Граф Монте-Кристо.
Часть пятая.
XV. Самоубийство

XV. Самоубийство

Тем временем Монте-Кристо вместе с Эмманюелем и Максимилианом тоже вернулся в город.

Возвращение их было веселое. Эмманюель не скрывал своей радости, что все окончилось так благополучно, и откровенно заявлял о своих миролюбивых вкусах. Моррель, сидя в углу кареты, не мешал зятю изливать свою веселость в словах и молча переживал радость, не менее искреннюю, хоть она и светилась только в его взгляде.

У заставы Трон они встретили Бертуччо; он ждал их, неподвижный, как часовой на посту.

Монте-Кристо высунулся из окна кареты, вполголоса обменялся с ним несколькими словами, и управляющий быстро удалился.

-- Граф, - сказал Эмманюель, когда они подъезжали к Пляс-Рояль, - остановите, пожалуйста, карету у моего дома, чтобы моя жена ни одной лишней минуты не волновалась за вас и за меня.

-- Если бы не было смешно кичиться своим торжеством, - сказал Моррель, - я пригласил бы графа зайти к нам; но, вероятно, графу тоже надо успокоить чье-нибудь тревожно бьющееся сердце. Вот мы и приехали, Эмманюель, простимся с нашим другом и дадим ему возможность продолжать свой путь.

-- Погодите, - сказал Монте-Кристо, - я не хочу лишиться так сразу обоих спутников; идите к вашей прелестной жене и передайте ей от меня искренний привет; а вы, Моррель, проводите меня до Елисейских полей.

-- Чудесно, - сказал Максимилиан, - тем более что мне и самому нужно в вашу сторону, граф.

-- Ждать тебя к завтраку? - спросил Эмманюель.

-- Нет, - отвечал Максимилиан.

Дверца захлопнулась, и карета покатила дальше.

-- Видите, я принес вам счастье, - сказал Моррель, оставшись наедине с графом. - Вы не думали об этом?

-- Думал, - сказал Монте-Кристо, - потому-то мне и хотелось бы никогда с вами не расставаться.

- Это просто чудо! - продолжал Моррель, отвечая на собственные мысли.

- Что именно? - спросил Монте-Кристо.

- То, что произошло.

- Да, - отвечал с улыбкой граф, - вы верно сказали, Моррель, это просто чудо!

- Как-никак, - продолжал Моррель, - Альбер - человек храбрый.

- Очень храбрый, - сказал Монте-Кристо, - я сам видел, как он мирно спал, когда над его головой был занесен кинжал.

- А я знаю, что он два раза дрался на дуэли, и дрался очень хорошо; как же все это вяжется с сегодняшним его поведением?

- Это ваше влияние, - улыбаясь, заметил Монте-Кристо.

- Почему?

- Принести извинения у барьера! - И молодой капитан покачал головой.

- Послушайте, Моррель! - мягко сказал граф. - Неужели и вы разделяете предрассудки обыкновенных людей? Ведь согласитесь, что если Альбер храбр, то он не мог сделать это из трусости; у него, несомненно, была причина поступить так, как он поступил сегодня, и, таким образом, его поведение скорее всего можно назвать геройским.

- Да, конечно, - отвечал Моррель, - но я скажу, как говорят испанцы: сегодня он был менее храбр, чем вчера.

- Вы позавтракаете со мной, правда, Моррель? - сказал граф, меняя разговор.

- Нет, я расстанусь с вами в десять часов.

- Вы условились с кем-нибудь завтракать вместе?

Моррель улыбнулся и покачал головой.

- Но ведь где-нибудь позавтракать вам надо.

- Я не голоден, - возразил Максимилиан.

- Мне известны только два чувства, от которых человек лишается аппетита, - заметил граф, - горе и любовь. Я вижу, к счастью, что вы в очень веселом настроении, - значит, это не горе... Итак, судя по тому, что вы мне сказали сегодня утром, я позволю себе думать...

- Ну что ж, граф, - весело отвечал Моррель, - я не отрицаю.

- И вы ничего мне об этом не расскажете, Максимилиан? - сказал граф с такой живостью, что было ясно, как бы ему хотелось узнать тайну Морреля.

- Сегодня утром, граф, вы могли убедиться в том, что у меня есть сердце, не так ли?

Вместо ответа Монте-Кристо протянул Моррелю руку.

- Теперь, - продолжал тот, - когда мое сердце уже больше не в Венсенском лесу, с вами, оно в другом месте, и я иду за ним.

- Идите, - медленно сказал граф, - идите, мой друг; но прошу вас, если на вашем пути встретятся препятствия, вспомните о том, что я многое на этом свете могу сделать, что я счастлив употребить свою власть на пользу тем, кого я люблю, и что я люблю вас, Моррель.

- Хорошо, - сказал Максимилиан, - я буду помнить об этом, как эгоистичные дети помнят о своих родителях, когда нуждаются в их помощи. Если мне это понадобится - а очень возможно, что такая минута наступит, - я обращусь к вам за помощью, граф.

- Смотрите, вы дали слово. Так до свидания.

- До свидания.

Они подъехали к дому на Елисейских полях. Монте-Кристо откинул дверцу. Моррель соскочил на мостовую.

На крыльце ждал Бертуччо.

- Ну что? - спросил он.

- Она собирается покинуть свой дом, - отвечал управляющий.

- А ее сын?

- Флорантен, его камердинер, думает, что он собирается сделать то же самое.

- Идите за мной.

Монте-Кристо прошел с Бертуччо в свой кабинет, написал известное вам письмо и передал его управляющему.

- Ступайте, - сказал он, - поспешите; кстати, пусть Гайде сообщат, что я вернулся.

- Я здесь, - ответила сама Гайде, которая, услышав, что подъехала карета, уже спустилась вниз и сияла от счастья, видя графа здравым и невредимым.

Бертуччо вышел.

Всю радость нежной дочери, снова увидевшей отца, весь восторг возлюбленной, снова увидевшей любимого, испытала Гайде при этой встрече, которой она ждала с таким нетерпением.

Конечно, и радость Монте-Кристо, хоть и не выказываемая так бурно, была не менее велика; для исстрадавшихся сердец радость подобна росе, падающей на иссушенную зноем землю; сердце и земля впитывают благодатную влагу, но посторонний глаз не заметит этого.

За последние дни Монте-Кристо понял то, что давно уже казалось ему невозможным: на свете есть две Мерседес, он еще может быть счастлив.

Его пылающий радостью взор жадно погружался в затуманенные глаза Гайде, как вдруг открылась дверь.

Граф нахмурился.

- Господин де Морсер! - доложил Батистен, как будто одно это имя служило ему оправданием.

В самом деле лицо графа прояснилось.

- Который? - спросил он. - Виконт или граф?

- Граф.

- Неужели это еще не кончилось? - воскликнула Гайде.

- Не знаю, кончилось ли это, дитя мое, - сказал Монте-Кристо, беря девушку за руки, - но тебе нечего бояться.

- Но ведь этот негодяй...

- Этот человек бессилен против меня, Гайде, - сказал Монте-Кристо, - бояться надо было тогда, когда я имел дело с его сыном.

Монте-Кристо улыбнулся.

- Клянусь тебе могилой моего отца, - сказал он, - если с кем-нибудь и случится несчастье, то, во всяком случае, не со мной.

- Я верю тебе, как богу, господин мой, - сказала молодая девушка, подставляя графу лоб.

Монте-Кристо запечатлел на этом прекрасном, чистом челе поцелуй, от которого забились два сердца, одно стремительно, другое глухо.

- Боже мой, - прошептал граф, - неужели ты позволишь мне снова полюбить?.. Попросите графа де Морсера в гостиную, - сказал он Батистену, провожая прекрасную гречанку к потайной лестнице.

Нам необходимо объяснить причину этого посещения, которого, быть может, и ждал Монте-Кристо, но, наверное, не ждали наши читатели.

Когда Мерседес, как мы уже говорили, производила у себя нечто вроде описи, сделанной и Альбером; когда она укладывала свои драгоценности, запирала шкафы, собирала в одно место ключи, желая все оставить после себя в полном порядке, она не заметила, что за стеклянной дверью в коридор появилось мрачное, бледное лицо. Тот, кто смотрел через эту дверь, не будучи сам увиденным и услышанным, мог видеть и слышать все, что происходило у г-жи де Морсер.

Отойдя от этой двери, бледный человек удалился в спальню и поднял судорожно сжатой рукой занавеску окна, выходящего во двор.

Так он стоял минут десять, неподвижный, безмолвный, прислушиваясь к биению собственного сердца. Ему эти десять минут показались вечностью.

Именно тогда Альбер, возвращаясь с места дуэли, заметил в окне своего отца, подстерегающего его, и отвернулся.

Граф широко раскрыл глаза, он знал, что Альбер нанес Монте-Кристо страшное оскорбление, что во всем мире подобное оскорбление влечет за собою дуэль, в которой одного из противников ожидает смерть. Альбер вернулся живой и невредимый, следовательно, его отец был отмщен.

Непередаваемая радость озарила это мрачное лицо, словно последний луч солнца, опускающегося в затянувшие горизонт тучи, как в могилу.

Но, как мы уже сказали, он тщетно ждал, что Альбер поднимется в его комнаты и расскажет о своем торжестве. Что его сын, идя сражаться, не захотел увидеться с отцом, за честь которого он мстил, это было понятно; но почему, отомстив за честь отца, сын не пришел и не бросился в его объятия?

Тогда-то граф, не имея возможности повидать Альбера, послал за его камердинером. Мы знаем, что Альбер велел камердинеру ничего не скрывать от графа.

Десять минут спустя на крыльце появился граф де Морсер, в черном сюртуке с воротником военного образца, в черных панталонах, в черных перчатках. Очевидно, он уже заранее отдал распоряжения, потому что не успел он спуститься с крыльца, как ему подали карету.

Камердинер сейчас же положил в карету плащ, в который были завернуты две шпаги, затем захлопнул дверцу, сел рядом с кучером.

Кучер ждал приказаний.

- На Елисейские поля, - сказал генерал, - к графу Монте-Кристо. Живо!

Лошади рванулись под ударом бича; пять минут спустя они остановились у дома графа.

Морсер сам открыл дверцу и, еще на ходу, как юноша, выпрыгнул на аллею, позвонил и вошел вместе со своим камердинером в широко распахнутую дверь.

Через секунду Батистен докладывал Монте-Кристо о графе де Морсере, и Монте-Кристо, проводив Гайде, велел провести Морсера в гостиную.

Генерал уже третий раз отмеривал шагами длину гостиной, когда, обернувшись, он увидел на пороге Монте-Кристо.

- Да, это я, - сказал граф; губы его дрожали, он с трудом выговаривал слова.

- Мне остается узнать, - сказал Монте-Кристо, - чему я обязан удовольствием видеть графа де Морсера в такой ранний час.

- У вас сегодня утром была дуэль с моим сыном, сударь? - спросил генерал.

- Вам это известно? - спросил граф.

- Да, и мне известно также, что у моего сына были веские причины драться с вами и постараться убить вас.

- Действительно, сударь, у него были на это веские причины. Но все же, как видите, он меня не убил и даже не дрался.

- Однако вы в его глазах виновник бесчестья, постигшего его отца, виновник страшного несчастья, которое обрушилось на мой дом.

- Это верно, сударь, - сказал Монте-Кристо с тем же ужасающим спокойствием, - виновник, впрочем, второстепенный, а не главный.

- Вы, очевидно, извинились перед ним или дали какие-нибудь объяснения?

- Я не дал ему никаких объяснений, а извинился не я, а он.

- Но что же, по-вашему, означает его поведение?

- Скорее всего он убедился, что кто-то другой виновнее меня.

- Кто же?

- Его отец.

- Допустим, - сказал Морсер, бледнея, - но вы должны знать, что виновный не любит, когда ему указывают на его вину.

- Я это знаю... Потому я ждал того, что произошло.

- Вы ждали, что мой сын окажется трусом?! - воскликнул граф.

- Альбер де Морсер далеко не трус, - сказал Монте-Кристо.

- Если человек держит в руке шпагу, если перед ним стоит его смертельный враг и он не дерется - значит, он трус! Будь он здесь, я бы сказал ему это в лицо!

- Сударь, - холодно ответил Монте-Кристо, - я не думаю, чтобы вы явились ко мне обсуждать ваши семейные дела. Скажите все это своему сыну, может быть, он найдет, что вам ответить.

- Нет, нет, - возразил генерал с мимолетной улыбкой, - вы совершенно правы, я приехал не для этого! Я приехал вам сказать, что я тоже считаю вас своим врагом! Я инстинктивно ненавижу вас! У меня такое чувство, будто я вас всегда знал и всегда ненавидел! И раз нынешние молодые люди отказываются драться, то драться надлежит нам... Вы согласны со мной, сударь?

- Вполне; поэтому, когда я сказал вам, что я ждал того, что должно произойти, я имел в виду и ваше посещение.

- Я всегда готов.

- Мы будем биться до тех пор, пока один из нас не умрет, понимаете? - с яростью сказал генерал, стиснув зубы.

- Пока один из нас не умрет, - повторил граф Монте-Кристо, слегка кивнув головой.

- Так едем, секунданты нам не нужны.

- Разумеется, не нужны, - сказал Монте-Кристо, - мы слишком хорошо знаем друг друга!

- Напротив, - сказал граф, - мы совершенно не знаем друг друга.

- Полноте, - сказал Монте-Кристо с тем же убийственным хладнокровием, - что вы говорите! Разве не вы тот самый солдат Фернан, который дезертировал накануне сражения при Ватерлоо? Разве вы не тот самый поручик Фернан, который служил проводником и шпионом французской армии в Испании? Разве вы не тот самый полковник Фернан, который предал, продал, убил своего благодетеля Али? И разве все эти Фернаны, вместе взятые, не обратились в генерал-лейтенанта графа де Морсера, пэра Франции?

- Негодяй, - воскликнул генерал, которого эти слова жгли, как раскаленное железо, - ты коришь меня моим позором перед тем, быть может, как убить меня! Нет, я не хотел сказать, что ты не знаешь меня; я отлично знаю, дьявол, что ты проник в мрак моего прошлого, что ты перечел - не знаю, при свете какого факела, - каждую страницу моей жизни; но, быть может, в моем позоре все-таки больше чести, чем в твоем показном блеске! Да, ты меня знаешь, не сомневаюсь, но я не знаю тебя, авантюрист, купающийся в золоте и драгоценных камнях! В Париже ты называешь себя графом Монте-Кристо; в Италии - Синдбадом-мореходом; на Мальте - еще как-то, уж не помню. Но я требую, я хочу знать твое настоящее имя, среди этой сотни имен, чтобы выкрикнуть его в ту минуту, когда я всажу шпагу в твое сердце!

Граф Монте-Кристо смертельно побледнел; его глаза вспыхнули грозным огнем; он стремительно бросился в соседнюю комнату, сорвал с себя галстук, сюртук и жилет, накинул матросскую куртку и надел матросскую шапочку, из-под которой ниспадали его черные волосы.

он стал медленно отступать и, натолкнувшись на какой-то стул, остановился.

- Фернан, - крикнул ему Монте-Кристо, - из сотни моих имен мне достаточно назвать тебе лишь одно, чтобы сразить тебя; ты отгадал это имя, правда? Ты вспомнил его? Ибо, невзирая на все мои несчастья, на все мои мучения, я стою перед тобой сегодня помолодевший от радости мщения, такой, каким ты, должно быть, не раз видел меня во сне, с тех пор как женился... на Мерседес, моей невесте!

Генерал, запрокинув голову, протянул руки вперед, остановившимся взглядом безмолвно смотрел на это страшное видение; затем, держась за стену, чтобы не упасть, он медленно добрел до двери и вышел, пятясь, испустив один лишь отчаянный, душераздирающий крик:

- Эдмон Дантес!

Затем с нечеловеческими усилиями он дотащился до крыльца, походкой пьяного пересек двор и повалился на руки своему камердинеру, невнятно бормоча:

По дороге свежий воздух и стыд перед слугами помогли ему собраться с мыслями; но расстояние было невелико, а по мере того как граф приближался к дому, отчаяние снова овладевало им.

За несколько шагов от дома граф велел остановиться и вышел из экипажа.

Ворота были раскрыты настежь; кучер фиакра, изумленный, что его позвали к такому богатому особняку, ждал посреди двора; граф испуганно взглянул на него, но не посмел никого расспрашивать и бросился к себе.

По лестнице спускались двое; он едва успел скрыться в боковую комнату, чтобы не столкнуться с ними.

Они прошли совсем близко от несчастного, который, спрятавшись за штофную портьеру, едва не почувствовал прикосновение шелкового платья Мерседес и ощутил на своем лице теплое дыхание сына, говорившего:

- Будьте мужественны, матушка! Идем, идем скорей, мы здесь больше не у себя.

Граф выпрямился, вцепившись руками в штофную занавесь; он старался подавить самое отчаянное рыдание, когда-либо вырывавшееся из груди отца, которого одновременно покинули жена и сын...

мире; но фиакр уехал, и ни Мерседес, ни Альбер не выглянули из его окошка, чтобы послать опустелому дому, покидаемому отцу и мужу последний взгляд прощания и сожаления.

И вот, в ту самую минуту, когда колеса экипажа застучали по камням мостовой, раздался выстрел, и темный дымок вырвался из окна спальни, разлетевшегося от сотрясения.