Граф Монте-Кристо.
Часть шестая.
VII. Подпись Данглара

VII. Подпись Данглара

Утро настало пасмурное и унылое.

Ночью гробовщики исполнили свою печальную обязанность и зашили лежащее на кровати тело в саван - скорбную одежду усопших, которая, что бы ни говорили о всеобщем равенстве перед смертью, служит последним напоминанием о роскоши, любимой ими при жизни.

Этот саван был не что иное, как кусок тончайшего батиста, купленный Валентиной две недели тому назад.

Нуартье еще вечером перенесли из комнаты Валентины в его комнату; против всяких ожиданий, старик не противился тому, что его разлучили с телом внучки.

Аббат Бузони пробыл до утра и на рассвете ушел, никому не сказав ни слова.

В восемь часов приехал д'Авриньи; он встретил Вильфора, который шел к Нуартье, и отправился вместе с ним, чтобы узнать, как старик провел ночь.

Они застали его в большом кресле, служившем ему кроватью; старик спал спокойным, почти безмятежным сном.

Удивленные, они остановились на пороге.

-- Посмотрите, - сказал д'Авриньи Вильфору, - природа умеет успокоить самое сильное горе; конечно, никто не скажет, что господин Нуартье не любил своей внучки, и, однако, он спит.

-- Да, вы правы, - с недоумением сказал Вильфор, - он спит, и это очень странно: ведь из-за малейшей неприятности он способен не спать целыми ночами.

-- Горе сломило его, - отвечал д'Авриньи.

И оба, погруженные в раздумье, вернулись в кабинет королевского прокурора.

-- А вот я не спал, - сказал Вильфор, указывая д'Авриньи на нетронутую постель, - меня горе не может сломить; уже две ночи я не ложился; но зато посмотрите на мой стол: сколько я написал в эти два дня и две ночи!.. Сколько рылся в этом деле, сколько заметок сделал на обвинительном акте убийцы Бенедетто!.. О работа, моя страсть, мое счастье, мое безумие, ты одна можешь победить все мои страдания! - И он судорожно сжал руку д'Авриньи.

-- Я вам нужен? - спросил доктор.

-- Нет, - сказал Вильфор, - только возвращайтесь, пожалуйста, к одиннадцати часам, в двенадцать часов состоится... вынос... Боже мой, моя девочка, моя бедная девочка!

И королевский прокурор, снова становясь человеком, поднял глаза к небу и вздохнул.

-- Вы будете принимать соболезнования?

-- Нет, один мой родственник берет на себя эту тягостную обязанность. Я буду работать, доктор; когда я работаю, все исчезает.

И не успел доктор дойти до двери, как королевский прокурор снова принялся за свои бумаги.

статиста.

Одетый в черное, с крепом на рукаве, он явился в дом Вильфора с подобающим случаю выражением лица, намереваясь его сохранить, пока требуется, и немедленно сбросить после церемонии.

В одиннадцать часов траурные кареты застучали по мощеному двору, и предместье Сент-Оноре огласилось гулом толпы, которая одинаково жадно смотрит и на радости, и на печали богачей и бежит на пышные похороны с той же торопливостью, что и на свадьбу герцогини.

Понемногу гостиная, где стоял гроб, наполнилась посетителями; сначала явились некоторые наши старые знакомые - Дебрэ, Шато-Рено, Бошан, потом все знаменитости судебного, литературного и военного мира; ибо г-н де Вильфор, не столько даже по своему общественному положению, сколько в силу личных достоинств, занимал одно из первых мест в парижском свете.

Родственник стоял у дверей, встречая прибывающих, и для равнодушных людей, надо сознаться, было большим облегчением увидеть равнодушное лицо, не требовавшее лицемерной печали, притворных слез, как это полагалось бы в присутствии отца, брата или жениха.

Те, кто был знаком между собой, подзывали друг друга взглядом и собирались группами. Одна такая группа состояла из Дебрэ, Шато-Рено и Бошана.

-- Бедняжка, - сказал Дебрэ, невольно, как, впрочем, и все, платя дань печальному событию, - такая богатая! Такая красивая! Могли бы вы подумать об этом, Шато-Рено, когда мы пришли... давно ли?.. да три недели, месяц тому назад самое большое... подписывать ее брачный договор, который так и не был подписан?

-- Нет, признаться, - сказал Шато-Рено.

-- Вы ее знали?

-- Я говорил с ней раза два на балу у госпожи де Морсер; она мне показалась очаровательной, только немного меланхоличной. А где мачеха, вы не знаете?

-- Она проведет весь день у жены этого почтенного господина, который нас встречал.

-- Кто он такой?

-- Это вы о ком?

-- Да господин, который нас встречал. Он депутат?

-- Нет, - сказал Бошан, - я осужден видеть наших законодателей каждый день, и эта физиономия мне неизвестна.

-- Вы упомянули об этой смерти в своей газете?

-- Заметка не моя, но она наделала шуму, и я сомневаюсь, чтобы она была приятна Вильфору. Насколько я знаю, в ней сказано, что если бы четыре смерти последовали одна за другой в каком-нибудь другом доме, а не в доме королевского прокурора, то королевский прокурор был бы, наверное, более взволнован.

-- Но доктор д'Авриньи, который лечит и мою мать, говорит, что Вильфор в большом горе, - заметил Шато-Рено.

-- Кого вы ищете, Дебрэ?

-- Графа Монте-Кристо.

-- Я встретил его на Бульваре, когда шел сюда. Он, по-видимому, собирается уезжать; он ехал к своему банкиру, - сказал Бошан.

-- Как будто да, - отвечал личный секретарь с некоторым смущением, - но здесь не хватает не только Монте-Кристо. Я не вижу Морреля.

-- Морреля? А разве он с ними знаком? - спросил Шато-Рено.

-- Мне кажется, он был представлен только госпоже де Вильфор.

-- Все равно, ему бы следовало прийти, - сказал Дебрэ, - о чем он будет говорить вечером? Эти похороны - злоба дня. Но тише, помолчим; вот министр юстиции и исповеданий; он почтет себя обязанным обратиться с маленьким спичем к опечаленному родственнику.

И молодые люди подошли к дверям, чтобы услышать "спич" министра юстиции и исповеданий.

Бошан сказал правду: идя на похороны, он встретил Монте-Кристо, который ехал к Данглару, на улицу Шоссе-д'Антен.

Банкир из окна увидел коляску графа, въезжающую во двор, и вышел ему навстречу с грустным, но приветливым лицом.

-- Я вижу, граф, - сказал он, протягивая руку Монте-Кристо, - вы заехали выразить мне сочувствие. Да, такое несчастье посетило мой дом, что, увидав вас, я даже задал себе вопрос, не пожелал ли я несчастья этим бедным Морсерам, - это оправдало бы пословицу: "Не рой другому яму, сам в нее попадешь". Но нет, честное слово, я не желал Морсеру зла; быть может, он был немного спесив для человека, начавшего с пустыми руками, как и я, обязанного всем самому себе, как и я; но у всякого свои недостатки. Будьте осторожны, граф: людям нашего поколения... впрочем, простите, вы не нашего поколения, вы - человек молодой... Людям моего поколения не везет в этом году: свидетель тому - наш пуританин, королевский прокурор, который только что потерял дочь. Вы посмотрите: у Вильфора странным образом погибает вся семья; Морсер опозорен и кончает самоубийством; я стал посмешищем из-за этого негодяя Бенедетто и вдобавок...

-- Что вдобавок? - спросил граф.

-- Увы, разве вы не знаете?

-- Какое-нибудь новое несчастье?

-- Моя дочь...

-- Мадемуазель Данглар?

-- Эжени нас покидает.

-- Да что вы!

-- Да, дорогой граф. Ваше счастье, что у вас нет ни жены, ни детей!

-- Вы находите?

-- Еще бы!

-- И вы говорите, что мадемуазель Эжени...

-- Она не могла перенести позора, которым нас покрыл этот негодяй, и попросила меня отпустить ее путешествовать.

-- В прошлую ночь.

-- С госпожой Данглар?

-- Нет, с одной нашей родственницей... Но как-никак мы потеряли нашу дорогую Эжени; сомневаюсь, чтобы с ее характером она согласилась когда-нибудь вернуться во Францию!

-- Что поделаешь, дорогой барон, - сказал Монте-Кристо, - все эти семейные горести - катастрофа для какого-нибудь бедняка, у которого ребенок - единственное богатство, но они не так страшны для миллионера. Что бы ни говорили философы, деловые люди всегда докажут им противное; деньги утешают во многих бедах, а вы должны утешиться скорее, чем кто бы то ни было, если вы верите в целительную силу этого бальзама; вы - король финансов, точка пересечения всех могущественных сил.

Данглар искоса взглянул на графа, стараясь понять, смеется ли он, или говорит серьезно.

-- Да, - сказал он, - если богатство утешает, я должен быть утешен: я богат.

-- Так богаты, дорогой барон, что ваше богатство подобно пирамидам; если бы хотели их разрушить, то не посмели бы; а если бы посмели, то не смогли бы.

Данглар улыбнулся доверчивому простодушию графа.

-- Кстати, когда вы вошли, я как раз выписывал пять бумажек; две из них я уже подписал; разрешите мне подписать три остальные?

-- Пожалуйста, дорогой барон, пожалуйста.

Наступило молчание, слышно было, как скрипело перо банкира; Монте-Кристо разглядывал раззолоченную лепку потолка.

-- Испанские? - сказал Монте-Кристо. - Или гаитийские, или неаполитанские?

-- Нет, - отвечал Данглар, самодовольно посмеиваясь, - чеки на предъявителя, чеки на Французский банк. Вот, граф, - прибавил он, - вы - император финансов, если я - король; часто вам случалось видеть такие вот клочки бумаги стоимостью по миллиону?

Монте-Кристо взял в руку, словно желая их взвесить, пять клочков бумаги, горделиво переданных ему Дангларом, и прочел:

"Господин директор банка, благоволите уплатить предъявителю сего за мой счет один миллион франков. Барон Данглар".

-- Один, два, три, четыре, пять, - сказал Монте-Кристо, - пять миллионов! Черт возьми, вот так размах, господин Крез!

-- Вот как я делаю дела! - сказал Данглар.

-- Это удивительно, особенно если эта сумма, в чем я, впрочем, не сомневаюсь, будет уплачена наличными.

-- Так оно и будет, - сказал Данглар.

-- Хорошо иметь такой кредит; в самом деле, только во Франции видишь такие вещи; пять клочков бумаги, которые стоят пять миллионов; нужно видеть это, чтобы поверить.

-- Нет.

-- Вы это говорите таким тоном... Хотите, доставьте себе удовольствие: пойдите с моим доверенным в банк, и вы увидите, как он выйдет оттуда с облигациями казначейства на ту же сумму.

-- Нет, право, это слишком любопытно, - сказал Монте-Кристо, складывая все пять чеков, - я сам произведу опыт. Мой кредит у вас был на шесть миллионов; я взял девятьсот тысяч франков, за вами остается пять миллионов сто тысяч. Я беру ваши клочки бумаги, которые я принимаю за валюту при одном взгляде на вашу подпись, и вот вам общая расписка на шесть миллионов, которая уравнивает наши счеты. Я приготовил ее заранее, так как должен сознаться, что мне очень нужны деньги сегодня.

И, кладя чеки в карман, он другой рукой протянул банкиру расписку.

Молния, упавшая у ног Данглара, не поразила бы его большим ужасом.

-- Как же так? - пролепетал он. - Вы берете эти деньги, граф? Но, простите, эти деньги я должен приютам, это вклад, и я обещал уплатить сегодня.

-- А, это другое дело, - сказал Монте-Кристо. - Мне не нужны непременно эти чеки, заплатите мне какими-нибудь другими ценностями; я их взял просто из любопытства, чтобы иметь возможность рассказывать повсюду, что без всякого предупреждения, не попросив у меня и пяти минут отсрочки, банк Данглара выплатил мне пять миллионов наличными. Это было бы великолепно! Но вот ваши чеки; повторяю, дайте мне что-нибудь другое.

Он подал чеки Данглару, и тот, смертельно бледный, протянул было руку, как коршун протягивает когти сквозь прутья клетки, чтобы вцепиться в мясо, которое у него отнимают.

Но вдруг он спохватился, сделал над собой усилие и сдержался. Затем он улыбнулся, и его искаженное лицо смягчилось.

-- Впрочем, - сказал он, - ваша расписка - это те же деньги.

-- Ну, конечно! Будь вы в Риме, Томсон и Френч платили бы вам по моей расписке с той же легкостью, с какой вы сами сделали это сейчас.

-- Извините меня, граф, извините.

-- Так я могу оставить эти деньги себе?

-- Да, да, оставьте, - сказал Данглар, отирая вспотевший лоб.

Монте-Кристо положил чеки обратно в карман, причем лицо его ясно говорило:

"Что ж, подумайте; если вы раскаиваетесь, еще не поздно".

-- Нет, нет, - сказал Данглар, - оставьте эти чеки себе. Но, вы знаете, мы, финансисты, очень щепетильны. Я предназначал эти деньги приютам, и мне казалось, что я их обкрадываю, если не плачу именно этими чеками, как будто деньги не все одинаковы. Простите меня! - И он громко, но нервически рассмеялся.

-- Прощаю, - любезно сказал Монте-Кристо, - и кладу деньги в карман. - И он сложил чеки в свой бумажник.

-- Но у вас остается еще сто тысяч франков? - сказал Данглар.

-- О, пустяки! - сказал Монте-Кристо. - Лаж, вероятно, составляет приблизительно ту же сумму; оставьте ее себе, и мы будем квиты.

-- Я никогда не шучу с банкирами, - отвечал Монте-Кристо с серьезностью, граничащей с гордостью.

И он направился к двери как раз в ту минуту, когда лакей докладывал:

-- Господин де Бовиль, главный казначей Управления приютов.

-- Вот видите, - сказал Монте-Кристо, - я пришел как раз вовремя, чтобы воспользоваться вашими чеками; их берут нарасхват.

Данглар снова побледнел и поспешил проститься с графом.

Монте-Кристо обменялся церемонным поклоном с г-ном де Бовилем, который дожидался в приемной и был тотчас же после ухода графа введен в кабинет Данглара.

На лице графа, всегда таком серьезном, мелькнула мимолетная улыбка, когда в руке у казначея приютов он увидел бумажник.

У дверей его ждала коляска, и он велел тотчас же ехать в банк.

Тем временем Данглар, подавляя волнение, шел навстречу своему посетителю.

Нечего и говорить, что на его губах застыла приветливая улыбка.

-- Здравствуйте, дорогой кредитор, - сказал он, - потому что я бьюсь об заклад, что ко мне является именно кредитор.

-- Вы угадали, барон, - отвечал Бовиль, - в моем лице к вам являются приюты: вдовы и сироты моей рукой просят у вас подаяния в пять миллионов.

-- А еще говорят, что сироты достойны сожаления! - сказал Данглар, продолжая шутку. - Бедные дети!

-- Вот я и пришел от их имени, - сказал Бовиль. - Вы должны были получить мое письмо вчера...

-- Да.

-- Вот и я, с распиской в получении.

-- Дорогой де Бовиль, - сказал Данглар, - ваши вдовы и сироты, если вы ничего не имеете против, будут добры подождать двадцать четыре часа, потому что граф Монте-Кристо, который только что отсюда вышел... ведь вы с ним встретились, правда?

-- Да, так что же?

-- Так вот, Монте-Кристо унес их пять миллионов!

-- Как так?

если я потребую у управляющего банком десять миллионов в один день, это может ему показаться весьма странным. В два дня - другое дело, - добавил Данглар с улыбкой.

-- Да что вы! - недоверчиво воскликнул Бовиль. - Пять миллионов этому господину, который только что вышел отсюда и еще раскланялся со мной, как будто я с ним знаком?

-- Быть может, он вас знает, хотя вы с ним и не знакомы. Граф Монте-Кристо знает всех.

-- Пять миллионов!

-- Вот его расписка. Поступите, как апостол Фома: посмотрите и потрогайте.

Бовиль взял бумагу, которую ему протягивал Данглар, и прочел:

"Получил от барона Данглара пять миллионов сто тысяч франков, которые, по его желанию, будут ему возмещены банкирским домом Томсон и Френч в Риме".

-- Все верно! - сказал он.

-- Вам известен дом Томсон и Френч?

-- Да, - сказал Бовиль, - у меня была с ним однажды сделка в двести тысяч франков; но с тех пор я больше ничего о нем не слышал.

-- Это один из лучших банкирских домов в Европе, - сказал Данглар, небрежно бросая на стол взятую им из рук Бовиля расписку.

-- И на его счету было пять миллионов только у вас? Да это какой-то набоб, этот граф Монте-Кристо!

-- Я уж, право, не знаю, кто он такой, но у него было три неограниченных кредита: один у меня, другой у Ротшильда, третий у Лаффита; и, как видите, - небрежно добавил Данглар, - он отдал предпочтение мне и оставил сто тысяч франков на лаж.

Бовиль выказал все признаки величайшего восхищения.

-- Нужно будет его навестить, - сказал он. - Я постараюсь, чтобы он основал у нас какое-нибудь благотворительное заведение.

-- И это дело верное; он одной милостыни раздает больше, чем на двадцать тысяч франков в месяц.

-- Это замечательно! Притом я ему поставлю в пример госпожу де Морсер и ее сына.

-- В каком отношении?

-- Они пожертвовали все свое состояние приютам.

-- Какое состояние?

-- Да их собственное, состояние покойного генерала де Морсера.

-- Потому, что они не хотели пользоваться имуществом, приобретенным такими низкими способами.

-- Чем же они будут жить?

-- Мать уезжает в провинцию, а сын поступает на военную службу.

-- Скажите, какая щепетильность! - воскликнул Данглар.

-- Я не далее как вчера зарегистрировал дарственный акт.

-- И сколько у них было?

-- Да не слишком много, миллион двести тысяч с чем-то. Но вернемся к нашим миллионам.

-- Извольте, - сказал самым естественным тоном Данглар. - Так вам очень спешно нужны эти деньги?

-- Очень; завтра у нас кассовая ревизия.

-- Завтра! Почему вы это сразу не сказали? До завтра еще целая вечность! В котором часу ревизия?

-- В два часа.

-- Придите в полдень, - сказал с улыбкой Данглар.

Бовиль в ответ только кивнул головой, теребя свой бумажник.

-- Или вот что, - сказал Данглар, - можно сделать лучше.

-- Что именно?

-- Расписка графа Монте-Кристо - это те же деньги; предъявите эту расписку Ротшильду или Лаффиту; они тотчас же ее примут.

-- Несмотря на то что им придется рассчитываться с Римом?

-- Разумеется; вы только потеряете тысяч пять-шесть на учете.

Казначей подскочил.

-- Ну нет, знаете; я лучше подожду до завтра. Как вы это просто говорите!

-- Что вы! - воскликнул казначей.

-- Слава богу, нет, - сказал Бовиль.

-- В таком случае до завтра; согласны, мой дорогой?

-- Хорошо, до завтра; но уж наверное?

-- Да вы шутите! Пришлите в полдень, банк будет предупрежден.

-- Тем лучше, я буду иметь удовольствие увидеться с вами.

Они пожали друг другу руки.

-- Кстати, - сказал Бовиль, - разве вы не будете на похоронах бедной мадемуазель де Вильфор? Я встретил процессию на Бульваре.

-- Нет, - ответил банкир, - я еще немного смешон после этой истории с Бенедетто и прячусь.

-- Знаете, мой дорогой, когда носишь незапятнанное имя, как мое, становишься щепетилен.

-- Все сочувствуют вам, поверьте, и особенно жалеют вашу дочь.

-- Бедная Эжени! - произнес Данглар с глубоким вздохом. - Вы знаете, что она постригается?

-- Нет.

-- Это ужасно!

И господин де Бовиль удалился, выражая свои соболезнования несчастному отцу.

Но едва он вышел, как Данглар с выразительным жестом, о котором могут составить себе представление только те, кто видел, как Фредерик играет Робер-Макера ["Робер Макер" - популярная в свое время комедия Бенжамена Антье и Фредерика Леметра (1834)

-- Болван!!!

И, пряча расписку Монте-Кристо в маленький бумажник, добавил:

-- Приходи в полдень! В полдень я буду далеко!

Затем он запер двери на ключ, опорожнил все ящики своей кассы, собрал тысяч пятьдесят кредитными билетами, сжег кое-какие бумаги, другие положил на видное место и сел писать письмо; кончив его, он запечатал конверт и надписал: 

"Баронессе Данглар".

-- Вечером я сам положу его к ней на туалетный столик, - пробормотал он.

Затем он достал из ящика стола паспорт.