Графиня Салисбюри.
Часть четвертая.
Глава XVII

Глава XVII

Гильом велел отворить себе потаенную дверь замка и, не взяв с собою ни одного из своих оруженосцев, ни из слуг, пустился один через поле сражения, которое и прошел безо всякого препятствия. Ночь была темна, дождлива, следственно благоприятна исполнению его предприятия, так что он, никем не примеченный, достиг самых окопов; а так как проливной дождь принудил шотландцев укрыться в шатры, то он, перебравшись через окопы, очутился в неприятельском лагере; не зная, в состоянии ли будет выйти так же из него, как вошел, и, не вдаваясь в середину лагеря, пошел налево, где должна была быть Тведь, рассуждая основательно, что в случае, ежели бы его заметили, то разлившаяся река даст ему хотя шанс на спасение. И точно: шагах в ста от того места, где вошел в неприятельский лагерь, он был уже на берегу реки; и пошел по нему с большой осторожностью; минут десять шел он, не встречая никого подозрительного; но вдруг послышался шорох; он в ту же минуту остановился с вниманием человека, которого жизнь зависит от верности его слуха. В самом деле, небольшой отряд верховых воинов приближался, следуя навстречу к нему по берегу реки. Броситься направо, в лагерь, - значило бы подвергнуть себя неминуемой опасности; поэтому он опустился в густую траву, которая росла по самому берегу, и, ухватившись за древесные корни, прилег над самою водою; шум текущей воды на минуту заглушил шум приближающихся людей, и ему начинало казаться, что он ошибся, но скоро ржание лошади доказало справедливость его опасений; несколько минут спустя, он явственно услышал голоса людей, слова которых долетали до него. Гильом попробовал, удобно ли можно было обнажить его меч; потом взглянул на воду и увидел, что достаточно только отпустить корень, за который он держался, чтобы упасть в воду. Убедившись в защите отступления, в случае необходимости, он обратил все внимание к приближающемуся шуму.

-- Вы думаете, капитан, - говорил один из подъезжающих воинов, которого по повелительному го полосу можно было принять за начальника отряда, - что по ми лости темноты этой адской ночи работники не в состоянии будут ранее рассвета приняться за работу, посему наши военные снаряды будут готовы завтра не ранее вечера.

-- Точно так, - отвечал почтительным голосом тот, к кому относился вопрос, - начальник работ уверил меня в этом.

-- И это еще замедлит штурм, - сказал нетерпеливо первый. - Грегор!

-- Что прикажете, - отвечал новый голос.

-- Завтра с развернутым моим знаменем и трубачом, ты отправишься к замку, прибьешь перчатку мою к одним из ворот его, вызовешь Гильома Монтегю и скажешь ему что Гильом Дуглас предлагает в честь Господа и царицы сердца его преломить с ним копье.

В эту минуту ночной объезд под начальством Дугласа приблизился так близко к тому месту, где скрывался Гильом, что, вынув меч, Дуглас мог бы достать им того, кого предполагал завтра вызвать на поединок, разумеется, никак не думая, чтобы тот находился от него так близко. В этом случае инстинкт животного был превосходнее чувства человека; потому что, поравнявшись с Гильомом, лошадь Дугласа остановилась, протянула шею, опустила морду так близко к молодому и отважному рыцарю, что он чувствовал на лице своем ее теплое дыхание.

-- Что с тобой, Фенгал? - сказал поправясь в седле Дуглас.

-- Кто там? - закричал Грегор, ударив мечом по хворосту.

-- Какая-нибудь выдра, которая стережет рыбу, или лисица, которая промышляет себе добычу после нашей стряпни, - сказал с насмешкой капитан.

-- Не прикажете ли сойти с лошади и осмотреть? - спросил Грегор.

-- Нет, - отвечал Дуглас, - не нужно, Раслинг прав. - Ступай, Фенгал, - продолжал он, пришпорив лошадь; - пора, не нужно терять время. И ты скажешь еще, - прибавил он, обратясь к Грегору, - что я предлагаю ему все выгоды места и света.

-- Что касается этого условия, - сказал Раслинг, - то ваша светлость без опасения можете ему предложить это, лишь бы только он принял вызов.

-- Да, я готов на все, - отвечал с пренебрежением Дуглас.

Больше ничего Гильом не мог слышать, потому ли, что разговор прекратился, или расстояние между ними сделалось велико. Он вложил опять в ножны до половины вынутый меч, вышел на берег реки и продолжал беспрепятственно путь до самого последнего рва около лагеря, сделанного недавно шотландцами, который он перепрыгнул с проворством и легкостью истинного горца и очутился вне неприятельского стана. Часа два шел Гильом, не встретив никого, наконец первые лучи дневного света осветили вершины гор, внизу которых он пробирался по узкой тропинке; мало-помалу свет этот начал разливаться и по отлогам; как вдруг туман, сгустившийся в продолжение ночи в глубине долины, стал приходить в движение и в виде медленно зыблющихся морских волн подниматься кверху; несколько минут этот туман находился между Гильомом и видным горизонтом; казалось, он будто с сожалением расстался с землею, наконец, поднялся как занавес театра, представляя сквозь нижний прозрачный и сырой слой свой ландшафт, освещенный тем полусветом, который нельзя назвать ни светом дня, ни мраком ночи, и среди этого прозрачного поэтического света послышались звуки шотландской песни. Гильом узнал сразу резкий голос горного жителя и, остановившись, начал прислушиваться. В эту минуту в шагах пяти от него на возвышении небольшого пригорка показались два шотландских солдата, которые вели пару волов, вероятно, отнятых на соседней мызе; один из них был верхом на маленьком иноходце, и следуя за быками, острием копья понуждал их идти скорей.

Увидевший их Гильом натянул висевший у него на левой руке лук, вынул из колчана стрелу и стал на середине дороги, выжидал, пока они приблизятся к нему на перелет стрелы; шотландцы приготовились так же к защите, как и он к нападению; эти приготовления с обеих сторон были неизбежны потому, что тропинку, на которой им должно было встретиться, стесняли с одной стороны крутой скат горы, а с другой - река.

Шотландцы заметили, что Гильом остановился, продолжали путь, но когда приблизились к нему на такое расстояние, что могли слышать его голос, то он закричал м на чистом галльском наречии, на котором он как пограничный житель объяснялся свободно.

-- Гей вы, красноногие, ни шагу вперед, пока мы не объяснимся.

-- Я хочу, чтобы ты уступил мне лошадь, на которой едешь, приятель, - отвечал Гильом, обращаясь к погонщику, - потому что мне еще ехать далеко, а тебе до лагеря остается не больше двух миль, следовательно, ты можешь дойти пешком.

-- А что сделаешь, ежели я не уступлю тебе моей лошади? - спросил шотландец.

-- Клянусь, что тогда я отниму ее у тебя насильно, - отвечал Гильом. Шотландец засмеялся, и не отвечая ни слова, начал понуждать быков своих идти вперед. Гильом, заметив, что словами невозможно убедить горца уступить ему лошадь, натянул лук; но шотландец при первом неприязненном движении молодого рыцаря спрыгнул с лошади и, ухватив быка за хвост, скрылся за него, подражая своему товарищу, который, следуя за другим животным, был им защищен от выстрелов.

-- А! а! - сказал Гильом, улыбаясь, - кажется, лошадь твоя будет мне стоить двух стрел, следовательно дороже, чем я предполагал; но делать нечего, она мне нужна, и я торговаться не стану.

С этим словом он медленно поднял левую руку, двумя пальцами правой натянул тетиву так сильно, что казалось, хотел, чтоб оконечности лука сошлись вместе; потом на минуту остановился неподвижно; стрела со свистом полетела и воткнулась больше, нежели до половины одному из быков, за которого прятались шотландцы.

Смертельно раненное животное задрожало на всех ногах; потом, заревев ужасно, бросилось с такою быстротою вперед, что самая лучшая лошадь не в состоянии бы была догнать его; но, сделав шагов тридцать, ослабев, упало на колени; стараясь подняться, бороздило рогами землю; и тяжестью своею опиралось на стрелу, почему та и вонзилась в него по самое оперение, - в это время последние силы изменили животному, задние колена согнулись и оно упало, приподнялось еще раз, втянуло шею и испустило жалобный рев, упало снова, на этот раз уже совершенно мертвым.

В это время Гильом вынул еще одну стрелу и утвердил ее на лук. Предосторожность была небесполезна, потому что шотландец, не защищаемый падшим животным, поскакал к Гильому, но заметив, что Гильом прицеливается, прилег так плотно к шее лошади, что самый искусный стрелок не мог бы убить человека, не ранив коня, - почему Гильом хотел было бросить лук и схватил меч, но лошадь, поровнявшись с убитым быком, испугалась и бросилась в сторону, от этого движения шотландец, потеряв равновесие, отделился от шеи животного, и этого мгновения для молодого человека было достаточно; стрела полетела, и всадник, пронзенный ею насквозь в грудь, свалился на землю; испуганная лошадь продолжала скакать прямо к Гильому, который, когда она приблизилась к нему шагов на десять, свистнул так, как горные шотландцы кличут своих лошадей, когда они пасутся в поле; животное, услышав этот знакомый ей свист, остановилось и подняло уши, Гильом снова позвал его, и оно тихо подошло к нему. Монтегю поспешил схватить поводья, вскочил на седло и поскакал навстречу другому шотландцу, который был также ранен, при приближении его упал на колени и просил пощады.

-- Соглашаюсь, - сказал Гильом, - потому что сколько мне нужна лошадь, столько же нужен и посланный, клянись мне исполнить в точности мое поручение и я пощажу твою жизнь.

Воин произнес требуемую клятву.

-- Теперь, - сказал Гильом, - иди к Давиду шотландскому и скажи ему, что Гильом Монтегю, кастелян замка Варк, пробрался ночью через его лагерь, и что ты его встретил на пути к королю Эдуарду, который находится в Бервике, и что я ранил тебя и убил твоего товарища; потом скажи Дугласу, что Гильом сам слышал его вызов и принимает его с удовольствием, предполагая, что он не захочет дожидаться его возвращения, обязывается сам известить его о избранном им оружии и месте для сражения. Наконец, ты должен здесь убить и последнего быка, для того, чтобы мясо его не послужило в пищу ни тебе, ни твоим товарищам; теперь встань, иди и исполни мои поручения.

После этого Гильом пустился вперед и продолжение его путешествия было несравненно спокойнее начала, через пять часов он был уже в Бервике, где в ту же минуту явился к Эдуарду, окруженному всею его свитою, и подал ему письмо Алиссы.

Лишь только король узнал опасность, в которой находилась графиня, то приказал в ту же минуту готовиться к выступлению; и в тот же вечер армия в числе шестидесяти тысяч человек пехоты, десяти тысяч стрелков и шести тысяч конных рыцарей, двинулась к замку; сделав половину пути, король потерял терпение следовать медленному движению войск, выбрал тысячу самых храбрых рыцарей, велел каждому из них посадить позади себя по стрелку, приказав следовать за собой этому незначительному отряду, пустился с Гильомом Монтегю вперед большой рысью. На рассвете дня Гильом узнал по двум убитым быкам то место, где накануне он сражался с шотландцами. Спустя час времени, при первых лучах солнца, они достигли возвышения, с которого виден был замок и его окрестности; предложения Гильома сбылись, шотландцы не сочли за нужное ожидать появления Эдуарда и его армии, а во время ночи Эдуард Брюс снял осаду; но не прошло и пяти минут с того времени, как они достигли возвышения, по движению на валу, окружающему замок, они заметили, что их узнали, поэтому Эдуард, взяв с собою свиту только из двадцати пяти человек и Гильома, поскакал с ними через неприятельский лагерь к замку и был встречен радостными криками. Лишь только Эдуард сошел с лошади, то ворота замка растворились и в них показалась графиня Салисбюри в драгоценном, возвышающем красоту ее, уборе, которая преклонила перед королем колено в знак признательности за оказанную ей помощь; но Эдуард поднял ее, не сказав ни слова; он не в состоянии был говорить, потому что смятение, причиненное видом Алиссы, было слишком сильно - он в молчании подал ей руку и пошел с ней.

Графиня Салисбюри сама повела короля в приготовленные ею для его приезда комнаты. Несмотря на все эти заботы и внимание, Эдуард хранил молчание; но зато смотрел на нее, не спуская глаз, так страстно, что Алисса, покраснев, оставила его руку. Король, вздохнув, подошел к окну и погрузился в глубокую задумчивость. Графиня, воспользовавшись этой свободной минутой, чтобы встретить других рыцарей и отдать приказание к завтраку, оставила короля одного, вышла из комнаты.

Гильом узнал, что раненый шотландец исполнил в точности его поручение; потому что в десять часов утра, жители замка, заметив движение в неприятельском лагере, бросились на вал и стены замка, воображая, что осаждающие готовятся на новый приступ; но скоро убедившись, что причиною их движения была, вероятно, весть об ожидаемой ими от Эдуарда помощи, посему и успокоились. В самом деле, около вечерен, вся неприятельская армия, оставив свою позицию, потянулась на расстоянии выстрела от замка в сторону, чтобы переправиться через реку Тведь в брод, находящийся выше замка. Осажденные подняли ужасный шум, заиграли на трубах и ударили в литавры; но Давид Брюс, как будто бы не замечая этого воинственного вызова на бой, шел далее и к вечеру скрылся совершенно со своею армией из вида жителей замка.

В эту минуту графиня, проходя мимо Гильома, подошла к нему; пригласила его к столу, отдавая полную справедливость его мужеству и благоразумию; потому что молодой рыцарь с необыкновенным счастьем и храбростью исполнил свое предприятие, но Гильом отказался от приглашения своей прекрасной тетки, извиняясь усталостью Причина эта была довольно правдоподобна, чтобы принять ее в уважение, или показать вид, что ей верят. Алисса не настаивала больше и пошла со своими гостями в зал, где был приготовлен завтрак.

Короля еще там не было, Алисса приказала трубить в рог к столу, по тогдашнему обычаю, чтобы дать знать Эдуарду, что все его ожидали, но извещение осталось тщетно. Король не вышел из своих комнат, и графиня должна была идти сама звать его к столу.

Она нашла его на том же месте у окна, где оставила в то время, когда вышла, - он находился в глубокой задумчивости, устремив взоры в поле, которого, вероятно, не видал; Алисса подошла к нему. Эдуард, по приближении ее, протянул руку; графиня, преклонив колено и взяв руку короля, хотела поцеловать ее; но Эдуард отнял поспешно руку, оборотился к ней и устремил на нее страстный, продолжительный взгляд. Алисса покраснела снова, и будучи приведена в смущение этим молчанием более, нежели каким бы то ни было разговором, решилась прервать его.

-- Ваше Величество, - сказала она, улыбаясь, - о чем вы так задумались? Благодаря милостивому вспомоществованию вашему, устрашенный неприятель не только снял осаду с замка, но даже и удалился со всею армией; Государь! оставьте размышления о военных делах, и позвольте принести Вам нашу благодарность и угостить Вас.

-- Прекрасная Алисса, - сказал король, - не принуждайте меня быть участником вашего пиршества; клянусь, что я в нем буду самым скучным собеседником. Точно я только и думал прежде, что о войне, но вид этого замка вселил в мое сердце совершенно противоположные чувства, которые так глубоко укоренились в нем, что никакая забота о делах моего государства изгнать их не могут!

бегут при одном известии о приближении Вашем; и только вступление их в Ваше королевство не делает им чести, но напротив, по постыдному их бегству, служит им посрамлением. Да, государь, отбросьте Ваши заботы и пойдемте] в зал, где Вас ожидают все Ваши рыцари.

-- Я не так выразился, графиня, - продолжал король, оставаясь в прежнем положении и сжигая Алиссу своими взорами; - да, я решительно не так выразился, сказал вам, что вид этого замка поселил в моем сердце те чувства, о которых я предался в эту минуту размышлениям; я бы должен был сказать, что он пробудил их, потому что заботы о войне только усыпили их, но не истребили, как я полагал. Четыре года тому назад эти же самые чувства i погрузили меня в задумчивость в Вестминстере в то время, когда Роберт д'Артуа явился с роковой цаплею, над которой было произнесено столько обетов; и когда я клялся покорить Францию, то никак не мог предполагать произнесенного вами обета, который вы уже и исполнили, в то время, как я встречаю еще много препятствий к исполнению моей клятвы; потому что эти военные действия нельзя назвать настоящей войной; но вы, графиня, вы, исполнив обет ваш, заключили вечный, неразрывный союз!..

-- Позвольте мне напомнить Вам, государь, что брак мой заключен с соизволения Вашего Величества; доказательством чему служит пожалованное Вами в то время нам графство, которое теперь называется по имени мужа моего - графством Салисбюри.

-- Да, - сказал, грустно улыбаясь, Эдуард, - я был не осмотрителен, я еще не вполне постигал то сокровище, которое он похищал у меня, и поступал с ним, как с другом и верным подданным, тогда как надобно было бы смотреть на него, как на изменника.

-- Позвольте напомнить Вашему Величеству, - продолжала тихо Алисса, - что этот изменник находится теперь в плену, как верный Ваш подданный, государь, и заключен в тюрьме Парижа. Простите, что осмеливаюсь об этом напомнить; но мне казалось, что Ваше Величество забыли в настоящую минуту то положение, в котором находится граф, и я даже полагала, что отсутствие его должно было бы быть чувствительным в совете Вашем, и Вашей армии, государь.

-- Не говорите мне о совете и армии, Алисса! Что мне до моего королевства? Что мне до войны? Неужели вы думаете, что они причиною моих размышлений. Нет, Алисса, еще вчера все это меня занимало, потому что вчера я еще не видел вас, но сегодня!..

Алисса отступила назад. Король протянул к ней руки, не осмеливаясь однако до нее дотронуться. Это ее движение его остановило.

-- Сегодня, - продолжал Эдуард, - я не могу ничем заняться, не могу ни о чем думать, как только о вас, потому что нашел вас еще прекраснее, еще очаровательнее, нежели как вы были прежде; да, все мои помышления об одной вас, Алисса, потому что целые четыре года страстно и безмолвно люблю вас, несмотря на то, что старался всеми силами искоренить эту страсть из моего сердца. Но все тщетно, среди двора, в шуме лагеря, в пылу битвы, ум мой был занят Англией, но душа и сердце с вами. Ах, Алисса, Алисса! Когда сердце любит так страстно, то необходимо что-нибудь одно, - взаимность... или смерть.

-- О! мой повелитель! - вскрикнула бледная Алисса. - Вы мой король, мой гость, не употребляйте во зло Вашей власти и эти два священные наименования!., обольстить меня, я полагаю, Вы не надеетесь; как же Вы можете надеяться, чтобы я любила Вас? Вы, Великий монарх! Благороднейший рыцарь! Нет, эта мысль не может закрасться в Ваше сердце, не правда ли? Обесчестить имя человека, которого Вы называли своим другом, и тогда еще, когда этот друг, служа Вам верою и правдою, находится пленным в Париже!., государь, Вы никогда не простили бы себе, ежели бы имели несчастье поступить так бесчестно, и ежели бы я осмелилась отдаться кому-то другому, кроме графа.

Сказав это, Алисса хотела удалиться, но король, бросившись к ней, остановил ее за руку; в эту минуту поднялся дверной занавес, и Гильом Монтегю показался в дверях.

- то не угодно ли будет Вашему Величеству отдать пароль; и принять во все время пребывания Вашего Величества в замке Варк, жизнь и честь всех его жителей под свое покровительство, с тем, что Вы будете отвечать за них графу Салисбюри.

Минутный гнев, как молния, вспыхнули было в глазах короля; выражение лица сделалось сурово, и взор его медленно обратился к занавесу, скрывавшему дверь, который так кстати поднялся, - казалось, Эдуард хотел угадать, давно ли Гильом находился так близко от него, но скоро строгость с лица его исчезла и уступила место совершенному спокойствию.

-- Вы правы, мессир, - отвечал он молодому рыцарю спокойным голосом, в котором невозможно было заметить ни малейшего смущения, - на сегодняшний день и следующую ночь пароль будет: верность, и я надеюсь, что его никто не забудет. Передайте его вместе начальникам стражи и приходите к нашему завтраку; мне надобно дать Вам особое поручение, не забудьте этого, ибо я завтра оставлю этот замок.

По окончании этих слов, в то время, как Гильом поклонился в знак уважения и повиновения, Эдуард подал почтительно трепещущей и безмолвной Алиссе руку.

-- Клянусь, графиня, - сказал он ей, сходя с первой ступени лестницы, ведущей в зал, - я чрезвычайно несчастлив; я должен нести на себе свою тяжесть управления королевством, поддержание двух смертельных войн, и сана королевского, и прошедшие огорчения бросают мрачную тень на настоящее мое положение. Я надеялся, что любовь ваша озарит мрачные дни мои, теперь я потерял эту надежду и с нею вместе и мое счастье. Завтра я вас оставлю. Когда же мы увидимся?

-- Но, - сказал Эдуард, - в Виндзор я назначил большие торжества по случаю основания храма Святого Георгия. Кто же будет царицей турнира, ежели вы не приедете?

-- Я бы почла это для себя величайшей честью и удовольствием; но все-таки не иначе, как в присутствии графа.

-- А без него, графиня?

-- Я не поеду, Ваше Величество.

были непрестанно устремлены взоры Эдуарда. Никто из собеседников не смел прервать этого молчания, и никто из них не постигал причины задумчивости короля; многие предполагали, что неожиданное удаление шотландской армии, и поэтому неудачная поспешность, с которою он стремился со всеми своими войсками отомстить им за вторжение в его королевство, раздражали его; но в душе его происходило совсем другое - любовь, и любовь безнадежная, овладевшая вполне его сердцем, приводила его в отчаяние.

К концу обеда Гильом Монтегю вошел, приблизился к Эдуарду и заметил, что он в задумчивости своей не обращает на него внимания.

-- Ваше Величество, - сказал он, - пароль отдан всем стражам внутренних и наружных ворот, и я ожидаю приказаний ваших.

-- Хорошо, молодой человек, - сказал Эдуард, медленно подняв голову, - вы искусно выполняете возлагаемые на вас поручения, поэтому теперь я поручу вам еще однс(, очень важное. Будьте готовы отправиться в шотландскую армию с письмом от меня к королю Давиду Брюсу; возьмите необходимую для безопасности вашей свиту и лучших коней с моих конюшен для скорейшего исполнения этого поручения.

-- Ваше Величество, у меня есть ратный конь, который, повинуясь голосу, идет тихо или скачет скоро; меч и кинжал дая нападения или для защиты; а поэтому мне ничего более не нужно.

Гильом вышел.

-- Позволите ли вы мне, графиня, написать письмо в вашем присутствии? - сказал Эдуард.

По знаку Алиссы один из пажей положил перед Эдуардом пергамент, чернила, перо, воск и красный шелк для прикрепления печати.

Когда Эдуард написал письмо, то встал, подошел к столу, подал написанное им письмо графине. Она начала читать его с увеличивающимся волнением; а при последних строках бросилась к ногам Эдуарда; потому что этим письмом он предлагал Давиду Брюсу обменять графа Мюррая на графа Салисбюри; и хотя граф Салисбюри был пленником короля Франции, а не короля Шотландии, но, вероятно, этот последний, по отношениям своим с Филиппом Валуа, легко мог просить свободу мужу Алиссы.

его встретил Гильома Монтегю, который, приготовившись к отъезду, ожидал его приказаний, - тогда он, оставив Алиссу, возвратился тихо на свое место, сложил письмо, перевязал его шелком и, сняв перстень с руки своей, приложил его вместо печати к воску, на котором отпечатался оттиск его герба.

-- Мессир Гильом, - сказал Эдуард, - вот письмо, поезжайте к Брюсу шотландскому, даже если для этого вам нужно было бы проехать все его королевство, вручите в его королевские руки послание и ответ привезите мне в Лондон, где я буду ожидать вас. Потом мы позаботимся в награду за вашу верную службу о церемонии посвящения вашего в рыцари, чтобы вы могли преломить копье на турнире, в котором, я надеюсь, граф Салисбюри будет участником, а графиня царицею.

После чего Эдуард, поклонясь вежливо Алиссе и не ожидая изъявления благодарности от нее и от Гильома, удалился в свои комнаты.

Гильом в ту же минуту отправился и продолжал с такой поспешностью путь свой, что через шесть дней настиг шотландскую армию в Стирлинге. Объявив приказание Эдуарда вручить лично письмо его Давиду Брюсу, просил дозволения ему представиться. Когда Гильом вошел, то Дуглас был подле короля. Молодой рыцарь, преклонив колено, подал письмо Давиду, который, прочитав его с большим вниманием, вышел в другую комнату, чтобы написать ответ. Гильом Монтегю и Гильом Дуглас остались вдвоем. Оба молодых человека начинали еще свое поприще славы и рыцарства и соперничали между собой, поэтому, встретившись взорами, посмотрели гордо один на другого, не произнеся ни слова. Но Гильом Дуглас первый прервал молчание.

-- Вы узнали, мессир, - сказал он, - хотя я и не знаю, каким образом мое намерение вызвать вас на бой под стенами замка Варк, преломить с вами копье, и отличиться в глазах прекрасной Алиссы и короля Давида.

поэтому я и поспешил сам изъявить вам, что я принимаю его с удовольствием.

-- Вы знаете, - сказал надменно Дуглас, - что я предоставил вам выбор времени и места, следственно это теперь зависит от вас.

-- К несчастью моему, мессир, возложенное на меня поручение принуждает меня отложить на некоторое время окончание нашего дела; но ежели вам угодно, то я избираю для этого празднества, назначенные королем в Виндзоре; место и условия сражения будут те же, как и для всех.

-- Но вы забыли, мессир, что мы в войне с Англией.

-- В письме, привезенном мною, предложено перемирие. Я надеюсь до тех пор получить звание рыцаря из рук короля Эдуарда и при этом попрошу у него в виде подарка, в котором он, вероятно, не откажет, паспорт вам, мессир, на свободный проезд в Англию.

В эту минуту два пажа вошли в зал, предлагая провести Гильома в назначенные для него комнаты на все время пребывания его в Стирлинге; он пошел за ними, но воротившись почти от самой двери, подошел к будущему своему противнику и сказал ему:

-- Итак, мессир, в Виндзоре?

-- В Виндзоре, - отвечал Гильом Дуглас. После этого оба молодые рыцари поклонились один другому с надменною вежливостью, и Гильом вышел. В тот же вечер он получил ответ Давида Брюса к Эдуарду, в котором он обещал свое ходатайство к освобождению графа Салисбюри, и несмотря на убеждения высокого своего хозяина пробыть у него дольше, Гильом на другой же день по получении ответа отправился в Лондон. А так как ему приходилось ехать мимо замка Варк, то он, заехав, пробыл в нем один день, но не видал графини. Что же касается Эдуарда, то он на другой день после отъезда Гильома оставил замок.