Обманчивая наружность

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Обманчивая наружность (старая орфография)

ОБМАНЧИВАЯ НАРУЖНОСТЬ.

Каждый раз, когда я приезжаю в Париж, к моему несчастию, в этот день непременно идет проливной дождь. Напрасно я прибегаю к разным уловкам; то переменяю часы моего отъезда, то останавливаюсь в дороге, то путешествую ночью, т. е. изобретаю разные хитрости для того, чтобы обмануть барометр, но напрасно!... Миль за десять от Парижа, тучи начинают сгущаться, сгущаться - и, наконец, льется дождь, льется точно во время потопа.

В последнюю мою поездку, я, как обыкновенно, шел под самым проливным дождем по улицам, сопровождаемый коммиссионером, несшим мой багаж. Я делал самые отчаянные знаки всем фиакрам, которые рысью неслись мимо меня, но только минут через десять какой-то кучер, будучи чувствительнее других, сжалился надо мною и остановил своих лошадей. Одним прыжком очутился я у экипажа, отворил дверцы и с какою-то яростию бросился в карету.

К несчастию, в то время, когда я с такой поспешностию влетал в фиакр, другой какой-то господин, находясь в подобном мне положении, отворил в то-же время противоположную дверцу и с точно такою-же поспешностию бросился в карету. Легко понять, что от этих двух одновременных вскакиваний произошло столкновение, за столкновением последовало краткое объяснение.

- Чтоб чорт вас взял! сказал мне мой противник, делая движение с целью пролезть дальше в фиакр.

Я только что хотел ему ответить молодцовато, с энергией, ибо, будучи жителем юга, я имел кровь горячую, как вдруг наши глаза встречаются. Мы с минуту смотрели друг на друга, подобно львам, стоящим перед одним бараном, и затем оба разразились громким хохотом... Взбешенный господин, был Оскар Дево, добрейший, милый Оскар, которого я не видал лет десять, с которым я играл в мячик, которого я люблю до безотчетности.

Мы, разумеется, принялись целоваться, а кучер, смотря на нас через дверцу, пожимал только плечами, ничего непонимая. Два коммиссионера с чемоданами на плечах стояли под проливным дождем, ожидая платы, мы приказали втащить наш багаж на карету и поехали к луврскому отелю, куда Оскар хотел меня завезти.

- Ты тоже путешествуешь? спросил я своего старого приятеля, после первых излияний... Разве ты живешь не в Париже?

- Я живу в Париже, но только очень мало, как можно; я и теперь прямо из Рош, из моего небольшого имения, которое мне досталось от отца, и где я провожу почти все лето. Ты не думай, чтоб это был какой нибудь замок!... Нет, все это просто, по-деревенски, но мне все там нравится, все нравится до того, что я не хочу ничего ни изменять, ни переделывать. Наше жилище окружает небольшая деревня, утопающая в зелени, в пятидесяти шагах от дому, течет прозрачная река между густых старых дерев; дальше мельница, долина; на горизонте блестит колокольня, под окнами дома цветы и в доме полное счастие... Могу-ли я, в самом деле, на что нибудь пожаловаться?... Моя жена печет мне сладкие торты, которые мне приходятся по вкусу, а ей белят еще более её прелестные ручки... Кстати, я тебе ведь еще не сказал, что я женат?... Я тебе скажу, мой милый, что я встретил ангела... Если я его упущу, думалось мне, то другого уже не встречу! Я женился и сделал отлично. Но я не буду распространяться, так как ты не откажешься познакомиться с моей женой и с моим маленьким уголком... Ну, когда ты к нам приедешь?... спросил меня Оскар. Это всего на три часа езды от Парижа, не успеешь выкурить даже двух ситар... уверял он меня, в то-же время упрашивая. И так решено! сказал он, взяв меня за обе руки. Я возвращаюсь домой завтра утром и приказываю приготовить для тебя комнату... Дай-ка мне твой портфель, я запишу в нем свой адрес.

Я не думал противиться просьбам моего друга и обещал навестить его в самом скором времени.

Спустя дня три или четыре, Париж как-то опустел, мысли о моем старом товарище не давали мне покоя, мне пришла охота ехать к нему и, так сказать, вблизи понюхать этого семейного счастия; посмотреть собственными глазами на реку, на мельницу, на колокольню... посреди которых, по уверению друга, можно быть так счастливу...

Я приехал в Рош около шести часов вечера; с первого-же взгляда на эту местность, пришел в полное восхищение. Жилище Оскара состояло из маленького замка времен Людовика XV, почти совершенно скрытого между большими деревьями, неправильной, причудливой, но восхитительно-живописной формы. Не смотря на целое столетие, в замке все до мельчайших подробностей сохраняло вид древности, начиная с почерневших мансард до флюгеров-рококо - с полуциркульных окошек, обнесенных решетками, до гербов над дверями, все принадлежало тому веку. На черепичной, немного покатистой кровле, старые каштаны лениво протягивали свои ветви. Дикий виноград и розовые кустарники вились около окон, образовывая прихотливые рамки, вздымались и забирались в слуховые окна, цеплялись и вились по жолобу и спускались самыми роскошными гирляндами цветов и зелени. Посреди этой роскошной растительности, между старых деревьев, густо разросшихся, чуть-чуть виднелось голубое небо, и то местах в двух-трех, самыми маленькими кусочками.

Первого человека, которого я встретил, был мой друг Оскар. Он был с головы до ног весь в белом, с соломенной шляпою на голове. Сидел он на огромной каменной скамье, которая, кажется, составляла один корпус с домом. Он очень был углублен в разсматривание превосходной дыни, поданной ему садовником. Едва только он меня заметил, как бросился ко мне на встречу, обнимал и жал мне руки так дружески и с таким чистосердечным удовольствием, что я подумал про себя: "Да, правда, он мне не солгал, он в самом деле счастлив". Я снова нашел его таким, каким знал в детстве: веселым, правда, немного сумасбродным, но добрым и счастливым.

- Петр, сказал он садовнику, отнеси чемодан в комнату, которую я прошлого дня приказал приготовить.

Садовник взялся за чемодан, но приподнимал его с видимым усилием. Оскар бросился ему на помощь, сразу поднял чемодан и взвалил его на плечи бедняку, у которого подогнулись ноги.

- Инвалид! заметил Оскар, с веселым смехом. Ну, продолжал он, теперь пойдем, я тебя представлю маленькой царице здешняго замка, моей жене. Он подбежал к колокольчику и сильно позвонил. В ту-же минуту, из окна нижняго этажа, показалась толстая кухарка с красным лицом и с засученными рукавами, а затем выбежал лакей с тарелкой в руках.

Мне показалось, что они нарочно были подобраны, так физиономии их и вся наружность гармонировали с этою чудною картиною. Я невольно улыбнулся.

- Где барыня? спросил Оскар, и, не дожидаясь ответа, закричал:

- Мери! Мери! Вот Жорж, вот мой друг!...

Из самого узенького окошечка в первом этаже, из окошечка, которое было более всех других заросши целыми гирляндами цветов, показалась молодая женщина, с белыми, золотистыми как рожь, волосами. Она одною рукой придерживала развевающийся белый пеньюар, другою удерживала распущенную косу. Едва она увидела меня, как обратилась в розу, устыдясь, конечно, что ее застали за туалетом; сконфуженно и неловко, но тем не менее так очаровательно поклонившись, она быстро исчезла. Это видение положительно довершило мое очарование; мне показалось, что я вдруг был перенесен в царство самой роскошной фантазии. Я думал, укладывая свой чемодан, что мой друг Оскар живет в одном из тех хорошеньких, но обыденных домиках, с наружи чистеньких, с зелеными ставнями, с позолоченным громовым отводом, о котором так заботится деревенский парижанин, - и вдруг очутился посреди целой груды идеально-прекрасных старых камней, источенных червями и покрытых мхом древности; посреди пестреющого ковра цветов и зелени, посреди столетних зубчатых стен и фантастических решеток, покрасневших от ржавчины. Все это вместе взятое напомнило мне одну из самых прелестных картинок моего друга Морина, и я, пораженный и восхищенный, стоял несколько минут с устремленными глазами на то узенькое окошечко, в прихотливой рамке, свитой природою из дикого винограда, роз и гиацинтов, откуда за мгновение выглянула такая очаровательная белокурая головка.

которые гостят у меня... Бедняки, они не умеют ценить деревню так, как я!... Вообрази, у них на ногах шелковые розовые чулки и бальные башмаки. Послушай, сказал он мне вдруг, ты не хочешь-ли переоблачиться, надеть туфли, я дам тебе соломенную шляпу... Надеюсь, что у тебя есть с собой полотняное летнее платье? Я тебе не предлагаю ни водки, ни закуски, так как мы сейчас будем обедать. Ты сегодня кстати приехал, мы первый раз пробуем дыню.

- К несчастию, я их не ем, но, все равно, я с удовольствием смотрю, как ее едят другие, сказал я.

- Все равно, я тебя утешу... Я схожу в погреб, за бутылкой pomard. Скажу тебе откровенно, я не подаю его всем... Это, брат, превосходное вино, завещанное мне моим добрым отцом перед смертью. Утром, в тот день, в который он умер, он позвал меня. Я подошел; он едва слышал, глаза его были закрыты, голова опрокинулась на изголовье... Я долго сидел молча около его постели; моя рука была в его руке... я почувствовал слабое пожатие, глаза его полуоткрылись, он улыбнулся.

- Pomard в самом заду... на лево... ты знаешь... сказал он мне слабым угасающим голосом, медленно и едва внятно. - Для друзей... только для друзей, добавил он, и снова пожав мне руку, утомленный, он опять закрыл глаза, но по движению губ я видел, что он еще внутренно улыбался... Пойдем-же со мной в погреб, продолжал Оскар, после минутного молчания; в самом заду, на лево... ты мне подержишь фонарь.

Когда мы вышли из погреба, обеденный колокол звонил так громко, что целые тучи птиц с испугом летели со старых каштановых дерев. Все гости собрались в саду. Оскар перезнакомил меня со всеми, со свойственным только ему одному sans faèon; я предложил мою руку хозяйке дома и повел ее в столовую, где ожидал нас превкусный обед.

Разсматривая жену моего друга, я убедился, что мое первое впечатление не обмануло меня; это буквально был ангел, ангел, изображающий женщину. Она была стройна и гибка; её голосок, звучный гармонический голосок, напоминал пение зяблика, у нея была особенная манера говорить, манера детски-кокетливая, мягко, нежно кончавшая каждую фразу; кончая фразу, она обращала глаза на мужа, как-бы ожидая от него одобрения. Она безпрестанно краснела, но в то же время по губкам ее пробегала какая-то тонкая улыбка, открывавшая её беленькие зубки и говорящая: я смеюсь сама над собой, но смеюсь вместе с тем и над своим соседом. Замечательная малютка-женщина! Прибавьте ко всему этому оригинальный, с необыкновенным вкусом сделанный наряд, может быть, несколько вольный, но который так шел к этой маленькой царице. Её прекрасные белокурые волосы были схвачены и закручены небрежно, как ни попало, по крайней мере, так казалось; затем весь этот свитый пучек был прикреплен стальною гребенкой довольно высоко и как-то набок, её белое кисейное платье, убранное широким цветным плоским рюшем с четырех-угольным вырезом на корсаже, короткая юбка, приподнятая с боков... все это было очаровательно и напоминало ХVIII век. Ангел был немножко кокетлив, но кокетлив особенным манером, манера-же её была чрезвычайно изысканная.

Когда мы уселись за стол, то Оскар взглянул на свою царицу и в этом быстром взгляде было столько любви, столько счастия... сознаюсь, я почувствовал какую-то дрожь, дрожь от зависти, удивления, восхищения, может быть... Он вынул из вазы с цветами, стоявшей на столе, пунцовую розу и бросил ее своей жене, говоря с улыбкой:

- Это для твоей головы, милая.

Белокурая красавица покраснела, взяла цветок, с быстротою и ловкостью приколола его на самом видном месте и, восхищенная, поворачивая перед нами свою голову, она повторяла с веселым смехом:

- Хорошо так?

Затем, приложив к губам кончики пальцев, она послала своему мужу поцелуй, поцелуй двенадцати-летняго ребенка... и потом весело взялась за ложку и принялась кушать суп с аппетитом проголодавшагося шалуна.

Гости Оскара не имели ничего в себе особенно замечательного; они добродушно хохотали над всеми ребячествами хозяйки, но тем не менее казалось, как будто-бы им всем было немножко не по себе среди этого очаровательного увлечения. В особенности это заметно было в кузене, который удил рыбу. Он был тщательно одет весь в белое; голубой галстух охватывал шею... Затем - он обладал бородою, расположенною веером, и глазами, имевшими вид продолговатой миндалинки... Он мне положительно не понравился!.. С какой-то вибрацией произносил он букву р, а букву е шипел, как провинциальный актер. Сидя за столом, он ломал свой хлеб на маленькие кусочки, и, между разговором, собирал и ел крошки, которые падали на стол при переломе ломтя. Я понял, что удовольствие показать свой бриллиантовый перстень заставляет его производить всю эту работу с хлебом. Раз или два я подметил меланхолический взгляд, направленный им на хозяйку дома; но я не придал этому большого значения, увлекаясь, при этом, блестящею веселостью Оскара.

Случалось-ли вам заметить, добрый читатель и дорогая читательница, что, когда вы находились в незнакомом для вас месте, иногда ничтожные мелочи, к которым все остальные были равнодушны, для вас имели важное значение? Первое впечатление, как известно, основано на тысяче самых ничтожных безделушек, которые прежде всего бросаются в глаза. Например, какое нибудь пятно на потолке, гвоздь в стене, или какая нибудь особенность в физиономии вашего соседа - эти мелочи запечатлеются в вашей памяти, поселяются в ней, принимают особенно важное значение, и, против вашей воли, все другия наблюдения, которые вы будете делать впоследствии, все они невольно будут группироваться около этого пятна, гвоздя или физиономии. Заметьте это хорошенько и вы увидите, что каждое ваше мнение о вещи или о человеке чувствительно широкую жилетку, за худо надетый галстух, за чиханье, за глупую улыбку или даже за очень острые кончики сапог.

Я помню один случай: я имел честь быть в первый раз с визитом у г-жи М., я заметил у ней зуб с правой стороны был совершенно черный, гадкий, испорченный зуб. Я заметил это чудовище именно потому, что его старались скрыть. Госпожа М. ужасно гримасничала для этого сокрытия; она за столом ела не иначе, как чуть-чуть открывая рот и все это именно для того, чтобы не показать никому чудовища, скрывавшагося во рту. Этот зеленовато-черный зуб так хорошо олицетворял графиню, что даже теперь, когда уже этот гадкий зуб заменен новым, прекрасным зубом, вдвое белее всякой фарфоровой тарелки, - госпожа М., все-таки, не может открыть рта без того, чтобы у меня не явилось желание поискать этого приснопамятного черного зуба.

Но возвратимся к нашему рассказу.

Посреди этого семейного счастия, вставленного в такую восхитительную рамку, в обществе моего честного, доброго, доверчивого, влюбленного друга Оскара, в обществе этого очаровательного маленького херувима, доведшого свою грацию и наивность даже до странностей, - меня чрезвычайно шокировала слишком причесанная и черезчур глупо-красивая голова кузена. Эта голова привлекла мое внимание, как пятно на потолке, как гвоздь, как черный зуб графини, о котором я только что говорил и, совершенно против моей воли, я не мог отвести глаз от этого удильщика рыбы.

После обеда, который был очень продолжителен, мы вышли в сад, где был уже приготовлен кофе, и под вековыми деревьями лениво разселись мы с сигарами во рту. Вокруг нас было тихо и спокойно. Насекомые прекратили свою музыку, и на прозрачном синем небе маленькия облака стояли неподвижно и казались спокойно спящими.

и проворная, вертелась на своих высоких каблучках около чашек, как ребенок, который играет "в обед", и с целою тысячью комичных, но все же очаровательных предосторожностей, разливала горячий кофе.

Кончив разливание, она подошла и села около своего мужа, села так близко, что её платье наполовину закрыло моего друга; без церемонии вынув у него изо рта сигару и разгоняя дым с гримасками, как бы желая сказать: "О! ужас"! она стряхнула своим маленьким пальчиком пепел на песок, потом захохотав, вложила сигару в протянутый к ней рот мужа.

Это было чрезвычайно прелестно. Оскар, очевидно привыкший к подобным выходкам, ни мало не удивился; он положил свою руку на плечо жене, как будто бы это была не женщина а дитя, и поцеловал ее в лоб.

Я не мог удержаться от улыбки, столько было шаловливой ласки и ребячества в этой коротенькой фразе, сказанной шопотом. Не знаю, почему в это мгновение я повернулся в ту сторону, где находился кузен. Он сидел в стороне от всех и курил молча сигару. Он мне показался несколько бледным; не переставая затянулся он несколько раз дымом, потом быстро встал и, под влиянием какого-то морального недуга, удалился в глубину аллеи.

- Не знаю, отвечала самым естественным в мире голосом маленькая царица, верно пришла какая-нибудь идея об ужении рыбы.

Разговор, смолкший на минуту, снова начался.

Кузен воротился и опять занял свое прежнее место, но с этой минуты в наше общество закралась какая-то неловкость, какая-то холодность... Разговор, который до этой минуты был такой оживленный, мало-по-малу стал затихать и, не смотря на все мои усилия оживить его, он очень плохо вязался. Мне самому сделалось как-то неловко; меня стали преследовать самые нелепые идеи; мне показалось, что в этом быстром исчезновении кузена, в его бледности, в его неловких двнясениях выражалось сильное чувство, которое он не в состоянии был скрыть. Но как же эта женщина, с таким умным и проницательным взглядом не понимала этого? Оскар, как бы он ни был доверчив, неужели он не мог заметить, что исчезновение кузена, совпадало именно с поцелуем, который он дал жене? Или эти супруги слепы, или они притворяются, что ничего не видят, или я сам есть ни что иное, как игралище глупого воображения?.. Однакож разговор прервался; хозяйка дома сделалась молчалива и серьезна. - Симптом весьма замечательный. Сам Оскар вертелся на своем кресле, как человек, который чем-то обезпокоен.

Что-то происходило в душах всех присутствовавших.

- Милые мои, сказал он нам, вы знаете, что в деревне царит полная свобода; я прошу у вас позволения удалиться: я устал сегодня. - Жорж, сказал он мне, тебе покажут твою комнату - она внизу; я надеюсь, что тебе будет в ней хорошо.

Все поднялись молча и, пожелав друг другу доброй ночи, с заметной неловкостью отправились по своим комнатам. Я не привык ложиться так рано; мне совсем еще не хотелось спать. Я стал осматривать свою комнату, которая была прелесть как хороша. Она была вся оклеена старинными обоями, на стенах помещалась длинная вереница деревянных портретов, в деревянных прекрасной работы рамках, из-за шелковых занавесов глядела постель с откинутым одеялом и манила лечь на это душистое, белоснежное белье. На столике лежали четыре или пять книг, без сомнения положенных Оскаром. Такое внимание глубоко тронуло меня, и очень натурально, я снова начал думать об этом честном малом, о странной вечерней сцене, о горе, о страданиях, которые скрываются, может быть, под этим наружным счастием. Я доходил до нелепостей, я уже начинал жалеть моего бедного друга, я расчувствовался и полный меланхолического настроения, подошел к открытому окну и облокотился на решетку. Луна только-что выплыла, небо было чисто и прозрачно, на меня пахнуло упоительным ароматом цветов. В темных местах сада между травой мелькали светящиеся червячки и между массой зелени, освещенной бледными лучами луны, мне представлялись фантастическия, странные чудовища и безмолвно бродящия привидения. В особенности, шагах в пятидесяти от моего окна, сильно привлекла мое внимание маленькая, остроконечная крыша, почти вся скрытая в густой зелени деревьев. Я в потьмах не мог разглядеть ни дверей, ни окон в этой странной башенке. Была-ли это старая голубятня, или памятник, или какой-нибудь заброшенный киоск, я не мог сказать наверно, но она была так грациозна, так изящна со своей остроконечной крышей и круглым слуховым окном. Был-ли то просто случай или художник, обладающий изящным вкусом, с особенною любовью занимался над этой башенкой, а потому, так грациозно съумел зарыть ее в зелень, обвить всю вьющимися растениями в цвету, с таким кокетством, что она казалась как будто прячется от взоров и тем еще сильнее привлекает внимание?" Я углубился в созерцание этого здания, напрягал мое зрение и вдруг услышал легкий шум в роще. Я взглянул в ту сторону, откуда слышался шорох, и мною овладел мгновенный страх, - я заметил какое-то привидение, все в белом, которое шло быстрыми, безпокойными, таинственными шагами. При повороте, луна осветила это привидение; все сомнения разлетелись, я увидел жену моего друга. В её походке не было уже той свободы, того кокетства, которые я в ней заметил прежде; теперь, напротив, ею владело сильное волнение и безпокойство. Я желал отогнать от себя ужасное подозрение, которое вдруг промелькнуло в моем уме: "Нет, думал я, такая непорочность и красота неспособны на обман, - она забыла или свой веер, или свою работу, на какой нибудь скамейке?..

Я ожидал, что она направится в аллею, возьмет забытое и затем вернется назад, но молодая женщина повернула налево и вскоре скрылась в тени кустов, ведших к таинственной башне.

Сердце у меня сжалось. "Куда она пошла, несчастная?" хотел я крикнуть ей в след, но остановился; "пусть же, по крайней мере, она не знает, что кто нибудь наблюдает за нею!" Я поспешно задул свечу, хотел закрыть мое окно, лечь в постель, чтобы ничего уже больше не видеть, но непреодолимое любопытство приковало меня к окну, и я остался неподвижен. Простояв несколько минут, я снова ясно разслышал шаги, шаги неровные, робкие... Я прежде никого не мог разсмотреть, но сомнения в том, что шаги были мужские, у меня не было. Скоро я убедился, что не ошибаюсь, потому что длинный силуэт кузена ясно показался из темноты леса и, освещенный луною, вырисовался на песчаной аллее. Мне хотелось остановить этого презренного, ибо намерения его мне были ясны, как день, так как он направлялся к тому месту, куда исчезла маленькая царица. Мне хотелось закричать ему: "Безчестная, грязная гадина, стой, ты не пойдешь дальше!.." Но имел ли я на это право, поручал ли мне кто-нибудь поступать таким образом? Но не смотря на эти вопросы, на которые я не мог отвечать иначе, как отрицательно, я все-таки закашлял, закашлял довольно громко, чтобы он мог услыхать меня.

моего товарища детства? Идти и бросить отчаяние в сердце этого чудного человека? Произвести скандал... "Если-бы он мог только ничего не знать", думалось мне. Но здесь в мою голову закралась мысль, что ведь может быть я и ошибаюсь; что, может быть, самая пустая причина послужила для этого свидания... Я искал обмануть себя чем нибудь, я отгонял от себя то, что было очевидно, что стояло перед главами не как призрак, а как факт, - факт несомненный, неопровержимый...

Вдруг я слышу, что дверь в доме с шумом растворилась. Оскар, сам Оскар, в ночном туалете, со всклоченными волосами, бледный, в халате, едва накинутом на плечи, скользнул мимо моих окон. Он шел быстро, сильная сердечная тоска ясно виднелась во всех его порывистых движениях. Он знал все. Он чувствовал, что несчастие его неизбежно...

"Вот оно, это счастие-то? Вот горький яд, который лежал на дне этой очаровательной чаши"! Все эти мысли подобно молнии скользнули в моем уме. Я инстинктивно догадался, что надо было задержать этот взрыв хоть на минуту, хоть на мгновение. Не помня себя, не имея время обдумать то, что я хочу делать, я закричал и повелительно и вместе с тем кротко:

- Оскар, дорогой Оскар, мне нужно поговорить с тобой, я этого требую!..

Он остановился, как пораженный. Я заметил, что он был чрезвычайно бледен, какая-то двойственная улыбка было на его губах.

- Оскар, это необходимо, говорил я, заклинаю тебя... ты ошибаешься.

При этих словах лице, доброе лиде Оскара, исказилось...

- Я ошибаюсь? крикнул он вопросительно, я ошибаюсь! повторил он. О, животное!.. Я не могу ошибаться.

Он бросился к павильону.

- Не ходи туда, молил я его, не ходи, не ходи туда ради всего святого.

- Что с тобой, спросил он меня, чорт овладел тобою, что-ли!

- Я тебе говорю, повторял я, что ты не должен идти туда.

И, накинув дрожащими руками на плечи халат, он стал ходить взад и вперед большими шагами...