Граф Монте-Кристо.
Часть пятая.
XVII. Признание

XVII. Признание

В эту минуту послышался голос Вильфора, кричавшего из своего кабинета:

-- Что случилось?

Моррель взглянул на Нуартье, к которому вернулось все его хладнокровие, и тот глазами указал ему на нишу, где однажды, при сходных обстоятельствах, он уже скрывался.

Он едва успел схватить шляпу и спрятаться за портьерой. В коридоре уже раздавались шаги королевского прокурора.

Вильфор вбежал в комнату, бросился к Валентине и схватил ее в объятия.

-- Доктора! Доктора!.. Д'Авриньи! - крикнул Вильфор. - Нет, я лучше сам поеду за ним. - И он стремглав выбежал из комнаты.

В другую дверь выбежал Моррель.

Его поразило в самое сердце ужасное воспоминание: ему вспомнился разговор между Вильфором и доктором, который он случайно подслушал той ночью, когда умерла г-жа де Сен-Меран; симптомы, хоть и более слабые, были такие же, какие предшествовали смерти Барруа.

И ему почудилось, будто в ушах у него звучит голос Монте-Кристо, сказавшего ему не далее как два часа тому назад:

"Что бы вам ни понадобилось, Моррель, приходите ко мне, я многое могу сделать".

Он стрелой помчался по предместью Сент-Оноре к улице Матиньон, а с улицы Матиньон на Елисейские поля.

Тем временем Вильфор подъехал в наемном кабриолете к дому д'Авриньи; он так резко позвонил, что швейцар открыл ему с перепуганным лицом. Вильфор бросился на лестницу, не в силах вымолвить ни слова. Швейцар знал его и только крикнул ему вслед:

-- Доктор в кабинете, господин королевский прокурор!

Вильфор уже вошел, или, вернее, ворвался к доктору.

-- Ах, это вы! - сказал д'Авриньи.

-- Да, доктор, - отвечал Вильфор, закрывая за собой дверь, - и на этот раз я вас спрашиваю, один ли вы здесь? Доктор, мой дом проклят богом.

-- Что случилось? - спросил тот внешне холодно, но с глубоким внутренним волнением. - У вас опять кто-нибудь заболел?

-- Да, доктор, - воскликнул Вильфор, хватаясь за голову, - да!

"Я это предсказывал".

Он медленно и с ударением произнес:

-- Кто же умирает на этот раз? Кто эта новая жертва, которая предстанет перед богом, обвиняя нас в преступной слабости?

Мучительное рыдание вырвалось из груди Вильфора; он схватил доктора за руку.

-- Валентина! - сказал он. - Теперь очередь Валентины!

-- Ваша дочь! - с ужасом и изумлением воскликнул д'Авриньи.

-- Теперь вы видите, что вы ошибались, - прошептал Вильфор, - помогите ей и попросите у страдалицы прощения за то, что вы подозревали ее.

-- Всякий раз, когда вы посылали за мной, - сказал д'Авриньи, - бывало уже поздно, но все равно я иду; только поспешим, с вашими врагами медлить нельзя.

-- На этот раз, доктор, вам уже не придется упрекать меня в слабости. На этот раз я узнаю, кто убийца, и не пощажу его.

-- Прежде чем думать о мщении, сделаем все возможное, чтобы спасти жертву, - сказал д'Авриньи. - Едем.

И кабриолет, доставивший Вильфора, рысью домчал его обратно вместе с д'Авриньи в то самое время, как Максимилиан стучался в дверь Монте-Кристо.

Граф был у себя в кабинете и, очень озабоченный, читал записку, которую ему только что спешно прислал Бертуччо.

Услышав, что ему докладывают о Морреле, который расстался с ним за каких-нибудь два часа перед этим, граф удивленно поднял голову.

Для Морреля, как и для графа, за эти два часа изменилось, по-видимому, многое: он покинул графа с улыбкой, а теперь стоял перед ним, как потерянный.

Граф вскочил и бросился к нему.

-- Что случилось, Максимилиан? - спросил он. - Вы бледны, задыхаетесь!

Моррель почти упал в кресло.

-- Да, - сказал он, - я бежал, мне нужно было с вами поговорить.

-- У вас дома все здоровы? - сказал граф самым сердечным тоном, не оставлявшим сомнений в его искренности.

-- Я очень рад; но вы хотели мне что-то сказать? - заметил граф с возрастающей тревогой.

-- Да, - сказал Моррель, - я бежал к вам из дома, куда вошла смерть.

-- Так вы от Морсеров? - спросил Монте-Кристо.

-- Нет, - отвечал Моррель, - а разве у Морсеров кто-нибудь умер?

-- Генерал пустил себе пулю в лоб, - отвечал Монте-Кристо.

-- Какое ужасное несчастье! - воскликнул Максимилиан.

-- Не для графини, не для Альбера, - сказал Монте-Кристо, - лучше потерять отца и мужа, чем видеть его бесчестие: кровь смоет позор.

-- Несчастная графиня! - сказал Максимилиан. - Больше всего мне жаль эту благородную женщину!

-- Пожалейте и Альбера, Максимилиан; поверьте, он достойный сын графини. Но вернемся к вам; вы хотели меня видеть; я очень рад, если могу быть вам полезен.

-- Да, я пришел к вам в безумной надежде, что вы можете помочь мне в таком деле, где один бог может помочь.

-- Говорите же!

-- Я даже не знаю, - сказал Моррель, - имею ли я право хоть одному человеку на свете открыть такую тайну, но меня вынуждает рок, я не могу иначе.

И он замолчал в нерешительности.

-- Вы знаете, что я вас люблю, - сказал Монте-Кристо, сжимая руку Морреля.

-- Ваши слова придают мне смелости, и сердце говорит мне, что я не должен иметь тайн от вас.

-- Да, Моррель, сам бог внушил вам это. Скажите же мне все, как вам велит сердце.

-- Граф, разрешите мне послать Батистена справиться от вашего имени о здоровье одной особы, которую вы знаете.

-- Я сам в вашем распоряжении, что же говорить о моих слугах?

-- Я должен узнать, что ей лучше, не то я с ума сойду.

-- Нет, я сам ему скажу.

Моррель вышел, позвал Батистена и вполголоса сказал ему несколько слов. Камердинер спешно вышел.

-- Ну что? Послали? - спросил Монте-Кристо возвратившегося Морреля.

-- Да, теперь я буду немного спокойнее.

-- Я жду вашего рассказа, - сказал, улыбаясь, Монте-Кристо.

-- Да, я все скажу вам. Слушайте. Однажды вечером я очутился в одном саду; меня скрывали кусты, никто не подозревал о моем существовании. Мимо меня прошли двое; разрешите мне пока не называть их; они разговаривали тихо, но мне было так важно знать, о чем они говорят, что я напряг слух и не пропустил ни слова.

-- Начало довольно зловещее, если судить по вашей бледности.

-- Да, мой друг, все это ужасно! В этом доме кто-то только что умер; один из собеседников был хозяин дома, другой - врач. И первый поверял второму свои опасения и горести, потому что уже второй раз за этот месяц смерть, быстрая и неожиданная, поражала его дом, словно ангел мщения призвал на него божий гнев.

-- Вот что! - сказал Монте-Кристо, пристально глядя на Морреля с неуловимым движением поворачивая свое кресло так, чтобы оказаться в тени, в то время как свет падал прямо на лицо гостя.

-- Да, - продолжал Максимилиан, - смерть дважды за один месяц посетила этот дом.

-- А что отвечал доктор? - спросил Монте-Кристо.

-- Он отвечал... он отвечал, что смерть эта кажется ему неестественной и что ее можно объяснить только одним...

-- Чем?

-- Ядом!

-- В самом деле? - сказал Монте-Кристо с тем легким покашливанием, которое в минуты сильного волнения помогало ему скрыть румянец или бледность, или просто то внимание, с каким он слушал собеседника. - В самом деле, Максимилиан? И вы все это слышали?

-- Да, дорогой граф, я все это слышал, и доктор даже прибавил, что, если что-либо подобное повторится, он будет считать себя обязанным обратиться к правосудию.

Монте-Кристо слушал с величайшим спокойствием, быть может, притворным.

-- Потом, - продолжал Максимилиан, - смерть нагрянула в третий раз, но ни хозяин дома, ни доктор никому ничего не сказали; теперь смерть, быть может, нагрянет в четвертый раз. Скажите, граф, к чему меня обязывает знание этой тайны?

-- Дорогой друг, - сказал Монте-Кристо, - вы рассказываете о случае, о котором знают решительно все. Дом, где вы все это слышали, мне знаком, или по крайней мере я знаю точь-в-точь такой же; там имеется сад, отец семейства, доктор, там одна за другой случились три странные и неожиданные смерти. Взгляните на меня: я не слышал ничьих признаний и тем не менее знаю все это не хуже вас. Но разве меня мучает совесть? Нет, меня это ничуть не касается. Вы говорите: словно ангел мщения призвал божий гнев на этот дом; а кто вам сказал, что это не так? Закройте глаза на преступления, которых не хотят видеть те, кому надлежало бы их видеть. Если в этом доме бог творит свой суд, Максимилиан, то отвернитесь и не мешайте божьему правосудию.

-- Впрочем, - продолжал граф, так резко меняя тон, что казалось, будто заговорил совсем другой человек, - откуда вы знаете, что это должно повториться?

-- Это повторилось, граф! - воскликнул Моррель. - Вот почему я здесь.

-- Что же я могу сделать, Моррель? Может быть, вы хотите, чтобы я предупредил королевского прокурора?

Монте-Кристо произнес последние слова так выразительно, с такой недвусмысленной интонацией, что Моррель вскочил.

-- Граф, - воскликнул он, - вы знаете, о ком я говорю!

-- Да, разумеется, мой друг, и я докажу вам это, поставив точки над i, то есть назову всех действующих лиц. Вы гуляли в саду Вильфора; из ваших слов я заключаю, что это было в вечер смерти маркизы де Сен-Меран. Вы слышали, как Вильфор и д'Авриньи беседовали о смерти маркиза де Сен-Мерана и о не менее удивительной смерти маркизы. Д'Авриньи говорил, что предполагает отравление и даже два отравления; и вот вы, на редкость порядочный человек, с тех пор терзаете свое сердце, пытаете совесть, не зная, следует ли вам открыть эту тайну или промолчать. Мы живем не в средние века, дорогой друг, теперь уже нет ни святой инквизиции, ни вольных судей; что вы с ними сделаете? "Совесть, чего ты хочешь от меня?" - сказал Стерн. Полно, друг мой, пусть они спят, если им спится, пусть чахнут от бессонницы, если она их мучает, а сами, бога ради, спите спокойно, благо у вас совесть чиста.

Лицо Морреля страдальчески исказилось; он схватил Монте-Кристо за руку.

-- Но ведь это повторилось! Вы слышите?

-- Так что же? Пусть, - сказал граф и, удивленный этой непонятной ему настойчивостью, испытующе посмотрел на Максимилиана. - Это семья Атридов; бог осудил их, и они несут свою кару; они сгинут все, как бумажные человечки, которых вырезают дети и которые валятся один за другим, хотя бы их было двести, от дуновения их создателя. Три месяца тому назад умер маркиз де Сен-Меран; спустя несколько дней - маркиза; на днях - Барруа; сегодня - старик Нуартье или юная Валентина.

-- Вы знали об этом? - воскликнул Моррель с таким ужасом, что Монте-Кристо вздрогнул, он, который не шевельнулся бы, если бы обрушилась твердь небесная. - Вы знали об этом и молчали?

-- Что мне до этого? - возразил, пожав плечами, Монте-Кристо. - Что мне эти люди, и зачем мне губить одного, чтобы спасти другого? Право, я не отдаю предпочтения ни жертве, ни убийце.

-- Но я, я! - в исступлении крикнул Моррель. - Ведь я люблю ее!

-- Любите? Кого? - воскликнул Монте-Кристо, вскакивая с места и хватая Морреля за руки.

-- Я люблю страстно, безумно, я отдал бы всю свою кровь, чтобы осушить одну ее слезу. Вы слышите! Я люблю Валентину де Вильфор, а ее убивают! Я люблю ее, и я молю бога и вас научить меня, как ее спасти!

Монте-Кристо вскрикнул, и этот дикий крик был подобен рычанию раненого льва.

-- Несчастный! - воскликнул он, ломая руки. - Ты любишь Валентину! Ты любишь дочь этого проклятого рода!

Никогда в своей жизни Моррель не видел такого лица, такого страшного взора. Никогда еще ужас, чей лик не раз являлся ему и на полях сражения, и в смертоубийственные ночи Алжира, не опалял его глаз столь зловещими молниями.

Он отступил в страхе.

После этой страстной вспышки Монте-Кристо на миг закрыл глаза, словно ослепленный внутренним пламенем; он сделал нечеловеческое усилие, чтобы овладеть собой; и понемногу буря в его груди утихла, подобно тому как после грозы смиряются под лучами солнца разъяренные, вспененные волны.

Граф поднял свое побледневшее лицо.

-- Вы видите, друг мой, - сказал он почти не изменившимся голосом, - как господь карает кичливых и равнодушных людей, безучастно взирающих на ужасные бедствия, которые он им являет. С бесстрастным любопытством наблюдал я, как разыгрывается на моих глазах эта мрачная трагедия; подобно падшему ангелу, я смеялся над злом, которое совершают люди под покровом тайны (а богатым и могущественным легко сохранить тайну), и вот теперь и меня ужалила эта змея, за извилистым путем которой я следил, ужалила в самое сердце!

Моррель глухо застонал.

-- Довольно жалоб, - сказал граф, - мужайтесь, соберитесь с силами, надейтесь, ибо я с вами, и я охраняю вас.

Моррель грустно покачал головой.

-- Я вам сказал - надейтесь! - воскликнул Монте-Кристо. - Знайте, я никогда не лгу, никогда не ошибаюсь. Сейчас полдень, Максимилиан; благодарите небо, что вы пришли ко мне сегодня в полдень, а не вечером или завтра утром. Слушайте меня, Максимилиан, сейчас полдень, если Валентина еще жива, она не умрет.

-- Боже мой! - воскликнул Моррель. - И я оставил ее умирающей!

Монте-Кристо прикрыл глаза рукой.

Что происходило в этом мозгу, отягченном страшными тайнами? Что шепнули этому разуму, неумолимому и человечному, светлый ангел или ангел тьмы?

Только богу это ведомо!

Монте-Кристо снова поднял голову; на этот раз лицо его было безмятежно, как у младенца, пробудившегося от сна.

-- Максимилиан, - сказал он, - идите спокойно домой; я приказываю вам ничего не предпринимать, не делать никаких попыток и ничем не выдавать своей тревоги. Ждите вестей от меня; ступайте.

-- Ваше хладнокровие меня пугает, граф, - сказал Моррель. - Вы имеете власть над смертью? Человек ли вы? Или вы ангел? бог?

И молодой офицер, никогда не отступавший перед опасностью, отступил перед Монте-Кристо, объятый невыразимым ужасом.

Но Монте-Кристо взглянул на него с такой печальной и ласковой улыбкой, что слезы увлажнили глаза Максимилиана.

-- Многое в моей власти, друг мой, - ответил граф. - Идите, мне нужно побыть одному.

Моррель, покоренный той непостижимой силой, которой Монте-Кристо подчинял себе всех окружающих, даже не пытался ей противиться. Он пожал руку графа и вышел.

Но, дойдя до ворот, он остановился, чтобы подождать Батистена, который показался на углу улице Матиньон.

Тем временем Вильфор и д'Авриньи спешно прибыли в дом королевского прокурора. Они нашли Валентину все еще без чувств, и доктор осмотрел больную со всей тщательностью, которой требовали обстоятельства от врача, посвященного в страшную тайну.

в его взгляде.

Наконец д'Авриньи медленно проговорил:

-- Она еще жива.

-- Еще! - воскликнул Вильфор. - Какое страшное слово, доктор!

-- Да, я повторяю: она еще жива, и это очень меня удивляет.

-- Но она спасена? - спросил отец.

-- Да, раз она жива.

В эту минуту глаза д'Авриньи встретились с глазами Нуартье; в них светилась такая бесконечная радость, такая глубокая и всепроникающая мысль, что доктор был поражен.

Он снова опустил в кресло больную, чьи бескровные губы едва выделялись на бледном лице, и стоял неподвижно, глядя на Нуартье, который внимательно следил за каждым его движением.

-- Господин де Вильфор, - сказал наконец доктор, - позовите, пожалуйста, горничную мадемуазель Валентины.

Вильфор опустил голову дочери, которую поддерживал рукой, и сам пошел за горничной.

Как только Вильфор закрыл за собой дверь, д'Авриньи подошел к Нуартье.

-- Вы желаете мне что-то сказать? - спросил он.

Старик выразительно закрыл глаза; как нам известно, в его распоряжении был только этот единственный утвердительный знак.

-- Мне одному?

-- Да, - показал Нуартье.

-- Хорошо, я постараюсь остаться с вами наедине.

В эту минуту вернулся Вильфор в сопровождении горничной; следом за горничной шла г-жа де Вильфор.

-- Что случилось с бедной девочкой? - воскликнула она. - Она только что была у меня; правда, она жаловалась на недомогание, но я не думала, что это так серьезно.

И молодая женщина со слезами на глазах и с чисто материнской нежностью подошла к Валентине и взяла ее за руку.

-- Вот оно что! - невольно сказал себе д'Авриньи, следя за направлением взгляда Нуартье, другими глазами взглянув на г-жу де Вильфор, твердившую:

-- Бедной девочке надо лечь в постель. Давайте, Фанни, мы с вами ее уложим.

Д'Авриньи, которому это предложение давало возможность остаться наедине с Нуартье, одобрительно кивнул головой, но строго запретил давать больной что бы то ни было без его предписания.

Валентину унесли; она пришла в сознание, но не могла ни пошевельнуться, ни даже говорить, настолько она была разбита перенесенным припадком. Все же у нее хватило сил взглядом проститься с дедушкой, который смотрел ей вслед с таким отчаянием, словно у него вырывали душу из тела.

Д'Авриньи проводил больную, написал рецепты и велел Вильфору самому поехать в аптеку, лично присутствовать при изготовлении лекарств, привезти их и ждать его в комнате дочери.

Затем, снова повторив свое приказание ничего не давать Валентине, он спустился к Нуартье, тщательно закрыл за собою дверь и, убедившись в том, что никто их не подслушивает, сказал:

-- Вы что-нибудь знаете о болезни вашей внучки?

-- Да, - показал старик.

-- Нам нельзя терять времени; я буду предлагать вам вопросы, а вы отвечайте.

Нуартье показал, что готов отвечать.

-- Вы предвидели болезнь Валентины?

-- Да.

Д'Авриньи на секунду задумался, затем подошел ближе к Нуартье.

-- Простите меня за то, что я сейчас скажу, но ничто не должно быть упущено в том страшном положении, в котором мы находимся. Вы видели, как умирал несчастный Барруа?

Нуартье поднял глаза к небу.

-- Вы знаете, от чего он умер? - спросил д'Авриньи, кладя руку на плечо Нуартье.

-- Да, - показал старик.

-- Вы думаете, что это была естественная смерть?

Подобие улыбки мелькнуло на безжизненных губах Нуартье.

-- Да.

-- Вы думаете, что яд, от которого он погиб, предназначался ему?

-- Нет.

-- Думаете ли вы, что та же рука, которая по ошибке поразила Барруа, сегодня поразила Валентину?

-- Да.

-- Значит, она тоже погибнет? - спросил д'Авриньи, не спуская с Нуартье пытливого взгляда.

Он ждал действия этих слов на старика.

-- Нет! - показал старик с таким торжеством, что самый искусный отгадчик был бы сбит с толку.

-- Так у вас есть надежда? - сказал удивленный д'Авриньи.

-- Да.

-- На что вы надеетесь?

Старик показал глазами, что не может ответить.

-- Ах, верно, - прошептал д'Авриньи.

Потом снова обратился к Нуартье:

-- Вы надеетесь, что убийца отступится?

-- Нет.

-- Значит, вы надеетесь, что яд не окажет действия на Валентину?

-- Да.

-- Вы, конечно, знаете не хуже меня, что ее пытались отравить, - продолжал д'Авриньи.

-- Почему же вы надеетесь, что Валентина избежит опасности?

Нуартье упорно смотрел в одну точку; д'Авриньи проследил направление его взгляда и увидел, что он устремлен на склянку с лекарством, которое ему приносили каждое утро.

-- Ах, вот оно что! - сказал д'Авриньи, осененный внезапной мыслью. - Неужели вы...

Нуартье не дал ему кончить.

-- Да, - показал он.

-- Предохранили ее от действия яда...

-- Да.

-- Приучая ее мало-помалу...

-- Да, да, да, - показал Нуартье в восторге оттого, что его поняли.

-- Вы, должно быть, слышали, как я говорил, что в лекарства, которые я вам даю, входит бруцин?

-- Да.

-- И, приучая ее к этому яду, вы хотели нейтрализовать действие яда?

Глаза Нуартье сияли торжеством.

-- И вы достигли этого! - воскликнул д'Авриньи. - Не прими вы этой предосторожности, яд сегодня убил бы Валентину, убил мгновенно, безжалостно, до того силен был удар; но дело кончилось потрясением, и, во всяком случае, на этот раз Валентина не умрет.

В эту минуту вернулся Вильфор.

-- Вот лекарство, которое вы прописали, доктор, - сказал он.

-- Его приготовили при вас?

-- Да, - отвечал королевский прокурор.

-- Нет.

Д'Авриньи взял склянку, отлил несколько капель жидкости на ладонь и проглотил их.

-- Хорошо, - сказал он, - пойдемте к Валентине, я дам предписания, и вы сами проследите за тем, чтобы они никем не нарушались.

В то самое время, когда д'Авриньи в сопровождении Вильфора входил в комнату Валентины, итальянский священник, с размеренной походкой, со спокойной и уверенной речью, нанимал дом, примыкающий к особняку Вильфора.

новому жильцу около пяти часов того же дня переехать в него со всей своей скромной обстановкой.

Новый жилец взял его в аренду на три, шесть или девять лет и, как полагается, заплатил за полгода вперед; этот новый жилец, как мы уже сказали, был итальянский священник и звали его синьор Джакомо Бузони.

Немедленно были призваны рабочие, и в ту же ночь редкие прохожие, появлявшиеся в этом конце улицы, с изумлением наблюдали, как плотники и каменщики подводили фундамент под ветхое здание.