Роман женщины.
Часть четвертая.
Глава V

V

Когда Эмануил прибыл во Флоренцию, Леон и Мари жили уже третий день в этом городе. Эмануил пошел прямо в дом французского посольства, чтобы узнать, не были ли в нем освидетельствованы паспорта маркиза де Грижа и его сестры. Здесь ему сказали, что действительно де Гриж и его сестра прибыли сюда и что паспорта их были принесены из Йоркской гостиницы. Эмануил пошел в эту гостиницу, но там он узнал, что приезжие еще вчера выехали из нее, не сказав куда именно. И точно, Леон, отыскав в окрестностях уединенный домик, переехал туда с г-жой де Брион и Марианной. Эмануил исходил все улицы, перебывал во всех домах, посещал все гулянья, гостиницы - и все-таки не мог найти их убежища.

Между тем, Леон употреблял все усилия, чтобы рассеять тоску и успокоить волнение Мари. И иногда ему удавалось вызвать у нее ласку, но эта ласка не была следствием любви - а сожаления, ибо Мари сопровождала ее такого рода мыслями: "Он любит меня, я слишком несправедлива к нему, я отдалась ему, и потому моя холодность не имеет оправдания. Он посвятил мне всю жизнь свою, а я не могу найти ни одной улыбки, чтобы поблагодарить его за такую жертву".

Сколько усилий стоило бедной Мари, чтоб казаться утешенною. И Леон, пользуясь этими минутами, говорил ей:

-- Быть может, мы будем еще счастливы, Мари!

-- Быть может, - отвечала молодая женщина.

-- Со временем вы забудете все, потому что вы молоды. Вы не любите меня, я это знаю, мне удалось встревожить вашу чувственность, вашу головку; но я никогда не владел вашим сердцем. Проступок, к которому я привел вас, связывает вас со мною - отдайтесь же моей любви: она в состоянии заменить вам все, что вы покинули, и вы найдете во мне нежность и преданность отца, благодарность и покорность сына, постоянство и привязанность мужа.

-- Как вы добры, Леон, - отвечала Мари, протягивая ему руку.

-- Судьба часто перемещает людей, - продолжал он, - и сначала им кажется, что они никогда не привыкнут к той сфере, в которой они становятся обязанными жить и действовать; но потом, мало-помалу, они свыкаются с тем положением, в которое бросила их случайность. Так и вы, Мари, вы перестанете грустить и, может быть, впоследствии не будете раскаиваться в своем поступке. Я буду вам только братом, покуда вы захотите этого; но, если когда-нибудь вы убедитесь в искренности моей любви и вспомните, что нас связали иные чувства, вы сделаете меня счастливейшим из людей, да?

Мари хотя и не отвечала на это, но, пожимая руку Леона, она хотела выразить этим пожатием если не обещание, то по крайней мере благодарность. Она старалась жить так, как живут другие, чтобы не огорчить маркиза.

-- Вам необходимо, Мари, не говорю развлечься - это еще невозможно покуда; но заполнить время, чтобы по возможности удалить от себя гнетущие и разрушающие вас мысли; вы любите музыку - она благодатно действует на душу - я взял ложу в театре; мы будем ездить каждое представление в оперу, это заставит вас провести несколько часов не со мною одним. Ложа наша довольно закрыта, следовательно, вы не рискуете быть узнаны, а тем не менее вечера пройдут для вас незаметнее.

-- Благодарю, друг мой! Я согласна.

-- Я еще никогда не любил женщину, подобную вам, - говорил Леон, - и до сих пор тратил жизнь только на эфемерные связи. Вы первая овладели моим сердцем, и я не знаю, каким образом доказать вам мою любовь. Требуйте же от меня этих доказательств, требуйте жертв, каких хотите, я не остановлюсь перед ними, лишь бы только мое имя не было вам ненавистно! Но улыбнитесь же мне, назовите меня братом.

-- Брат мой, вы добры, повторяю вам, - сказала Мари, невольно тронутая его словами, - будущее, может быть, вознаградит вас.

Два дня Эмануил находился уже во Флоренции, когда Леон и Мари, оставив Марианну в их загородном домике для окончательного устройства, отправились в город с намерением провести вечер в театре. Ложа, занимаемая ими, была в бенуаре и так закрыта, что Мари, усевшись в глубине ее, оставалась невидимою для любопытных взоров зрителей.

Эмануил тоже был в театре. Он не знал, как относится Мари к Леону. Он знал, что она бежала с ним, следовательно, мог предполагать, что она любила де Грижа, который, гордясь этой любовью, непременно будет стараться показываться с нею повсюду. Влекомый тайным предчувствием, де Брион случайно обратил внимание на скрывающуюся женщину и, один из всех, узнал ее.

-- Это она! - проговорил он, побледнев и стараясь не быть видимым ею. - Она! Мари! Она! За которую я отдал бы половину своей жизни и которая теперь, бросив меня, сделалась достоянием другого.

В одно мгновение пронеслись в его памяти два последние года, и каждый день этих двух, полных счастья лет, оживая в его воображении, раздирал ему сердце. Между прошедшим и настоящим была целая бездна страданий.

Де Брион, бледный как мертвец, стоял неподвижно, прислонясь к стене в глубине ложи; широкие поля шляпы бросали какую-то мрачную тень на его фигуру, а правая рука, поднесенная ко рту, казалось, хотела удержать крик, готовый вырваться из его растерзанной груди. Но как он ни был скрыт темнотою ложи, взор его, устремленный на Мари необыкновенной силой магнитизма, не мог не обратить на себя ее внимания.

И действительно, Мари скоро повернула голову - и взоры их встретились. В одно мгновение она узнала мужа, и холодная дрожь пробежала по ее телу. Она не поверила действительности и, приписывая это ужасное видение следствию одной и той же мысли, пробовала отвести глаза от страшного призрака; но, увы! Влекомая не сходящим с нее взором, она снова обращалась к нему. Ужас Мари не остался не замеченным Леоном: он наклонился к ней и спросил, что с нею.

-- Ничего, ничего, - отвечала она, не поворачивая головы, как бы не имея силы оторваться от взора мужа, взора мрачного - как преступление, и грозного - как угрызение совести.

-- Это он! Это он! - проговорила она едва внятно.

-- Уедем отсюда, уедем скорее.

-- Что с вами? - повторял он.

-- Ничего, ничего, - отвечала она задыхающимся голосом, - но скорее отсюда!

Леон бросил взгляд туда, куда смотрела Мари, но Эмануил еще ближе прижался к стене и, закрыв лицо руками, остался им не узнанным.

Однако де Гриж, видя, что г-жа де Брион становилась бледнее и бледнее, проворно накинул плащ на ее плечи, взял ее под руку и повел или, правильнее, потащил ее за собою.

Де Брион, заметив это, тоже вышел из своей ложи и, сбежав раньше них к подъезду театра, взял за руку первого попавшегося мальчишку - которых в Италии всегда много в тех местах, где можно добыть копейку, - отвел его в сторону и, указав ему на Леона и Мари, садящихся в карету, сказал:

-- Беги за этой каретой и вернись сказать, где она остановится. Я жду ответа, вот тебе 10 франков.

Мальчишка тотчас же подбежал к отъезжающей карете; поговорил с кучером, вскарабкался на козлы и через минуту возвратился к де Бриону.

-- Уже? - спросил он.

-- Исполнил.

-- Ты узнал адрес?

-- Кучер, сказав мне его за три франка, избавил меня от необходимости бежать за ним; вот подробности: брат и сестра, но, как полагают, любовники; они прибыли сюда дня четыре назад и живут теперь на улице Паулино,  3.

-- Спасибо, - мрачно проговорил Эмануил, бросая ему еще несколько монет.

Мальчишка поцеловал руку де Бриона и побежал к фонарю, чтоб пересчитать заработанную сумму.

Едва живая, приехала Мари в свою квартиру; выходя из кареты, она пристально оглядывала улицу, как бы боясь еще раз увидеть призрак, смутивший ее в театре; но ни души не было на улице. Однако с каждым шагом вперед - на лестнице, в комнатах - воображение рисовало ей тень мужа, и тяжелые занавеси окон, казалось ей, скрывали в своих складках это мрачное видение.

Леон приставал к ней с расспросами о причине этого беспокойства, этой бледности; но Мари, словно боясь звуков своего собственного голоса, хранила упорное молчание.

Сначала она возымела мысль уехать в тот же вечер в Рим, но потом подумала, что сам Бог посылает его, что ей не уйти от его преследований, и Мари объявила Леону, что она чувствует себя дурно, и просила его оставить ее с Марианной. Оставшись наедине со своей няней, она сказала ей:

-- Он здесь, Марианна.

-- Кто? - спросила старушка.

-- Эмануил, муж мой.

При этих словах ужас объял старую няню.

-- В театре.

-- Ты ошиблась.

Мари отрицательно покачала головою; у нее не было сил отвечать.

-- Что будет? Бог мой! Бог мой! Что будет? - повторяла в испуге Марианна.

-- Что Богу угодно, - с покорностью проговорила Мари.

-- Уедем, завтра же уедем, - советовала старушка.

-- Зачем, добрая няня, - этим мы только отсрочим исполнение суда.

-- Что ж остается делать?

-- Ждать...

-- И надеяться, - добавила старушка.

Мари опустила голову на грудь, и из ее глаз потекли слезы - упав на колени, она благодарила творца за эти слезы - они облегчали, по крайней мере, боль и страдание сердца. Марианна подняла ее с пола, раздела и, взяв на руки, положила на постель, как кладут больного ребенка. Долго смотрела старуха на эту бледную головку, на исхудалые щеки, которые еще недавно цвели так роскошно, были так свежи, - и сколько любви и грусти было в этом молчаливом созерцании.

Бедная Мари! Не в ее силах было вынести эти беспрерывные муки. Через несколько минут щеки ее покрылись ярким румянцем, и лихорадочный сон овладел ею. Часа два спала уже Мари, как Леон осторожно вошел в ее спальню. Марианна сидела у изголовья госпожи своей и молилась.

-- Что с нею? - спросил шепотом молодой человек.

-- Она устала, это пройдет, - отвечала Марианна.

Леон опустился на колени и, прижав к губам своим руку Мари, заметил, что рука ее горяча.

-- У нее лихорадка, - сказал он.

-- Кажется.

-- Что-то необыкновенное случилось с нею сегодня; она не говорила тебе?

-- Нет.

В эту минуту Мари открыла глаза: сжигаемая лихорадкой, она силилась улыбнуться Леону; но вдруг, как бы припомнив что-то, она приподнялась с кровати и, обращаясь к Леону, спросила:

-- Который час?

-- Никто не приходил за мною?

-- Кто же мог бы прийти в это время?

-- Правда, - проговорила она, склоняясь на подушки, - еще рано.

-- Что вы хотите сказать, Мари? Боже! Что значат ваши слова? Мари, вы бредите?

Вместо ответа она протянула ему руку и закрыла глаза, как будто прося его оставить ее. Леон удалился; не понимая ничего, он не ложился спать и с нетерпением ожидал утра, в надежде узнать причину внезапной перемены, совершившейся с г-жою де Брион. Марианна просидела всю ночь у изголовья больной; одна только Мари спала, но сон ее был мучителен и тревожен.

Рано утром Мари проснулась, встала с кровати, на цыпочках подошла к окошку, открыла занавес и стала смотреть на улицу, Там, как и вчера, не было того, кого она так боялась увидеть. Приписав игре воображения вчерашнее видение, она оделась.

Леон вскоре пришел к ней, и утро началось, как обыкновенно.

Однако бедная женщина, словно предчувствуя несчастье, но не смея говорить о нем, была в невыносимо тревожном состоянии. Малейший стук заставлял ее вздрагивать, лицо беспрестанно покрывалось румянцем, кровь подступала к голове и ослепляла ее глаза, так что она принуждена была закрывать их и оставаться долгое время в таком положении. Леон видел все это, но не понимал ничего; он предлагал ей прогулку, но Мари, боясь встретиться где-нибудь за углом с грозным призраком, не соглашалась с его предложением. Целый час прошел таким образом.

Г-жа де Брион, казалось, следила за движением стрелки: каждая прошедшая минута подавала ей надежду и приводила ее к заключению, что она ошиблась вчера, что это был не он, не Эмануил; потому что она считала его неспособным откладывать мщение.

Десятый, одиннадцатый, двенадцатый час прошли один за другим и не принесли за собою ничего нового. Понемногу спокойствие закрадывалось в ее душу, и она согласилась даже сесть за поданный завтрак, не столько из необходимости в пище, сколько из желания войти в реальность жизни. Но и десяти минут не просидели они за столом, как слуга вошел с докладом, что какой-то господин желает видеть Леона.

-- Это он! - вскрикнула г-жа де Брион и побледнела.

-- Его имя? - спросил Леон.

-- Вот его карточка.

Взглянув на нее, де Гриж побледнел в свою очередь. Его взгляд встретился со взором Мари, и он угадал в нем тайну ее тревоги, как она угадала имя посетителя.

-- Проси ко мне, - сказал Леон.

-- Это он, не так ли? - спрашивала бедная Мари.

-- Да.

-- Что вы будете делать?

-- Не знаю! Посмотрю, чего он хочет, - отвечал Леон, вставая.

-- О, Боже мой!.. Не горячитесь, Леон, он пришел вызвать вас...

-- Я думаю.

-- Быть может.

-- Если вы убьете его!.. - вскричала с ужасом молодая женщина.

-- Вы все еще любите его? - возразил, сжав губы, Леон.

-- Нет, вы знаете, что нет... но он отец моей дочери, Леон, и могу ли я решиться сделать ее сиротою, - сказала Мари, становясь на колени и хватая за руку де Грижа.

-- Мари, - сказал Леон, - предоставьте судьбе исполнить назначенное.

Она упала на пол; закрыв лицо руками, она удерживала рыдания, надрывавшие ее грудь. Леон отворил дверь - и встретился прямо лицом к лицу с Эмануилом; они поклонились друг другу.

Мари на коленях подползла к этой роковой двери: она хотела и молиться и слышать их разговор.

-- Милостивый государь, - начал Эмануил, - по-настоящему, чтобы получить ваше согласие на мое требование, я должен был бы прислать к вам двух секундантов; но я считал лишним замешивать в дело, касающееся нас двоих, людей, совершенно ему чуждых, и потому сам приехал к вам.

Леон поклонился вместо ответа.

Мари молилась. Марианна поддерживала ее.

-- Обыкновенная дуэль между нами, - продолжал Эмануил, - окончательно уничтожила бы доброе мнение о женщине, которое, уезжая из Парижа, я старался спасти всеми мерами; потому что у нее есть дочь, носящая мое имя, и которая не должна сделаться предметом презрения за поступок матери. Я хочу, чтобы после вашей или моей смерти женщина эта снова могла занять около своей дочери то место, которого вы сделали ее недостойной. Я говорю после вашей или моей смерти, потому что в поединке, на который я вызываю вас, - один из нас погибнет, и погибнет непременно.

Видя такое невозмутимое хладнокровие при ужасной внутренней борьбе, происходившей в душе его противника, Леон побледнел и снова поклонился в знак совершенного согласия.

-- Итак, вот мои распоряжения, - продолжал де Брион, - я нанял довольно уединенный домик на дороге из Флоренции в Пизу; никто не живет в нем и, кажется, кроме меня, никто не знает об его существовании. Сегодня, в четыре часа ночи, на площади Соборной церкви, вас будет ожидать карета, которая и привезет вас в назначенное место. Я же приеду в этот домик ранее вас, следовательно, вы без труда попадете в него. Г-жа де Брион должна сопровождать вас, но она останется в вашей карете с Марианной; один из нас вернется к ней. Если это будет моим уделом, я отвезу ее в Париж, чтобы доказать свету, что она заслуживает мое уважение, т. е. уважение общества, а потом, через три-четыре месяца, в продолжение которых, вероятно, забудется наше исчезновение, я лишу себя жизни; но сделаю это таким образом, что смерть мою все припишут несчастной случайности, а не самоубийству. Она останется вдовою - вот и все. Видите ли, милостивый государь, я не хочу, чтобы в минуту смерти вы трепетали за будущность ее, если только мне удастся убить вас.

Мари, стоявшая у двери, слышала этот разговор: крик ужаса вырвался из ее груди. Этот крик объяснил Эмануилу присутствие за дверью его жены. Холодный пот выступил у него на лбу, в глазах помутилось, и нужна была сверхъестественная сила воли, чтобы не изменить себе, слыша подобный вопль ужаса и отчаяния. Однако он скоро пришел в себя и продолжал:

-- Если же вы убьете меня, вы отправитесь к г-же де Брион и скажете ей просто, что я умер; она должна знать, как поступить в таком случае. Теперь, желая вас успокоить за последствия поединка, не имеющего свидетелей, но исполненного на условиях обоюдной нашей чести, что, однако, не может быть принято правосудием как доказательство, я буду иметь при себе бумагу, которою обвиню себя в самоубийстве; согласны вы на это?

-- Согласен, - отвечал Леон немного взволнованным голосом.

-- Кажется, свидетели не могли бы выдумать лучших условий, - прибавил Эмануил. - Затем, до свидания!

После этого де Брион поклонился Леону, и, бросив взгляд, полный мрачной тоски, в ту сторону, где он предполагал Мари, Эмануил вышел.

-- Марианна, - проговорила тихо бедная женщина, - следи за ним и скажи мне, где можно отыскать его:

-- Что ты хочешь делать, дитя мое?

-- Ступай скорее!

-- Вы были тут, Мари? - сказал он ей, протягивая руку.

-- Да, - едва отвечала она, не обратив внимание на его движение.

-- Вы слышали все?

-- Все.

-- Что же вы намерены делать?

-- Исполнить его волю.

-- Теперь?

-- Да! С этой минуты я не хочу вас знать более; мы будем жить врозь; с этой минуты я буду молить Бога, чтобы он наказал только одну виновницу этих бедствий, чтоб он был справедлив к одному и милосерден к другому:

Леон отступил перед непоколебимой волей, так ясно и торжественно выраженной; он ушел в свою комнату и заперся в ней. Через полчаса вернулась Марианна.

-- Ну где? - спросила ее Мари.

-- В гостинице Победы.

-- Один?

-- Один.

-- Отнеси ему мое письмо.

Но написав, Мари разорвала письмо, казалось, иная мысль блеснула в ее уме и натолкнула ее на другое решение, потому что, подумав немного, она сказала:

-- Нет, не нужно, добрая Марианна! Я лучше сама пойду к нему, - и, как бы ожив от этой мысли, она утерла слезы и велела укладываться.

-- Мы едем, дитя мое?

-- Да.

-- Когда же?

-- В эту же ночь; распорядись, чтобы лошади были готовы к трем часам утра.

-- Сюда привести их?

-- Куда же мы отправляемся?

-- К моей дочери.

-- Бог увидит твое раскаяние и простит тебя.

-- Будем надеяться на милосердие его, а покуда распорядись о лошадях.

Оставшись одна, г-жа де Брион стала укладывать свои вещи; она заплакала при воспоминании, как два-три года назад она делала то же самое, но совершенно при других обстоятельствах. Она вспомнила тот день, когда, полная радости, она собиралась с Клементиной оставить мадам Дюверне, накануне отъезда своего в родительский замок. Перебирая вещи, ей попались под руку письма: одни были написаны Леоном, которые она увезла с собой из предосторожности; другие - Эмануилом, которые она берегла из уважения. Бросив в огонь первые, не взглянув даже на них, она хотела пробежать другие, но слезы хлынули из ее глаз, и она могла только поднести к губам своим эти исписанные страницы, напомнившие ей отрадные и вместе с тем горькие минуты - и она почти с благоговением спрятала их опять в свой портфель.

Сердце несчастной женщины разрывалось; утренняя сцена доводила ее отчаяние до безумства; воображению ее представлялась то кровавая развязка этой драмы, то она надеялась на счастливый исход и на прощение вследствие искреннего раскаяния. Но в чем не сомневалась она, в чем не могла сомневаться, - так это в том, что Эмануил был тут, около нее, что он еще любил ее, ибо желал убить человека, похитившего предмет этой любви, и в назначенной встрече она видела какое-то роковое счастье, похожее на луч солнца, которого не могли затмить даже мрачные тучи; к тому же в сердце человека, как бы оно ни было полно отчаяния, все еще светится надежда, как последняя монета, на которую он покупает себе утешение.

Прошел целый день, и г-жа де Брион не вспомнила даже о Леоне. Он тоже, со своей стороны, понял то положение, в котором он находился по отношению к Мари, и, уважая ее страдания, не помыслил даже переступить ее волю. Он только не знал ее намерений и терпеливо ожидал часа, когда, согласно условию, заключенному с Эмануилом, пригласит ее последовать за собою.

Между тем, Марианна воротилась.

Около девяти часов вечера г-жа де Брион приказала отнести вещи в карету, которая должна была находиться в 3 часа утра на Соборной площади; потом она вышла в сопровождении Марианны из своего убежища. Небо было прозрачно и сине, как в летнюю ночь, воздух свеж и приятен. На пороге дома Мари остановилась - она не знала, какой дорогой должна была следовать.

-- Куда же ты хочешь идти? - спросила Марианна.

-- В гостиницу Победы.

-- К де Бриону?

-- К нему.

Молча дошли обе женщины до самой гостиницы; тут Мари принуждена была остановиться и опереться на свою спутницу. Сердце ее билось сильно, лицо было бледно, руки дрожали; отдохнув несколько от волнения, она решилась наконец постучаться.

-- Г-н де Брион здесь? - спросила она у человека, отворившего ей двери.

-- Здесь, - отвечал он.

-- У него никого нет?

-- Никого, сударыня; пожалуйте.

Не имея во Флоренции никакого знакомства и тем более не рассчитывая на посещение своей супруги, Эмануил не приказал отказывать желающим его видеть. Мари, едва дыша, последовала за слугою.

-- Как прикажете доложить о вас, сударыня?

-- Нет надобности, потому что г-н де Брион ожидает меня, - дрожащим голосом отвечала Мари.

-- Эмануил, вы узнаете меня? - проговорила она едва слышно.

Де Брион встал.

-- Что угодно вам, сударыня? Зачем вы пришли сюда? - спросил он.

-- Эмануил, - отвечала бедная женщина, - никогда гнев ваш не встанет в уровень с моим поступком, никогда презрение ваше ко мне не будет сильнее моего стыда! Я знаю это; и между тем, как бы для начала искупления, я прихожу к вам, желая стать лицом к лицу и с вашим гневом, и с вашим презрением, ибо все, что бы вы ни сказали мне, - будет для меня одинаково священно. Но, может быть, вы захотите облегчить мои муки исполнением моей мольбы: вы не выйдете отсюда ранее полудня, вы не явитесь на это кровавое свидание!

-- А, понимаю! Вы страшитесь за жизнь вашего любовника, сударыня; но смею уверить вас, что судьба будет не на моей, а на его стороне; вы увидите сами, сколько правды в моих словах. Успокойтесь же, вы останетесь вдовою, и даже тень моя не станет тревожить ваших наслаждений...

-- Но если вы ошибаетесь! Если не за него дрожу я, Эмануил?..

-- Так неужели вы пришли предлагать мне сделать подлость и спасти жизнь? И какую жизнь!.. Жизнь воспоминаний, стыда, поношений?.. Вы разбили мое существование и теперь говорите мне: "Живите", - но вместе с жизнью вы возвратите ли мне все то, что было для меня дорогого в ней?.. И это вы - женщина, которую я любил и которая так низко обманула меня! Вы пришли ко мне с таким предложением?.. Неужели счастье свело вас с ума?

-- Счастье? Эмануил! Ведь вы убеждены, что я не могу быть счастливой. Выслушайте меня: я знаю, я поступила низко, и мой проступок запер для меня в одно время и ваше сердце, и двери света; но вместе с тем, я чувствую в глубине души своей больше раскаяния, чем нужно на искупление моей вины! Да, я обманула вас, но верьте, что и тогда, и теперь - люблю вас одинаково сильно; и если еще вы заставите меня каяться в вашей смерти, то вы лишите меня отрады умереть самой; потому что тогда мне страшно будет предстать перед лицом вечного судьи обрызганною вашей кровью.

-- Вы убежали с де Грижем, сударыня, следовательно, вы любите его. Я же стреляюсь только потому, что хочу или выместить на ком-нибудь зло, которым вы отравили мое существование, или умереть. Вам только 20 лет, через два-три года вы позабудете все! О, как легко забыть с тем, кого любишь, - вот отчего я прошу у неба, как милости, прекратить мои дни.

-- Кто вам сказал, Эмануил, что я люблю де Грижа?

-- Как! Вы не любите его?

-- Увы! - произнесла Мари.

-- Не любите! - воскликнул Эмануил. - Так только чтобы принадлежать ему, вы разбили и мое счастье, и мои надежды!.. Кто же вы после этого, когда вы отдаетесь не любя?..

-- Эмануил, - говорила, рыдая, несчастная Мари, и, бросившись перед ним на колени, она протянула ему руки, - я не люблю де Грижа и никогда не любила его! Я отдалась ему в минуту какого-то сомнения, неблагодарности, безумия; я не знала, что делала, но чувствовала, что небо оставило меня тогда... и вот с тех пор любовь моя к вам, Эмануил, возросла до бесконечности! О, вы не поверите, что я выстрадала с тех пор... Клянусь вам и гробом матери, и колыбелью нашей дочери...

-- Нашей дочери? - повторил с горячностью Эмануил. - А кто же докажет мне, сударыня, что я - отец вашей дочери?

Мари вскрикнула и закрыла лицо руками. Она не могла найти слов, чтобы рассеять подобное сомнение.

Однако сердце Эмануила было слишком возвышенно, чтобы он мог распространить сомнение на первые дни своей любви и своего блаженства; поэтому-то чувство сострадания к несчастной Мари, раздавленной его неверием, скоро овладело его душою, и он готов был упрекать себя в этих словах, как в низости, недостойной человека. Но г-жа де Брион не вынесла этого удара: она встала и, придерживаясь рукою за стену, пошла к двери. Ее изнеможение, ее слабость испугали Эмануила, и он бросился поддержать ее.

-- Благодарю вас, - сказала она, заметив его движение. - О, у меня достанет сил выйти отсюда! У меня достало их обмануть вас, у вас тоже нашлись они, чтобы оскорбить меня последним подозрением.

Но, истощенная таким усилием, она не дошла до дверей и, полумертвая, упала в кресло.

-- Да, - сказала она, приходя в себя, - я обманула вас однажды, и вы вправе думать, что я все время не переставала вас обманывать. Как страшно, как жестоко вы наказали меня, Эмануил, высказав эту мысль. О, теперь я знаю всю меру страданий, какую может вынести душа женщины, и могу уверить вас, что бы ни готовило мне будущее, - ничего не будет ужаснее и мучительнее ваших слов.

"Она не любила его!" - проговорил он про себя...

-- Скажите мне, Мари! - вскричал он потом. - Скажите мне, что вы любили этого человека... иначе страшно подумать, что у вас нет даже и этого оправдания.

-- Нет, Эмануил, - отвечала она спокойно. - Повторяю, я не любила его, никогда не любила; но вас - люблю, люблю больше, сильнее, чем когда-нибудь! Я была безумною одно мгновение - и только.

В голосе, с которым Мари произнесла эти слова, было столько истины, что де Брион вскрикнул:

Сказав это, он в страшном волнении облокотился на стол, закрыл лицо руками и заплакал. Мари хотела воспользоваться этой минутой сожаления; она подошла к нему, встала на колени, обвила его ноги и голосом, полным мольбы, сказала:

-- Эмануил, ради вашей матери, пробудившей мою любовь к вам, ради всего, что вам дорого и свято, - простите меня! Я удалюсь в монастырь, облекусь власяницей, буду молиться день и ночь, умру от труда и лишений... но только простите меня, простите во имя Бога, свидетеля моего раскаяния - и не стреляйтесь с де Грижем.

-- Бедное созданье! - проговорил Эмануил, взяв руками белокурую головку Мари. - Бедное дитя, которое едва достигло возраста женщины и уже умоляет о прощении!

Мари прижалась к груди Эмануила и смотрела на него нежным, полным любви взором.

за два года счастья, которое я узнал с тобою. Правда, я умру за тебя преждевременно; но умру любя! Без тебя я прожил бы, может быть, еще долго... но эта жизнь была бы трудной дорогой, на которой я спотыкался бы беспрестанно под гнетом страстей, тогда как ты сровняла этот путь, и твоя любовь ко мне помогла пройти его незаметно.

-- Умереть! Боже, Боже мой! - повторяла Мари. - Что вынуждает вас расстаться с жизнью?

-- Это неизбежно: для тебя самой, для меня, для нашей дочери. Если бы малодушие остановило меня в исполнении приговора судьбы, то призрак этих несчастных дней невольно восставал бы между нами. Верь мне, бедное дитя! Я знаю человеческое сердце; и как бы ни было искренно мое прощение, как бы ни старался я забыть прошедшее - все-таки оно приходило бы мне на память, и тогда я проклинал бы и тебя, и небо, и жизнь!.. О, нет!.. Я еще слишком люблю тебя, чтобы мог решиться жить!

-- Ты еще любишь меня, Эмануил? - воскликнула Мари. - И хочешь умереть, не желая допустить, чтоб силою этого чувства я попробовала слить прошедшее с будущим?.. Ты любишь меня, сказал ты мне теперь, после моего проступка, - и думаешь, что это признанье не дает мне сверхъестественных сил? Живи, Эмануил, живи! После того, что ты сказал мне, ты вправе будешь проклинать, убить меня - и я не буду ни роптать, ни жаловаться. Живи! И, если ты хочешь, я умру для света; ты можешь держать меня как постороннюю и только по временам допускать к дочери. Я откажусь от всех прав моих, как жена и мать, я отдам тебе одному судьбу ее - ибо, как падшая женщина, я могу заразить ее одним прикосновением... Мы можем уехать куда-нибудь далеко, туда - где бы ничто не напоминало о покинутом тобою мире; туда - где не будут знать ни моего настоящего, ни прошедшего... Так пройдет время; я состарюсь; во мне останется одно только чувство - чувство матери. Ты забудешь мое заблуждение и, может быть, со временем, протянешь мне руку, когда я изменюсь совершенно, когда поседеют мои волосы и щеки покроются морщинами...

-- Нет, Мари! Тот, кто, как я, был любим тобою, тому ничего не остается после этого, кроме смерти. Мы деремся... это необходимо. Вооружись же твердостью, Мари, и выслушай меня. Если меня убьют, прикажи зарыть труп мой здесь, где-нибудь в уединенном месте; потом поезжай во Францию, там в Отэйле на улице La Fontaine ты отыщешь женщину по имени Жанна Булэ и отдашь ей это письмо: им я приказываю ей возвратить тебе нашу Клотильду. Ты скажешь отцу твоему, что перед смертью я простил тебя, и, захочет он или нет, но ты должна оставить Францию вместе с дочерью и Марианной, чтобы избавиться от суда света, который, пожалуй, потребует от тебя отчета в твоем поступке, хотя, после меня, ты должна отвечать за него только перед Богом. Ты поселишься в Швейцарии, купишь там себе домик, где-нибудь на берегу озера, у склона гор, чтобы душа нашего ребенка возросла среди природы. Так я сам предполагал устроить нашу жизнь, как только привел бы в исполнение свои честолюбивые замыслы. Бог не допустил исполниться этой мечте - да будет воля Его! Вместо пяти человек вас только четверо соберется у родного очага - и, теснясь один к другому, вы, быть может, не заметите, что среди вас остается незанятое место.

-- О, ради Бога, не спрашивай меня, на что решился я в противном случае; потому что мечта о счастье, на которое еще могу надеяться, может заставить изменить себе в последнюю минуту; пожалуй, я забуду ненависть в надежде на жизнь и прощу, быть может, его, как простил тебя, чтобы не запятнать кровью прошедшего.

В эту минуту пробило три часа.

-- Через час, - сказал Эмануил, приподнимаясь, - воля судьбы уже будет исполнена. А теперь прощай, Мари, - я должен ехать.

Г-жа де Брион тоже встала. Она не могла отвечать на решительный тон, которым говорил Эмануил, и только плакала. Он принялся утешать ее.

который чувствует приближение смерти, и женщина, которая останется вдовою, чтобы слезами остальной жизни смыть преступление, - обними же меня, Мари, в последний раз, и прощай!

Она бросилась к нему на грудь - и оставалась в таком положении несколько мгновений.

-- Ну, прощай, пора! - сказал он.

Эмануил позвал Марианну: он знал, что она провожала ее.

-- Ты исполнила свою обязанность, Марианна, - протянув ей руку, отвечал де Брион. - Побереги свое дитя и поддержи ее.

Марианна довела или, лучше, дотащила бедную Мари до кареты, в которую она села, обливаясь слезами.