| Автор: | Дюма-сын А., год: 1849 |
| Категория: | Роман |
VIII
Придя в чувство, г-жа де Брион увидела себя в постели; Эмануил и Марианна были у ее изголовья. Она все еще не верила в действительность случившегося с нею, считая его тяжелым сновидением; но едва только мысли ее начинали приходить в порядок, как роковое воспоминание, грозное, как призрак, вставало пред нею. И она внимательно смотрела на мужа, как бы испытывая его глазами и желая угадать, не выдала ли сама своей тайны во время сна, ибо она помнила, что страшные грезы не оставляли ее воображения. Но муж ее был тут, он ждал ее пробуждения; он смотрел на нее с той же, полной любви улыбкой.
Трудно изобразить, сколько мук для бедной женщины было в самом присутствии Эмануила: она кидалась на его грудь, проливая потоки слез, но не говорила ни слова, как бы боясь обнаружить истину, переводя на живой язык мысли, волнующие ее ум. С ужасом озиралась она, ибо ей казалось, что все вокруг, как и она сама, должно было измениться; но все было на своем месте: портрет ее матери глядел на нее с улыбкой из глубины алькова, то же спокойствие внутри, то же движение и шум на улице - ничего не изменилось, кроме одного имени, т. е. - вся ее жизнь.
-- Лучше тебе? - спросил ее Эмануил.
-- Да, гораздо лучше, - отвечала она.
-- Дитя мое! Что это сделалось с тобою?
-- Ничего, право, ничего!
-- Верно, ты опять ездила на кладбище?
-- Да.
-- Ты убьешь себя этими поездками и меня тоже!
-- Так ты все еще меня любишь, мой Эмануил?
-- Люблю ли!..
-- О Боже, Боже мой! - повторяла несчастная Мари, ломая руки.
-- Прошу тебя, друг мой, успокойся! - продолжал Эмануил, подходя ближе к постели; и, взяв голову Мари в свои руки, он покрывал ее поцелуями. - Но успокойся же, - повторял он, - ведь я с тобою; скажи мне, что тебя мучит?
-- Ничего, ничего, - отвечала она скороговоркой, - погода, одиночество, мать!..
-- Все та же и та же мысль! Полно, подумай же обо мне, о твоей дочери - и перестань плакать.
-- Ты прав, - сказала она, - надо подумать о дочери, о моей Клотильде; да, ты прав...
И слезы опять покатились из ее глаз.
-- Тем более, - продолжал Эмануил, - теперь мы будем неразлучны. Быть может, мои отлучки много доставили тебе страданья, потому что ты любила меня и любишь еще и теперь - не так ли? Но на будущее время тебе нечего будет прощать мне, ибо я буду жить только для одной тебя!.. Тебе понятно ведь счастье быть вечно вместе? Мы приведем теперь в исполнение наши мечты, мы отправимся путешествовать. Ты видишь, что есть много непонятного для тебя: я забуду палату, если ты хочешь этого, но ее я не мог оставить до сего дня; потому что мое удаление должно иметь вид добровольного оставления дел - а не бегства.
Страдание превышало силы бедной женщины: слезы высохли, лицо покрылось мертвенной бледностью, глаза блуждали как у безумной.
Видя все это, Эмануил, ничего не понимая, решительно терялся в догадках. Мари же не знала сама, что делать: то она хотела видеть Леона, потому что все еще сомневалась в истине; то она хотела ехать к нему и настоятельно просить его, чтоб он немедленно уехал, уехал навсегда; чтоб он забыл ее, и думала, что, может быть, ее молитвы испросят у неба забвение. Но понимая невозможность выехать одной и без причины и содрогаясь при мысли, что Леон придет завтра, она закрывала подушкой свое лицо, глотая и слезы, и стыд. То вдруг вскакивала она с кровати и, бледная, обезображенная страданиями, с раскрасневшимися глазами и распущенной косой, подбегала к окошку, раскрывала его и с жадностью глотала холодный и сырой воздух ночи, не слушая ни Эмануила, ни Марианны, которые напрасно спрашивали себя о причинах такого страшного, такого лихорадочного беспокойства, и, не находя объяснения ни в чем, оба они относили состояние Мари к поездке ее на кладбище.
Понятно, что только теперь Мари больше чем когда-нибудь любила Эмануила. И это чувство только увеличивало раскаяние и проступок, которому Мари не могла найти ни повода, ни оправдания, потому что, повторяем, она не любила Леона. Люби она его - и ее чело осталось бы покойно, ее губы с улыбкой встретили бы мужа, а сожаление, хотя бы и возникло на минуту в ее душе, но, как легкий пар вечерних облаков, быстро рассеялось бы под дуновением ветра новой страсти. Теперь же мысль, что вверила нелюбимому человеку всю жизнь, все сокровище непорочности и чистоты своего прошлого и что этот человек отныне сделался властелином ее настоящего и будущего - мучила ее до невозможности.
Что Мари не была безнравственна - это очевидно. Иначе она не задумалась бы поступить смелее и вместо того, чтобы рыдать и плакать, просто приказала бы своей горничной отказывать де Грижу, если б он вздумал явиться. А в случае встречи с ним, когда бы он осмелился напомнить ей о былом, могла ответить: "Я, кажется, не имею удовольствия вас знать". Действуя таким образом, она сохранила бы и свой покой, и свое счастье, и свою красоту.
Бедная, она не знала людей и не понимала, что две главные причины побуждали Леона желать продолжения их отношений: первая, возможная, - это любовь его к ней; вторая, непременная, - его тщеславие. А потому-то, вместо того чтоб обезоружить де Грижа, она сама давала ему оружие против себя.
Итак, страдания, которые вынесла Мари в этот вечер, были ужасны; но среди своих мучений она остановилась, однако, на одной мысли и, казалось, успокоилась. Женщины, надо отдать им справедливость, умеют легко исправлять самые тяжкие проступки. Конечно, проступок Мари, особенно в глазах ее самой, был преступлением; но ведь она не любила своего обольстителя. На этом-то ложном основании - основании, подтверждаемом даже самими мужчинами, которые имели глупость постановить, что позор тела не считается бесславием без участия сердца, - Мари создала себе утешение.
Итак, Мари успокоилась при мысли, что завтра же она напишет Леону, прося его забыть, во имя любви к ней, то, что было между ними вчера, и объяснит ему, что от этого забвения зависит в будущем ее покой, ее счастье и что она считает его достаточно благородным, чтоб он мог решиться разбить существование женщины, которая не сделала ему никакого зла.
Бедная Мари! Да и могло ли быть иначе? Этот случай с нею казался ей до того невероятным, что мало-помалу успокоенный ум молодой женщины решительно отказывался признать его за действительность. После горьких слез мозг ее остыл немного, а присутствие Эмануила, который не отходил от ее изголовья, который улыбался ей, как и прежде, и которого она так пламенно любила, убедило ее окончательно, что она находилась под влиянием расстроенного воображения, которое, наконец, успокоилось. К тому же Леона не было: он один мог ей напомнить действительность.
"Да, - думала она, - он благороден, добр, он поймет мои страдания; он уедет, он расстанется навсегда с Парижем и со мною, и этот день исчезнет мало-помалу из моей жизни, и все пойдет по-прежнему. Небо простит мне мою ошибку, за которую нельзя обвинять меня, а следовательно, нельзя и наказывать - и я могу еще быть счастливой".
Но такие мысли не совсем избавляли Мари от содрогания и ужаса, когда возможность обратного представлялась ее воображению. Тогда холодный пот выступал у нее на лбу, и кровь застывала в ее жилах.
Между тем, наступило завтра. Мари, проснувшись в объятиях Эмануила, почти забыла вчерашнее, и, когда память ей напомнила его, она побледнела, и сердце ее сжалось.
Де Брион, полагая, что здоровье ее поправилось, был весел и счастлив. Погода тоже изменилась. Дождь перестал, сквозь тучи проглядывало солнце, природа как будто улыбалась ей. Будь такой день вчера, она поехала бы навестить отца, и тогда, разумеется, не было бы ничего из случившегося. И вот от таких пустяков иногда зависит судьба человека! Мари встала, поцеловала дочь, и этот поцелуй был теплее и дольше обыкновенного, теперь она видела в своем ребенке не одну надежду, но и прощение.
До двух часов Мари была довольно покойна. В два часа Эмануил уехал, но обещая скоро воротиться. Она опять осталась одна, т. е. с мыслью о вчерашнем; эта мысль, как тень в Макбете, не давала ей покоя. Двадцать раз она принималась писать Леону; но из того письма, которое она сочинила вчера во время лихорадки и которое казалось ей таким трогательным, она не могла припомнить ни одного слова; к тому же у нее возникли сомнения, с кем отослать это письмо, не возбуждая подозрения, что если оно не дойдет по адресу и попадет в другие руки? Что тогда делать?
Прошел час. Мари прислушивалась к малейшему шуму; пробило три - Леон не являлся.
"О, если бы он не пришел совсем! - думала она. - Если б этот день прошел и обошелся без его посещения". Прошло еще полчаса; вдруг позвонил кто-то. Она вздрогнула: предчувствие не обмануло, ей доложили о приезде маркиза.
Мари разорвала целый десяток начатых писем и бросила лоскутки в камин в ту самую минуту, когда фигура Леона показалась в дверях ее будуара. Она хотела приподняться, но силы ей изменили. Леон, казалось, был еще бледнее ее. Положение было равно затруднительно для обоих.
-- Я боялся не быть принятым, когда мне сказали, что вы были нездоровы вчера, - начал Леон, - вот почему я именно и хотел вас видеть; но если присутствие мое тяжело или неприятно вам, я готов удалиться сию же минуту.
-- Нет, напротив, останьтесь; я должна переговорить с вами.
-- Кажется, вы сердитесь на меня, Мари, - возразил Леон, - и говорите со мною таким тоном, который трогает меня не на шутку; неужели вы уже имеете причины быть мною недовольной? В таком случае, скажите мне прямо, за что, и я на коленях буду молить вас о прощении.
-- Маркиз де Гриж, вы любите меня? - сказала Мари.
-- Больше всего на свете.
-- И вы принесете мне все жертвы, какие я от вас потребую?
-- Все.
-- Без исключения?
-- Разумеется.
-- Клянитесь!
-- Честное слово!
-- Обдумали ли вы ваши слова? И понимаете ли, что вы требуете?
-- Вы клялись мне.
-- Но ведь это измена.
-- Так вы отказываете в моей просьбе?
-- Лучше требуйте жизни!
-- Но если я говорю вам, что это необходимо.
-- Я отвечу вам, что люблю вас!
-- Да ведь эта любовь - ваше преступление и мое несчастье.
-- Что за дело! Сегодня вы требуете, чтоб я согласился не видеть вас более... знаете ли вы, что такое требование может свести с ума?
-- Я вас считала и благороднее и великодушнее. Вы не знаете, что я выстрадала в эту ночь! Вы забыли, кажется, что есть в мире другой человек, который имеет право потребовать от меня отчета, и это право дано ему самим Богом. Вы забыли, что у меня есть дочь, которая должна будет краснеть за свою мать, если последняя будет продолжать свое заблуждение? Итак, ради всего святого для вас, ради вашей матери, которую вы любили, ради моего счастья, которое вы потрясли в самом основании, я на коленях умоляю вас - не губите меня! Быть может, еще есть время; я буду молиться за себя и за вас - и Бог простит нас. Всюду, где бы вы ни были, моя молитва будет с вами; я буду вас всегда считать моим другом... но забудьте только этот роковой день... в противном случае, клянусь вам, я умру от вечной муки.
Леон ходил большими шагами по комнате и, приложив руку ко лбу, повторял про себя: "Она не любит меня, решительно не любит!"
-- Леон! - продолжала бедная женщина, вставая перед ним на колени. - Не губите меня, умоляю вас! Что значит для вас одна пощаженная жертва? Вы встретите в жизни лучше меня и более способных любить вас. Вы молоды и добры, вы можете найти женщину, которая полюбит вас, которая сделает вас счастливым - тогда как я не в состоянии дать вам ни того, ни другого. Кто бы ни была она, я буду молиться и за нее, и дочь моя будет лепетать ее, ваше и мое имя в своих невинных молитвах. Согласны ли, Леон, не так ли? Вам понятны мои слова? Вы уедете? Вы забудете меня?..
-- Но для чего? Зачем? - повторял расстроенный и огорченный Леон.
-- Зачем? Для чего? - отвечала Мари, стоя на коленях. - Зачем? Я и сама не знаю, как не знала вчера, что я делала. О, если бы вы могли знать, что происходило во мне, - вы бы сжалились надо мною. Когда я очнулась от этого страшного забытья, в которое мы впали оба, - я обезумела. Я хотела умереть, потому что мне казалось невозможным мое падение, как невозможно продолжение нашей связи. Я утешала себя, думая, что вас тронут мои слезы, мое отчаяние, вы поймете мои мучения и оставите меня. Да, вы уедете, уедете завтра, сегодня, сейчас!
-- Куда вы хотите, чтоб я уехал, Мари? Как вы хотите, чтоб я жил без вас? Еще вчера вся моя будущность зависела от одного вашего слова, и вот, когда она улыбнулась мне, сегодня вы требуете, чтоб я отказался от того, что было предметом моих долгих и пламенных желаний! Подумайте, ведь вчера еще вы говорили, что любите меня; а сегодня - вы гоните меня и гоните именно тогда, когда в вас одной заключается все мое благо, моя вселенная, моя жизнь, когда я люблю вас до безумия!
-- О, если бы дело шло только обо мне, собственно о моем счастье, я бы не задумалась пожертвовать им для вас, Леон, но ведь вы знаете, что с моей жизнью связаны три существования и ими я не вправе жертвовать! И за них-то я должна отвечать перед людьми и перед Богом. Будьте же добры и великодушны, забудьте меня; и за это, кроме Эмануила, я буду любить вас более всего в мире!
-- Так вы все еще любите этого человека?
-- Да, да! Я люблю его!
-- И вы признаетесь в этом предо мною, вы говорите это мне! Боже мой! Когда я люблю вас до того, что готов пожертвовать за вас всей жизнью!.. Когда еще вчера вы были моею?.. Но кто же вы после этого, Мари?
-- О, пощадите! Пощадите меня! - повторила бедная женщина, не находя более слов к убеждению де Грижа.
-- Так вы не знаете, что такое моя любовь? - продолжал Леон вне себя. - Вы не знаете, что она убьет меня, если не погубит нас обоих? Вы не знаете, что со вчерашнего дня я брожу как безумный, хочу только одного, чтобы вы были моею и теперь, и потом?.. И вы требуете, чтоб я решился не видеть вас, и требуете этого во имя мужа, которого я ненавижу так же, как вас люблю! Кто же, если не он, отнял вас у меня? Кто разбил и мои радости и мои мечты? Кто в продолжение двух лет заставлял меня страдать? Кто довел меня до отчаяния? Кто, наконец, теперь, когда вы уже отдались мне, становится опять между нами? Опять он, все он, всегда он! Так поймите же мою ненависть к нему и поверьте, что если вы, из любви к нему, оттолкнете меня - я убью его.
-- Боже мой! Что я наделала?
Мари! И я не отступлюсь от вас, хотя бы мать моя прокляла меня из своей могилы.
-- Хорошо, - произнесла холодно Мари, поднимаясь, - я умру - вот и все!
И в голосе ее было столько решимости и твердой воли, что Леон отступил от нее. После этого Мари, казалось, успокоилась. Леон подошел к ней.
-- Оставьте меня, милостивый государь, - сказала она. - Я просила, умоляла вас всем, что есть святого и в этом и в другом мире; как осужденная, я ползала перед вами на коленях, со слезами вымаливая покоя себе и моей дочери, которая вам ничего не сделала, и в вас достало подлости отвергнуть мои мольбы! Стыдно вам, это низко!.. Оставьте меня!
Леон чувствовал себя униженным.
-- Простите меня, Мари! - наконец, проговорил он со слезами. - Простите мне мою любовь, это она внушила мне такие слова.
мне за одну минуту увлечения, до того странную, что если бы вы, без совести, без раскаяния, не пришли напомнить мне об этом - я сама сомневалась бы в действительности. Что я вам сделала? Без вас жизнь моя была бы безукоризненна и спокойна, тогда как теперь?.. Я должна краснеть перед отцом, мужем, перед дочерью - не говоря уже о Боге; я потеряла право умолять его!
-- Простите же меня, - говорил Леон, - простите! Я исполню вашу волю, но не требуйте от меня безотлагательного повиновения. Вы не захотите ведь, чтоб я лишил себя жизни? Но я не ручаюсь в противном, если разлучусь с вами; не будьте же жестоки, Мари; позвольте мне остаться. Я готов не говорить вам о моей любви; готов видеть вас изредка, чтобы только поцеловать вашу руку, и с этим мгновением переживать дни. Но если вам нельзя будет уделить мне и этого мгновенья, я буду грустить и грустить молча - вот что обещаю я вам, только не гоните меня, ради Бога, не гоните!
Мари не отвечала. Закрыв лицо руками, она плакала.
Леон, видя ее слезы, встал перед нею на колени.
-- Вы прощаете меня? - спросил он.
-- Да, я прощаю вас, потому что теперь я подчинена вашей воле, вашему капризу. Вы можете погубить меня одним словом, сказали вы, следовательно, я должна исполнять все ваши прихоти. Встаньте же и делайте со мною, что хотите.
-- О, как вы огорчаете меня, Мари.
-- Послушайте, Леон, - продолжала она, вытирая слезы и стараясь успокоиться, - скоро пять часов - Эмануил сейчас приедет; вы понимаете, какую пытку я должна буду вынести, если он застанет вас здесь и увидит мое волнение? Придите лучше в другой раз: завтра, если хотите, но теперь, ради любви ко мне, оставьте меня.
-- Прощайте же, - сказал Леон.
Не прошло и четверти часа после ухода Леона, Эмануил вошел к ней в комнату. Как всегда, он поздоровался с нею, поцеловав ее, и сказал:
-- Де Гриж был здесь?
-- Да, - отвечала она, проникаясь ужасом.
-- Я встретился с ним, и так как давно уже не видел его, то и пригласил его сегодня обедать с нами.
-- Нет.
-- Но, - возразил Эмануил, - он дал слово прийти завтра.
Бедная женщина побледнела как полотно.
-- Нет, - проговорила она, силясь улыбнуться. - Все, что бы ты ни сделал, друг мой, мне не может быть неприятно.
И снова опускаясь в кресло, она прибавила:
-- Боже мой! Если я страдаю так теперь, что же ожидает меня в будущем?