Желтое лицо

Желтое лицо

Шерлок Холмс принадлежит к тем людям, которые не любят трогаться с места и совершать какие-нибудь упражнения только ради того, чтобы упражняться. Несмотря на это он от природы обладал редкой физической силой и, кроме того, при хорошем росте и комплекции был, без сомнения, одним из лучших боксеров, каких когда-либо мне приходилось видеть. На гимнастику и другого рода бесцельные физические упражнения он смотрел как на совершенно напрасную трату энергии, но в то же время проявлял редкий энтузиазм, когда того требовали долг службы или необходимость. Во время таких случаев он был прямо неутомим. Поразительно, откуда только брались у него такая огромная выносливость и тренированность; он был очень воздержан в пище, привычки его отличались большой простотой, и вообще он старался вести суровый образ жизни. Одно, в чем его можно было упрекнуть, это – в употреблении кокаина, к которому он прибегал только как к лекарству против однообразия земного существования.

Однажды ранней весной он сам почувствовал необходимость в отдыхе и предложил мне прогуляться в парке, где на вязах уже появились первые молодые светло-зеленые побеги и раскрывались длинные клейкие почки каштанов. В продолжение двух часов блуждали мы по парку, по большей части молча, как приличествует двум друзьям, которые отлично знают подробности жизни друг друга и которым вследствие этого не о чем говорить. Только к пяти часам вернулись мы к себе домой на Бейкер-стрих

– Простите, сэр, – сказал наш маленький слуга, отворяя дверь, – тут вас спрашивал какой-то господин.

Холмс взглянул на меня с упреком.

– Вот что значит гулять после обеда! – сказал он. – Давно ушел этот господин?

– Порядочно, сэр.

– Отчего же ты его не попросил подождать?

– Я просил его зайти, и он ждал.

– Как долго он ждал?

– С полчаса, сэр. Он очень беспокойный господин. Все время бегал по комнате, как сумасшедший. Я стоял в коридоре за дверью и все время наблюдал за ним. Вдруг он выскочил и закричал: «Когда же он придет, наконец?» Я попросил его подождать еще немножко. «Мне здесь душно, – продолжал он, – лучше я подожду на свежем воздухе. Я скоро вернусь», – и с этими словами он выскочил на улицу. Советую вам, сэр, не пускать его к себе больше.

– Ладно, ладно, – ответил Холмс, входя в комнату. – Жалко, что он не дождался нас, Ватсон. Судя по его нетерпению, должно быть, дело серьезное. Ба! Ведь это не ваша трубка на столе? Должно быть, он забыл ее здесь. Это очень хорошая трубка с длинным мундштуком, который на языке настоящих курильщиков называется «янтарь». Интересно знать, много ли в Лондоне мундштуков из настоящего янтаря. Говорят, что признак настоящего хорошего янтаря – это мушка, и потому торговцы нарочно фабрикуют поддельные янтарные мундштуки с такими же поддельными мушками. Должно быть, он был сильно взволнован, раз оставил свою трубку, которой очень дорожит.

– Почем вы знаете, что он ею дорожит? – спросил я.

– Обыкновенная цена такой трубки не больше семи шиллингов, а вы видите: она в двух местах починена. Сломалась деревянная часть, затем янтарная, и оба места скреплены серебряными ободками. Починка обошлась гораздо дороже самой трубки; из этого я заключаю, что он дорожит ею, иначе предпочел бы купить новую.

– И только? – нарочно спросил я, желая, чтобы Холмс высказал вслух и остальные наблюдения.

Мой приятель держал трубку довольно высоко, слегка постукивая по ней своим длинным тонким пальцем, как профессор, читающий перед аудиторией лекцию по анатомии и демонстрирующий перед слушателями какую-нибудь интересную кость.

– Эта трубка представляет для меня большой интересный материал для наблюдений, – сказал он, – она не менее носит отпечаток характера владельца, чем часы и шнурки от ботинок. Владелец этой трубки очень сильный человек, левша, с превосходным рядом зубов, мало обращающий внимания на свои привычки и не нуждающийся в средствах.

Затем мой приятель снова углубился в свои наблюдения, но я видел, что его правый глаз искоса поглядывал на меня, чтобы убедиться, достаточно ли внимательно я его слушаю.

– Не думаю, чтобы человек, обладающий достаточными средствами, стал курить семишиллинговую трубку! – возразил я.

– Одна унция его табаку стоит восемь пенсов, – сказал Холмс, выколачивая на ладонь оставшийся в трубке пепел. – Имей он возможность курить табак даже наполовину дешевле, то и тогда ему не было бы никакой надобности соблюдать такую экономию.

– Чем же вы докажете остальные свои выводы?

– Он имеет дурную привычку зажигать трубку о лампу или о газовые рожки. Посмотрите, как она обожжена с одной стороны. Конечно, спичкой ничего подобного не сделаешь. Не может быть, чтобы он подносил спичку всегда с одной стороны трубки. Зажигая же о лампу, вы никоим образом не убережетесь, чтобы не опалить трубки. Затем, как вы видите, почему-то сожжена правая сторона трубки. Попробуйте зажечь о лампу свою трубку, и вы убедитесь на опыте, что если будете держать ее в правой руке, то поднесете к пламени непременно левую сторону, а не правую. Конечно, иногда может случиться, что вы зажжете и с правой стороны, но не всегда. Кроме того, вы видите, что мундштук довольно сильно изгрызен, а это может сделать только сильный, энергичный и обладающий очень хорошими и острыми зубами человек. Но, если не ошибаюсь, я слышу его шаги на лестнице. Надеюсь, эта персона предложит нам кое-что поинтереснее, чем исследование его трубки.

Действительно, не прошло и нескольких секунд, как открылась дверь и в комнату вошел высокий молодой человек. Одет он был хорошо, но очень просто: на нем был темно-серый костюм, а в руке он держал коричневую широкополую фетровую шляпу. На вид ему можно было дать не больше тридцати лет, на самом же деле, похоже, он был гораздо старше.

– Простите, – сказал он с тревогой на лице, – я постучался в дверь? – Он остановился на пороге и, не дожидаясь ответа, сам себе ответил: – Да, конечно, постучался. Видите ли, я немного встревожен, так что вы, пожалуйста, простите мою невежливость.

С этими словами он провел рукой по лбу, как имеют обыкновение делать очень нервные и взволнованные люди, и затем скорее упал, чем опустился на стул.

– Вы, кажется, не спали несколько ночей подряд, – сказал Холмс своим обычным симпатичным голосом, – бессонные ночи страшно расстраивают нервы, гораздо больше, чем самая тяжелая работа и даже кутежи. Можно спросить, чем я могу быть вам полезен?

– Я хотел бы посоветоваться с вами, сэр. Что мне делать? Я чувствую, что моя жизнь разбивается на мелкие кусочки.

– Я вас не понимаю, – возразил Холмс, – вы хотите посоветоваться со мной как с детективом-консультантом?

– Нет, я хочу знать ваше мнение как хорошего юриста и опытного в житейских делах человека. Я не знаю, что мне предпринять и за что взяться. Вы один только можете дать мне полезный совет.

– Знаете, это очень щекотливый вопрос, – сказал он. – Трудно рассказывать чужим про свои семейные дела. Ужасно беседовать с посторонними людьми, которых никогда раньше не видел, насчет поведения своей собственной жены. Как это ужасно, ужасно! Но я не в состоянии дольше терпеть, моя нервная система напряжена до крайности, я должен с кем-нибудь посоветоваться.

– Послушайте, мой друг, мистер Грант Манро… – начал Холмс.

Посетитель вскочил со стула, точно ужаленный.

– Как! – вскричал он, – вы знаете мое имя?

– Если вы желаете остаться неизвестным, – сказал, улыбаясь, Холмс, – то советую вам в следующий раз не писать свое имя на дне шляпы или не поворачивать ее внутренней стороной к собеседнику. Мой приятель и я выслушали в этой комнате очень много самых интимных секретов и благодаря Провидению облегчили заботы очень многих людей. Надеюсь, нам удастся облегчить и ваши страдания. Могу я просить вас, так как дело, может быть, не терпит отлагательства, сейчас же приступить к изложению фактов?

Наш посетитель еще раз провел рукой по лбу, как будто это движение могло помочь ему собраться с духом и мыслями. Каждый его жест и выражение лица свидетельствовали о том, что это был очень осторожный, сдержанный человек с большой природной гордостью, которая-то и заставляла его так долго скрывать свои сердечные раны. Наконец он сделал энергичный жест рукой и начал свой рассказ.

– Вот в чем дело, мистер Холмс. Я женат уже три года. В течение этого времени мы так любили друг друга и так были счастливы, как будто бы были созданы друг для друга. Никогда между нами не было никакого разногласия, ни тени раздора. А теперь, с последнего понедельника, между нами как будто стена выросла. Я чувствую, что в ее жизни, во всех ее мыслях есть что-то такое чужое мне, как будто она не моя жена, а какая-нибудь первая попавшаяся мне на улице женщина. Одним словом, с некоторого времени мы стали совершенно чужими друг другу, и я во что бы то ни стало хочу узнать причину такой перемены.

Прежде чем перейти к самим фактам, я должен сообщить вам, мистер Холмс, еще одну очень важную вещь. Эффи любит меня. Я не допускаю мысли, чтобы я мог ошибаться. Она любит меня всем своим сердцем, всей душой и наверное никого так не любила, как меня в данное время. Я чувствую это так же глубоко, как чувствует всякий человек, которого кто-нибудь любит. Но между нами существует какая-то тайна, благодаря которой мы никогда не сделаемся прежними счастливыми и любящими супругами, пока она не будет обнаружена.

– Нельзя ли перейти к фактам, мистер Манро? – прервал его Холмс с видимым нетерпением.

– Извольте, я расскажу вам все, что знаю про Эффи. Когда я встретил ее в первый раз, она была совсем молодой вдовой, – теперь ей всего только двадцать пять лет. Ее имя было миссис Эброн. Молоденькой барышней она приехала в Америку и там вышла замуж за некоего Эброна, присяжного поверенного с очень хорошей практикой. У них был один ребенок, который вскоре умер от желтой лихорадки. Та же участь постигла и ее мужа. Я сам видел свидетельство о его смерти. Это несчастье заставило ее покинуть Америку и поселиться вместе со своей теткой, старой девой, в Пиннере. Муж после смерти оставил ей порядочный капитал в четыре тысячи пятьсот фунтов стерлингов, который так хорошо был помещен им в одно дело, что давал ежегодно семь процентов. В Пиннере она успела прожить всего шесть месяцев, когда я познакомился с ней. Мы сразу влюбились друг в друга и повенчались спустя несколько недель.

Я сам торгую хмелем и получаю от семисот до восьмисот фунтов стерлингов чистого дохода. Таким образом, как вы видите, мы можем жить очень комфортабельно, и поэтому наняли прелестную виллу в Норбери за восемьдесят фунтов в год. Это небольшая деревня, но она имеет то большое преимущество, что находится недалеко от города. Поблизости от нас есть гостиница и какие-то два дома, а с другой стороны через небольшое поле есть небольшая хижина, обращенная в нашу сторону фасадом. Кроме же этих построек почти до самой станции нет жилья. Мои занятия требуют моего присутствия в городе только в известное время года, летом у меня гораздо меньше дела, и потому я вполне могу наслаждаться с женой деревенской жизнью. Как я уже говорил вам, между нами никогда не было никаких недоразумений.

Здесь я должен обратить ваше внимание еще на одно обстоятельство. После свадьбы жена отдала мне все свои деньги против моей воли, потому что я отлично понимаю, что она останется ни с чем, если вдруг мои дела пошатнутся. Но она тогда настояла на своем, и я подчинился ее требованию. Вдруг шесть недель тому назад она пришла ко мне.

– Джек, – сказала она, – когда я отдавала тебе деньги, ты сказал, что я могу их взять, как только они мне понадобятся.

– Конечно, – ответил я, – ты имеешь полное право распоряжаться своей собственностью.

– В таком случае, дай мне, пожалуйста, сто фунтов.

Меня это немножко удивило, и тогда я думал, что деньги ей нужны на какую-нибудь женскую прихоть, на новое платье или что-нибудь другое в этом роде.

– На что тебе понадобилась такая сумма? – спросил я.

– Вот видишь! – ответила она игривым тоном. – Ты сказал, что будешь моим банкиром, а банкиры никогда не спрашивают своих вкладчиков, на что им нужны деньги.

– Если тебе действительно нужны деньги, то, конечно, я их дам, – ответил я.

– О, да, они мне очень нужны.

– Но ведь ты можешь мне сказать, на что?

– Через несколько дней, может быть, но не теперь, Джек.

Заручившись таким обещанием, я, конечно, успокоился, хотя это было первый раз, что у жены оказался от меня секрет. Я выдал ей чек и с тех пор ни разу не вспоминал об этих деньгах. Быть может, этот факт не имеет ничего общего с тем, что произошло, но я все-таки предпочел рассказать вам его.

Я уже говорил вам, что недалеко от нас находится небольшая хижина; чтобы попасть туда из нашего дома, нельзя пройти прямо по полю, а надо идти по большой дороге и потом свернуть на тропинку, ведущую через красивый лесок из шотландских елей. Я часто гулял в этом лесу, наслаждаясь прохладой и тенью больших деревьев. Этот домик стоял пустой в течение восьми месяцев; я очень часто останавливался перед ним, думая, как хорошо бы можно было здесь устроиться. Его крытое крылечко почти совершенно утопало в зеленых кустах жимолости.

кто-нибудь наконец снял этот домик. Проходя мимо него, я с любопытством человека, которому нечего делать, заглянул в окно, соображая, что за люди поселились по соседству от меня. Случайно взглянув наверх, я увидел в открытом окне второго этажа какое-то лицо, устремившее на меня свой взор.

Я не знаю, мистер Холмс, кому принадлежало это лицо, но от его взора у меня по всему телу пробежали мурашки. К сожалению, я стоял слишком далеко, так что не мог разобрать его черт; во всяком случае, в нем было что-то неестественное, нечеловеческое. Таково было вынесенное мною первое впечатление. Когда же я сделал движение, чтобы подойти поближе и рассмотреть существо, смотрящее на меня, оно моментально исчезло, и притом с такой быстротой, как будто кто-нибудь его увлек в глубину комнаты. Я постоял минут пять, думая, что оно опять появится, и пробуя анализировать полученное впечатление, но напрасно – лицо больше не появлялось. Я не могу сказать, чье это было лицо – мужское или женское, хотя отлично заметил, что оно было мертвенно-желтого цвета, с холодным, неподвижным взором, какого я никогда не встречал у людей. Это обстоятельство так заинтересовало и в то же время взволновало меня, что я решил рассмотреть поближе и познакомиться, если возможно, со странными новыми обитателями этого домика. С этой целью я подошел и постучался в дверь, которая моментально была открыта высокой худой женщиной с неприветливым лицом.

– Чего вам надо? – спросила она с сильным северным акцентом.

– Я ваш сосед, – сказал я, указывая на мой дом, – я видел, что вы только что переехали, и потому зашел узнать, не нужно ли вам в чем-нибудь помочь.

– Чего вы лезете, когда вас не спрашивают? – закричала она и перед самым моим носом захлопнула дверь.

Зная нервность и суеверность жены, я решил ничего не рассказывать ей о происшедшем. Ложась спать, я мимоходом сообщил ей, что кто-то поселился в соседнем домике, на что она мне ничего не ответила.

Обыкновенно я сплю очень крепко. Все знали, что раз я засну – меня ничем нельзя разбудить; но в ту ночь, вероятно, вследствие сильного возбуждения, я спал менее крепко. Вдруг я почувствовал сквозь сон, что кто-то ходит по комнате; просыпаясь постепенно, я увидел, что моя жена совсем одета и выходит из комнаты в накидке и шляпе. Я хотел было произнести слова удивления или протеста, но мой взгляд вдруг упал на ее лицо, освещенное горящей свечой, и я онемел от изумления. Мертвенная бледность покрывала ее лицо, сама она дрожала и тяжело дышала от волнения, причем постоянно поглядывала на мою кровать, очевидно, боясь, чтобы я не проснулся. Затем, убедившись, что я сплю, она бесшумно скользнула из комнаты, и через несколько секунд я услышал, как скрипнула парадная дверь. Я сел на кровати и ощупал свою голову, чтобы убедиться, что это не сон и что я, действительно, проснулся. Было три часа утра. Куда могла уходить в такой час моя жена?

Так просидел я минут двадцать, теряясь в догадках и стараясь найти какое-нибудь объяснение. Но чем больше я думал, тем больше все это казалось мне необъяснимым и странным. Только я собрался встать, как вдруг дверь внизу тихо отворилась и на лестнице послышались шаги моей жены.

– Куда ты ходила, Эффи? – спросил я, когда она вошла в комнату.

При звуке моего голоса она вздрогнула всем телом, легкий крик вырвался из ее груди. Это обстоятельство еще больше обеспокоило меня, так как этим невольным движением она выдала себя и доказала свою виновность. Моя жена всегда отличалась открытым характером, и потому такое исчезновение из комнаты, украдкой, явно уличало ее.

– Ты проснулся, Джек? – почти вскрикнула она с нервным смехом. – А я думала, что тебя ничто не может разбудить.

– Где ты была? – спросил я строго.

– Я не думала, что это тебя испугает, – сказала она, снимая накидку, причем пальцы ее, когда она расстегивала пряжку, страшно дрожали. – Со мной никогда ничего подобного не случалось раньше. Мне вдруг стало так душно в комнате, что я должна была выйти немного подышать свежим воздухом. Хорошо, что я вышла на двор, а то, право, задохнулась бы здесь. Там я постояла у дверей несколько минут и теперь чувствую себя хорошо.

Все это она говорила, ни разу не взглянув мне в глаза, и в ее голосе слышались незнакомые мне ноты. Очевидно, она говорила мне неправду. Я ни слова не ответил и повернулся лицом к стене, делая тысячи самых ужасных догадок и подозрений. Что такое она скрывает от меня? Куда уходит по ночам? Я чувствовал, что никогда не успокоюсь, пока не узнаю истину, и в то же время боялся приставать к ней с расспросами, так как знал, что она опять станет лгать мне. Всю остальную часть ночи я провалялся в постели, не сомкнув глаз, придумывая одно предположение невероятнее другого.

В этот день я должен был ехать в город, но был слишком расстроен, чтобы заниматься какими-нибудь делами. Жена была в таком же возбужденном состоянии, как и я, и по ее вопросительным взглядам, которые она изредка кидала на меня, я понял, что она старается найти выход из этого глупого положения, так как чувствует, что я не поверил ее объяснению. За завтраком мы обменялись только двумя-тремя отрывистыми фразами, и потом я сейчас же пошел гулять, что обыкновенно делал и в другие дни, пользуясь утренней прохладой.

Случайно мне пришлось проходить мимо того же домика, и я остановился на минуту в надежде увидеть еще раз страшное лицо, которое накануне глядело на меня из верхнего окна. Но представьте себе, мистер Холмс, мое удивление, когда дверь домика отворилась и оттуда вышла моя жена!

Я так и остолбенел от удивления. Жена тоже заметила меня и задрожала как осиновый лист. Сначала она, казалось, хотела убежать обратно в домик, но потом, очевидно, сообразила бесполезность такого поступка и смотрела на меня сконфуженными глазами, тщетно стараясь улыбнуться.

– Я пришла сюда, Джек, узнать, не нужна ли нашим соседям моя помощь. Отчего ты так на меня смотришь? Ты недоволен чем-нибудь или сердишься на меня?

– Так вот куда ты ходила сегодня ночью? – сказал я.

– Что ты, что ты! – ответила она.

– Ты здесь была, я в этом убежден. Кто здесь живет, к кому ты ходишь по ночам?

– Я первый раз сюда пришла.

– Как ты смеешь мне лгать? – кричал я. – Ведь тебя выдает твой голос. Разве я скрывал что-нибудь от тебя? Сейчас же пойду туда и узнаю, в чем дело.

– Нет, нет, Джек, ради бога, не ходи! – вскричала она с неподдельным ужасом.

– Умоляю тебя, Джек, не делай этого! – кричала она. – Клянусь тебе всеми святыми, что сама расскажу все через несколько дней. Если же ты войдешь туда сегодня, то сделаешь меня ужасно несчастной.

Несмотря на все усилия я никак не мог освободиться от нее и подойти к двери.

– Поверь мне, Джек! Поверь мне только раз. Ты никогда не пожалеешь об этом. Я никогда не стала бы от тебя скрывать, если бы это не было необходимо. От этого зависит счастье всей нашей жизни. Пойдем со мной домой, и все будет хорошо. Если же ты насильно войдешь в этот дом, между нами все кончено.

Она вцепилась мне в рукав и со страшной силой потащила обратно.

– Хорошо, я исполню твое желание, при одном только условии, понимаешь, только при одном, – сказал я наконец. – Ты можешь сохранить при себе свою тайну, но должна обещать мне, что ночные визиты ни разу не повторятся и что ты не станешь ничего больше от меня скрывать. Я готов забыть все прошедшее, если ты дашь мне обещание, что ничего подобного в будущем больше не повторится.

– О, обещаю тебе, Джек, – произнесла она с видимым облегчением. – Пусть будет по-твоему, только уйдем, уйдем поскорей от этого дома!

С этими словами она потащила меня прочь. Отходя от дома, я обернулся и опять увидел в окне верхнего этажа наблюдающее за нами желтое лицо. Что могло быть общего между моей женой и этим желтым лицом? Я опять задрожал от этого взгляда и чувствовал, что никогда не успокоюсь, пока не распутаю эту таинственную историю.

Два дня я никуда не выходил из дома, и жена, очевидно, исполнила свое обещание, так как, насколько мне известно, тоже никуда не отлучалась. Но на третий день мне опять пришлось разочароваться. Оказывается, никакая клятва, данная мужу, не может удержать ее от исполнения своего желания или, может быть, долга.

– Где барыня? – спросил я.

– Не знаю, должно быть, пошла на прогулку, – ответила она.

Я сразу заподозрил, что здесь что-то неладно. Пройдя к себе наверх, чтобы убедиться, что жены действительно нет дома, я случайно взглянул в окно и увидел, как моя горничная во весь дух бежала через поле по направлению к злополучному домику Тут-то я понял, в чем дело. Моя жена ушла из дома и велела горничной немедленно прибежать за ней в случае, если я раньше вернусь из города. Вне себя от гнева я сбежал вниз, решившись раз и навсегда положить конец этой комедии. Я видел, как моя жена и горничная почти бегом шли по тропинке, но не остановил их и прошел к домику, в котором думал найти развязку этого секрета. Дверь была открыта, и я, не постучавшись, вошел в коридор.

Меня никто не встретил. В кухне на плите стоял котел, а невдалеке в корзине лежал большой кот. Но старой женщины не было. Тогда я прошел в следующую, совершенно пустую комнату, отсюда поднялся наверх и обошел находящиеся там две комнаты, не встретив ни одной живой души. Вся обстановка и картины были совершенно простые и очень грубой работы, за исключением той комнаты, в окне которой я два раза видел желтое лицо. Она была обставлена уютно и с большим вкусом. Но можете себе представить, до чего я разозлился, когда увидел на камине фотографию моей жены, которая была сделана по моей же просьбе три месяца тому назад.

зол, что, не сказав ей ни слова, прошел прямо к себе в кабинет.

Она последовала за мной, так что я не успел закрыть за собой двери.

– Я ужасно страдаю, Джек, мне пришлось нарушить свое обещание, но если бы ты знал все обстоятельства, то, наверно, простил бы меня!

– Скажи мне всю правду!..

– Не могу, Джек, хоть убей меня, не могу! – вскричала она с отчаянием.

– Пока ты не скажешь, кто живет в этом домике и кому ты дала свою фотокарточку, я не желаю иметь с тобой никакого дела, – сказал я и с этими словами ушел из дома.

Это было вчера, мистер Холмс, и с тех пор я не видел жены и ничего не знаю об этой загадочной истории. Со мной подобная история произошла первый раз в жизни, поэтому я до того растерялся, что не знал, как быть и что предпринять. Вдруг сегодня мне пришла в голову мысль обратиться к вам за советом, и вот я пришел к вам и всецело отдаю себя в ваши руки. Пожалуйста, если в моем рассказе что-нибудь недостаточно ясно, спросите – и я с радостью вам объясню. Только, ради бога, скажите как можно скорее, что мне делать, потому что я не в состоянии дольше находиться в таком дурацком положении.

Холмс и я с большим интересом слушали странный рассказ этого в высшей степени возбужденного человека; мой приятель некоторое время еще сидел в раздумье, подпирая рукой свой подбородок.

– Скажите мне, пожалуйста, – произнес он наконец, – можете ли вы поручиться, что из окна смотрело на вас действительно человеческое лицо?

– Трудно ответить вам утвердительно, потому что я и первый, и во второй раз находился от окна на порядочном расстоянии, – ответил посетитель.

– Но на вас, кажется, оно произвело очень сильное впечатление.

– Да, потому что у него удивительно неестественный цвет лица и холодные, неподвижные черты. А всякий раз, когда я хотел приблизиться, оно моментально исчезало.

– Как давно жена взяла у вас сто фунтов стерлингов?

– Почти два месяца тому назад.

– Видели ли вы когда-нибудь фотокарточку ее первого мужа?

– Нет. В Атланте вскоре после его смерти был огромный пожар, во время которого сгорели все ее бумаги.

– Каким же образом она сохранила свидетельство о его смерти? Ведь вы говорите, что видели его?

– Ей выдали после пожара копию с первого свидетельства.

– Встречали ли вы кого-нибудь, кто бы знал ее в Америке?

– Нет.

– Не предлагала ли она вам когда-нибудь съездить туда?

– Нет.

– Может быть, получала оттуда письма?

– Нет, по крайней мере, я не знаю.

– Благодарю вас. Теперь я составил себе некоторое понятие об этом деле. Если в этом домике действительно теперь никто не живет, тогда будет довольно трудно распутать дело, в противном же случае, если обитатели его, предупрежденные о вашем посещении, только на время оставили его, а потом опять вернулись, тогда мы скоро докопаемся до истины. Вот что я вам посоветую: поезжайте в Норбери и опять походите мимо окон этого домика. Если вы убедитесь, что внутри кто-нибудь есть, не старайтесь проникнуть туда, но сейчас же телеграфируйте нам. Мы приедем через час после получения вашей телеграммы и затем посмотрим, что делать.

– А если там никто не живет?

– В таком случае я завтра буду у вас и поговорю с вами. До свидания, и, пожалуйста, напрасно не волнуйтесь до тех пор, пока не убедитесь, что действительно стоит волноваться.

– Мне кажется, это очень грязная штука, Ватсон, – сказал Холмс, проводив до дверей мистера Гранта Манро. – Каково ваше мнение об этой истории?

– Я того же мнения, что и вы, – отвечал я.

– По-моему, здесь шантаж, если я не ошибаюсь.

– Но кто же шантажист?

– Должно быть, то лицо, которое живет в прилично обставленной комнате и имеет ее фотокарточку. Меня очень интересует это желтое лицо, и я ни за что не успокоюсь, пока не узнаю, в чем здесь дело.

– Но вы лично составили себе об этом какое-нибудь мнение?

– Да, и буду очень удивлен, если мои предположения окажутся неверными. По-моему, в домике живет первый муж миссис Манро.

– Почему вам так кажется?

– Чем же объяснить ее ужас, когда господин Манро хотел войти в домик? Вот как, по-моему, обстоит дело. Эта женщина вышла замуж в Америке. Они не сошлись характерами, или, возможно, он совершил какой-нибудь гнусный поступок. Она убежала от него и вернулась в Англию под чужим именем с той целью, чтобы, как она думала, начать новую жизнь. Затем она вышла вторично замуж и считала себя в полной безопасности, – мужу она показала свидетельство о смерти какого-нибудь господина, чье имя приняла, – как вдруг ее местопребывание было открыто первым мужем или, может быть, этой отвратительной на вид старой женщиной, которая так сурово приняла мистера Манро. Они написали ей письмо, угрожая приехать и донести в полицию. Тогда она просит сто фунтов и посылает им, чтобы откупиться. Несмотря на это, они все-таки приезжают. Она узнает от своего мужа, что кто-то поселился в соседнем домике, догадывается, что это ее преследователи, ждет случая и украдкой удирает из дома, чтобы умолить их оставить ее в покое. Потерпев фиаско, она отправляется туда на следующее утро и встречает своего мужа. Она обещает ему не ходить больше туда, но через два дня надежда избавиться от этих ужасных соседей настолько сильно начинает ее мучить, что она решается сделать последнюю попытку и отправляется туда, захватив с собой обещанную фотокарточку. Во время этого разговора прибегает горничная и сообщает ей, что приехал барин. Жена, зная, что ее муж не замедлит явиться в дом, заставляет их бежать через черный ход в лес. Вот почему Манро никого не нашел дома. Я буду страшно удивлен, если они не вернутся домой до самого вечера. Что вы думаете о моих предположениях?

– Что это одни только предположения.

– Предположения, однако объясняющие все факты. Пока мы должны делать предположения на основании тех фактов, которые находятся у нас в руках; когда будем иметь новые, тогда будет время подумать. Теперь же нам остается только ждать известий от нашего приятеля из Норбери.

Но нам не долго пришлось ждать. Не успели мы напиться чаю, как пришла телеграмма. «Опять видел в окне желтое лицо. В семь часов встречу вас на вокзале», – телеграфировал нам Манро.

Выйдя из поезда, мы действительно нашли его на платформе. При свете зажженных фонарей он показался нам страшно бледным и измученным.

– Они здесь еще, мистер Холмс, – сказал он, крепко пожимая руку моего друга. – Я видел свет в окне, когда шел сюда на станцию. Надо торопиться, чтобы они не удрали.

– Каков же ваш план в таком случае? – спросил Холмс, когда мы шли по темной, обсаженной большими деревьями дороге.

– Надо силой ворваться в дом и узнать, кто там живет. Я желаю, чтобы вы были только свидетелями.

– Итак, вы твердо решили поступить таким образом, несмотря на предостережение жены не делать этого и до времени не пытаться разоблачить тайну?

– Да, я совершенно твердо принял такое решение.

– По-моему, вы вправе так поступать. Всякая истина, какова бы она ни была, лучше неизвестности.

Была очень темная ночь, когда мы свернули с большой дороги и пошли по тропинке. Моросил мелкий дождь. Мистер Грант Манро нетерпеливо шагал впереди, мы же шли за ним.

– Вон там освещенные окна моего дома, – шепнул он, указывая на свет между деревьями, – а вот домик, куда мы должны войти.

Тут тропинка сделала поворот, и мы очутились перед фасадом дома. Желтая полоса света, падающая на черную землю, свидетельствовала о том, что дверь была неплотно закрыта. Наверху было ярко освещено одно окно. На спущенной шторе несколько раз промелькнула какая-то тень.

– Вот видите, он здесь! – вскричал Манро. – Кто-нибудь, наверно, есть в доме. Идем и сейчас же все узнаем.

– Ради бога, Джек, не делай этого! – кричала она. – Я чувствовала, что ты придешь сегодня вечером. Подожди немного, и ты никогда не будешь жалеть об этом.

– Я довольно ждал и верил тебе, Эффи! – возразил Манро решительно. – Оставь меня! Я должен туда войти. Мои друзья и я решили вывести все на чистую воду.

С этими словами он отстранил жену, и мы последовали за ним в дом.

Не успел он открыть дверь, как в коридор выскочила старуха и попробовала было загородить нам дорогу, но Манро грубо отстранил ее и в несколько прыжков очутился наверху. Затем он вбежал в освещенную комнату, а мы остановились на пороге.

рассмотреть, что на ней было одето красное платье и длинные белые перчатки. Когда же она повернула к нам свое лицо, я невольно вскрикнул от ужаса и удивления. Меня поразила больше всего неподвижность этого лица и мертвенно-желтый цвет кожи. Но тайна сейчас же объяснилась. Холмс со смехом провел рукой за ухом ребенка и снял надетую на лицо маску. Перед нами предстала прелестная маленькая негритяночка с ослепительно белыми зубками, которая с любопытством смотрела на наши изумленные лица. Я от души расхохотался, но Манро стоял, насупившись, со скрещенными на груди руками.

– Господи! – проговорил он наконец. – Что все это значит?

– Я объясню тебе, что это значит, – произнесла вошедшая в комнату женщина с открытым, гордым лицом. – Ты насильно вырвал у меня признание и теперь не имеешь права ни на что пенять. Мой первый муж умер в Атланте. Но ребенок остался жив.

– Твой ребенок?

Она вынула большой серебряный медальон, который носила на груди.

– Ты не знал, как он открывается!

Она нажала пружину, и вслед за тем сейчас же отскочила нижняя крышка медальона. Там под стеклом был портрет очень интеллигентного на вид и красивого мужчины, черты лица которого, однако, выдавали его африканское происхождение.

– Вот портрет Джона Эброна из Атланты, – сказала дама, – благороднейшего человека в мире. Я пренебрегла предрассудками белой расы и вышла за него замуж. За все время нашей супружеской жизни мне ни разу не приходилось сожалеть о совершенном самопожертвовании. Единственное несчастье, что наш ребенок пошел в отца, а не в мать. Это очень часто бывает при таких смешанных браках. Моя маленькая Люси гораздо чернее своего отца. Но какая бы она ни была, черная или белая, это моя дорогая девочка, моя гордость.

При этих словах маленькое черное создание прибежало к матери и вцепилось ручонками в ее платье…

– Я оставила ее в Атланте только потому, что она была больна и перемена климата могла бы дурно повлиять на ее слабое здоровье. За ней присматривала верная шотландка, наша старая няня. Не проходило ни одного дня, ни одного часа, чтобы я не вспомнила о своем любимом ребенке. Потом я встретилась с тобой и убедилась, что люблю тебя, Джек, но побоялась сказать тебе всю правду. Я боялась, что потеряю тебя, и потому не решалась признаться, что у меня есть ребенок. Предстоял трудный выбор, и я по слабости сделала то, чего ни в коем случае не имела права делать, то есть приняла твое предложение. В течение трех лет меня мучили угрызения совести и съедала тоска по ребенку, но я хранила свою тайну, потому что получала благоприятные вести от няньки. Наконец во мне появилось непреодолимое желание увидеть своего ребенка. Долго я боролась против этого желания, но напрасно. Как это было ни опасно, я рискнула выписать дочку, хотя бы на несколько недель. Я послала в Америку сто фунтов стерлингов и дала подробные инструкции няне, как она должна приехать и поселиться в этом домике. Я сделала все возможное, чтобы никто в нашем околотке не знал о существовании черного ребенка, и потому приказала няньке наблюдать, чтобы Аюси весь день ходила в маске и длинных перчатках. Конечно, можно было бы придумать что-нибудь умнее, но боязнь, что ты случайно узнаешь правду, положительно лишала меня рассудка. Ты первый сообщил мне приятную новость, что в домике кто-то поселился. Весь день я прождала, сгорая от нетерпения поскорее увидеть и расцеловать свое родное дитя, и наконец потихоньку убежала туда ночью, зная, что ты очень крепко спишь. На следующий день ты мог бы все узнать, если бы подчинился моей просьбе подождать еще немного времени. Спустя три дня, когда ты ворвался в дом, няня с ребенком едва успели убежать в лес через черный ход. Теперь ты узнал всю правду, и мне интересно знать, что будет со мной и с моим ребенком?

Прошло две длинных, томительных минуты, пока Грант Манро первый прервал молчание. Я с удовольствием вспоминаю эту сцену. Он поднял маленькую девочку, крепко поцеловал ее, затем взял под руку свою жену и, не говоря ни слова, повел их обеих к двери.

– Мы гораздо удобнее можем переговорить об этом у себя дома, – сказал он. – Я не считаю себя, Эффи, очень хорошим человеком, но все-таки думаю, что ты смело могла бы мне доверить свою тайну, не прибегая к подобным средствам.

Мы вышли за ним из дома. Подойдя к тропинке, Холмс дернул меня за рукав и шепнул:

– Я думаю, наше присутствие гораздо полезнее будет в Лондоне, чем здесь, в Норбери.

– Пожалуйста, Ватсон, – сказал он, обернувшись ко мне, – если вы когда-нибудь заметите, что я начинаю слишком много о себе думать, шепните мне на ухо одно только слово: «Норбери», – и я буду вам за это бесконечно благодарен.