Защита Тараскона
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Защита Тараскона

Защита Тараскона.

Слава Богу! Наконецъ-то я получилъ вести изъ Taраскона. Во все продолженiе войны я не жилъ, а только волновался!... Зная необыкновенную пылкость обитателей этого города и ихъ воинственный нравъ, я часто раздумывалъ самъ съ собой: "Что-то поделываетъ теперь Тарасконъ? Не поднялись ли поголовно его обыватели? Не обрушились ли они всею своею массой на варваровъ? Или и онъ подвергся бомбардировке, какъ Страсбургъ, и всемъ ужасамъ голода, какъ осажденный Парижъ? Не сгорелъ ли до-тла, какъ Шатодёнъ? А, можетъ быть, въ порыве грознаго патрiотизма, онъ взорвалъ себя, какъ Лаопъ и отчанный гарнизонъ его цитадели?..." Ничего подобнаго, друзья мои, неслучилось. Тарасконъ не сгорелъ до-тла, Тарасконъ не взлетелъ на воздухъ. Стоитъ онъ целъ-целехонекъ среди своихъ зеленыхъ виноградниковъ. Его улицы, по-прежнему, преизобильно залиты лучами благодатнаго солнца, погреба полны добрымъ мускатнымъ виномъ, и Рона, орошающая эти мидыя места, по-прежнему, уноситъ къ морю отраженiе счастливаго городка, съ зелеными жалузи на окнахъ, съ чистенькими садиками подъ окнами и съ милицiонерами въ новенькихъ мундирахъ, марширующими по набережной.

Не подумайте, однако, будто Тарасконъ ничего не делалъ во время войны. Напротивъ, онъ велъ себя удивительно, и его геройская защита, про которую я попытаюсь вамъ разсказать, займетъ подобающее место на страницахъ исторiи, какъ образецъ местнаго сопротивленiя иноземному вторженiю, какъ живой типъ защиты юга Францiи.

И такъ, я начинаю. До Седана наши храбрые тарасконцы посиживали преспокойно дома. Для нихъ, гордыхъ детей альпiйскихъ холмовъ, тамъ, на севере, не отечество гибло, - тамъ гибли солдати императора и съ ними погибала имперiя. Но вотъ наступило 4 сентября, провозглашена республика... Аттила подъ стенами Парижа!... О, тогда... тогда Тарасконъ поднялся и показалъ, что такое нацiональная война. Началось дело, само собою разумеется, съ демонстрацiи орфеонистовъ. Вы знаете, какъ страстно любятъ музыку на юге. Въ Тарасконе же въ особенности эта страсть доходитъ до ума помраченiя. Тамъ, когда вы идете по улице, все окна поютъ, со всехъ балконовъ васъ обдаютъ романсами. Въ какую бы лавку вы ни вошли, за прилавкомъ вечно стонетъ гитара, даже аптекарскiе ученики подаютъ вамъ лекарство, напевая Солосья или Испанскую лютню... Тра-ля... ля-ля-ля... Но тарасконцы не довольствуются такими концертами про себя, у нихъ есть городской оркестръ, школьный оркестръ и - ужь не знаю, право, сколько филармоническихъ обществъ - орфеоновъ.

Орфеонъ Сенъ-Христифа и его прекрасный трехголосый хоръ: Спасемъ Францiю, -

- О, да... да, спасемъ Францiю! - закричалъ весь Тарасконъ, махая изъ оконъ платками.

Мужчины рукоплескали, не щадя ладоней, женщины посылали воздушные поцелуи музыкантамъ и певцамъ, стройными рядами, съ своею хоругвью во главе, проходившимъ по городскому кругу, гордо отбивая шагъ въ тактъ музыкальнаго мотива. Толчекъ былъ данъ. Съ этой минуты городъ точно переродился: не слышно стало гитары, забыта баркаролла. Испанская лютня уступила место Марсельезе, и два раза въ неделю происходила давка изъ-за того, чтобы послушать школьеый оркестръ, разыгрывавшiй Le Chant du Départ {"Песня передъ походомъ".}. За стулья платились безумныя цены.

Но этимъ тарасконцы не ограничились.

За демонстрацiями орфеоеистовъ последовали "историческiя кавалькады" въ пользу раненыхъ. Нельзя было безъ восторга видеть, какъ славная тарасконская молодежь, въ мягкихъ цветныхъ сапогахъ въ обтяжку, отправлялась каждое воскресенье по городу отъ одной двери къ другой собирать подаянiе и гарцовать по улицамъ съ огромными алебардами въ рукахъ. А всего восхитительней былъ патрiотическiй карусель: Францискъ I въ сраженiи при Павiи, - данный членами клуба на Эспланаде и повторявшiйся три дня сряду. Кто не видалъ этого каруселя, тотъ ничего не видалъ въ жизни. Костюмы были взяты напрокатъ изъ марсельскаго театра. Золото, шелкъ, бархатъ, расшитыя знамена, щиты съ гербами, страусовыя перья, конскiе уборы, ленты и банты, стальные наконечники копiй, шлемы и латы, - все это блестело, пестрело, переливалось всевозможными цветами подъ яркимъ солнцемъ, развевалось и искрилось подъ порывами горячаго ветра. Это было нечто невообразимо-великолепное. Къ сожаленiю, когда, после ожесточеннаго боя, Францискъ I, - господинъ Бонпаръ, буфетчикъ клуба, - окруженный толпами враговъ, вынужденъ сдаться въ пленъ, несчастный Бонпаръ швырнулъ свою шпагу съ такимъ загадочнымъ жестомъ, что казалось, будто, вместо знаменитой фразы: "все потеряно, кроме чести", - онъ хотелъ сказать: "отвяжись ты, милый человекъ, отъ меня, пожалуйста!"... Но тарасконцы народъ не придирчивый изъ-за такихъ пустяковъ, и все глаза были увлажены патрiотическою слезой.

Эти представленiя, песни, солнце, блескъ Роны, опьяняющiй воздухъ зеленыхъ холмовъ взбудораживали все головы. Воззванiя правительства довели ихъ до настоящаго изступленiя. Съ свирепымъ и угрожающимъ видомъ встречались обыватели другъ съ другомъ на Эспланаде, говорили, стиснувши зубы, точно во рту у нихъ заготовлены смертоносныя пули. Въ самомъ воздухе чудился запахъ пороха. Въ особенности же надо было послушать нашихъ пылкихъ тарасконцевъ за завтракомъ въ театральной кофейной:

- Позвольте, однако! Чего же они сидятъ тамъ въ Париже съ этимъ пенькомъ Трошю? Вылазками пробавляются... Попробовали бы немцы сунуться къ Тараскону!... Тр-р-рахъ!... Мы бы показали, какъ прорываются!

И пока Парижъ давился своимъ овсянымъ хлебомъ, тарасконскiе герои благополучно кушали жирныхъ куропатокъ и запивали ихъ добрымъ папскимъ виномъ; сытые, лоснящiеся отъ жира, чуть не съ ушами купаясь въ ароматныхъ соусахъ, они, какъ оглашенные, стучали кулаками по столамъ и орали во все горло: "Коли прорываться, такъ прорывайтесь же, чортъ возьми!..."

И они были правы, совершенно правы!

Между темъ, нашествiе варваровъ съ каждымъ днемъ подвигалось на югъ. Дижонъ сдался, Лiонъ былъ въ опасности, уланскiе кони жадно ржали, зачуявши ароматъ роскошныхъ луговъ Роны.

- Надо подумать о средствахъ обороны, - решили тарасконцы и тотчасъ же принялись за дело.

выше коленъ и съ подъемнымъ мостомъ, премило устроеннымъ. У клуба оборонительныя работы приняли такiе значительные размеры, что на нихъ сходились посмотреть любопытные. Буфетчикъ, г. Бонпаръ, съ ружьемъ шаспо въ рукахъ, стоялъ на верху лестницы и давалъ объясненiя дамамъ:

- Если они пойдутъ отсюда, - пафъ! пафъ!... Если же, напротивъ, вздумаютъ наступать съ этой стороны, тогда - бацъ! бацъ!...

На улицахъ все останавливали другъ друга, чтобы сообщить съ таинственнымъ видомъ:

- Знаете, театральная кофейная совершенно неприступна.

Другiе по секрету шептали:

- Слышали? Сегодня заложены торпеды подъ Эспланаду.

Словомъ, варварамъ было надъ чемъ призадуматься.

Въ то же время съ необычайнымъ увлеченiемъ органиэовались партiи вольныхъ стрелковъ. Братья смерти, Карбонскiе шакалы, Ронскiе мушкетеры... стрелки поотпустили бороды и усы, такъ что на гулянье знакомые не узнавали другъ друга. Подходитъ къ вамъ издали какой-то бандитъ Абруццкихъ горъ, - усы крючками, глаза мечутъ искры и пламя, гремятъ сабли, револьверы, ятаганы, - но вотъ онъ близко, и оказывается совсемъ не разбойникъ, а сборщикъ податей Пегулядъ. Или встречаете вы на лестнице самого Робинзона Крузое персонально, въ его собственной, робинзоновой остроконечной шляпе, съ его тесакомъ-пилой у пояса, съ двумя мушкетани на каждомъ плече, а на поверку выходитъ, что это оружейникъ Костекальдъ возвращается домой съ обеда. Дело кончилось темъ, что, стараясь придать себе наиболее свирепый видъ, тарасконцы нагнали такого страха другъ на друга, что скоро никто уже не сталъ осмеливаться выходить изъ дома.

Декретъ временнаго правительства въ Бордо объ организацiи нацiональной гвардiи прекратилъ, наконецъ, это невыносимое положенiе. Отъ могучаго дуновенiя трiумвировъ фю-фюить! улетели петушиныя перья, и все тарасконскiе вольные стрелки, - шакалы, мушкетеры и прочiе, - исчезли въ рядахъ батальона самыхъ обыкновенныхъ милицiонеровъ, подъ командой храбраго генерала Бравиды, бывшаго начальника гарнизонной швальни. Бордосскiй декретъ, какъ известно, устанавливалъ два разряда для нацiональной гвардiи: подвижной и местной гвардiи, - "кроликовъ полевыхъ и кроликовъ-капустниковъ", какъ съострилъ сборщикъ податей Пегулядъ. Вначале на долю полевыхъ нацiональныхъ гвардейцевъ выпала лучшая роль, конечно. Каждое утро храбрый генералъ Бравида выводилъ ихъ на ученье со стрельбой на Эспланаде и проходилъ съ ними стрелковую школу: "ложись! вставай!"... и такъ далее, все какъ быть должно по форме. Эти маленькiя войны привлекали всегда множество зрителей. Тарасконскiя дамы не пропускали ни одного ученья, и даже обитательницы Бокера переходили иногда черезъ мостъ полюбоваться на нашихъ кроликовъ. Темъ временемъ нацiональные гвардейцы-капустники скромно несли гарнизонную службу въ городе и стояли на карауле у музея, въ которомъ и караулить-то было нечего, кроме большой ящерицы, набитой мохомъ, и двухъ фальконетовъ временъ добраго короля Рене. Само собою разумеется, что изъ-за такой малости бокерскiя дамы не стали бы переходить моста... Прошло, однако, три месяца въ военныхъ экзерцицiяхъ со стрельбой, и публика заметила, что полевые нацiональные гвардейцы все еще топчутся на месте, не делаютъ ни шагу съ Эспланады, и общiй энтузiазмъ началъ ослабевать.

Сколько ни кричалъ своимъ кроликамъ храбрый генералъ Бравида: "Ложись! вставай!" - на нихъ уже никто не приходилъ смотреть. Скоро въ городе начали даже подсмеиваться надъ этими военными упражненiями. А чемъ же виноваты были несчастные кролики, если ихъ не отправляли въ походъ?... Разъ они даже отказались совсемъ отъ ученiй.

- Конецъ этимъ парадамъ! - кричали они съ патрiотическимъ рвенiемъ. - Мы полевые, такъ и ведите же насъ въ поле!

Въ мерiи сказали, что на этотъ счетъ не получалось никакихъ распоряженiй и обратиться следуетъ въ префектуру.

- Въ префектуру, такъ въ префектуру, - решилъ Бравида и съ первымъ курьерскимъ поездомъ уехалъ въ Марсель на поиски префекта.

А такiе поиски представлялись деломъ совсемъ не легкимъ, такъ какъ въ Марсели были въ постоянномъ заседанiи пять или шесть префектовъ и не было ни одного человека, могущаго указать, къ которому следуетъ обращаться. По необыкновенно счастливой случайности, Бравида сразу изловилъ кого ему было нужно и въ полномъ заседанiи совета префектуры заговорилъ отъ имени своихъ подчиненныхъ съ достоинствомъ, приличествующимъ бывшему начальнику гарнизонной швальни. Съ первыхъ же словъ префектъ перебилъ его:

- Извините, генералъ. Но я бы попросилъ васъ объяснить, какъ это случилось, что ваши солдаты требуютъ отъ васъ вести ихъ въ походъ, а меня просятъ не трогать ихъ съ места?... Вотъ читайте сами!

врача, приходскаго священника и нотарiуса, и въ этомъ прошенiи кролики умоляли перевести ихъ въ разрядъ капустниковъ по ихъ полной немощности и неспособности къ полевой службе.

- У меня больше трехсотъ такихъ прошенiй, - говорилъ префектъ, продолжая улыбаться. - Теперь вы понимаете, генералъ, почему мы не торопимся отправлять въ походъ вашу команду. Къ несчастью, и безъ того уже слишкомъ много было отправлено такихъ, которымъ всего желательнее было оставаться дома. Довольно съ насъ, больше не требуется... А за симъ, спаси Господь Францiю, и - мое почтенье вашимъ кроликамъ!

Нечего, кажется, говорить о томъ, въ какомъ плачевномъ настроенiи вернулся храбрый генералъ въ Тарасконъ. Но тутъ его ждала совсемъ неожиданная исторiя: въ его отсутствiе тарасконцы порешили устроить по подписке прощальный пуншъ для отправляющихся на войну кроликовъ. Напрасно уверялъ доблестный Бравида, что не стоитъ затевать никакихъ пуншей, такъ какъ никто никуда не пойдетъ, - подписка уже состоялась, и пуншъ былъ заказанъ; оставалось только его распить, - его и роспили. Въ следующее же воскресенье вечеромъ въ залахъ мерiи происходила трогательная церемонiя съ прощальнымъ пуншемъ, и до белой зари тосты и виваты, речи и патрiотическiя песни потрясали муниципальныя стекла. Каждый отлично зналъ, разумеется, настоящее значенiе этого прощальнаго банкета; нацiональные гвардейцы-капустники, платившiе за пуншъ, были твердо уверены, что ихъ товарищи никуда не отправятся; въ томъ же были убеждены и пившiе его полевые кролики, а также и почтенный помощникъ командира, растроганнымъ голосомъ клявшiйся передъ этими храбрецами, что онъ готовъ вести ихъ въ бой, зналъ лучше, чемъ кто-нибудь, что никто не двинется съ места... Но все равно! Такой ужь необыкновенный народъ эти южане: съ концу прощальнаго пиршества все плакали, все обнимались и, что всего замечательнее, все были совершенно искренни, даже самъ генералъ.

Въ Тарасконе, какъ и на всемъ юге Францiи, я часто наблюдалъ такiя влiянiя миражей.