Граф Монте-Кристо.
Часть пятая.
VIII. Путешествие

VIII. Путешествие

Монте-Кристо очень обрадовался, увидев, что молодые люди пришли вместе.

-- Итак, я надеюсь, все кончено, разъяснено, улажено? - сказал он.

-- Да, - отвечал Бошан, - эти нелепые слухи сами собой заглохли; и если бы они снова всплыли, я первый ополчился бы против них. Не будем больше говорить об этом.

-- Альбер вам подтвердит, - сказал граф, - что я ему советовал то же самое. Кстати, - прибавил он, - вы застали меня за неприятнейшим занятием.

-- А что вы делали? - спросил Альбер. - Приводили в порядок свои бумаги?

-- Только не свои, слава богу! Мои бумаги всегда в образцовом порядке, ибо у меня их нет. Я разбирал бумаги господина Кавальканти.

-- Кавальканти? - переспросил Бошан.

-- Разве вы не знаете, что граф ему покровительствует? - сказал Альбер.

-- Вы не совсем правы, - сказал Монте-Кристо, - я никому не покровительствую, и меньше всего Кавальканти.

-- Он женится вместо меня на мадемуазель Данглар, каковое обстоятельство, - продолжал Альбер, пытаясь улыбнуться, - как вы сами понимаете, дорогой Бошан, повергает меня в отчаяние.

-- Как! Кавальканти женится на мадемуазель Данглар? - спросил Бошан.

-- Вы что же, с неба свалились? - сказал Монте-Кристо. - Вы, журналист, возлюбленный Молвы! Весь Париж только об этом и говорит.

-- И это вы, граф, устроили этот брак? - спросил Бошан.

-- Я? Пожалуйста, господин создатель новостей, не вздумайте распространять подобные слухи! Бог мой! Чтобы я да устраивал чей-нибудь брак? Нет, вы меня не знаете; наоборот, я всячески противился этому; я отказался быть посредником.

-- Понимаю, - сказал Бошан, - из-за вашего друга Альбера.

-- Только не из-за меня, - сказал Альбер. - Граф не откажется подтвердить, что я, наоборот, давно просил его расстроить эти планы. Граф уверяет, что не его я должен благодарить за это; пусть так, мне придется, как древним, воздвигнуть алтарь неведомо кому.

-- Послушайте, - сказал Монте-Кристо, - это все так далеко от меня, что я даже нахожусь в натянутых отношениях и с тестем, и с женихом; и только мадемуазель Эжени, которая, по-видимому, не имеет особой склонности к замужеству, сохранила ко мне добрые чувства и благодарность за то, что я не старался заставить ее отказаться от дорогой ее сердцу свободы.

-- И скоро эта свадьба состоится?

-- Да, невзирая на все мои предосторожности. Я ведь не знаю этого молодого человека; говорят, он богат и из хорошей семьи; но для меня все это только "говорят". Я до тошноты повторял это Данглару, но он без ума от своего итальянца. Я счел даже нужным сообщить ему об одном обстоятельстве, по-моему, еще более важном: этого молодого человека не то подменили, когда он был грудным младенцем, не то его украли цыгане, не то его где-то потерял его воспитатель, не знаю точно. Но мне доподлинно известно, что его отец ничего о нем не знал десять с лишним лет. Что он делал эти десять лет бродячей жизни, бог весть. Но и это предостережение не помогло. Мне поручили написать майору, попросить его выслать документы: вот они. Я их посылаю Дангларам, но, как Пилат, умываю руки.

-- Право, не могу вам сказать; но, по-видимому, она уезжает в Италию. Госпожа Данглар говорила со мной о ней и просила у меня рекомендательных писем к итальянским импресарио; я дал ей записку к директору театра Валле, который мне кое-чем обязан. Но что с вами, Альбер? Вы такой грустный; уж не влюблены ли вы, сами того не подозревая, в мадемуазель Данглар?

-- Как будто нет, - сказал Альбер с печальной улыбкой.

Бошан принялся рассматривать картины.

-- Во всяком случае, - продолжал Монте-Кристо, - вы не такой, как всегда. Скажите, что с вами?

-- У меня мигрень, - сказал Альбер.

-- Если так, мой дорогой виконт, - сказал Монте-Кристо, - то я могу предложить вам незаменимое лекарство, которое мне всегда помогает, когда мне не по себе.

-- Какое? - спросил Альбер.

-- Перемену мест.

-- Вот как? - сказал Альбер.

-- Да. Я и сам сейчас очень не в духе и собираюсь уехать. Хотите, поедем вместе?

-- Вы не в духе, граф, - сказал Бошан, - почему?

-- Вам легко говорить; а вот посмотрел бы я на вас, если бы в вашем доме велось следствие!

-- Следствие? Какое следствие?

-- А как же, сам господин де Вильфор ведет следствие по делу о моем уважаемом убийце, - это какой-то разбойник, бежавший с каторги, по-видимому.

-- Ах да, - сказал Бошан, - я читал об этом в газетах. Кто это такой, этот Кадрусс?

-- Какой-то провансалец. Вильфор слышал о нем, когда служил в Марселе, а Данглар даже припоминает, что видел его. Поэтому господин королевский прокурор принял самое горячее участие в этом деле, оно, по-видимому, чрезвычайно заинтересовало и префекта полиции. Благодаря их вниманию, за которое я им как нельзя более признателен, мне уже недели две как приводят на дом всех бандитов, каких только можно раздобыть в Париже и его окрестностях, под предлогом, что это убийца Кадрусса. Если так будет продолжаться, через три месяца в славном французском королевстве не останется ни одного жулика, ни одного убийцы, который не знал бы назубок плана моего дома. Мне остается только отдать им его в полное распоряжение и уехать куда глаза глядят. Поедем со мной, виконт!

-- С удовольствием.

-- Значит, решено?

-- Да, но куда же мы едем?

-- Я вам уже сказал, туда, где воздух чист, где шум убаюкивает, где, как бы ни был горд человек, он становится смиренным и чувствует свое ничтожество. Я люблю это уничижение, я, которого, подобно Августу, называют властителем Вселенной.

-- На море, виконт. Я, видите ли, моряк: еще ребенком я засыпал на руках у старого Океана и на груди у прекрасной Амфитриты; я играл его зеленым плащом и ее лазоревыми одеждами; я люблю море, как возлюбленную, и если долго не вижу его, тоскую по нем.

-- Поедем, граф!

-- На море?

-- Да.

-- Вы согласны?

-- Согласен.

-- В таком случае, виконт, у моего крыльца сегодня будет ждать дорожная карета, в которой ехать так же удобно, как в кровати; в нее будут впряжены четыре лошади. Послушайте, Бошан, в моей карете можно очень удобно поместиться вчетвером. Хотите поехать с нами? Я вас приглашаю.

-- Благодарю вас, я только что был на море.

-- Как, вы были на море?

-- Да, почти. Я только что совершил маленькое путешествие на Борромейские острова.

-- Все равно поедем! - сказал Альбер.

-- Нет, дорогой Морсер, вы должны понять, что, если я отказываюсь от такой чести, значит, это невозможно. Кроме того, - прибавил он, понизив голос, - сейчас очень важно, чтобы я был в Париже, хотя бы уже для того, чтобы следить за корреспонденцией, поступающей в газету.

-- Вы верный друг, - сказал Альбер, - да, вы правы; следите, наблюдайте, Бошан, и постарайтесь открыть врага, который опубликовал это сообщение.

Альбер и Бошан простились; в последнее рукопожатие они вложили все то, что не могли сказать при постороннем.

-- Славный малый этот Бошан! - сказал Монте-Кристо, когда журналист ушел. - Правда, Альбер?

-- Золотое сердце, уверяю вас. Я очень люблю его. А теперь скажите, хотя, в сущности, мне это безразлично, - куда мы отправляемся?

-- В Нормандию, если вы ничего не имеете против.

-- Чудесно. Мы там будем на лоне природы, правда? Ни общества, ни соседей?

-- Мы будем наедине с лошадьми для верховой езды, собаками для охоты и с лодкой для рыбной ловли, вот и все.

-- Это то, что мне надо; я предупрежу свою мать, а затем я к вашим услугам.

-- Что именно?

-- Ехать в Нормандию.

-- Мне? Да разве я не волен в своих поступках?

-- Да, вы путешествуете один, где хотите, это я знаю, ведь мы встретились в Италии.

-- Так в чем же дело?

-- Но разрешат ли вам уехать с человеком, которого зовут граф Монте-Кристо?

-- У вас плохая память, граф.

-- Почему?

-- Разве я не говорил вам, с какой симпатией моя мать относится к вам?

-- Женщины изменчивы, сказал Франциск Первый; женщина подобна волне, сказал Шекспир; один был великий король, другой - великий поэт; и уж, наверное, они оба хорошо знали женскую природу.

-- Да, но моя мать не просто женщина, а Женщина.

-- Простите, я вас не совсем понял.

-- Я хочу сказать, что моя мать скупа на чувства, но уж если она кого-нибудь полюбила, то это на всю жизнь.

-- Вот как, - сказал, вздыхая, Монте-Кристо, - и вы полагаете, что она делает мне честь относиться ко мне иначе, чем с полнейшим равнодушием?

-- Я вам уже говорил и опять повторяю, - возразил Альбер, - вы, видно, в самом деле очень своеобразный, необыкновенный человек.

-- Полно!

-- Да, потому что моя матушка не осталась чужда тому, не скажу - любопытству, но интересу, который вы возбуждаете. Когда мы одни, мы только о вас и говорим.

-- И она советует вам не доверять этому Манфреду?

-- Напротив, она говорит мне: "Альбер, я уверена, что граф благородный человек; постарайся заслужить его любовь".

Монте-Кристо отвернулся и вздохнул.

-- Так что, вы понимаете, - продолжал Альбер, - она не только не воспротивится моей поездке, но от всего сердца одобрит ее, поскольку это согласуется с ее наставлениями.

-- Ну, так до вечера, - сказал Монте-Кристо. - Будьте здесь к пяти часам; мы приедем на место в полночь или в час ночи.

-- Как? В Трепор?

-- В Трепор или его окрестности.

-- Вы думаете за восемь часов проехать сорок восемь лье?

-- Это еще слишком долго, - сказал Монте-Кристо.

-- Да вы чародей! Скоро вы обгоните не только железную дорогу - это не так уж трудно, особенно во Франции, но и телеграф.

-- Но так как нам все же требуется восемь часов, чтобы доехать, не опаздывайте.

-- Не беспокойтесь, я совершенно свободен - только собраться в дорогу.

-- Итак, в пять часов.

-- В пять часов.

Альбер вышел. Монте-Кристо с улыбкой кивнул ему головой и постоял молча, погруженный в глубокое раздумье. Наконец, проведя рукой по лбу, как будто отгоняя от себя думы, он подошел к гонгу и ударил по нему два раза.

Вошел Бертуччо.

-- Бертуччо, - сказал Монте-Кристо, - не завтра, не послезавтра, как я предполагал, а сегодня в пять часов я уезжаю в Нормандию; до пяти часов у вас времени больше чем достаточно; распорядитесь, чтобы были предупреждены конюхи первой подставы; со мной едет виконт де Морсер. Ступайте.

Бертуччо удалился, и в Понтуаз поскакал верховой предупредить, что карета проедет ровно в шесть часов. Конюх в Понтуазе послал нарочного к следующей подставе, и та, в свою очередь, дала знать дальше; и шесть часов спустя все подставы, расположенные на пути, были предупреждены.

Перед отъездом граф поднялся к Гайде, сообщил ей, что уезжает, сказал - куда и предоставил весь дом в ее распоряжение.

Альбер явился вовремя. Он сел в карету в мрачном настроении, которое, однако, вскоре рассеялось от удовольствия, доставляемого быстрой ездой. Альбер никогда не представлял себе, чтобы можно было ездить так быстро.

-- Во Франции нет никакой возможности передвигаться по дорогам, - сказал Монте-Кристо. - Ужасная вещь эта езда на почтовых, по два лье в час, этот нелепый закон, запрещающий одному путешественнику обгонять другого, не испросив на это разрешения; какой-нибудь больной или чудак может загородить путь всем остальным здоровым и бодрым людям. Я избегаю этих неудобств, путешествуя с собственным кучером и на собственных лошадях. Верно, Али?

И граф, высунувшись из окна, слегка прикрикивал на лошадей, а у них словно вырастали крылья; они уже не мчались - они летели. Карета проносилась, как гром, по Королевской дороге, и все оборачивались, провожая глазами этот сверкающий метеор. Али, слушая эти окрики, улыбался, обнажая свои белые зубы, сжимая своими сильными руками вожжи, и подзадоривал лошадей, пышные гривы которых развевались по ветру. Али, сын пустыни, был в своей стихии и, в белоснежном бурнусе, с черным лицом и сверкающими глазами, окруженный облаком пыли, казался духом самума или богом урагана.

-- Вот наслаждение, которого я никогда не знал, - сказал Альбер, - наслаждение быстроты.

-- Где вы достаете таких лошадей? - спросил Альбер. - Или вам их делают на заказ?

-- Вот именно. Шесть лет тому назад я нашел в Венгрии замечательного жеребца, известного своей резвостью; я его купил уж не помню за сколько; платил Бертуччо. В тот же год он произвел тридцать два жеребенка. Мы с вами сделаем смотр всему потомству этого отца; они все как один, без единого пятнышка, кроме звезды на лбу, потому что этому баловню конского завода выбирали кобыл, как паше выбирают наложниц.

-- Восхитительно!.. Но скажите, граф, на что вам столько лошадей?

-- Вы же видите, я на них езжу.

-- Но ведь не все время вы ездите?

-- Когда они мне больше не будут нужны, Бертуччо продаст их; он утверждает, что наживет на этом тысяч сорок.

-- Но ведь в Европе даже короли не так богаты, чтобы купить их.

-- В таком случае он продаст их любому восточному владыке, который, чтобы купить их, опустошит свою казну и снова наполнит ее при помощи палочных ударов по пяткам своих подданных.

-- Знаете, граф, что мне пришло в голову?

-- Говорите.

-- Мне думается, что после вас самый богатый человек в Европе это господин Бертуччо.

-- Вы ошибаетесь, виконт. Я уверен, если вывернуть карманы Бертуччо, не найдешь и гроша.

-- Неужели? - сказал Альбер. - Так ваш Бертуччо тоже чудо? Не заводите меня так далеко в мир чудес, дорогой граф, не то, предупреждаю, я перестану вам верить.

-- У меня нет никаких чудес, Альбер; цифры и здравый смысл - вот и все. Вот вам задача: управляющий ворует, но почему он ворует?

-- Такова его природа, мне кажется, - сказал Альбер, - он ворует, потому что не может не воровать.

-- Вы ошибаетесь: он ворует потому, что у него есть жена, дети, потому что он хочет упрочить положение свое и своей семьи, а главное, он не уверен в том, что никогда не расстанется со своим хозяином, и хочет обеспечить свое будущее. А Бертуччо один на свете; он распоряжается моим кошельком, не преследуя личного интереса; он уверен, что никогда не расстанется со мной.

-- Почему?

-- Потому что лучшего мне не найти.

-- Вы вертитесь в заколдованном кругу, в кругу вероятностей.

-- Нет, это уверенность. Для меня хороший слуга тот, чья жизнь и смерть в моих руках.

-- Да, - холодно ответил Монте-Кристо.

Есть слова, которые замыкают беседу, как железная дверь. Именно так прозвучало "да" графа.

Дальнейший путь совершался с такой же скоростью; тридцать две лошади, распределенные на восемь подстав, пробежали сорок восемь лье в восемь часов.

В середине ночи подъехали к прекрасному парку. Привратник стоял у распахнутых ворот. Он был предупрежден конюхом последней подставы.

Был второй час. Альбера провели в его комнаты. Его ждали ванна и ужин. Лакей, который ехал на запятках кареты, был к его услугам. Батистен, ехавший на козлах, был к услугам графа.

Альбер принял ванну, поужинал и лег спать. Всю ночь его баюкал меланхоличный шум прибоя. Встав с постели, он распахнул стеклянную дверь и очутился на маленькой террасе; впереди открывался вид на море, то есть на бесконечность, а сзади - на прелестный парк, примыкающий к роще.

В небольшой бухте покачивался на волнах маленький корвет с узким килем и стройным рангоутом; на гафеле развевался флаг с гербом Монте-Кристо: золотая гора на лазоревом море, увенчанная червленым крестом; это могло быть иносказанием имени Монте-Кристо, напоминающего о Голгофе, которую страсти Спасителя сделали горой более драгоценной, чем золото, и о позорном кресте, освященном его божественной кровью, но могло быть и намеком на личную драму, погребенную в неведомом прошлом этого загадочного человека.

Вокруг корвета покачивались несколько шхун, принадлежавших рыбакам соседних деревень и казавшихся смиренными подданными, ожидающими повелений своего короля.

Здесь, как и повсюду, где хоть на два дня останавливался Монте-Кристо, жизнь была налажена с величайшим комфортом; так что она с первой же секунды становилась легкой и приятной.

Альбер нашел в своей прихожей два ружья и все необходимые охотничьи принадлежности. Одна из комнат в первом этаже была отведена под хитроумные снаряды, которые англичане - великие рыболовы, ибо они терпеливы и праздны, - все еще не могут ввести в обиход старозаветных французских удильщиков.

Весь день прошел в этих разнообразных развлечениях, в которых Монте-Кристо не имел себе равного: подстрелили в парке с десяток фазанов, наловили в ручье столько же форелей, пообедали в беседке, выходящей на море, и пили чай в библиотеке.

К вечеру третьего дня Альбер, совершенно разбитый этим времяпрепровождением, казавшимся Монте-Кристо детской забавой, спал в кресле у окна, в то время как граф вместе со своим архитектором составлял план оранжереи, которую он собирался устроить в своем доме. Вдруг послышался стук копыт по каменистой дороге, и Альбер поднял голову: он посмотрел в окно и с чрезвычайно неприятным изумлением увидел на дороге своего камердинера, которого он не взял с собой, чтобы не доставлять Монте-Кристо лишних хлопот.

-- Это Флорантен! - воскликнул он, вскакивая с кресла. - Неужели матушка захворала?

И он бросился к двери.

Монте-Кристо проводил его глазами и видел, как он подбежал к камердинеру и как тот, с трудом переводя дух, вытащил из кармана небольшой запечатанный пакет. В этом пакете были газеты и письмо.

-- От кого письмо? - быстро спросил Альбер.

-- От господина Бошана... - ответил Флорантен.

-- Так это Бошан прислал вас?

Альбер с трепетом вскрыл письмо. Едва он прочел первые строчки, как с его губ сорвался крик, и он, весь дрожа, схватился за газету.

-- Бедный юноша! - прошептал Монте-Кристо так тихо, что сам не мог услышать своих слов. - Верно, что грехи отцов падают на детей до третьего и четвертого колена.

Тем временем Альбер собрался с силами и стал читать дальше; потом, откинув волосы с вспотевшего лба, он скомкал письмо и газету.

-- Это разбитая почтовая кляча.

-- Боже мой! А что было дома, когда вы уезжали?

-- Все было довольно спокойно; но когда я вернулся от господина Бошана, я застал графиню в слезах; она послала за мной, чтобы узнать, когда вы возвращаетесь. Тогда я ей сказал, что еду за вами по поручению господина Бошана. Сначала она протянула было руку, словно хотела остановить меня, но, подумав, сказала: "Поезжайте, Флорантен, пусть он возвращается".

-- Будь спокойна, - сказал Альбер, - я вернусь, и - горе негодяю!.. Но прежде всего надо уехать.

Это был уже не тот человек; за пять минут он неузнаваемо изменился: голос его стал хриплым, лицо покрылось красными пятнами, глаза горели под припухшими веками, походка стала нетвердой, как у пьяного.

-- Граф, - сказал он, - благодарю вас за ваше милое гостеприимство, которым я был бы рад и дольше воспользоваться, но мне необходимо вернуться в Париж.

-- Что случилось?

-- Большое несчастье; разрешите мне уехать, дело идет о том, что мне дороже жизни. Не спрашивайте ни о чем, умоляю вас, но дайте мне лошадь!

-- Нет, это слишком долго; и я не боюсь усталости, напротив, она мне поможет.

Альбер сделал несколько шагов, шатаясь, словно пораженный пулей, и упал на стул у самой двери.

Монте-Кристо не видел этого второго приступа слабости; он стоял у окна и кричал:

-- Али, лошадь для виконта! Живее, он спешит!

-- Благодарю вас! - прошептал Альбер, вскакивая в седло. - Возвращайтесь как можно скорее, Флорантен. Нужен ли какой-нибудь пароль, чтобы мне давали лошадей?

-- Вы просто отдадите ту, на которой скачете; вам немедленно оседлают другую.

-- Быть может, вы сочтете мой отъезд странным, нелепым, безумным, - сказал он. - Вы не знаете, как могут несколько газетных строк довести человека до отчаяния. Вот, прочтите, - прибавил он, бросая графу газету, - но только когда я уеду, чтобы вы не видели, как я краснею.

Граф проводил всадника глазами, полными бесконечного сочувствия, и, только после того как он окончательно исчез из виду, перевел свой взгляд на газету и прочел:

"Французский офицер на службе у Али, янинского паши, о котором говорила три недели тому назад газета "Беспристрастный голос" и который не только сдал замки Янины, но и продал своего благодетеля туркам, назывался в то время действительно Фернан, как сообщил наш уважаемый коллега; но с тех пор он успел прибавить к своему имени дворянский титул и название поместья.

В настоящее время он носит имя графа де Морсера и заседает в Палате пэров".

Таким образом, эта ужасная тайна, которую Бошан хотел так великодушно скрыть, снова встала, как призрак, во всеоружии, и другая газета, кем-то безжалостно осведомленная, напечатала на третий день после отъезда Альбера в Нормандию те несколько строк, которые чуть не свели с ума несчастного юношу.