Кавалер Красного замка.
XXIV. Мать и дочь

XXIV. Мать и дочь

Мы уже сказали, что весть об этом событии в несколько часов разнеслась по всему Парижу. Действительно, очень легко понять тогдашнюю болтливость правительства, политика которого запутывалась и распутывалась на улице.

Итак, страшный и угрожающий слух прошел по старинной улице Сен-Жак, и через два часа после того, как Морис был арестован, уже все знали об этом.

При содействии Симона подробности заговора быстро распространились из Тампля; но так как каждый вышивал по фону свои узоры, то до кожевника дошла истина порядочно искаженной. Рассказывали, будто королеве кто-то дал цветок, отравленный ядом, и что с помощью этого цветка австриячка должна была усыпить свою стражу и уйти из Тампля. К этим слухам прибавились еще некоторые подозрения касательно верности батальона, уволенного накануне Сантером, так что уже было подготовлено несколько жертв для народной ненависти.

Но старая улица Сен-Жак не ошиблась, и не без причины, в сущности события, и Моран с одной стороны, Диксмер - с другой вскоре вышли, оставив Женевьеву в полном отчаянии.

В самом деле, если б с Морисом случилось несчастье, то причиной его была бы Женевьева, потому что она неосторожной рукой довела молодою человека до темницы, из которой, по всей вероятности, он вышел бы только на эшафот.

Но во всяком случае, Морис не заплатил бы своей головой за преданность капризу Женевьевы. Если б Мориса осудили, она сама пошла бы в суд, обвинила себя и призналась во всем. Она брала ответственность на себя и собственной жизнью спасала Мориса.

Вместо того, чтобы дрожать при мысли о смерти за Мориса, Женевьева, напротив, находила в ней какое-то горькое блаженство.

Она любила молодого человека, любила больше, нежели это возможно женщине, которая не принадлежит себе. Это было для нее средством - отдать богу свою душу такой же чистой, какую получила от него.

Выйдя из дому, Моран и Диксмер расстались. Диксмер пошел по улице Кордери, а Моран побежал на улицу Нонандьер.

Дойдя до конца моста Марии, он заметил толпу зевак и любопытных, какая обыкновенно собирается во время и после происшествия на том месте, где происшествие случилось, как вороны слетаются на поле сражения.

Увидев это, Моран остановился; ноги у него подкосились, и он вынужден был опереться о перила моста.

Через несколько секунд он опять овладел собой с тем удивительным присутствием духа, которое обнаруживал в трудных обстоятельствах, смешался с толпой, расспрашивал и узнал, что десять минут назад захватили на улице Нонандьер,  24, молодую женщину, вероятно, виноватую во вменяемом ей преступлении, потому что ее захватили врасплох, в то самое время, как она связывала свои пожитки.

Моран справился, в каком клубе будут допрашивать бедную девушку, узнал и побежал, куда ее отвели.

Клуб был битком набит любопытными, однако Моран локтями и кулаками расчистил себе дорогу к трибуне - и прежде всего ему бросилась в глаза высокая, благородная фигура Мориса, который с презрительной улыбкой стоял у скамьи обвиняемых, уничтожая своим взором разглагольствовавшего Симона.

-- Да, граждане! - кричал Симон. - Да, гражданка Тизон обвиняет гражданина Лендэ и гражданина Лорена. Гражданин Лендэ хочет свалить свою вину на цветочницу, но, предупреждаю вас, цветочница скрылась, и след ее простыл. Аристократия составляет заговор и перекидывает мячик из рук в руки. Впрочем, мы видели, что гражданин Лорен улизнул из своей квартиры, когда явились к нему. И его не отыщете, как не отыщете цветочницу.

-- Лжешь, Симон! - раздался грозный голос. - Он найдется!.. Потому что он здесь!

И Лорен ворвался в зал.

-- Пропустите, - кричал он, расталкивая зрителей, - пропустите!

И он встал возле Мориса.

Появление Лорена, совершенно естественное, без рассчитанных эффектов, без напыщенности и со всей откровенностью и силой, свойственными молодому человеку, очень сильно подействовало на трибуны. Они принялись аплодировать и кричать: "Браво!"

"Я уверен, что недолго буду стоять один за скамьей обвиняемых".

Зрители с видимым участием смотрели на двух красивых молодых людей, которых обвинял гнусный сапожник из Тампля, как демон, завистник молодости и красоты.

Симон заметил, что на нем начинает тяготеть неприятное впечатление, и решился нанести последний удар.

-- Граждане, - горланил он, - я требую, чтобы вы выслушали великодушную гражданку Тизон, требую, чтобы она обвиняла.

-- Граждане, - сказал Лорен, - я прошу, чтобы сначала вы выслушали молодую цветочницу, которая только что арестована и, без сомнения, будет приведена сюда.

-- Нет, - сказал Симон, - это опять какой-нибудь лжесвидетель, приверженец аристократов. Притом гражданка Тизон горит желанием осведомить правосудие.

В это время Лорен шепотом разговаривал с Морисом.

-- Да, - кричали трибуны, - да!.. Показание гражданки Тизон!.. Да, да! Пусть она даст показание!..

-- Здесь ли гражданка Тизон? - спросил президент.

-- Разумеется, здесь! - закричал Симон. - Гражданка Тизон, что же ты не откликаешься?

-- Вот я... здесь... - отвечала тюремщица. - Но если я дам показание, отдадите ли вы мне мою дочку?

-- Между настоящим делом и твоей дочерью нет ничего общего, - сказал президент. - Дай сперва показание, а потом проси, чтобы возвратили тебе твое детище.

-- Слышишь? Гражданин президент приказывает тебе представить показание! - кричал Симон. - Говори же!

-- Подождите минутку, - сказал президент, изумленный спокойствием Мориса, обыкновенно строптивого, - постойте минутку. Гражданин, - продолжал он, обращаясь к молодому человеку, - не желаешь ли ты прежде сказать что-нибудь?

-- Ничего, президент, - отвечал Морис. - Скажу разве, что Симону прежде следовало бы получше навести справки, а потом уже называть трусом и изменником человека, подобного мне.

-- Толкуй, толкуй! - повторил Симон насмешливым тоном, свойственным парижской черни.

-- Я толкую, Симон, - возразил Морис более с печалью, нежели с гневом, - что ты жестоко будешь наказан сию же минуту, когда узнаешь то, что случилось.

- А что, например, случилось? - спросил Симон.

-- Гражданин президент, - сказал Морис, не отвечая своему ненавистному обвинителю, - я прошу вместе с моим другом Лореном, чтобы арестованная сегодня девушка была выслушана прежде, нежели позволят говорить этой бедной женщине, которой, без всякого сомнения, подсказали ее показание.

-- Слышишь, гражданка, слышишь? - закричал Симон. - Говорят, что ты ложная свидетельница!

-- Я... я... ложная свидетельница? - сказала Тизон. - Ладно, сейчас увидишь! Постой, вот увидишь!

-- Гражданин, - сказал Морис, - велите хоть из жалости замолчать этой несчастной.

-- Да, да! Показания! - завопили трибуны.

-- Тише! - закричал президент. - Возвращается Коммуна!

В эту минуту послышался на улице стук экипажа, который катили при громких криках и звоне оружия.

Симон с беспокойством обернулся к двери.

-- Долой с трибуны! - сказал ему президент. - Твоя речь кончена.

Симон сошел с трибуны.

В это время жандармы вошли в залу, сопровождаемые наплывами любопытных, которые, впрочем, тотчас были оттиснуты назад, и к судилищу толкнули молодую женщину.

-- Она ли? - спросил Лорен у Мориса.

-- Да, да! Она самая!.. Несчастная женщина! Она погибла!

-- Цветочница! Цветочница! - пробежал говор между трибунами, волнуемыми любопытством. - Это цветочница!

-- Прежде всего я требую показаний от гражданки Тизон! - ревел сапожник. - Ты приказал ей, президент, дать показание, а, видишь, она молчит!

Призвали Тизон, и она начала донос, ужасный, с мельчайшими подробностями. По ее словам, цветочница была, правда, виновата, но Морис и Лорен были ее сообщниками.

Донос этот произвел невыразимое впечатление на публику.

Между тем Симон торжествовал.

-- Жандармы, привести сюда цветочницу! - закричал президент.

-- О, это отвратительно! - проговорил Морис, закрывая лицо руками.

Цветочница была вызвана и села внизу трибуны, напротив жены Тизона, показание которой открыло все ее преступление.

Обвиняемая приподняла свою вуаль.

-- Элоиза! - вскричала Тизон. - Дочь моя!.. Ты здесь!..

-- Да, матушка, - кротко отвечала молодая женщина.

-- Зачем ты между двумя жандармами?

-- Обвиняют?.. Тебя? - в отчаянии вскричала Тизон. - Кто же?..

-- Вы, матушка!

Ужасающая тишина, тишина смерти вдруг спустилась на шумную толпу, и все сердца сжались тягостным чувством при этой страшной сцене.

-- Это ее дочь! - шептали голоса. - Ее несчастная дочь!..

Морис и Лорен смотрели на обвинительницу и обвиняемую с чувством глубокого сострадания и почтительной горести.

Как ни хотелось Симону досмотреть до конца сцену, в которой, он надеялся, будут замешаны Морис и Лорен, однако же он старался увернуться от взглядов тетки Тизон, озиравшейся блуждающими глазами.

-- Твое имя, гражданка? - спросил взволнованный президент у спокойной и покорной девушки.

-- Элоиза Тизон, гражданин.

-- Сколько лет?

-- Восемнадцать.

-- Где живешь?

-- На улице Нонандьер,  24.

-- Ты ли продавала сегодня утром гвоздики муниципальному члену, гражданину Лендэ, который сидит на этой скамейке?

Девушка обернулась к Морису и, глянув на него, отвечала:

-- Да, гражданин, я.

Обвинительница тоже устремила на свою дочь глаза, расширенные ужасом.

-- Знаешь ли ты, что в каждой гвоздике было по записке на имя вдовы Капет?

-- Знаю, - отвечала обвиняемая.

По залу пробежало движение ужаса и удивления.

-- Зачем подала ты этот букет гвоздики гражданину Морису?

-- Потому что видела на нем муниципальный шарф и думала, что он идет в Тампль.

-- У меня их нет.

-- Как! И ты одна составила заговор?

-- Если это заговор, то я составила его одна.

-- А знал ли гражданин Морис..?

-- Что в цветах были записки?..

-- Да.

он мог прямо с ней говорить.

-- И ты не знаешь гражданина Мориса?

-- Я видела, как он шел в Тампль, когда я была там с матушкой, но знаю его только потому, что видела один раз.

-- Ну, что, негодяй! - закричал Лорен, грозя кулаком Симону, который, потупив голову и уничтоженный оборотом, какой принимали дела, пытался убежать незамеченным. - Видишь, что ты наделал?

Все взоры с глубоким негодованием обратились на Симона.

-- Так как ты отдала букет, так как ты знала, что в каждом цветке было по записке, то ты должна также знать, что было написано на этих бумажках?

-- Без сомнения, знаю.

-- Ну, так говори, что там было написано!

-- Гражданин, - твердо отвечала девушка, - я сказала все, что могла и, главное, что хотела сказать.

-- Да.

-- Знаешь ты, чему подвергаешь себя?

-- Да.

-- Может быть, ты надеешься на свою молодость, на свою красоту?

-- Гражданин Морис Лендэ, - сказал президент, - гражданин Гиацинт Лорен, вы свободны. Коммуна признает вашу невиновность и ваш патриотизм. Жандармы, отведите гражданку Элоизу в тюрьму.

При этих словах старуха Тизон как будто проснулась, испустила ужасающий крик и бросилась, чтобы еще раз обнять свою дочь, но жандармы не позволили ей этого.

-- Я прощаю вас, матушка! - крикнула девушка, покуда тащили ее.

Старуха Тизон испустила дикий рев и упала замертво.