Рецепты доктора Мериголда.
IV. He принимать за достоверное.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рецепты доктора Мериголда. IV. He принимать за достоверное. (старая орфография)

IV.
HE ПРИНИМАТЬ ЗА ДОСТОВЕРНОЕ.

Сегодня я, Юнис Фильдинг, просматривала дневник, который вела в первые недели моей жизни в свете по выходе из заточения в немецкой шкоде Моравских братьев, в которой я воспитывалась. Какое-то странное чувство сострадания охватывает меня к себе самой, - к этой простодушной, неопытной девочке, вырванной из мирного убежища Моравской колонии и введенной в среду печальной семьи.

При взгляде на первую страницу моего дневника, передо мной возникает, подобно призраку прошлых дней, картина тихих улиц колонии, поросших травою; по обеим сторонам этих улиц стоят дома старинной архитектуры; спокойные, ясные лица ласково выглядывают из них на детей, идущих в церковь. А вот и дом незамужних сестер с безукоризненно чистыми окнами, сверкающими на солнце. Рядом с ним стоит церковь, где все мы вместе молились Богу; но самой средине церкви идет широкий проход, разделявший мужскую половину от женской. Как теперь вижу живописные головные уборы девушек, обшитые красным, голубые ленты замужних женщин и белоснежные чепчики вдов. Как теперь вижу кладбище, где соблюдалось тоже разделение по полам и где мужския могилы никогда не соприкасались с женскими; вижу я и простодушное, доброе лицо пастора, всегда с каким-то чувством кроткого сострадания относившагося к человеческим слабостям. Все это воскресает передо мною. Когда я перелистываю немногия страницы моего дневника, во мне пробуждается почти желание снова возвратиться в эту тихую обитель, где я жила в невинном неведении, огражденная от житейских печалей.

7-е ноября. И так, я жила дома после трехлетняго отсутствия; но дом мой не тот, каким я его оставила три года тому назад. Тогда всюду в нем чувствовалось присутствие матушки, даже если она была в самой дальней комнате жилья. Теперь Сузанна и Присцилла носят её платья и каждый раз, как передо мной мелькнут мягкия складки и нежный цвет этих платьев, я вздрагиваю и так вот и жду, не увижу ли я снова лица моей матери. Оне гораздо старше меня; Присцилле было десять лет, когда я родилась, а Сузанна тремя годами старше Присциллы. Оне очень степенные и серьезные, и набожность их известна даже в Германии. По всем вероятиям в их года я буду такая же.

Не знаю, право, было ли время, когда мой отец был ребенком. Глядя на него, можно подумать, что он живет уже несколько столетий. Вчера вечером у меня не доставало духа поближе вглядеться в его лицо, но сегодня я разсмотрела на этом лице под морщинами, прорытыми на нем заботою, какое-то спокойное и доброе выражение. В его душе есть мирная и ясная глубина, куда не доходят никакия бури. Это ясно. Он добрый и хороший человек, хотя о его добродетелях и не говорили у нас в школе, как говорили о добродетелях Сузанны и Присциллы. Когда карета высадила меня у двери дома и он выбежал на улицу с непокрытою головою, сразу схватил меня в свои объятия и внес меня как малого ребенка в наш дом, все мое горе в разлуке с школьными моими подругами, с добрыми сестрами и с нашим пастором исчезло в радости спидапья с ним. С Божьею помощью, - а что Бог мне поможет, в этом я не сомневаюсь. - я надеюсь стать утешением моего отца.

Все в доме круто изменилось с тех пор, как матушка умерла. Комнаты стали мрачны, стены отсырели и покрылись плесенью, ковры поистерлись. По видимому сестра моя не заботилась это время о поддержании порядка в доме. Дело в том, что Присцилла помолвлена за одного из братьев, живущих в Вудбери, милях в десяти отсюда. Она мне много рассказывала вчера о том, какой у него славный дом, и о том, сколько у него всякого добра, и как он живет гораздо роскошнее, чем большинство наших, которые вообще не придают большого значения житейским благам. Показала она, мне также великолепное белье, которое она заготовила себе в приданое, вместе с кучею шерстяных и шелковых платьев. Вся эта роскошь, разложенная на убогой мебели нашей комнаты, производила такое странное впечатление, что я не могла удержаться, чтобы не составить в уме-своем приблизительную смету того, чего она стоила, и невольно обратилась к сестрам с вопросом, как идут дела, моего отца. Вместо ответа Присцилла покраснела, а Сузанна испустила глубокий вздох. Ответ был достаточно ясен.

Сегодня утром я выложила, вещи из моего чемодана и вынула из него по письму от церкви к каждой из моих сестер. В этих посланиях их уведомляли, что брат Шмит, находящийся миссионером в Ост-Индии, желает, чтобы ему выбрали жену по жребию и отправили ее к нему. Многия из незамужних сестер нашей колонии занесли свои имена в список и такова добрая слава, которою пользуются Сузанна и Присцилла, что им дали знать об этом случае, чтобы и оне могли записаться, если пожелают. Конечно, Присцилла, которая уже помолвлена, отказалась, но Сузанна целый день была погружена в глубокия размышления и в настоящую минуту она сидит насупротив меня, бледная и с торжественным выражением на лице. Её темные волосы, в которых едва заметно начинает пробиваться седина, плотно прилегающими прядями спускаются вдоль её впалых щек; она записывает свое имя и в эту минуту слабый румянец проступает на её лице; можно подумать, что она прислушивается к голосу брата Шмита, лица которого она никогда не видала и голоса которого никогда не слыхала. Вот она написала свое имя, я отсюда могу прочитать: Сузанна Фильдинг; слова эти писаны её округленным, четким и твердым почерком. Бумажку эту кинут в урну вместе со множеством других; затем бросят жребий и то имя, на которое он падет, будет имя нареченной жены брата Шмита.

9-е ноября. Всего только два дни как я дома, но какая перемена, произошла во мне за это время! В голове у меня страшный хаос, и мне уже кажется, что я целых сто лет как оставила школу. Сегодня утром пришли два незнакомца и спросили моего отца. Лица у них были суровые и грубые, голоса их были явственно слышны в рабочем кабинете моего отца, где он что-то писал, а я сидела у камина и шила. Громкий звук этих голосов заставил меня поднять голову, и я увидела, как лицо моего отца покрылось смертною бледностью и седая голова опустилась на руки. Но он в ту же минуту вышел и, возвратившись в сопровождении незнакомцев, велел мне идти к сестрам. Сузанну я застала в гостиной; она казалась перепуганной и растерянной; Присцилла лежала в истерическом припадке. После многих хлопот мне удалось несколько успокоить их и когда Присцилла тихо улеглась на диване, а Сузанна расположилась в матушкином кресле, чтобы собраться с мыслями, я тихонько вышла из гостиной и постучалась в дверь кабинета моего отца. - Войдите, откликнулся отец. Он был один и очень грустен.

-- Батюшка, спросила я, что такое случилось? И, взглянув на его дорогое, доброе лицо, прямо бросилась к нему.

-- Юнис, проговорил он ласково, но чуть слышно: я тебе все разскажу.

Я стала возле него на колени и глядела ему в лицо. Тут он рассказал мне длинную, печальную повесть, с каждым словом которой школьные дни отодвигались от меня все дальше и дальше и становились все более и более похожими на отжившее прошлое. Заключил он свой рассказ тем, что люди эти присланы его кредиторами, чтобы описать наш старый дом, в котором жила и умерла моя мать, со всем, что в нем находилось.

В первую минуту дыханье сперлось у меня в груди, точно и я вот сейчас готова впасть в истерику, как Присцилла. Но я сообразила, что от этого отцу моему будет не легче, и минуты две спустя я на столько совладела собою, что могла снова бодро взглянуть ему в лицо. Затем он сказал, что ему нужно заняться своими счетными книгами; я поцаловала его и ушла.

В гостиной Присцилла лежала неподвижно с закрытыми глазами, а Сузанна казалась погруженною в глубокую думу. Ни одна из них и не заметила, как я уходила и слова вошла. Я отправилась в кухню посоветоваться с Дженни на счет обеда моего отца. Она сидела, раскачиваясь на своем стуле, и терла себе глаза своим грубым фартуком до красноты. Тут де в старом кресле, когда-то принадлежавшем моему деду - кто из братьев не знал имени Джоржда Фильдинга? - сидел один из незнакомцев. На нем была поношенная бурая шляпа, из-под которой он пристально глядел на пучок сушеных трав, привешенных к крючку, спускавшемуся с потолка. Я вошла и как громом пораженная остановилась на пороге, но взгляд его и тут не переменил направления; он только сложил рот, как бы собираясь свистать.

-- Доброго утра, сэр, проговорила я, как только успела немножко оправиться. Я помнила слова отца, что мы должны смотреть на этих людей просто как на орудия, через которые провидению угодно было ниспослать нам скорбь. - Могу я спросить вас, как ваше имя?

Незнакомец пристально на меня поглядел. Затем он едва заметно про себя усмехнулся.

-- Имя мое Джон Робинс, проговорил он; - Отечество мое - Англия, Вудбери мое место жительства и Христос мое спасение.

Проговорил он это нараспев, потом глаза его замигали, как бы от чувства внутренняго довольства самим собою, и снова устремились на пучок майорана, привешенный к потолку. Я же, вникнув хорошенько в его ответ, нашла в нем много утешительного для меня.

-- Это мне приятно слышать, отвечала я: - потому что сами мы люди религиозные и меня смущало опасение, что вы человек иных понятий.

-- Благодарю вас, отвечала я. - Джен, слышишь, что говорит мистер Робинс. Вынь из камода простыни, просуши их хорошенько и приготовь для него постель в комнате для приезжих братий. Там вы найдете на столе, мистер Робинс, библию и молитвенник. - Я повернулась, чтобы выдти из кухни, как вдруг этот странный человек ударил по столу кулаком с такою силою, что я вздрогнула.

-- Мисс, проговорил он, вы не тужите. А если кто другой паче чаянья вас обидит, то вспомните про Джона Робинса из Вудбери; я во всякое время готов вам услужить, по моей ли части случится дельце, или в другим чем. Ну вот те...

Он хотел что-то еще сказать, но вдруг остановился и лицо его приняло несколько более румяный оттенок; затем он снова уставился в потолок, а я вышла из кухни.

После того я помогала отцу сладить счеты по его книгам и тут мне как нельзя лучше пригодилась легкость, с которою я всегда решала арифметическия задачи.

P. S. Сегодня ночью мне снилось, что в нашу колонию вторглось неприятельское войско, под предводительством Джона Робинса, который непременно хотел сделаться нашим пастором.

10 ноября. Я ездила в одно место за пятьдесят миль отсюда; половину этой дороги я сделала в мальпосте. Я не давно только узнала, что брат моей матери, богатый человек, из мирских, живет в пятнадцати милях от Вудбери. Он не принадлежит к нашей секте и был очень недоволен, когда мать моя вышла замуж за моего отца. Оказывается тоже, что Сузанна и Присцилла не родные дочери моей матери. Отец мой питал слабую надежду, что наш богатый родственник, быть может, согласится помочь нам в нашей беде; а потому я и отправилась к нему, напутствуемая благословениями и молитвами моего отца. Брат Мур, приезжавший вчера повидаться с Присциллой, вышел ко мне на встречу на Вудберийской станции железной дороги и проводил меня до кареты, которая должна была доставить меня в селение моего дяди. Этот брат Мур гораздо старше, чем я думала, и лицо у него такое широкое, некрасивое и дряблое, я право удивляюсь, как это Присцилла согласилась дать ему слово. Впрочем он был очень добр ко мне и не уходил вплоть до того времени, когда мальпост выехал со двора гостинницы. Но не успела я потерять его из виду, как я забыла о нем и думать, и вся ушла в размышления о том, что скажу я моему дяде.

Дом моего дяди стоит одиноко, окруженный лугами и группами деревьев, листья которых в настоящее время года совсем облетели, так что ветви их, раскачивавшияся в сыром и тяжелом воздухе, походили на перья похоронного катафалка. Рука моя сильно дрожала, когда я взялась за ручку молотка, на которой была изображена какая-то осклабляющаяся голова. Я рванула ее только раз, но с такою силою, что собаки подняли страшный лай и грачи закаркали на деревьях. Служанка провела меня через низенькия сени в гостиную; потолок этой последней комнаты был тоже очень низкий, но самая комната была просторная и красивая, с ярким малиновым отсветом, на котором глазу как-то отрадно было отдохнуть после серого мрака ноябрьского дня. Было уже за полдень. Высокий красивый старик лежал на диване и крепко спал. По другую сторону камина сидела какая-то крошечная старушка, которая, при моем появлении, приподняла указательный палец, давая мне знать, чтобы я молчала, потом указала мне на стул возле камина. Я присела и вскоре вся ушла в глубокую думу.

Наконец молчание было нарушено сонным голосом старика, спрашивавшого:

-- Это что за девушка?

-- Имя мое Юнис Фильдинг, отвечала я, почтительно вставая перед стариком, который был мой дядя.

Он уставил на меня пристальный взгляд своих серых проницательных глаз, под которым я под конец таки смутилась: две слезы канули у меня невольно из глаз, потому что на сердце у меня было очень тяжело.

-- Чорт возьми! воскликнул он: - она похожа на Софи, как две капли воды, - и он засмеялся отрывистым смехом, в котором, как мне показалось, мало было веселости. - Ну, подойди ко мне, Юнис, и поцелуй меня.

Я с серьезным видом прошла разделявшее нас пространство и подставила ему мой лоб. Но он непременно потребовал, чтобы я села к нему на колени. Я повиновалась; но не привыкши получать подобные ласки даже от отца, чувствовала себя неловко.

-- А теперь, продолжал мой дядя: - разскажи-ка мне, моя красотка, но какому делу ты приехала ко мне. По чести, я уже чувствую, что не в состоянии буду отказать тебе в чем бы то ни было.

При этих словах мне вспомнился царь Ирод и преступная девушка, обошедшая его пляскою, и сердце у меня защемило. Но мало по малу я ободрилась, как и царица Эсфирь, и рассказала ему о нашей великой беде. Со слезами сказала я ему, что отцу моему грозит тюрьма, если он не найдет доброго человека, который бы его выручил.

-- Слушай, Юнис, проговорил мой дядя после долгого молчания: - я заключу с тобою и с твоим отцом торговую сделку. Он украл у меня мою любимую сестру и с той поры глаза мои более не видали её. Я богат и у меня нет детей. Если твой отец согласится уступить тебя мне, отказавшись от всех своих прав на тебя, так чтобы, если мне заблагоразсудится, никогда более не видать тебя, тогда я заплачу все его долги и возьму тебя к себе в дом на правах родной дочери.

Прежде чем он успел договорить, я соскочила с его коленей, полная такого гнева, какого я еще в жизнь свою ни разу не испытывала.

-- Этому никогда не бывать! воскликнула я. - Отец мой никогда не согласится уступить меня и я никогда не соглашусь его оставить.

-- Не торопись слишком своим решением, Юнис, проговорил он. - Вспомни, что у твоего отца есть еще две другия дочери! Я даю тебе час на размышление.

странное ощущение: казалось, что все ненастные, холодные дни наступающей зимы собираются вокруг меня толпою, наполняют стужею теплую атмосферу комнаты и леденят меня своим прикосновением; дошло до того, что я стала дрожать, как бы от страха. Тогда я открыла маленькую книжку с собранием разных изречений, которые выдергивались по жребию; книжка эта была мне подарена нашим пастором. Не раз загадывала я по этой книжке, но до сих пор я находила в ней только неясные советы и смутные утешения. Но на этот раз я снова загадала по ней, и попавшияся мне слова были: "не падай духом". Слова эти сильно ободрили меня.

По прошествии часа, дядя возвратился и долго искушал меня, представляя мне различные соображения житейской мудрости, не упуская ни приманок, ни угроз, пока я наконец решилась разом положить всему этому конец.

-- Не доброе вы дело делаете, что искушаете дочь покинуть отца, проговорила я. - Провидение дало вам возможность облегчать скорби ващих ближних, а вы вместо того увеличиваете их. Я охотнее стану жить с отцом моим в темнице, чем с вами во дворце.

Я повернулась и вышла из его дома, кое-как выбравшись из сеней при слабом свете сгущавшихся сумерек. Мне надо было пройти более мили до селения, в котором останавливался мальпост, и изгороди по обеим сторонам дороги образовали высокую стену. Как я ни торопилась, а ночь все же застигла меня не далеко от дома моего дяди; ночь настала такая туманная и черная, что я могла почти осязать этот густой мрак. "Не падай духом, Юнис", сказала я себе самой, и чтобы прогнать страх, который совсем овладел бы мною, если бы я ему хоть сколько нибудь поддалась, я запела громким голосом наш вечерний гимн.

Вдруг неподалеку от меня послышался голос, подхвативший ту же мелодию. То был чистый, грудной, могучий голос, точь-в-точ как у того брата, который учил нас петь в колонии. Сердце мое забилось страхом и в то же время какою-то непонятною радостью; я остановилась - и голос тоже мгновенно замолк.

-- Добрый вечер, сказал мне кто-то, и в тоне, которым были сказаны эти слова, было столько доброты и честности, что я тотчас же ободрилась.

-- Позвольте мне идти вместе с вами, проговорила я. - Ночь застала меня на дороге, и я боюсь заблудиться. Я иду в Лонгвиль.

-- И я туда же иду, отвечал голос, с которым я между тем успела поравняться.

Я увидела перед собою в тумане высокую, темную фигуру.

-- Скажите, брат мой, проговорила я, дрожа, сама не знаю, отчего: - далеко ли мы от Лонгвиля?

-- Нам осталось всего каких нибудь десять минут ходьбы, отвечал он веселым голосом, от которого и у меня стало легче на душе. - Не хотите ли мою руку? мы живо дойдем таким образом.

Я слегка оперлась на его руку, и при этом мною овладело такое чувство, как будто я нашла надежную опору и мне уже никакая опасность не страшна. Когда мы поравнялись с освещенным окном деревенской гостинницы, мы взглянули друг другу в лицо. У него было красивое лицо, напоминавшее мне лучшия картины, какие я только видела на своем веку. Но знаю, почему, мне вспомнился в эту минуту архангел Гавриил.

-- Вот мы и в Лонгвиле, проговорил он. - Скажите, куда мне отвести вас?

-- Сэр, отвечала я, потому что при свете у меня недоставало духу говорить ему "брат мой": - мне еще надо попасть в Вудбери.

-- В Вудбери! воскликнул он: - в такую позднюю пору и одной! Через несколько минут здесь остановится возвратный мальпост, с которым я и сам отправляюсь в Вудбери. Если позволите, я буду служить вам провожатым.

-- Благодарю вас, сэр, проговорила я, и мы простояли молча друг возле друга, пока фонари остановившагося мальпоста не обдали нас сквозь туман своим светом. Незнакомец отворил дверцу кареты, но я отступила шаг назад, подавляемая глупым чувством стыда, при мысли о моей бедности; но чувство это надо было победить во что бы то ни стало.

-- Мы люди бедные, пробормотала я: - мне надо сесть снаружи.

-- Возможно ли это в такую холодную ночь! воскликнул он. - Садитесь, садитесь в карету.

-- Нет, нет, воскликнула я, приходя в себя: - я возьму наружное место.

На верху уже сидела чисто одетая крестьянка с ребенком, я поспешила сесть возле них. Место мое пришлось с боку, над колесами. Ночь была так темна, что ничего не было видно, кроме причудливого мельканья каретных фонарей по обнаженным ветвям живых изгородей. Все остальное было погружено в непроглядный мрак. Отец и ожидавшая, его тюрьма не выходили у меня из головы. Я ни о чем более не могла думать. Вдруг я почувствовала, что чья-то сильная рука легла на мою руку и голос Гавриила проговорил:

-- Ваше место не совсем безопасно. При внезапном толчке вы можете выскочить.

Силы мне изменили и, закрыв лицо руками, я тихо заплакала в темноте. Но, по мере того, как лились мои слезы, на душе у меня становилось легче.

-- Брат мой, проговорила я (в темноте я снова могла называть его братом): - я всего только несколько дней как оставила школу и не успела еще обтерпеться среди мирских печалей и забот.

-- Дитя мое, отвечал он тихим голосом: - я видел, как вы закрыли лицо руками и плакали. Могу ли я в чем нибудь помочь вам?

-- Нет, проговорила я: - это горе касается только меня и моих домашних.

Он ничего более не сказал; чувствовала я только, что он загородил своею рукою то место, откуда я могла свалиться и таким образом мы продолжали свое путешествие в Вудбери в ночной темноте.

В конторе дилижансов дожидался меня брат Мур. Он поспешно увел меня, так что я едва успела бросить прощальный взгляд на Гавриила, который стоял не трогаясь с места и провожал меня глазами. Брат Мур осыпал меня распросами о моем свидании с дядей. Когда я ему рассказала о моей неудаче, он призадумался, и почти ничего не говорил вплоть до того времени, когда я уселась в вагон. Тогда он просунул голову ко мне в окно и проговорил:

-- Скажите Присцилле, что я завтра утром, побываю у нея.

Брат Мур человек богатый. Может статься, что из любви к Присцилле он захочет помочь моему отцу.

11-е ноября. Мне снилось сегодня ночью, что Гавриил стоит возле меня и говорит: "Я принес тебе радостные вести". Я было стала жадно вслушиваться. Но тут он вздохнул и исчез.

15-е ноября. Брат Мур бывает здесь каждый день, но что-то ни слова не говорит о своем намереньи помочь моему отцу. А между тем, если помощь не подоспеет скоро, его посадят в тюрьму. Впрочем, как знать? Может, дядя еще смягчится и предложит нам не такия жестокия условия. Если бы он только потребовал, чтобы я жила с ним половину года, я бы уж так и быть, согласилась. Ведь жил же Даниил с тремя юношами при дворе вавилонском и никакое зло не прикасалось их. Непременно напишу ему об этом.

19-е ноября. Ответа от дяди все еще нет. Сегодня я провожала в Вудбери сестру Присциллу, которой хотелось посоветоваться с пастором тамошней церкви. Пока она говорила с ним, я воспользовалась этим часом, чтобы взглянуть на здание тюрьмы и обошла вокруг его угрюмых толстых стен. При этом я подумала о моем бедном отце, и сердце у меня сжалось. Наконец, устав, я присела на камень и снова вынула мою книжку, по которой я обыкновенно загадываю. И опять мне попался тот же ответ: "Не падай духом". В эту самую минуту показались Присцилла и брат Мур. В лице его было что-то такое, что мне не понравилось, но я вспомнила, что он вскоре должен стать мужем моей сестры, встала и протянула ему руку. Он подхватил меня под руку и прикрыл мои пальцы своею жирною ладонью. Таким образом мы принялись расхаживать втроем перед оградою тюрьмы. Вдруг, в одном саду, расположенном на скате неподалеку от нас, я увидала того, кого называю Гавриилом, так как настоящого имени его не знаю. С ним рядом стояла прелестная белокурая молодая женщина. Слезы невольно брызнули у меня из глаз. О чем я плакала, я и сама хорошенько не знаю, но должно полагать, что мне вспомнилось в эту минуту печальное положение дел моего отца. Брат Мур проводил нас домой и выпроводил Джона Робинса. Джон Робинс просил меня не забывать его и я, конечно, пока жива, буду его помнить.

30-е ноября. Что за несчастный ныньче день! Отец в тюрьме. Сегодня в обеденную пору пришли какие-то два человека недоброй наружности и арестовали его. Да простит мне Бог, что я желаю им смерти. Отец мой однако вел себя очень терделиво и кротко.

-- Пошлите за братом Муром, проговорил он, помолчав, - и поступайте так, как он вам посоветует.

Немного погодя его увели.

-- Что мне делать! что мне делать!

30-е ноября. Она очень умно говорила об обязанностях, связанных с званием жены миссионера, и о благодати, потребной для исполнения их. Но я ни о чем не могла думать, кроме моего бедного отца, тщетно старающагося заснуть в стенах темницы

Брат Мур говорит, что есть, по его мнению, одно средство спасти отца, но что для этого следует молиться, чтобы Бог помог нам победить наше своеволие. Что до меня касается, я готова на все, и не задумалась бы даже продать себя в неволю, как то делали наши первые миссионеры во времена рабства в Вест-Индии. Но в Англии нельзя продать себя в неволю, хотя и я съумела бы быть верною рабынею. Мне надо во что бы то ни стало достать всю сумму, необходимую для уплаты наших долгов. Брат Мур говорит мне, чтобы я не плакала, потому что от этого глаза портятся.

1-е декабря. В тот день, когда арестовали моего отца, я еще раз обратилась к моему дяде с последнею, отчаянною просьбою. Сегодня я получила от него коротенькую записку, в которой он уведомляет меня, что поручил своему стряпчему побывать у меня и передать мне условия, на которых он согласен помочь мне. Пока я читала эту записку, приехал стряпчий и велел мне сказать, что желает переговорить со мною наедине. Я пошла в гостиную, дрожа от волнения. Стряпчий этот был никто иной, как Гавриил. На душе у меня просветлело; я вспомнила свой сон, в котором он, мне говорил: "Я принес тебе радостные вести".

-- Я имею честь говорить с мисс Юнис Фильдинг, начал он своим звучным голосом и глядя на меня с улыбкою, которая точно солнечный луч проникла в мою печальную душу.

-- Так точно, отвечала я, и при этом, как глупая девчонка, потупилась под его взглядом. Я сделала ему знак, чтобы им сел на прежнее место, а сама остановилась против него, прислонившись к креслу моей матери.

-- Я должен передать вам жестокое поручение, заговорил Гавриил. Ваш дядюшка сам продиктовал эту бумагу, которая должна быть подписана вами и вашим отцом. Он соглашается заплатить все долги мистера Фильдинга и обезпечить ему годовой доход во сто фунтов с тем условием, чтобы ваш батюшка удалился в какую выбудь колонию моравских братьев в Германии, а вы согласились на прежнее его предложение.

-- Этого я не могу сделать! воскликнула я с горечью. - О сэр, скажите сами, хорошо ли будет, если я оставлю моего отца?

-- Боюсь, что нет, проговорил он тихим голосом.

-- Так потрудитесь же, сэр, передать моему дяде, что я не согласна.

-- Хорошо, отвечал он, - и я постараюсь передать ваш отказ в возможно мягкой форме. Вы имеете во мне друга, мисс Юнис.

Он как-то особенно протянул последнее слово, как будто это имя было для него непривычно и в тоже время нравилось ему своей необычайностью, ни разу не звучало оно в моих ушах так приятно. Немного погодя он встал и начал прощаться.

-- Прощайте, брат мой, проговорила я, протягивая ему руку.

-- Я еще увижусь с вами, мисс Юнис, проговорил он.

Увиделся он со мною раньше, чем думал, потому что я с следующим же поездом отправилась в Вудбери и, выходя из темного вагона, в котором совершала свое путешествие, я увидела, как он выходил из вагона другого класса. В ту же минуту взгляд его упал на меня.

-- Куда вы идете теперь, Юнис? спросил он.

Это приветствие звучало гораздо приятнее обыкновенного, холодного эпитета мисс. Я сказала ему, что дорога к тюрьме мне известна, ибо недавно там была, и осматривала её наружность. Я заметила, что на глазах его навернулись слезы, но не сказав ни слова, он взял меня под руку, и я молча, но с весьма заметным облегчением сердца, пошла рядом с ним к большим воротам темницы моего отца.

Мы вошли на четыреугольный двор, где ничего не было видно, кроме серого зимняго неба, плоско висевшого над головой; тут был мой отец; с сложенными на грудь руками и опущенной головой так низко, как будто ей никогда более не суждено и подниматься, он мерными шагами ходил взад и вперед. Я громко вскрикнула, подбежала, бросилась к нему на шею, и больше ничего не помнила до тех пор, когда открыла глаза в небольшой пустой комнате; - отец держал меня в своих объятиях, между тем как Гавриил стоял передо мной на коленях и отогревал мои руки, осыпая их безпрестанными поцелуями.

После того Гавриил и мой отец вступили в переговоры; но вскоре пришел брат Мур, и Гавриил удалился. Брат Мур торжественным тоном сказал:

-- Этот человек представляет собою волка в овечьей шкуре, а наша Юнис - нежную овечку.

Декабря 2. Я наняла комнату в одном из ближайших к тюрьме коттэджей, занимаемом Джоном Робинсом и его женой. Таким образом я могу проводить каждый день с моим отцом.

Декабря 13. Мой отец пробыл в тюрьме ровно две недели. Брат Мур вчера вечером приходил повидаться с Присциллой и сегодня поутру должен представить нам свой план для освобождения моего отца. Я отправляюсь в тюрьму встретиться с ним.

Когда я вошла в комнату, мой отец и брат Мур казались сильно встревоженными; и в добавок отец сидел откинувшись к спинке стула, как бы утомленный после долгой борьбы.

-- Разскажи ей, брат, сказал он, и брат Мур рассказал нам о небесном видении, которое представилось ему и повелело нарушить клятву, данную Присцилле, и жениться на мне - представьте на мне! Видение изчезло и в памяти его остались слова: - это видение, а не грезы, - оно не требует растолкования.

-- Поэтому, Юнис, сказал он с благоговением: - вы и Присцилла должны покориться этому велению, - иначе вы сделаетесь ослушницами воли Господа.

Это оглушило меня как сильным ударом, но все таки я услышала, что он прибавил следующия слова:

-- Видение повелело мне также освободить вашего отца в тот самый день, в который вы сделаетесь моей женой.

-- Но, сказала я наконец, почувствовав к нему полное отвращение: - это было бы позорной обидой для Присциллы. Такое видение не может быть низпослано с неба, - это ложное видение, обман чувства. Почему же оно не велело вам жениться на Присцилле и освободить моего отца? - Нет, нет - это ложное видение.

-- Нет, сказал он, устремив на меня свой взгляд: - по моему собственному убеждению я выбрал Присциллу безразсудно. В этом я сделал ошибку; но за эту ошибку я обещал ей половину приданого.

-- Отец! вскричала я: - я также как и он должна бы получить какое нибудь веление свыше. Почему только ему одному должно представиться видение?

Я прибавила к этому, что отправлюсь домой, навещу Присциллу и потом буду искать знамения для моего руководства.

Декабря 14. Когда я воротилась домой, Присцилла лежала в постеле и отказала мне в свидании. Я встала сегодня в пять часов утра и спустилась в общую нашу гостиную. Когда я зажгла лампу, комната показалась какою-то покинутою, опустелою, и в тоже время мелькнула идея, что тут недавно находились неземные существа, как будто моя покойная мать и её дети, которых я никогда не видела, сидели ночью подле камина, как сидели мы в течении дня. Быть может, она, узнав о моей горести, оставила какие нибудь знаки, по которым бы я могла сыскать для себя совет и утешение. На столе лежала моя библия, но она была закрыта, её ангельские пальчики не открыли ее на странице, которою бы я могла руководиться. Приискат для себя такое руководство другого способа не было, как только бросить жребий.

Я отрезала три маленькие лоскуточка бумаги одинаковой длины и совершенно Схожих между собою, - три, хотя в действительности мне нужно было только два. На одном я написала: - быть женой брата Мурабыть незамужней сестрой. Третий положила на конторку без всякой надписи, как будто ожидая, что на нем напишется какое нибудь имя, и вдруг весь пронзительный холод зимняго утра превратился для меня в удушливой зной, так что я открыла окно и дала морозному воздуху освежит мне лицо. В душе я сказала себе, что предоставляю себя случаю, хотя совесть и терзала меня за слово "случай". Поэтому я разложила три лоскуточка бумаги между листами библии и стала против них, страшась вынуть жребий, содержавший тайну моей будущей жизни.

Для отличия одного лоскуточка от другого не было никакого знака, и я ни под каким видом не решилась протянуть руку и выдернуть один из них; ибо тогда я была бы уже обязана выполнить торжественный приговор. Сделаться женою брата Мура казалось слишком ужасным; дом незамужних сестер, где одинокия сестры жили, имея все общее, представлялся мне скучным, монотонным и даже пустынным. Ну, а если вынется чистый лоскуток! Сердце мое затрепетало; снова и снова протягивала я руку и снова отводила ее назад; масло в лампе догорало, её свет становился тусклее и тусклее, и я, страшась опять остаться без указания, как действовать, выдернула средний лоскуток. При мерцании потухавшого света, я прочитала на нем: быть женой брата Мура.

Это были последния слова, занесенные в мой дневник три года тому назад.

Когда Сузанна спустилась вниз и вошла в гостиную, она застала меня за конторкой с безумным выражением в лице и с роковым жребием в руке. Для нея не требовалось никаких объяснений; взглянув на другие лоскутки бумаги, - один пустой, другой с надписью: быть незамужней сестрой, - она догадалась, что я гадала. Я помню, она заплакала и порадовала меня с необыкновенной нежностью, потом вернулась в свою комнату я я слышала, что она разговаривала с Присциллой серьезным и печальным тоном. После того мы все находились в пассивном состоянии; даже Присцилла с каким-то безсмысленным видом выражала покорность своей судьбе. Приходил брат Мур и Сузанна сообщила ему о вынутом мною непреложном жребии, но умоляла его не домогаться в этот день моего свидания; и он оставил меня в покое, чтобы я хотя несколько свыклась с сознанием своей горькой участи.

На другой день рано поутру я возвратилась в Вудбери; единственным для меня утешением служила мысль, что дорогого моего отца выпустят из тюрьмы и что остальные дни своей жизни он проведет при мне в богатстве и спокойствии. В течение последующих дней, не представилось брату Муру никакой возможности оставаться со мной наедине: утром и вечером Джон Робинс или жена его провожали меня до тюремных ворот, и у них ждали меня, чтобы воротиться в коттэдж вместе со мною.

Отец мой должен быть освобожден не ранее, как в день моей свадьбы, поэтому свадьбой спешили чрезвычайно. Многие из свадебных нарядов Присциллы пригодились для меня. Приговор мой с каждым днем становился все ближе и ближе.

ему:

-- В день Нового Года, я выхожу замуж за брата Джошуа Мура, и он тогда освободит моего отца.

-- Юнис, вскричал он, остановись передо много и загородив собой узкую тропинку: - вы никогда за него не выйдете. Я знаю этого жирного святошу. Праведное небо! да я люблю вас в тысячу раз сильнее его. Любовь! Этот негодяй не понимает еще значения этого слова.

Я ничего не ответила; я боялась и его, и себя, хотя и не верила, что Гавриил был волк в овечьей шкуре.

-- Знаете-ли вы, кто я? спросил он.

-- Я племянник вашего дяди с жениной стороны, сказал он: - и был воспитан в его доме. - Перестаньте думать об этом злосчастном браке с Муром и я беру на себя освободить вашего отца. Я молод и могу работать. Я выплачу долги вашего отца.

Гавриил убедил меня рассказать ему всю историю моей горести. Он посмеялся немного и велел мне быть как можно более спокойной, и я никак не могла вразумить его, до какой степени не возможно было для меня бороться с определением судьбы.

Бывая у отца, я всегда старалась скрыть свое горе, рассказывая ему о счастливых днях, которые нам предстояло проводить вместе некоторое время. Я пела в стенах темницы простые гимны, которые мы певали вместе в мирной школьной церкви среди собрания чистых сердец, и подкрепляла мое сердце и сердце отца вспоминаемыми советами моего доброго дорогого пастора. Таким образом отец немного догадывался о моих страданиях и с надеждой ждал того дня, когда отворятся двери его темницы.

но что открывающаяся мне стезя совершенно чиста; он сказал также, что брат Мур - человек набожный и что я скоро полюблю и буду почитать его как лужа.

Наконец наступил последний день года; день, знаменательный для многих, кто вынул свой жребий на наступающий год. Все по видимому приближалось к концу. Всякая надежда покинула меня, если только допустить, что в сердце моем была еще надежда. Я оставила отца рано вечером, потому что не могла долее скрывать моих страданий, - не смотря на то, очутившись за стенами тюрьмы, я ходила около нея взад и вперед, - не могла оторваться от нея, как будто эти дни, как бы ни были они жалки, служили предвестниками счастливых дней, которые быстро приближались. Брат Мур не показывался целый день; по всей вероятности он занят был распоряжениями относительно освобождения моего отца. Я все еще бродила под высокими стенами тюрьмы, как вдруг подъехала карета без всякого шума, - потому что земля была покрыта мягким снегом, - из нея выпрыгнул Гавриил и почти заключил меня в свои объятия.

-- Милая Юнис, сказал он: - вы должны сей час же ехать со мной. Наш дядя спасет вас от этого ненавистного брака.

Не знаю, что бы я сделала, если бы с козел кареты не раздался голос Джона Робинса: - Не бойтесь, мисс Юнис; помните, здесь Джон Робинс.

При этих словах я отдалась в руки Гавриила, и он посадил меня в карету, укутав теплыми платками. Все это казалось мне приятным сновиденисм, в то время как мы без малейшого шума катили по снежным дорогам, при бледном свете молодого месяца, падавшем на покрытую снегом местность и озарявшем лицо Гавриила, когда он от времени до времени наклонялся вперед, чтобы теплее укутать меня.

дяди; с спокойным духом я вышла из кареты и во второй раз переступила порог его дверей.

Гавриил проводил меня в комнату, которую я видела прежде и, посадив меня перед камином, с любезной заботливостью снял с меня шляпку и теплый платок; он стал напротив и начал смотреть на меня с улыбкой. Отворилась дверь и вошел дядя.

-- Подойди и поцелуй меня. Юнис, - сказал он; и я повиновалась ему с изумлением.

-- Дитя, продолжал он, отводя с моего лица волосы и приглаживая их: - по своему желанию ты бы не приехала ко мне, - потому я поручил этому молодому человеку привезти тебя против воли, просто похитить тебя. Мы не намерены допустить брака твоего с Джошуа Муром. Я не могу считать его своим племянником. Пусть он женится на Присцилле.

В голосе дяди отзывалось столько искренности, что на минуту я чувствовала себя совершенно спокойною, хотя и знала, что он не в состоянии был переменить вынутого мною жребия. Он посадил меня подле себя, но я все-таки продолжала смотреть ему в лицо с удивлением.

человек?

Я не смела взглянуть на его лицо, ни в лицо Гавриила. Я вспомнила, что сама искала приговора судьбы, и что никакая земная сила не могла отменить его, как не могла отменить небесного видения, которое представилось брату Муру.

-- Дядя, сказала я, содрогаясь: - я не имею голоса в этом деле; я добровольно вынула жребий и должна покориться ему. Вы не можете помочь мне.

-- Посмотрим, отвечал он: - ты знаешь, что теперь канун нового года, и следовательно можно снова гадать. На этот раз мы однако не пустим в дело билетиков с надписями: быть ли женой брата Мура, или незамужпей сестрой, - а употребим один пустой, без всякой надписи.

Продолжая удивляться этим словам, я услышала в приемной чьи-то шаги, отворилась дверь и - на пороге её остановился мой обожаемый отец с распростертыми ко мне руками; каким образом он явился сюда - не знаю; - с криком радости я бросилась к нему и на груди его спрятала свое лицо.

Страх и удивление поразили меня; мой отец тоже казался встревоженным, и придвинул меня ближе к себе. Брат Мур вошел с испуганным и унылым выражением, которое делало его в моих глазах во сто раз отвратительнее, особливо когда он остановился у дверей и обратил к нам свое лицо, на котором так резко обозначалась трусость.

-- Мистер Мур, сказал дядя: - дкажется, завтра вы намерены жениться на моей племяннице, Юнис Фильдинг?

-- А небесное видение, мистер Мур? прервал мой дядя.

-- Это была иллюзия, обман чувств, пробормотал он.

-- Это была лож! сказал Гавриил.

-- Мистер Мур, продолжал дядя: - если небесное видение было верно, то оно стоит вам пять тысяч пять сот фунтов стерлингов, то есть суммы, которую вы мне должны, кроме разных долгов моему племяннику. Если только оно было верно, то разумеется вы должны оставаться при нем.

-- Нет,--оно не было верно, отвечал он: - видение относилось до Присциллы, которой я дал слово жениться на ней. Лукавый обольстил меня переменить её имя на имя Юнис.

Но Присцилла не хотела уже знать более брата Мура, и вскоре после поселилась между незамужними сестрами, в кругу которых я провела мою тихую и безмятежную юность. Её запас брачных нарядов, переделанных впоследствии для меня, пригодился наконец для Сузанны, которая согласилась быть женой брата Шмидта по внутреннему своему влечению; она отправилась к нему в Вест-Индию, откуда часто присылает письма, выражая в них свое счастие. Некоторое время я тревожилась насчет моего жребия, но коль скоро видение брата Мура относилось до Присциллы, то не было надобности и думать о нем, - тем более, что Мура я никогда больше не видела. Между дядей и отцом, никогда прежде не встречавшимися, образовалась тесная дружба, - и дядя ничего больше и слышать не хотел, как только, чтобы мы жили вместе в его обширном загородном доме, где я могла бы быть дочерью для них обоих. В народе поговаривали, что мы отступили от Церкви Союзной Братии, - но это не правда. Скажу только одно, что как нашла я в ней одного дурного человека, точно также находила вне её много хороших людей.

Гавриил не принадлежал к числу её Братий.