном камне, не могла принадлежать к живым существам этого мира. Ее длинные, фантастические ноги были закинуты одна на другую, и голые фантастические руки опирались на ее колени. На тощем ее теле, спереди, была белая, как снег, простыня, украшенная небольшими прорезами, а сзади - коротенький плащ покрывал ее спину. Кружевные манжеты, вместо галстука, украшали ее шею, и длинные башмаки с заостренными концами были на ее ногах. На голове ее торчала шляпа с широкими полями, украшенная единственным пером. Шляпа подернута была седым инеем, и фигура имела такой спокойный вид, как будто могильный камень был ее обыкновенной резиденцией двести или триста лет подряд. Она сидела с большим комфортом, высунув язык и делая преуморительные гримасы, какие только могут быть приличны выходцам с того света. Могильщик понял, что ему приходится иметь дело с нечистым духом.
- Это было не эхо! - сказал нечистый дух.
Габриэль Грубб остолбенел, и язык его не поворотился для ответа.
Что ты делаешь здесь накануне Рождества? - спросил дух суровым тоном.
- Копаю могилу, сэр, - пролепетал Габриэль Грубб.
- Кто ж в такую ночь бродит здесь по кладбищу, нарушая могильный сон мертвецов? - спросил дух страшно-торжественным тоном.
- Габриэль Грубб! Габриэль Грубб! - завизжал дикий хор нестройных голосов, которые, казалось, наполняли все кладбище.
Могильщик оглянулся во все стороны, но не увидел ничего.
Что у тебя в этой бутылке? - спросил нечистый.
- Желудочная настойка, сэр.
- Кто ж пьет на кладбище желудочную настойку в такую торжественную ночь.
- Габриэль Грубб! Габриэль Грубб! - подхватили невидимые голоса.
Нечистый дух бросил злобный взгляд на испуганного могильщика и, возвысив свой голос, закричал:
A кто будет нашей законной добычей в эту полночь?
- Габриэль Грубб! Габриэль Грубб! - завизжали бесчисленные голоса.
- Ну, Габриэль, что ты на это скажешь? - спросил дух, бросая на собеседника сатанинский взор.
Могильщик не смел пошевельнуться, и дыхание сперлось в его груди.
Что ж ты об этом думаешь, Габриэль? - повторил дух.
Это… это… сэр, очень любопытно, - проговорил могильщик, полумертвый от страха, - любопытно и очень мило; но вы уж позвольте мне докончить работу.
- Работу! - воскликнул дух. - Какую, Габриэль?
- Я должен до рассвета вырыть могилу, - пролепетал могильщик.
- Так, так, - сказал дух, - кто же роет могилы, когда веселится весь человеческий род?
И опять таинственные голоса провопили:
Габриэль Грубб! Габриэль Грубб!
- Приятели мои, кажется, нуждаются в тебе, любезный Габриэль, - сказал дух, высунув язык во всю длину.
- Как же это, сэр! - возразил трепещущий могильщик. - Я не имею чести знать ваших друзей, и они меня ни разу не видали. Мы незнакомы, сэр.
- Нет, сударь мой, они отлично тебя знают! - отвечал дух суровым тоном. - Знаем мы человека, который в эту самую ночь, при выходе из своей хижины, бросал злобные взгляды на невинных детей, выбегавших за ворота родительских домов! Мы знаем человека, который, в неистовой зависти и злобе на чужую радость, поразил веселого мальчика без малейшей вины с его стороны. Знаем мы его, знаем!
Здесь нечистый дух закатился самым отчаянным смехом и вдруг, перекувырнувшись, стал на своей голове, вверх ногами; но через минуту, сделав ловкий прыжок, он опять очутился на могильном камне и поджал под себя ноги, как портной на своем прилавке.
Вы уж позвольте мне вас оставить, сэр, - пролепетал могильщик, употребляя отчаянные усилия сдвинуться с места.
- Нас оставить! - завопил дух. - Габриэль Грубб хочет нас оставить! Ха, ха, ха!
И в то время, как он хохотал, кладбище вдруг озарилось ярким светом, заиграла плясовая музыка, и мириады чертенят повыскочили из земли, чтоб играть в чехарду с памятниками на могилах. Игра была шумная и резвая, никто не переводил духа, и каждый старался показать перед другим свою удивительную ловкость. Несмотря на оцепенение чувств, могильщик мог однако же заметить, что первый дух, его недавний собеседник, превзошел всех своим дьявольским искусством. Между тем как приятели его показывали свою удаль над памятниками обыкновенного размера, он, напротив, перепрыгивал через гигантские фамильные своды, не встречая нигде и ни в чем ни малейших препятствий. Мало-помалу чертенята угомонились, музыка смолкла, нечистый дух схватил могильщика за шиворот и провалился с ним сквозь землю.
Отуманенный быстротой движений, Габриэль Грубб долго не мог прийти в себя; но когда наконец луч размышления проскользнул по его разгоряченному мозгу, он увидел себя в огромной пещере, окруженной со всех сторон полчищами чертенят, безобразных, угрюмых и диких. В центре этой комнаты, на возвышении, заседал его кладбищенский приятель, имевший очевидно над всеми бесконтрольную власть. Габриэль Грубб стоял подле него, неподвижный и безмолвный.
- Сегодня очень холодно, - сказал Веельзевул, - потому что так, без сомнения, надлежало называть главного духа, заседавшего на возвышении, - очень холодно, - эй, кто-нибудь, горячительного!
- А, это недурно! - сказал Веельзевул, залпом проглотив огненный кубок. - Подать такой же Габриэлю.
Напрасно несчастный могильщик клятвенно уверял, что он не привык согревать себя на ночь горячительными напитками: один чертенок скрутил его руки, другой насильно разжал ему рот, а третий, по данному знаку, затопил его горло огненной влагой, при чем Веельзевул и все чертенята покатились со смеху, между тем как Габриэль задыхался, чихал и плакал.
- Ну, что, хороша? - спросил Веельзевул.
- Хороша, сэр, покорно вас благодарю, - отвечал трепещущий могильщик.
Не стоит благодарности. Покажите теперь этому несчастному нелюдиму какую-нибудь картину из нашей галереи.
При этих словах густое облако, покрывавшее отдаленный конец пещеры, начало постепенно исчезать, и скоро перед глазами могильщика, на значительном расстоянии от него, открылась небольшая, бедно меблированная комната, где все было чисто и опрятно. Толпа маленьких детей кружилась около камина; они дергали за платье свою мать и копошились вокруг ее стула. Мать временами подымалась со своего места и, подходя к окну, старалась разглядеть вдали какой-то ожидаемый предмет. Вкусный обед уже стоял на столе, покрытом чистой скатертью, и спокойные кресла были поставлены перед экраном камина. Раздался стук в дверь; мать побежала отворять, и дети запрыгали от радости, когда увидели, что отец их вошел. Он был мокр и казался утомленным. Скинув шинель и сюртук, он умылся, надел халат и сел за стол среди малюток, окружавших его по обеим сторонам. Все, казалось, в этой хижине дышало счастьем и спокойствием духа.
света в его отуманенных глазках. Первый раз от роду закралось чувство умиления и жалости в сердце закоренелого могильщика, но прежде чем успел он выразить его словами, мальчик умер. Младшие братья и сестры столпились вокруг его маленькой постели и схватили его крошечную руку, холодную и бескровную, но вместо того, чтоб пожать ее, дети отпрянули от постели и начали смотреть с благоговением на младенческое лицо своего братца; он был спокоен и тих, и они увидели, что брат их умер. Теперь стало им известно, что он - ангел небесный, водворившийся в райских селениях, откуда он благословляет своих милых родственников, скитающихся по земле.
Легкое облако снова пробежало через картину, и опять вся сцена изменилась. Мать и отец были теперь беспомощными стариками, и число детей их уменьшилось больше чем наполовину; но довольство и спокойствие отражалось на каждом лице и сияло в глазах каждого, когда все семейство сгруппировывалось около камина и рассказывало стародавние истории из прежних счастливых дней. В мире и тишине отец сошел в могилу, и скоро последовала за ним верная его спутница, разделявшая с ним труды, огорчения и заботы земной жизни. Оставшиеся члены семейства пали на колени перед могилой своих родителей, и зеленый дерн омочился их горькими слезами; но не было заметно ни тревожных жалоб, ни отчаяния на их грустных лицах, так как они знали, что рано или поздно наступит для них общее свидание по ту сторону гроба. Они встали, пошли домой, отерли свои слезы, и скоро житейские дела восстановили опять спокойствие их духа. Густое облако заслонило всю картину, и могильщик не видел больше ничего.
- Ну, что ты об этом думаешь? - сказал дух, устремив свои широко раскрытые глаза на Габриэля Грубба.
Ничего, сэр, картина, на мой взгляд, очень хороша, - пробормотал могильщик, - покорно вас благодарю.
А! Так тебе нравится эта картина, негодный нелюдим? - завопил Веельзевул тоном величайшего презрения. - Нравится?
Он хотел еще что-то прибавить, но негодование совсем задушило его голос, и прежде чем могильщик успел извиниться, Веельзевул протянул свою длинную ногу и дал ему пинка в самую маковку его головы. Вслед за тем мириады чертенят обступили могильщика, и каждый принялся колотить его без всякого милосердия и пощады. Избитый и усталый, он повалился навзничь и скоро лишился чувств.
бутылку, заступ, фонарь и балахон - все это покрылось инеем и лежало в беспорядке поодаль от него. Камень, где сидел Веельзевул, лежал на своем обычном месте, и не было на нем никаких следов присутствия сатанинской силы. Работа над могилой почти нисколько не подвинулась вперед.
Сначала Габриэль Грубб усомнился в действительности своих ночных приключений; но жестокая боль в плечах и боку убедила его неоспоримым образом, что побои чертенят отнюдь не могли быть выдуманы его расстроенным мозгом. Еще раз сомнение возникло в его душе, когда он не увидел никаких следов на снегу, где чертенята играли в чехарду; но это обстоятельство само собою объяснилось тем, что чертенята, как существа невидимые, могут и не оставить после себя вещественных знаков. На этом основании Габриэль Грубб поднялся кое-как на ноги, вычистил свой балахон, надел шляпу и медленно потащился в город.
несколько минут, он пошел, куда глаза глядят, твердо решившись добывать свой хлеб каким-нибудь другим честным трудом.
Фонарь, заступ и плетеная бутылка остались на кладбище, где нашли их в тот же самый день; но куда девался могильщик, никто не мог знать. Скоро пронеслась молва, что Габриэля занесли чертенята на тот свет, и все этому верили, от первой старухи до последнего ребенка.
Но молва приняла совсем другой оборот, когда Габриэль Грубб, лет через десять после этого события, воротился опять на свою родину оборванным и больным стариком. Повесть о своих похождениях он рассказал прежде всего городскому мэру, и от него уже весь свет узнал, как могильщик пировал у Веельзевула в его подземной пещере.