Кавалер Красного замка.
XXXVI. Гражданин Теодор

XXXVI. Гражданин Теодор

Ночь окутала серым покрывалом этот огромный зал, оригинальное эхо которого повторяет только резкие слова адвокатов и жалобы судившихся.

В темноте белая колонна, прямая и неподвижная, казалось, бодрствовала в этом зале, как призрак - хранитель проклятого судилища.

Единственный шум, раздававшийся в этой темноте, было царапание и прыжки крыс, которые глотали бумаги в будках писцов, начав свою работу с дерева.

По временам до этого святилища Фемиды, как выразился бы иной академик, доходил стук кареты и лязг ключей, исходивший как будто из-под земли; но все это раздавалось в отдалении, точно так, как не нарушает тишины отдаленный шум, или подобно тому, как темнота кажется еще плотнее, когда вдали брезжит огонек.

Право, страшно стало бы и тому, кто в такую пору зашел бы в этот огромный зал судилища, стены которого снаружи еще были забрызганы кровью сентябрьских жертв, где по лестницам двадцать пять осужденных сошли на смерть, и только толща нескольких плит отделяла зал от казематов Консьержери, населенных побелевшими скелетами.

Однако же посреди угасающей ночи, посреди почти гробового молчания послышался шорох; дверь писарской будки повернулась на скрипучих петлях, и тень чернее самой ночи осторожно выскользнула из будки.

Тогда отчаянный патриот, которого шепотом называли господином и который назвал себя Теодором, ощупал легкой ногой выскобленные плиты.

-- Я насчитал двенадцать плит, начиная от будки, - проговорил он. - Вот конец первой.

И, соображая, он ощупывал кончиками пальцев щель, которая от времени делается все шире и шире между камнями.

-- Посмотрим, - прибавил он, останавливаясь, - все ли я принял меры, хватит ли у меня сил, а у нее - мужества... О, я знаю ее мужество... Боже мой!.. Когда я возьму ее за руку, когда скажу ей: "Государыня, вы спасены!"...

Он замолчал, как будто подавляемый тяжестью этой надежды.

-- Дерзкое, безумное предприятие, скажут другие, кутаясь дома под одеялами или шатаясь в лакейской одежде около стен Консьержери. Но для отваги у них нет того, что побуждает меня: я хочу спасти не только королеву, но главное - женщину. К делу - и сообразим.

Приподнять плиту - это еще не есть опасность; оставить ее открытой - в этом опасность: может прийти патруль; впрочем, сюда никогда не ходят патрули. Подозрений быть не может, у меня пять сообщников; и притом много ли надо времени такому усердию, как мое, чтобы пройти темный коридор... В три минуты я буду под ее комнатой, в пять минут сниму камень, который служит очагом в камине; она услышит, как я стану работать, но у нее столько твердости, что она не испугается; напротив, она поймет, что приближается избавитель... Ее стерегут двое; нет сомнения, что люди эти прибегут... Но ведь только двое! - сказал патриот с мрачной улыбкой, посматривая то на оружие, которое держал в руке, то на висевшее за поясом, двойной выстрел из этого пистолета или два удара этим железным брусом... Бедные люди!.. Ведь умирали же люди не преступнее их... К делу!

И гражданин Теодор осторожно воткнул лом в промежуток между плитами.

В то же мгновение яркий свет скользнул золотой струей по плитам, и шум, повторенный эхом свода, заставил заговорщика обернуться. Одним прыжком он очутился в будке.

Вскоре до ушей Теодора донеслись слова, ослабленные расстоянием и еще более ослабленные волнением, какое каждый чувствует ночью в обширном здании.

Теодор нагнулся и в отверстие будки заметил сначала человека в военном мундире с большой саблей, которая звенела по плитам пола; потом человека во фраке фисташкового цвета с линейкой в руке и свертком бумаги под мышкой; потом третьего в толстом ратиновом камзоле и меховом колпаке; наконец, четвертого в деревянных башмаках и карманьолке.

Решетка скрипнула на петлях и ударилась о железную цепь, которая держала ее днем отворенной.

Вошли четыре человека.

-- Патруль! - прошептал Теодор. - Слава богу! Опоздай я десятью минутами - и я бы погиб.

Потом с глубоким вниманием он начал осматривать дозорных.

Трое из них были знакомые лица.

Но он ни разу не видал человека в фисташковом фраке, державшего в руке линейку и бумаги.

Кто бы мог быть этот человек, и зачем пришли в десять часов вечера в "Зал потерянных шагов" генерал Коммуны, придверник Консьержери, тюремщик и незнакомец?

Гражданин Теодор стал на колено, держа в одной руке пистолет, а другой поправляя колпак на волосах, которые растрепались от быстрого движения.

До сих пор четыре ночных посетителя молчали, или, по крайней мере, слова их доходили до ушей заговорщика неясным шумом.

Но в десяти шагах от лазейки Сантер заговорил, и гражданин Теодор явственно расслышал его слова.

-- Вот мы в "Зале потерянных шагов," - сказал он. - Ну, хорошо, веди нас, гражданин архитектор, да смотри, чтобы твои показания не оказались вздором... Революция, как тебе известно, учинила расправу над всеми этими глупостями, и мы не верим подземельям. Не правда ли, гражданин Ришар? - прибавил Сантер, обращаясь к человеку в меховом колпаке и ратиновом камзоле.

-- Я никогда не говорил, что было подземелье под Консьержери, - отвечал Ришар. - Да вот вам Гракх: он уже десять лет служит тюремщиком и, следовательно, знает Консьержери, как свой карман, а не слыхал ни о каком подземелье... Впрочем, гражданин Жиро - городской архитектор, он должен знать это лучше нашего: ему и книги в руки.

При этих словах Теодор задрожал с ног до головы.

-- Хорошо еще, - прошептал он, - что зал огромный и им надо искать, по крайней мере, двое суток, пока найдут.

Но архитектор развернул большой свиток бумаги, надел очки и, став на колени при дрожащем свете фонаря, который держал Гракх, принялся рассматривать план.

-- Не приснилось ли это подземелье гражданину Жиро? - насмешливо сказал Сантер.

-- Вот увидишь, гражданин генерал, - сказал архитектор. - Подожди, подожди!

-- Мы и так ждем, - отвечал Сантер.

-- И прекрасно, - заметил архитектор.

И начал рассчитывать по пальцам.

-- Двенадцать и четыре - шестадцать... да восемь - двадцать четыре... разделить на шесть - будет четыре... остается половина. Так... вот где это место. Если я ошибся хоть на один фут, назовите меня болваном.

Архитектор произнес эти слова с такой уверенностью, что гражданин Теодор оцепенел от ужаса.

Сантер смотрел на план с каким-то уважением; видно было, что он тем более удивлялся, что не понимал ничего.

-- Следите за тем, что я вам скажу.

-- Как следить? - спросил Сантер.

-- Разумеется, по плану, который я составил! Ну, вот... в трех футах от стены - подвижная плита: я обозначил ее буквой А. Видите?

-- Как нельзя лучше вижу А, - отвечал Сантер, - разве ты думаешь, что я не умею читать?

-- Под этой плитой есть лестница, - продолжал архитектор. - Буква В... видите?

И генерал расхохотался, чрезвычайно довольный своим остроумием.

-- Как только поднимете плиту, как только станете на последнюю ступеньку, - продолжал архитектор, - отсчитайте пять-десять шагов по три фута каждый и глядите вверх: вы очутитесь как раз в регистратуре, где кончается это подземелье, проходя под комнатой королевы.

-- Ты хотел сказать: вдовы Капет, - перебил Сантер, нахмурив брови.

-- Да, вдовы Капет.

-- А сказал: "королевы".

-- Привычка.

-- Так вы говорите, что мы очутимся под регистатурой? - спросил Ришар.

-- Не только в регистратуре, но даже скажу вам, в каком именно месте регистратуры: под печкой.

-- Стойте, странная штука! - сказал Гракх. - Всякий раз, как я бросаю дрова на это место, из него выходит какой-то особенный звук.

-- Да, гражданин архитектор, если мы найдем то, что ты говоришь, я соглашусь, что геометрия - прекрасная вещь.

-- Ну, так согласись же, гражданин Сантер, я веду тебя прямо к месту, обозначенному буквой А.

Гражданин Теодор вонзил ногти себе в тело.

-- Постой, дай увидеть собственными глазами, - заговорил Сантер. - Я ведь как святой Фома неверующий.

-- Ага! Ты говоришь "святой Фома"?

-- Да, сболтнул, как и ты сказал слово "королева", просто по привычке; но меня все же нельзя обвинить в заговоре в пользу святого Фомы.

-- Да и меня в пользу королевы.

И после этого ответа архитектор, осторожно взяв линейку, отсчитал сажени и, сообразив расстояние, остановился и топнул по плите.

Это была та самая плита, по которой так энергично стучал Теодор в порыве гнева.

-- Вот здесь, гражданин генерал.

-- Ты думаешь, гражданин Жиро?

Патриот, спрятавшийся в будке, забылся до того, что хватил себя по ляжке стиснутым кулаком и глухо зарычал.

-- Я совершенно уверен в этом, - отвечал Жиро, - и ваш осмотр как экспертов вместе с моим докладом покажут Конвенту, что я не ошибался. Да, гражданин генерал, - продолжал архитектор, возвышая голос, - эта плита поднимается над подземельем, которое кончается в тюремной конторе, проходя под комнатой вдовы Капет. Приподнимите эту плиту, спуститесь со мной в подземелье - и я докажу вам, что двое, даже один человек мог бы похитить ее - и никто бы этого не заметил.

Шепот ужаса и удивления, вызванный словами архитектора, пробежал по всей группе и замер в ушах гражданина Теодора, который как будто превратился в статую.

-- Да, гражданин Жиро, у тебя чудесная мысль, - заметил Сантер.

-- Черт бы тебя побрал, болван, - проворчал патриот с удвоенной яростью.

Гражданин Гракх принялся за дело; в одну секунду плита была поднята, и тогда представилось подземелье с лестницей, терявшейся в его глубине, и затхлый воздух вырвался из него густым клубом.

-- Еще одна неудавшаяся попытка, - проговорил Теодор. - Значит, небу не угодно, чтобы она спаслась!