Людовик XV и его эпоха.
Книга вторая.
Глава 8.

Глава 8. 1764 - 1770.
Генуя и Корсика. - Компьенский договор. - Граф Марбеф. - Паоли. - Борьба с Францией. - Маркиз Шовелен в Корсике. - Граф де Во. - Бегство Паоли. - Рождение Наполеона Бонапарта. - Графиня дю Барри. - Начало ее карьеры. - Герцог Лозен. - Граф Жан дю Барри. - Отъезд и возвращение герцога Лозена. - Мирный договор между Лозеном и девицей Ланж. - Лебедь, камердинер короля. - Герцог Шуазель и девица Ланж. - Герцог Ришелье и герцог д'Егильон. - История Жанны. - Предсказание герцога Ришелье. - Девица Ланж нравится королю. - Она выходит замуж за графа дю Барри. - Она представлена ко двору, - Датский король в Париже. - Оперные актрисы, - Переговоры о женитьбе его высочества дофина, - Австрийский императорский дом, - Воспитание эрцгерцогини. - Инструкции императрицы австрийской. - Инструкции дофина. - Прибытие дофины во Францию. - Предзнаменования.

Между тем как в Париже и Версале совершались события, о которых мы только что говорили, на одном из островов Средиземного моря произошла перемена владетеля, которая долженствовала впоследствии иметь столь большое влияние на Францию и даже на всю Европу.

7 августа 1764 года Генуэзская республика, изнуренная борьбой, которую она уже двести лет вела с Корсикой, обратилась к Франции с просьбой о подании ей помощи и подписала с нею Компьенский договор, по которому король Людовик XV обязывался в продолжение четырех лет содержать гарнизон в крепостях Аяччо, Кальви, Альгаиола и Сен-Флорен.

Командование этой экспедицией поручено было графу Марбефу, и французские войска высадились на берег Корсики в декабре 1764 года.

Паскаль Паоли был героем Корсики; уже десять лет он воевал с Генуей за свободу своего отечества. Видя препятствие французов, он понял, что настоящими поработителями корсиканской свободы будут французы. Он тотчас отправил депешу к герцогу Шуазелю, и между тем как между ним и первым министром Франции устанавливалась переписка, подававшая генералу Паоли некоторую надежду, Людовик XV заключил с Генуей 15 января 1768 года договор, по которому Корсика присоединялась к Франции.

Как только об этом договоре узнали на Корсике, Паоли стал протестовать против всякого договора, по которому какой-нибудь народ без его ведома передавался под ведомство другому народу. Видя потом, что протест его ни к чему не ведет, он приготовился продолжать борьбу с Францией - борьбу, подобную той, какую он и отец его вели так славно с Генуей.

Сначала счастье, по-видимому, улыбалось упорному защитнику свободы своего отечества. Людовик XV послал на остров Корсику своего старого друга, маркиза Шовелена, ловкого придворного, но генерала неопытного, который, расположив войска свои против неприятеля на слишком растянутой боевой позиции, был по частям разбиваем силами, одной третью меньшими своих собственных сил. Французский лагерь при Сан-Николао был взят. Борго был взорван в виду главнокомандующего; ужас и смятение до такой степени овладели французами, что пятьдесят корсиканцев, сделав нападение, легко могли разбить восемь французских гренадерских рот.

Обстоятельства были такого рода, что каждая минута для французского правительства была дорога. Вследствие сего Людовик XV немедленно отозвал Шовелена во Францию и послал на его место графа де Во, который, командуя двадцатидвухтысячным корпусом, принял корсиканцев между двух огней и 9 мая 1769 года разбил их при Понте-Ново. Это сражение уничтожило все надежды генерала Паоли; он с поспешностью отплыл в Ливорно, а оттуда отправился в Англию со своим братом и племянниками.

С этого времени остров Корсика перешел во владение Франции. Спустя три месяца после бегства генерала Паоли в Аяччо родился Наполеон Бонапарт, который обязан договору 15 января 1768 года тем, что родился французом.

Довольно странно только то, что эта корсиканская экспедиция дает нам повод представить нашим читателям одну женщину, еще очень неизвестную в начале января 1769 года, но которая, однако, в следующие пять лет должна была играть столь важную роль при французском дворе.

Мы хотим говорить о графине дю Барри, которая в эту эпоху не называлась еще графиней дю Барри, но не называлась уже более и Жанной Вобернье; она называлась девицей Ланж.

Каким образом воспоминание о девице Ланж связывается с корсиканской экспедицией, мы узнаем от герцога Лозена.

Лозену было тогда двадцать два года; он был адъютантом при маркизе Шовелене и любовником княгини Чарторыйской, которая, переодевшись в мужское платье, совершила вместе с ним корсиканскую кампанию.

На балу Оперы он познакомился с прелестным домино, которое сказало ему свое имя и дало свой адрес, т.е. имя и адрес своего любовника графа - Жана дю Барри.

Предоставление этого адреса молодым и красивым дворянам его любовницей составляла одну из спекуляций графа Жана дю Барри. У графа дю Барри нередко собиралось общество ветреных молодых мужчин и женщин и велась карточная игра.

Заботясь слишком мало о том, что делали другие женщины, и будучи слишком мало ревнив, чтобы беспокоиться о том, что делала его любовница, он все свое внимание обращал на игру; без сомнения, чрез него и вышла у нас пословица: "Несчастлив в любви - счастлив в игре" (malheureux en Amour, heureux au jeu).

Как только Лозен вошел к графу Жану дю Барри, то заметил, что попал в самый ужасный игорный дом; но дурное общество нисколько не пугало молодых дворян двора Людовика XV, и между тем как друг его Фиц-Джемс отвечал на приветы и кокетливые улыбки девицы Ланж, Лозен сражался уже с графом дю Барри на зеленом поле, который, как говорил сам Лозен, играл в карты в халате и со шляпой на голове, потому что эта шляпа, - хотя и в присутствии людей такого происхождения, как Лозен и Фиц-Джемс, это и было весьма неприлично, - надета была для того, что придерживать два печеных яблока, приложенных над глазами графа, как предохранительное средство от какой-то болезни.

Что было причиной того, что Лозен не оспаривал у своего друга прекрасной Ланж, - то, что он видел на графе эти два печеных яблока, или то, что он помнил свою польскую княгиню? Лозен нам этого не говорит; но он нам говорит, что за несколько дней до своего отъезда он узнал, что та, которой он пренебрег в квартире графа Жана дю Барри, была представлена королю и произвела на его величество глубокое впечатление.

Лозен, прозревая, без сомнения, в будущее, не хотел уехать из Парижа не попрощавшись с любовницей графа, которая приняла его так ласково, что очевидно было: если она отдалась Фиц-Джемсу, то единственно только от своего отчаяния.

Он нашел ее и прелестнее и внимательнее к себе, нежели прежде; и, когда она сказала ему, что, несмотря на то что он уезжает, она его не забудет, отвечал:

- Я нахожу, - отвечала Ланж, - что вы не довольно честолюбивы; если я буду близка к королю, то я сделаю вас министром.

- Ба!.. А Шуазель куда? - спросил Лозен.

- Шуазель? Фи, я его ненавижу, - отвечала Ланж.

- Посмотрим!.. За что же вы его ненавидите? - снова спросил Лозен.

Ланж была добрая девушка, она никогда не заставляла себя о чем-либо долго просить; поэтому она тотчас же объявила Лозену, что причиной ее ненависти к Шуазелю были все те же несчастные печеные яблоки графа Жана дю Барри.

Чтобы сблизиться с королем, девице Ланж советовали обратиться сперва к Шуазелю. Шуазель нашел ее очень хорошенькой; но он также видел эти роковые печеные яблоки, и беспокойство, которое они внушали ему, было причиной некоторого пренебрежения, оказанного им девице Ланж, которое она простила Лозену, но никак не хотела простить Шуазелю.

Итак, Лозен уехал из Парижа и увез с собой два обещания девицы Ланж, что если она сделается когда-нибудь любовницей короля, то будет другом ему и врагом Шуазелю.

Каким же образом, несмотря на эгоистическую совестливость Шуазеля, девица Ланж увиделась с королем? Мы это сейчас расскажем.

Избрав настоящую дорогу, от которой сначала было уклонилась, она прибегла к посредничеству Лебеля.

Лебель, о котором мы уже имели случай упоминать при подробных обстоятельствах, был камердинером короля и изобретателем Оленьего парка, так философски терпимого маркизой Помпадур. Лебель увидел девицу Ланж, пленился ее красотой, не испугался нисколько двух печеных яблок графа Жана дю Барри и представил герцогу Ришелье самый подробный отчет о сокровище, которое в ней нашел, так что герцог сам пожелал удостовериться, не было ли чего-нибудь преувеличенного в рассказе Лебеля. Он приказал привести к себе Ланж и действительно нашел ее очень хорошенькой.

Тогда, приняв себе в сообщники герцога д'Егильона, предначертали, на случай успеха, условия договора с новой фавориткой. Только от нее требовали полного признания в прошедшей ее жизни, дабы знать, как отвечать на все злословия и клеветы.

Хорошенькая Ланж не скрыла ни одного из своих грехов и вот что рассказала о себе:

Она родилась в Вокулере, отечестве Иоанны д'Арк, в 1744 году, следовательно, ей было теперь (1768 г.) двадцать четыре года; она была дочь кухарки и какого-то монаха; прежде ее называли Жанной Вобернье, и под этим именем она начала свое воспитание у одной модистки. От модистки она перешла к мадам Гурдан, содержательнице известного рода пенсионерок.; в то время дом мадам Гурдан гремел известностью. Переселившись в этот дом, Жанна переменила свою фамилию и стала называться Жаннетой Лансон. Однажды вечером полупьяный граф Жан дю Барри встретил ее на углу одной улицы, зашел к ней, а на другой день увез ее к себе; потом, во время своего безденежья, продал ее Радиксу де Сент-Фуа, управляющему министерством иностранных дел, который вскоре опять возвратил ее графу дю Барри, а сей последний сделал ее на этот раз содержательницей игорного дома, в котором видел ее Лозен и в котором познакомился с нею Лебель.

Такая исповедь невольно заставляла призадуматься. Поэтому неудивительно, что Лебель и герцог д'Егильон испугались такого признания девицы Ланж в прошедшей ее жизни. Один только герцог Ришелье остался тверд и спокоен; он объявил, что таланты, которые Жанна Вобернье приобрела в своей тревожной и богатой романтическими приключениями жизни, были весьма благоприятны для короля, слабость которого со дня на день увеличивалась. И потому Ришелье посоветовал Жанне действовать совершенно противоположно тому, как действовали другие женщины, пользовавшиеся прежде благосклонностью короля, т, е., вместо того чтобы представляться неопытной, не скрывать нимало своих талантов.

Ришелье был отличный угадчик; дела пошли так, как он предвидел, и даже еще лучше. В объятиях девицы Ланж Людовик XV мечтал о прекраснейших днях своей юности, и вскоре можно было заметить, какую власть должна была взять над ним новая его фаворитка.

Оставалось только дать ей какое-нибудь имя. Весьма многие знали ее под именем Жанны Вобернье, под именем Жаннеты Лансон или под именем девицы Ланж и потому не хотели, чтобы она оставила которое-нибудь из них за собой. Граф Жан дю Барри имел брата Гильома дю Барри. Его пригласили приехать в Париж, женили на Жанне Вобернье, дали ему в награду за то, что он передал свой графский титул хорошенькой Жанне, 100 000 ливров и услали в провинцию; а графиня дю Барри представлена была между тем ко двору, как прежде г-жа д'Етиоль, маркиза Помпадур.

Тогда только министр Шуазель понял ошибку, сделанную им, в том, что он приписал слишком большую важность печеным яблокам графа Жана дю Барри.

В это же время явилась известная песня La belle Bourbonnaise, которая, как ни была оскорбительна, не имела, однако, другого следствия, кроме того только, что забавляла Людовика XV и графиню дю Барри, которые сами нередко напевали ее в присутствии Шуазеля, вероятно для того, чтобы министру было известно, что и они знают ее.

Между тем как все это происходило, прибыл в Париж датский король Христиан VII. Это был молодой, статный, красивый государь; объявление о приезде его немало наделало тревоги при дворе, и в особенности в закулисном мире.

Когда узнали, в каком доме он должен был иметь свое помещение, все соседние с ним дома наполнились хорошенькими женщинами. Некоторые из них, дабы рекомендовать его величеству свою наружность, дошли даже до того, что подкупали обойщика, и он помещал их портреты в его спальне и в его уборной. Девица Гранди, оперная актриса, опередила других и послала ему свой портрет в костюме Венеры, домогающейся яблока прекрасного Париса.

Датский король, живя в Париже, виделся с одними только учеными и философами, в собраниях при дворе показывался редко, и говорят, будто все женские искательства остались тщетны.

Австрийский императорский дом был богат в то время принцессами. С давнего времени задуман был план соединить узами крови Бурбонов с Цезарями; говорили о вторичной женитьбе короля; но король чувствовал себя уже слишком старым для женитьбы. Итак, решено было, что вместо короля женится на одной из австрийских принцесс дофин, внук короля, и маркизу Бретелю было поручено выбрать между молодыми эрцгерцогинями Австрийского императорского дома ту, которая была бы наиболее достойна французской короны. В Версальском дворце можно и теперь еще видеть картину, написанную по этому случаю. Она представляет Марию-Терезию в Шенбрунне: знаменитая императрица-королева представлена на ней вполне развитой, но свежей еще среди молодых девушек, еще только развивающихся; среди этих девушек, по белокурым волосам, по кротким голубым глазам, по матовому и вместе с тем поражающему белизной цвету тела, наконец, по австрийской губе, как следствие смешения лотарингской и кастильской крови, можно тотчас узнать Марию-Антуанетту в тринадцатилетнем ее возрасте.

Мария-Антуанетта-Жозефина-Иоанна Австрийская родилась в Вене 2 ноября 1755 года.

За два года до выезда своего из Шенбрунна Мария-Антуанетта знала уже, что она назначена в невесты наследника французского престола. Герцог Шуазель избрал ей, по своим мыслям, учителем аббата Вермона, так что она в совершенстве владела французским языком и с такой же легкостью говорила по-итальянски, по-английски и по-латыни.

Мария-Терезия из признательности своему народу велела обучать дочь свою латинскому языку. Не на этом ли языке говорила она речь верным своим венгерцам и не дали ли эти верные венгерцы, по-латыни же, клятву умереть за нее?

Воспитание юной эрцгерцогини в отношении к изящным искусствам было тщательно не менее, чем в отношении к филологии; Гардель был ее учителем танцев; Глюк - знаменитый Глюк - давал ей уроки музыки, возбудившие в ней энтузиазм к этому искусству; наконец, она прекрасно рисовала.

Что касается политической стороны воспитания, то императрица Мария-Терезия не доверяла его никому и старалась, чтоб Мария-Антуанетта, сделавшись формально и материально француженкой, в сердце оставалась австриячкой.

Это бракосочетание, как мы сказали, было уже решено два года тому назад в политике двух государств, когда принцу Лотарингскому было назначено отправиться в Вену просить официально руки Марии-Антуанетты. Предложение было принято.

Вся Европа затрепетала при этом известии, которое, казалось, надолго упрочивало австрийско-французский союз и которое, следовательно, изменяло всю политику северных государств. Что касается Франции, то она приготовлялась к великолепным празднествам, обыкновенно сопровождавшим вступление в брак ее королей.

В это время появился один из первых экономических памфлетов под заглавием:

Странная идея одного доброго гражданина о публичных празднествах, которые предполагается дать в Париже и при дворе по случаю вступления в брак дофина Франции.

Эти празднества, для которых сочинитель означенного памфлета составил счет, должны были, по его исчислению, стоить Франции двадцать миллионов.

К этому исчислению он прибавил:

"Я предлагаю ничего этого не делать, но сложить эти двадцать миллионов с годовых налогов, и в особенности с податей народных; таким образом, вместо того чтобы позабавить праздных людей двора и города пустыми и кратковременными увеселениями, пусть лучше вольют радость в скорбную душу земледельца, заставят весь народ принять участие в этом событии, и тогда в самых отдаленных пределах королевства будут единогласно взывать: Да здравствует возлюбленный наш король Людовик! Этот новый способ покрыл бы короля славой более истинной и более продолжительной, нежели вся пышность и блеск азиатских празднеств, а История передала бы эту черту потомству с большим удовольствием, нежели ничтожные подробности великолепия, тягостного для народа и весьма далекого от истинного величия монарха, отца своих подданных".

Этот памфлет приписывают Жан-Жаку Руссо²⁴.

Само собой разумеется, что король не последовал совету, изложенному в этом памфлете.

Мария-Антуанетта, выехала из Вены с инструкциями своей матери; в числе этих инструкций находились следующие, писанные рукой самой императрицы-королевы:

Список вельмож двора, рекомендуемых Марии-Антуанетте Австрийской ее матерью Марией-Терезией, императрицей Австрийской и королевой Венгерской, при отъезде ее из Вены для вступления в брак с дофином Франции.

Список лиц, лично мне известных:

Герцог и герцогиня Шуаеель.

Герцог и герцогиня Прален.

Готфор.

Д'Естре.

Д'Обетер.

Граф Броглио.

Братья де Монтаже.

Маркиз д'Омон.

Г. де Жерар.

Г. де Блондель.

Ла Бове, монахиня, и ее подруга.

Гл. Дюфоры: этой фамилии вы оказывайте всегда признательность вашу и внимание.

Также аббату Вермону. Участь этих людей близка моему сердцу. Посланнику моему поручено иметь о них попечение. Мне досадно, что я нарушаю свои правила, состоящие в том, чтобы вообще никого не рекомендовать; но вы и я слишком много обязаны этим лицам, чтоб не стараться, во всяком случае, быть им полезными, если можем, без излишнего стеснения себя.

Советуйтесь чаще с графом Мерси²⁵.

Рекомендую вам вообще всех лотарингцев, в том отношении, чтобы вы по возможности были им полезной.

Не излишним считаем, если это нашим читателям покажется любопытным, приложить здесь список особ, которых, со своей стороны, рекомендовал, умирая, дофин. Мы увидим, какое столкновение должна была произвести в Версале эта двойная рекомендация.

"Список некоторых особ, рекомендуемых дофином тому из его детей, кто наследует престол Людовика XV.

Морпа: бывший министр, впавший в немилость; он и теперь еще сохранил, как это мне достоверно известно, приверженность к истинным правилам политики, которых маркиза Помпадур не уважала.

Герцог д'Егильон: происходит из дома, прославившегося политической системой, которую Франция рано или поздно обязана будет принять для своей безопасности. С летами этот герцог сформируется и может быть полезен государству во многих отношениях.

Отец мой удалил одного человека, строгого по характеру, с некоторыми заблуждениями ума, но человека честного.

Машо: духовенство ненавидит Машо за строгости его к нему; лета много смягчили его характер.

Трюден: пользуется большим уважением за свою честность и прямодушие; этот человек с многосторонними познаниями.

Кардинал Берни: он получил наконец награду за услуги, оказанные им Австрийскому дому. Его политическая система имеет больше такта, нежели политика герцога Шуазеля. Кардинала удалили потому, что он не довольно сделал для австрийской императрицы и что вспомнил, что он был француз. Если он умерит свой слишком известный гнев к сильной партии в духовенстве, к партии, весьма привязанной к нашему дому, то может сделаться весьма полезным.

Нивернуа: обладает умом и приятностью в обхождении; он может быть назначаем в посольства, в которых качества его необходимы; там его место.

Мюй: олицетворенная добродетель; он наследовал все качества, которыми, как я понаслышке знаю, обладал Монтозье; он тверд в добродетели и чести.

Гг. Сен-При: выдвинутые вперед маркизой Помпадур, они имеют способности и желание идти выше. Отца не надобно смешивать с сыном и рыцарем; последний может сделаться впоследствии весьма полезным.

Граф Перигор: благоразумный и честный человек.

Граф Броглио: деятелен, умен и большой политик.

Маршал Броглио: способен к предводительствованию войсками в случае войны.

Граф д'Естен²⁶: с талантами своего звания.

Бурсе: имеет во многом основательные познания, равно как и барон д'Еспаньяк.

Верженн: находится в посольствах. Он обладает духом мудрого порядка и способен вести продолжительное дело на хороших началах.

В парламенте, в обществе президентов, есть люди с дарованиями, весьма усердные к своим обязанностям; есть также несколько таковых и между советниками.

Президент Ожье: человек с характером, каков нужен в трудных и бурных переговорах; но в парламенте между чиновниками, служащими в нем, есть пылкие головы и люди, увлекаемые другими, которые годны только по причине шаткости своих умов.

чтобы духовенство служило образцом добродетели и приверженности к религии. Жарант набрал слишком много людей, подобных себе.

Епископ Верденский: слишком известен, чтобы иметь надобность в рекомендации, равно как и его родственники, привязанность которых к нашему дому очень известна.

Герцог Вогюйон: равным образом слишком известен, чтоб иметь нужду в рекомендации. Он слишком усердно желал сделать своих питомцев принцами честными, просвещенными и способными ко всему; заслуг его забыть нельзя. Я скажу то же и о других лицах, участвовавших в воспитании детей королевского дома Франции.

Что касается бывшего епископа Лиможского, то его добродетель, его чистосердечие, его доброта говорят довольно в его пользу.

Есть и другие лица, весьма достойные уважения; но, кроме того что они находятся в связях с вышеупомянутыми лицами, о них я говорить не стану.

она сумеет распознавать, что хорошо и что худо, и нет надобности доказывать здесь, сколько она достойна любви и уважения".

Юная Мария-Антуанетта выехала из Вены с инструкциями своей матери, с радостью, что приедет во Францию, с надеждой в будущем и с уверенностью в настоящем.

Во время дороги одно обстоятельство произвело на нее сильное впечатление: она считала его каким-то предзнаменованием.

Комната первого дома, в котором она остановилась на французской земле, назначенного для ее ночлега, была оклеена обоями, изображающими избиение младенцев; тут было пролито столько крови, столько разбросано трупов, столько истины и выражения в лицах, что юная принцесса принуждена была попросить отвести себе другую комнату, ибо в этой она боялась лечь спать.

Свидание с августейшим женихом последовало в Компьене. Мария-Антуанетта, сообразно с правилами этикета, бросилась в ноги Людовику XV, который поднял ее, поцеловал в обе щеки, потом, в ожидании брачного благословения, проводил ее в Мюетт, где была ей представлена графиня дю Барри.

Итак, Мария-Антуанетта, к большому отчаянию Шуазелей, была совершенно расположена к графине дю Барри.

Версаль оделся в парчу и золото, а между тем новое предзнаменование преследовало юную дофину даже и тогда, когда она въехала на мраморный двор (la cour de marbre).

В ту саму минуту, когда она ступила ногой на порог дворцового крыльца, над замком разразилась сильная гроза, и продолжительный удар грома обхватил, казалось, весь горизонт. Принцесса со страхом и беспокойством взглянула на маршала Ришелье, находившегося подле нее.

- Нехороший знак! - сказал он про себя, покачав головой. Известно, что маршал Ришелье не был расположен к союзу с Австрией.

толпы: "Да здравствует дофин! Да здравствует дофина!" Радость эта была так трогательна, что Мария-Антуанетта почти в одно и то же время и плакала и приходила в восторг.

- Вы видите вокруг себя, ваше высочество, - сказал ей герцог Бриссак, - двести тысяч влюбленных в вашу особу!

Но к каждой радости судьба примешивала какое-нибудь печальное предзнаменование; на каждом празднике смерть брала свою дань.

Известно, как велика была толпа, которую она собрала на площади Людовика XV, на которой назначено было пустить фейерверк, один букет коего стоил 60 000 ливров; в то время застраивали улицу Ройяль-Сент-Оноре, равно как и предместье. Мошенники произвели давку; зрители испугались этого неизвестного волнения, поколебавшего вдруг всю массу народа: каждый хотел бежать; одни бросались в канавы, другие задыхались в тесноте, иных давили. Полиция показала в своем рапорте двести трупов. Парижане же втихомолку говорили, что после этой давки до двух тысяч трупов было брошено в Сену.

Менее чем в месяц это было уже третье предзнаменование, и, как видите, не менее страшное!

Он только что получил две тысячи экю, которые король дарил ему всякий месяц; он послал их Сартину, управляющему государственным контролем, со следующим письмом:

"Я узнал о несчастии, случившемся чрез меня; оно меня поразило. Мне принесли деньги, которые король назначает мне каждый месяц на мои мелочные расходы; я могу располагать только этой суммой; посылаю ее вам; окажите пособие наиболее пострадавшим.

Многоуважающий вас

".

Дофина, как и надобно было этого ожидать, произвела большой эффект своим появлением при французском дворе. Вот портрет ее, представленный одной из издававшихся в то время официальных газет:

"Ее высочество дофина имеет рост довольно большой по своим летам; она тонка, худощава, как все вообще девицы, не вполне еще сформировавшиеся; она очень хорошо сложена, очень пропорциональна во всех своих частях. У нее прекрасные белокурые волосы; полагают, что впоследствии эти волосы сделаются светло-каштановыми; брови у нее тонки и чрезвычайно правильно обрисованы; глаза у нее голубые, но не безжизненные: они блестят с живостью, полной ума; нос у нее орлиный, несколько тонкий к концу; рот чрезвычайно мал, хотя губы у нее толсты, в особенности нижняя, которая и известна под названием австрийской. Белизна тела ее высочества дофины ослепительна; она имеет в лице краску, которая могла бы уволить ее от необходимости румяниться. Осанка ее есть осанка истинно царская; но в ней высокость сана умеряется кротостью взгляда, и, смотря на эту принцессу, трудно отказать себе в уважении и истинной преданности к ней".

Этой красоты было достаточно, чтобы успокоить Людовика XV. Он совершенно был уверен в возмужалости своего внука дофина, герцога Беррийского, который никогда не обнаруживал ни малейшего желания сблизиться с какой-либо женщиной. Поэтому накануне его свадьбы король позвал к себе герцога Вогюйона, наставника дофина, и спросил у него, так ли воспитание принца Людовика-Августа было полно, как должно быть воспитание человека, который на другой день должен вступить в брак? Ла Вогюйон, который вовсе и не думал, что обязанности его звания могут простираться так далеко, посмотрел на короля с удивлением, что-то пробормотал и наконец сознался, что он ни слова не говорил дофину о тех вещах, которые король желает, чтобы дофин знал. Тогда Людовик XV, видя, что, во всяком случае, ла Вогюйон был бы плохим наставником в уроках, касающихся супружества, изобрел остроумное средство говорить глазам новичка в этом деле. Он приказал обложить стены коридора, который вел из его комнаты к дофине, гравюрами Нового Аретино, изданными аббатом Дюлораном в 1763 году, которые ничего не оставляли желать в самых тайных местах науки, которой герцог Вогюйон (или, как его называли, просто ла Вогюйон) признавал сам себя плохим профессором, и приказал камердинеру дофина посоветовать своему барину, в то время, когда он будет провожать его со свечой, разглядеть с вниманием при свете этой же свечи гравюры, наклеенные на стенах.

Дело было сделано так, как было приказано; но, несмотря на то, на другой день пронесся слух, который заставил Людовика XV сказать:

Нам остается упомянуть здесь о важном споре, поднявшемся при дворе по случаю данного в нем бала. В тот же вечер на свадебном бале принцы Лотарингского дома и родственники их не по прямой линии, как, например, принц Ламбсек, заняли в танцах места непосредственно после принцев крови и выше пэров Франции. Король, в доказательство своего благорасположения к Марии-Терезии, которая просила этой чести для принцев и принцесс, своих союзников, согласился на это нарушение права пэрства. Вследствие этого со стороны герцогов и пэров объявлен был на это протест под председательством графа Броглио, епископа и графа Нойонского, на который ответом было следующее письмо короля:

"Посланник императора и императрицы-королевы на аудиенции, которую он имел у меня, просил меня от имени своего государя, - а я обязан верить всему, что он говорит, - соблаговодить оказать некоторое отличие принцессе Лотарингской при настоящем случае бракосочетания внука моего с эрцгерцогиней Марией-Антуанеттой Австрийской.

Так как танцы на бале составляют единственную вещь, которая не может повлечь за собой дурных последствий, потому что выбор танцующих зависит только от моей воли, без различия мест или чинов, званий или достоинств, исключая принцев и принцесс моей крови, которые ни в коем случае не могут быть сравниваемы и поставляемы наряду с каким-нибудь иным французом; и так как, сверх того, я не хочу вводить у себя при дворе ничего нового, то надеюсь, что вельможи и дворянство моего королевства, по верности, покорности, привязанности и даже дружбе, которые они всегда оказывали мне и моим предшественникам, никогда не сделают ничего такого, что могло быть мне неприятно, а особливо в этом случае, когда я хочу показать императрице Австрийской мою признательность за сделанный ею мне презент, который, как надеюсь, будет отрадой остальных дней моей жизни.

Людовик".

Примечания

24. Жан-Жак Руссо, так же как и Монтескье, о котором мы уже имели случай говорить, принадлежит к числу писателей XVIII века. Руссо замечателен по своим критико-философским сочинениям. Жан-Жак Руссо, сын часовых дел мастера, родился в Женеве в 1712 году. В жизни своей он испытал много горя и неудач; умер в Эрменонвиле, поместье г. Жирардена, на 66-м году от рождения.

25. Граф Мерси, австрийский посланник в Париже.

26. Тот самый граф д'Естен, который был адмиралом французского флота.