| Автор: | Дюма-сын А., год: 1849 |
| Категория: | Роман |
III
Эти размышления привели Мари к решимости переменить свое обращение с Эмануилом на более холодное и строгое, чтобы не дать повода ее подруге к каким бы то ни было предположениям, которые, может быть, уже давно шевелились в уме графа. И на другой же день, когда Эмануил, занятый еще вчерашним разговором с д'Ерми, явился в замок, то немало удивился, заметя, что Мари ответила на его обычную улыбку холодным и церемонным поклоном. Он спрашивал себя о причине такой внезапной холодности - и как только остался наедине с молодой девушкой, он тотчас спросил ее об этом; но Мари отвечала ему, что это ему так кажется, что так было всегда и что так должно быть и на будущее время.
Хотя смущение Мари ясно говорило, что она принуждает себя отвечать Эмануилу таким образом, но он поверил ее словам и не стал искать в них настоящего смысла.
Молодой пэр в делах политики был очень проницателен, угадывал даже то, чего не видел, но в деле чувства эта проницательность не была его уделом. Есть громадная разница в знании сердца человека и сердца женщины - и Лафатер, который, казалось, глубоко изучил первое, ничего не мог сказать о последнем. К тому же, де Брион положительно верил всему, что ни говорила ему Мари, и сердце его сжалось. Из ее слов он понял, что их частые разговоры наедине могли быть замечены, и потому встал и вышел в сад, оставив ее одну. Мари вовсе не ожидала такой выходки - и потому, если Эмануил вышел с болью в сердце, то молодая девушка осталась со слезами на глазах. Но силою воли, которою всегда отличаются женщины, несмотря на их слабость, Мари удержала эти слезы, и, приподняв занавес окошка, она стала следить за удаляющимся пэром. Она видела, как он прошел сад, как он посмотрел на то окно, у которого она осталась - это зрелище заставило задрожать руку, приподнявшую гардину; Мари видела, как он поворачивался двадцать раз, думая, что на него не смотрят, и как наконец он скрылся за деревьями.
"Клементина не права, - подумала Мари, - он не любит меня".
"Я обманываюсь, - думал Эмануил, - она вовсе и не думает обо мне, я безумствую".
Правда, Мари не поступила, подобно Юлии, сказав: "Я люблю тебя", правда, она не писала ему; но если она не оказала ему таких осязательных доказательств расположения, то она ясно выказала ему столько, что надо было быть слепым, чтобы не видеть истины. Эмануил был молод, и, несмотря на то, Мари оставалась с ним по целым часам, говоря ему вполголоса о всевозможных ощущениях сердца; ему она открывала и свои думы, и свои стремления, и свои воспоминания; она принимала участие в его тревогах, она протягивала ему руку - и этому-то всему он не мог угадать настоящей причины. Часто он видел, как Мари подходила к окну, чтоб издали приветствовать его улыбкой; видел, как она долго оставалась иногда возле него, не произнося ни одного слова из страха, чтоб ее слово или голос против ее воли не изменили ее сердцу - и все-таки он ничего не понял. Наконец он видел, как быстро она изменилась к нему, желая положить между ним и собой, как преграду, условное приличие, заметив первая, что короткость их зашла уже слишком далеко - из этого-то Эмануил заключил, что она о нем не думает.
Но могло быть, что Мари и сама не знала еще, любит ли она Эмануила. Знают ли сами молодые девушки, как и когда вселяется в них это чувство? Да и сердце женщины такой лабиринт, пути которого даже для нее остаются тайной; она следит иногда за блуждающей в нем идеей, потом теряет след этой мысли и вдруг находит ее опять, уже много времени спустя; находит только потому, что без ее ведома она прошла уже по всем его изгибам. Впрочем, и хорошо, что женщина создана так, а не иначе. Только при этом условии она и может служить и глупцам и умным. Для первых - она предмет страстей, для последних - предмет изучения. Случается, правда, что часто глупцы лучше знают женщин; но, приобретая это познание, они становятся благоразумнее, что и приводит решительно к одному и тому же.
Итак наши герои разошлись. Эмануил думал: "Если б она имела какое-нибудь расположение ко мне, то она не сказала бы того, что я только что выслушал". А Мари говорила: "Если б он любил меня, то поступил бы иначе и не оставил бы меня одну, как он это сделал". Нужно ли говорить, насколько оба они были неправы. Выходит, что дитя в 16 лет и величайший политик одинаково сильны в науке Язона.
Бедный Эмануил! Если бы вы видели его в тот день, вы бы не узнали в нем того серьезного мыслителя, каким мы представили его в начале нашей книги. А если кто и имел волю, которая могла когда-нибудь с уверенностью определить основание жизни и ограничить ее, - так это Эмануил. С самых юных лет он умел оградить себя от влияния страстей, и они никогда не могли овладеть им. Юлия была единственной женщиной, которая на минуту показалась ему опасною; но мы видели, как он скоро решился разорвать с нею связь - и как, еще скорее, успел забыть ее. После этого, казалось, можно бы назвать Эмануила человеком твердым и уверенным в самом себе...
Безумец! Тысячу раз безумец тот, кто, подобно ему, полагает и верит в возможность господства воли над природою и над страстями человека. И пусть он считает свои жертвы или свои победы; пусть в продолжение пятнадцати лет он не изменяет своим теориям; пусть, как Улисс, он противится очаровательным сиренам и, как Эмануил, отвернется от Юлии, т. е. от типа хитрой женщины и от чувственных обольщений - а все-таки придет час, в который этот герой попадется, как школьник, и потеряет внезапно свою твердость и волю, и забудет свои теории перед наивностью шестнадцатилетней девушки, вся сила которой заключается в ее голубых глазах, в ее грациозных движениях и которая, влюбляясь в него, так же не будет знать, что делает, как он не отдает себе отчета, к чему приведет его удовольствие ее видеть и слышать.
А между тем и Мари стала задумываться - а когда задумывается девушка, это значит, что ее сердце уже несвободно; в этом случае они всегда начинают размышлять, как будто для того, чтобы защищаться, или, что все равно, для того, чтоб отдаться вполне - у женщин это одно и то же.
Долго гулял Эмануил, терзая себя и теряя надежду за надеждой, так что пришел наконец к тому убеждению, что Мари решительно его не любит. Но отчего же эта потребность любви развилась в Эмануиле так внезапно? Кто знает! Быть может, он уже был приготовлен к ней тем чувственным наслаждением, которое впервые доставила ему Юлия, образ которой теперь против его воли носился в воображении, и Эмануил как бы отыскивал общее между Мари и этой женщиной. Это сравнение еще более усиливало то чувство, которое Эмануил носил в душе своей к молодой девушке и которое, вследствие ли истинной привязанности, вследствие ли однообразной жизни - сделалось необходимостью его сердца.
-- Посмотрите-ка туда, - сказал граф, увидев в раздумье гуляющего Эмануила и протягивая руку по направлению к лужайке, - посмотрите-ка туда.
-- Там?.. Клементина... она рвет цветы...
-- Ну, а как вы ее находите?
-- Очаровательною.
-- Может ли что-нибудь быть лучше? Эта соломенная шляпа с широкими полями, эти черные, как смоль, локоны, этот блестящий взор, эти крошечные ножки... Какая чудная женщина из нее выйдет.
-- Вы думаете?
-- Даже убежден. Признайтесь, что вы любите ее...
-- Да, я ее очень люблю... Но это чувство скорее дружба, чем любовь.
-- Это все, что нужно, чтобы жениться, ибо нет большего несчастья, как быть влюбленным в свою жену; такого рода любовь нераздельна с чувственностью; и едва только последняя удовлетворена, жена подвергается участи любовницы, тогда как тихая привязанность сердца гораздо прочнее и лучше, особенно если предположить, что она допускает возможность и свободу для посторонних увлечений.
-- Вы правы, вы всегда правы.
-- Кажется... и действительно, мне не остается ничего другого, - проговорил Эмануил.
-- Я постараюсь устроить это дело, будьте покойны, - продолжал д'Ерми.
Эмануил оставил это предложение без ответа.
"Да, я женюсь на ней, - думал он, - она будет мне обязана всем, она будет любить меня из благодарности, так только и следует быть любимым. И зачем я очутился здесь? Я не узнаю себя. Что делается со мною? У меня нет даже силы отказаться от этого нелепого предложения, которое мне делает граф".
Но время терять было нельзя. Конец каникул приближался, и следовало все окончить прежде возвращения в пансион Клементины. А она? Она и не подозревала того, что делалось вокруг нее.
Д'Ерми не мог говорить об этом предмете с Клементиною и потому адресовался к графине. Он сказал ей, что счастье Эмануила зависит от этого брака, и просил ее быть посредницей между ним и Клементиною, советуя ей в то же время быть как можно серьезнее, потому что в ее руках теперь участь двух дорогих ему существ.
Госпожа д'Ерми, приняв торжественный тон и обращаясь к Клементине, сказала:
-- Дитя мое, мне нужно поговорить с вами, пойдемте в мою комнату.
По-видимому, в замке все разделяли одно и то же заблуждение: граф, графиня, Эмануил и Мари видели то, чего не было, и не замечали того, что действительно было. Одна Клементина подозревала истину, но, как мы сказали, подруга ее в одну секунду сбила и ее с толку.
Можно быть и молодым, и богатым, и благородным, и умным и все-таки не понимать многого; можно быть победителем и завоевать мир и все-таки не уметь разгадать женского сердца. Несокрушимые силы уничтожаются иногда перед его неизмеримой слабостью, как познание людей перед загадкою сфинкса; как часто старец и юноша, гордящиеся своею молодостью или опытностью, бывают обмануты одним и тем же взглядом, одною и тою же улыбкою.
Графиня увела Клементину в свою комнату.
-- Дитя мое, - сказала она, усаживаясь и придавая своему прелестному личику важное и строгое выражение, - я хочу поговорить с вами о вашей будущности.
-- Я готова вас слушать, - отвечала молодая девушка.
-- Вы уже достаточно благоразумны, следовательно, с вами можно говорить. В тех случаях, от которых зависит вся жизнь, нужно, по моему мнению, прежде всего узнать мнение того, кого касаются. Впрочем, у вас нет ни отца, ни матери, тетушка ваша, без всякого сомнения, не будет противиться вашей воле. Послушайте, рано или поздно, а каждая девушка должна выйти замуж; эта мысль заставляет вас улыбаться, и, может быть, думать, что чем скорее, тем лучше; и если бы это случилось теперь, то вы не только бы приобрели мужа, но годом раньше расстались бы с вашим пансионом...
-- Так это обо мне вы хлопочете? О, в таком случае, продолжайте.
-- Итак, дитя мое, отвечайте мне, как бы вы ответили вашей матушке, ибо она не могла бы больше меня желать вам счастья. Мечтали ли вы когда-нибудь, как мечтают все девушки, иметь мужа, которого в действительности иметь невозможно, и откажетесь ли вы от действительности из-за любви к идеалу?
-- Нет, - отвечала Клементина с улыбкой, - напротив, я часто говорила Мари, что человек, который когда-нибудь сделается моим мужем, - будет добрым провинциалом и весьма обыкновенным смертным.
-- Так вы не отказались бы от человека молодого, благородного, богатого... и взяли бы на себя ответственность за его счастье, хотя бы настолько, насколько от вас зависело бы сделать его счастливым?
-- Конечно, да!
-- Ну, так я почти уверена, что вы не вернетесь более к мадам Дюверне.
-- Что вы говорите?
-- Повторяю вам, если у вас нет никаких замыслов и воздушных замков, если нет ничего определенного, если, наконец, ваша тетушка согласится, - то через месяц можно будет отпраздновать вашу свадьбу.
-- Я думаю; он молод, хорош собой, добр и постоянный житель Парижа.
-- В таком случае я согласна.
-- К тому же он еще и богат, что никогда ничего не портит; угадайте, о ком я говорю.
-- Я не знаю.
-- Как, видя его каждый день?
-- Де Брион?
-- Да.
-- Но он вовсе не любит меня. По крайней мере, он мне никогда ничего не говорил...
-- Вам, может быть; но он сказал об этом графу, который и поручил мне переговорить с вами.
-- Ах, как вы добры! Я сама его очень люблю.
-- Вот это-то ему и хотелось знать; теперь молчание, покажите вид, как будто вам ничего не известно, и ожидайте, пока он не испросит согласия вашей тетушки. Вы обещаете мне никому не говорить об этом, даже Мари?
-- Хорошо.
-- Вы понимаете, что все мои действия стремятся единственно к вашему счастью. Де Брион - прекрасная партия, будьте терпеливы и скромны... Теперь поцелуйте меня.
-- Ну, что? - спросил граф, увидев свою жену.
-- Она его любит.
-- И прекрасно! Эмануил будет счастлив.
-- Как знать! - возразила графиня со вздохом.
-- Да, сколько брачных связей начинались таким же образом, а...
-- А кончались совершенно иначе, не так ли?
-- У мужчин так мало способности любить...
-- Тише! - возразил д'Ерми. - Тут барон.
-- Что мне за дело до него!
-- Неблагодарная!
Между тем, Клементина не могла прийти в себя от этой неожиданности; она ходила взад и вперед по комнате, смотрелась в зеркало, строила самые несбыточные планы, и ее сердце, уносимое на крыльях фантазий, было Бог знает на каком небе. Когда же общество собралось к обеду и она очутилась возле Эмануила, то сердце ее билось сильно; она то бледнела, то краснела и едва-едва держалась на ногах. Д'Ерми бросил взгляд, значение которого ей одной только было понятно, и бедная девушка, оправившись от первого волнения, села рядом с Эмануилом.
чтобы казаться веселою. Зато графиня никогда не сияла таким самодовольством, никогда граф и барон не были более любезны. Вечером граф, отведя Эмануила в сторону, рассказал ему о разговоре, бывшем между Клементиною и его женою.
Мари смотрела на де Бриона, как бы подозревая, что в замке происходит что-то необыкновенное. Де Брион взглянул на Мари, как бы желая убедиться в последний раз в ее равнодушии; но она подошла к своей подруге, и тотчас же их звонкий смех раздался в комнате.
"Графиня прекрасно сделала", - подумал он.
Сердце Мари билось тревожно.
В этот вечер разошлись ранее обыкновенного. Мари и Клементина ушли вместе; последняя была до чрезвычайности весела; Мари, напротив, - скучна и задумчива. Будучи целый день в неестественном и напряженном состоянии, она ждала только удобной минуты, чтоб облегчить себя слезами, которые давно уже готовы были брызнуть из ее глаз. Клементине так и хотелось рассказать все своей подруге: ее губы, хранившие целый день тайну, казалось, искали только предлога, чтоб от нее освободиться.
-- Да еще только десять часов. Я так довольна сегодняшним днем, Мари.
-- Как и каждым.
-- Нет, сегодня более обыкновенного.
-- Что же такое случилось?
"Это секрет".
-- Я и не напрашиваюсь на откровенность.
-- Ты сердишься, ну, я скажу тебе все, только дай мне слово никому не говорить об этом. Вообрази, - продолжала Клементина, придвигаясь ближе к своей подруге, любопытство которой уже взяло верх над грустью, - вообрази, я через месяц выхожу замуж.
-- Тебе писала об этом тетка?
-- Нет, она и не знает даже об этом.
-- В Париже.
-- Забыта.
-- О, какое счастье! - вскричала Мари. - Мы не расстаемся; за кого же ты выходишь?
Предчувствие шепнуло Мари его имя, но она не смела сказать его громко.
-- Не угадываю, - проговорила она, - вероятно, кто-нибудь из тех, кого мы видим здесь? - спросила Мари с трепетом.
-- Да, каждый день.
-- Барон де Бэ.
-- Де Брион? - произнесла Мари, бледнея.
-- Ну да, - ответила Клементина.
Мари едва не лишилась чувств.
-- Ты любишь его? - спросила Мари.
-- Но еще два дня тому назад ты не питала к нему этого чувства!
-- Мне кажется, что теперь я люблю его... А он? Вообрази, он влюблен в меня.
-- Де Брион признался тебе в своей любви?
-- Нет, но он говорил об этом твоему отцу, а сегодня твоя маман сообщила мне, что он будет писать моей тетке, которая, разумеется, не откажет в его просьбе. Все это устроила графиня, пожалуйста, только не говори никому об этом. А я думала выйти замуж за какого-нибудь отчаянного нотариуса. Но что меня особенно радует, моя милая Мари, так это возможность никогда не расставаться с тобою. О, какое счастье! - И Клементина бросилась в объятия своей подруги, еще не пришедшей в себя от удивления.
-- Напротив, добрая Клементина, я вполне разделяю ее, - отвечала Мари, едва удерживая слезы.
-- Следовательно, ты сочувствуешь моему счастью - тем лучше! Но вообрази себе, я полагала, что де Брион влюблен в тебя, - продолжала Клементина.
Пытка Мари достигла высшей степени.
-- Прощай, - сказала Мари с усилием.
-- Да...
-- Ну так прощай.
Они поцеловались. Лишь только Клементина вышла, Мари машинально заперла дверь и, упав посреди комнаты на колени, принялась горько плакать, как будто только и ожидала минуты, чтобы никто не мешал ей пролить слезы, которые в продолжение целого дня скопились в ее сердце.