Дело Клемансо.
Главы XXI - XXV

XXI

Я стоял у двери, как очарованный. Где я видел это личико? Черты как будто были мне знакомы! Смутное, отдаленное воспоминание рисовало мне какого-то другого мальчика, только настоящего, но имени его я никак не мог припомнить...

Так готов был я провести всю ночь, глядя на спящую Изу (так звали пажа), но вокруг меня собрались любопытные. Я сделал знак, показывая, что она спит: все притаили дыхание, оркестр смолк.

-- Нарисуйте с нее эскиз! - шепнул мне г-н Риц.

Мигом отыскали лист бумаги, перо, чернила, и я принялся с восторгом за дело.

Какая-то барышня села за рояль и тихо начала играть "Колыбельную песнь" Шопена. Мелодия как нельзя более подходила к чудной живой картине. Сзади меня слышались фразы сдержанного поощрения: "Браво! Прекрасно! Отлично!" - а я с восторгом рисовал, стараясь набросать смелыми штрихами непринужденную позу заснувшего ребенка.

Между тем рассвело; один из гостей вздумал потушить газ - дневной свет ворвался в комнаты, и пораженные дамы спасались бегством, будто костюмы их вдруг срывались с плеч по мановению волшебника.

Иза проснулась от шума, обвела глазами вокруг себя, улыбнулась, встала и откинула локоны со лба. Дневной свет, обезобразивший усталые и подкрашенные лица других дам, не вредил ее свежей красоте; он как бы любовно ласкал нежное личико. Она поняла, что во время ее сна случилось что-то, и подошла взглянуть на мой рисунок.

-- Это для меня? - наивно спросила она.

-- Разумеется, для вас. Только надо высушить эскиз... Если матушка ваша позволит, я принесу его к вам.

-- Сегодня?

-- Да, сегодня.

Мать и дочь тревожно переглянулись.

-- Дело в том, - начала мать, - что мы на бивуаках... помещение у нас плохое...

-- Не все ли равно, сударыня! Впрочем, если угодно, я пришлю рисунок...

-- Нет, принесите сами! - сказала девушка.

Я пошел проводить их в переднюю. Боже, как жалки показались их костюмы при дневном освещении! Бумажный бархат, дешевый атлас, да еще местами вытертый!..

Прежде чем влезть в фиакр, мать завернулась в яркую клетчатую шаль, а Иза накинула на плечи старенькую шубку с разорванной подкладкой. Старуха велела ей снять шапочку пажа и надеть голубой капор. Утро было холодное, и она опасалась простуды. Затем Мария Медичи напялила калоши, обнаружив массивные ноги в толстых чулках и поношенных атласных ботинках.

-- Садись скорее! - говорила она, подталкивая дочь в экипаж. - Смотри не простудись.

Двое кавалеров усердно втиснули ее вслед за пажом, и взгляд ее королевского величества ясно говорил, что недурно бы кому-нибудь из подданных заплатить за фиакр... Я предложил бы свои услуги с восторгом, но не посмел.

мальчишки с хохотом разбежались. Иза высунулась из окна и крикнула мне:

-- Не забудьте мой портрет!

Мать громко сказала кучеру:

-- Набережная Эколь, 78.

Жалкий фиакр уехал, унося с собой всю мою жизнь. 

XXII

Я вернулся с этого бала вместе с Константином и удивлялся, что он весьма умеренно восхищается Изой.

-- Вот младенец! - говорил он. - Не влюблен же ты в нее?

-- Не влюблен, а восхищен. Красивее этого создания я не встречал.

-- Она напоминает мне статуэтку из саксонского фарфора! Того и гляди разобьется. Это не "серьезное искусство" - как говорит отец. Знаешь, на кого она похожа?

-- Ты тоже нашел сходство с кем-то?

-- Да, и поразительное.

-- Скажи скорее! Я тщетно ломаю голову весь вечер!

-- На одного из наших школьных товарищей... которому ты расквасил нос!

-- Минати! - воскликнул я. - Верно! Как это я не вспомнил раньше!

-- Если нравственное сходство такое же удивительное, как наружное, - славная штучка выйдет из этой барышни. А мать! Вот тип-то! Должно быть, видала виды, шельма!

Я переменил разговор. Как мать, так и дочь были для меня посторонними, но я не желал, чтобы о них дурно отзывались.

Спать я не мог, а занялся ретушевкой эскиза и находил, что время не двигается...

Что я чувствовал? Не влюбился же я в самом деле в подросточка? Не знаю, только потребность видеть Изу была непобедима. Девочка, которую я, быть может, увижу в коротком платьице, заставила меня понять, что такое любовь. Наполовину я ничего не умел делать и весь предался этому странному чувству, не анализируя и не определяя его.

В полдень я очутился перед домом под No 78, старым и неказистым на вид. Но что за дело до клетки? Ласточки вьют гнезда где попало, но ведь они приносят с собой весну и радостную надежду. 

XXIII

-- Третий этаж! - раздался голос привратника.

На третьем этаже я буквально наткнулся на дверь, насилу отыскал звонок и с трудом извлек из него дребезжащий звук.

-- Кто там? - спросил молодой голос, который я тотчас узнал.

-- Это я, Пьер Клемансо, принес ваш портрет.

-- А! Я еще не одета... Подождите минутку.

Послышалось удаляющееся шлепанье маленьких ножек в туфлях; через несколько минут дверь отворилась в полутемную прихожую. Передо мной вырисовывался силуэт молодой девушки, с блестящим сиянием вокруг белокурой головки.

-- Мама ушла, - объяснила Иза, - мы не ждали вас так рано.

-- Однако, несмотря на ранний час, мамы вашей уже нет дома? - оправдывался я.

-- О, мама вышла по делам. Пожалуйте в гостиную.

Комната, носившая это название, оклеена была дешевыми обоями, местами запачканными и оборванными. На стене висел большой портрет без рамы, изображавший усатого господина в иностранном мундире с орденами. Старый желтый диван, красное кресло, несколько сомнительных стульев и рабочий столик у окна довершали обстановку. На мебели валялись принадлежности вчерашних костюмов, посреди этого беспорядка, грязи и пыли - Иза, т. е. молодость, грация, весна, жизнь!

Она закуталась в широкий голубой халат, очевидно сшитый не по ней; он беспрестанно распахивался, и я заметил, что внизу была надета только белая юбочка и туфли на босые ножки. Наконец ей наскучило придерживать непослушный халат рукой, она схватила со стула тюлевый шарф и завязала его вокруг талии.

-- Ну, ну, покажите! - заторопилась она, теряя туфлю, и поспешно, игривым детским движением ловя ее ногой!

-- Какая прелесть! - восхищалась она, рассматривая эскиз. - Как жаль, что я спала! Глаз моих не видно.

И говоря это, она подняла на меня свои чудные синие глаза, опушенные длинными ресницами, - глаза Андрэ Минати!

-- Я напишу еще ваш портрет, - подхватил я, - два, десять, если хотите.

-- Когда?

-- Когда угодно, хоть сейчас.

-- Не здесь - тут гадко. Лучше у вас в мастерской.

-- Если так, то я вылеплю ваш бюст.

-- Неужели?

-- Только вот горе: мы уезжаем через неделю!

-- Успеем! Времени довольно.

-- И вышлете мне этот бюст?

-- Разумеется.

-- В Польшу?

-- Куда прикажете.

-- Он сломается.

-- Нет. Впрочем, если хотите, я оставлю его у себя до вашего возвращения...

-- Я больше не вернусь.

-- Никогда?

-- Никогда. Там меня выдадут замуж.

-- Вы уже думаете о браке?

-- Не я, а мама. Нельзя ли сделать бюст с руками? Говорят, они у меня очень хороши.

И она наивно показывала свои руки, действительно верх совершенства: необычайной правильности и белизны, с тонкими пальцами, слегка загнутыми кверху, с розовыми ногтями. Таких белых гибких рук надо бояться больше, чем когтей тигра... Они указывают на вкусы, характер и наклонности женщины.

-- Как они белы! - заметил я. - Это редкость в ваши годы!

-- Я сплю в перчатках. Мама очень заботится о моих руках; она говорит, что руки и ноги - главная красота женщины.

Она сделала было движение, чтобы показать мне ногу, но удержалась.

Какая смесь наивности, кокетства, гордости! Сколько грации даже в недостатках!

Вдруг Иза спохватилась:

Она вытащила из рабочего столика кошельки своей работы, и я рассеянно рассматривал их, как вдруг дверь с шумом растворилась: с таким азартом влетают ревнивые мужья! То была мать. Я подпрыгнул от неожиданности, но Иза спокойно повернула голову.

-- Ах, это ты, мама? Как ты стучишь дверью!

-- Привратник сказал мне, что у нас в гостях молодой человек.

-- Ну, так что же?

-- Как что же? Это неприлично.

-- Почему?

-- Потому что неприлично! И я решительно не понимаю, зачем этот господин явился в такой ранний час и вошел к девушке, когда матери нет дома.

Я бормотал бессвязные извинения.

Иза перебила меня и начала что-то быстро объяснять по-польски. Мать смягчилась и взяла в руки портрет, продолжая болтать.

-- Ступай одеваться, крошка моя. Вы понимаете, что девушку скомпрометировать нетрудно: одной минуты достаточно. А в нашем положении всякая сплетня может повредить, - я говорю, разумеется, об Изе... о себе я не забочусь. Если бы я не так строго наблюдала за старшей дочерью, то она не сделала бы блестящей партии! А она вполне достойна ее, так как происходит из знаменитой польской фамилии. Но мы были небогаты, а богатство везде играет первую роль, в Польше так же, как и во Франции! Муж мой разорился во время войны. Он стоял за свободу. Безумный! Правительство предлагало ему массу выгод - он отверг их. Брат же его согласился и прекрасно сделал. Теперь он занимает важный пост в Петербурге. Он младший брат; но после смерти Жана (моего мужа) остался единственным представителем рода. Наши владения были конфискованы. Я не имею причин быть патриоткой (я не полька, а финка) и обратилась к зятю с просьбой похлопотать, чтобы вернуть наши имения; недавно получила я добрые вести, вот для чего мы уезжаем. Старшая дочь моя сделала богатую партию, хотя приданого у нее не было. Она хороша собой, однако хуже Изы. Пишет мне нежные письма, только и всего. Нет чтобы помочь матери! На это нечего рассчитывать. Каков успех имела вчера Иза! И везде так! Этой девушке место на троне, подождем - увидим. У нее все инстинкты королевы! В России бедные девушки часто выходят за князей, графов, даже еще повыше! Дочь моя благородного происхождения, не хуже Черторыжских и Радзивиллов. Почем знать? Я воспитываю Изу для этой цели. Она знает четыре языка: французский, английский, польский и русский. Кстати: надо бы сделать ее хорошенький портрет, я бы послала куда следует. У меня есть ходы, помимо зятя, не одобряющего моих планов, из зависти, конечно! Глупец! Иза никогда не возгордится и не забудет своих! Сердце у нее золотое! Работает она, как маленькая волшебница, не тяготится лишениями! Краснеть нечего за свою бедность. Вам, молодой человек, зарабатывающему свой хлеб искусством, я поведаю откровенно: бывали дни, когда в кармане у нас не было ни гроша! А Иза распевала как птичка и вязала кошельки на продажу! Да-с, графиня Доброновская вязала кошельки! Вы спросите, зачем мы ездим на балы? Надо же доставить развлечение крошке! На балах можно встретиться с важными и полезными особами! Недавно познакомились мы с директором какого-то театра, он предлагал мне ежегодную пенсию в четыре тысячи франков, если я поручу ему Изу. Она ведь поет превосходно. Он брался подготовить ее к сцене и содержать нас до самого дебюта! Я отказала. Не правда ли: графиня Доброновская, да еще такая писаная красавица, на подмостках! Конечно, директор не имел худых намерений. Я только хочу сказать, какое впечатление производит Иза. Между нами, я все-таки предпочла бы видеть ее на сцене, зарабатывающей талантом 200 000 франков, чем замужем за каким-нибудь ничтожным человеком, неспособным ни оценить ее, ни дать ей приличной обстановки! Вообразите ее женой мелкого чиновника?! Она создана, чтобы блистать, властвовать! Только надо беречь ее репутацию! Она олицетворенная невинность: ни одно двусмысленное слово не доходило до ее ушей! Во-первых, я и сама вела себя безукоризненно, несмотря на то, что была красавицей. Даже и теперь я могла бы выйти замуж вторично... но не хочу. Вот почему мне неприятно было услышать от привратника, что вы сидите с Изой вдвоем... во-первых, я не знала, что это вы... да если бы и знала, все равно. Я всех мужчин ставлю в этом случае на одну доску - что плохо лежит, то возьмут. На улице нас каждый день провожают - брать фиакр не по средствам. Иза на вид старше своих лет, ей всего четырнадцать, подумайте! А сложена-то как? Такая модель для артиста - находка! Между вашими натурщицами не найдешь ничего подобного. В старину дамы из высших классов не стеснялись позировать, как их создал Творец... Теперь не те времена! Всему удивляются, все осуждают. Отец Изы был красавец в полном смысле слова. Великолепный мужчина! Портрет его - вот он - сопровождает меня всюду. Раму я продала, неудобно возить... Я много чего принуждена была продать. Вот и сейчас, знаете где я была? В ломбарде! Ни к чему скрывать перед вами. Заложила ценную вещь, которую австрийский посланник поднес моей дочери, подарившей его дочке кошелек своей работы. А то бы мы не знали, что и делать. Все это между нами: если узнают о нашей бедности, я умру со стыда! Скоро нам должны прислать денег из Польши... а пока надо как-нибудь перебиваться.

-- Боже мой, сударыня! - пылко воскликнул я, как только нашел возможность вставить слово, - я небогат и сочувствую вашему положению! Мать моя трудится и воспитывала меня на заработанные гроши. Однако теперь я сам уже на ногах и почел бы за счастье быть вам полезным.

-- Вы доброе дитя! - произнесла графиня, взяв меня за руки. - Пока нам ничего не нужно. Если при отъезде случится недохватка, я обращусь к вам. Счастье еще, что квартира у нас даровая! Хозяин ее мой старый знакомый, уехал путешествовать и предложил нам свое помещение. Незавидное, правда, а все-таки экономия.

Вошла Иза, закутанная по-зимнему для прогулки. Мать, в свою очередь, пошла одеваться.

Мы снова остались вдвоем с девушкой, личико которой показалось мне усталым, даже страдальческим. Она села против окна и уныло смотрела на холодный, неприветливый день.

Сходство ее с Минати поразило меня еще больше, и сердце мое дрогнуло при мысли, что она может умереть такою же смертью, как мой школьный товарищ.

-- Что вы на меня так смотрите? - спросила она.

-- Вам нездоровится, и мне вас жалко!

-- Голова кружится! Плохо спала.

-- Зачем вы ездите на вечера? Это вас утомляет!

-- Почему же надо?

-- Так!

-- Кроме того, - продолжал я, - вы очень напоминаете мне одного товарища...

-- Мальчика?

-- Да, но он был хорошенький, как девочка.

-- Как его звали?

-- Андрэ Минати.

-- Вот странно! Вы его знали?

-- Да, мы вместе учились у г-на Фремин... Там он и умер.

-- Мама! - крикнула Иза.

-- Что тебе? - отозвалась графиня из другой комнаты.

Девушка начала что-то быстро сообщать матери по-польски, уголком глаза следя за мной. Напрасная предосторожность: я не понимал ни одного слова.

Мать ответила односложным словом, означавшим, по моему мнению, "нет".

-- Итак, - обратилась ко мне Иза, точно переговоры с матерью не имели никакого отношения к нашим словам, - я очень рада, что напоминаю вам школьного товарища. Дольше будете обо мне помнить.

Появилась графиня.

-- Пойдем скорее. Прогулка будет тебе полезна. Вы видели ее руки?

-- Да.

-- Посмотрите-ка хорошенько!

Она заставила меня полюбоваться красивыми руками Изы, затем горячо расцеловала их, говоря:

Девушке, видимо, приятны были похвалы; румянец вспыхнул на ее щеках, она радостно улыбнулась. Усталости как не бывало.

Мы вышли вместе.

-- Держись за перила, - предостерегала мать, - не поскользнись!

Я проводил дам до Елисейских полей, и все встречавшиеся мужчины обращали внимание на красоту Изы, оборачивались назад, а некоторые даже останавливались, точно окаменев от восторга, так что мы принуждены были обходить их, чтобы продолжать дорогу.

Иза, разумеется, понимала, что производит впечатление, и это ей, очевидно, нравилось.

Решено было, что Иза придет позировать ко мне в мастерскую на следующий день.

Простившись с ними, я отправился к матери и рассказал ей о моем новом знакомстве.

Девушке четырнадцать лет, и через неделю она уедет; матери моей и в голову не пришло, что с этой стороны грозит опасность. Да я и сам далек был от этой мысли, поэтому и рассказал ей все мои впечатления и недоумения.

Костюм пажа, грязная квартира, бедность, кокетство, невинность, мечты о каком-то троне, ломбард - я положительно терялся в этой путанице. Как понять такие дикие противоположности: нищета и балы, даровая квартира старого приятеля и надежда породниться с сиятельными лицами, ломбард и костюм пажа, вязанье кошельков, чтобы прокормиться, и спанье в перчатках?.. Я решительно недоумевал, так как не вращался в обществе, где подобные противоречия уживаются.

Моя мать также не умела объяснить мне этих несообразностей, а только, качая головой, говорила:

-- У этой барыни, кажется, совсем нет здравого смысла! Бедная девочка! Что она готовит дочери, которая, по твоим словам, мила и красива!

Г-н Риц, которому я также рассказал о моем визите к графине и о вынесенном впечатлении, сказал мне следующее:

-- Жизнь объяснит вам эти странности. Слепите хорошенький бюст с этой девицы, даже статую во весь рост, если мать предложит - чему я не удивлюсь, но забудьте думать о них. Право, не стоит.

На следующий день явились ко мне графиня с Изой, и я начал бюст, который под названием "Пробуждение" положил фундамент моей известности. В три дня я его окончил и снял слепки с рук и ног моей прелестной модели. "Бабушка", как фамильярно звала Иза свою мать, приходила в такой экстаз от красоты дочери, что, изъяви я желание вылепить ее всю с натуры, она бы позволила, как и предвидел мой старый учитель!

Пребывание их в Париже продолжалось, и у них вошло в привычку посещать меня ежедневно.

Иза чувствовала себя в моей мастерской как дома, смеялась, играла, работала, пела, спала; кончилось тем, что она вошла в сущность моей работы, жизни, моих мыслей. Даже постоянное присутствие матери не тяготило меня. Ее нескончаемая, непрерывная болтовня убаюкивала меня, как мотив восточной мелодии, к которой ухо привыкает. Мне было хорошо с ними, и я однажды сказал:

-- Хотелось бы мне таким образом всю жизнь прожить!

-- И мне также! - подхватила Иза. - Мама, не остаться ли нам в Париже?

-- Ты знаешь, что это невозможно! Что из тебя будет?

-- Разумеется.

-- Хороша пара! - заметила мать. - Оба бедны!

-- На что нам богатство? - спросила девушка.

-- К тому времени у меня будут хорошие средства! - возразил я.

-- Решено!

-- Интересно, если это сбудется!

И она весело засмеялась.

-- А пока, - вмешалась мать, - завтра мы уедем и, вероятно, больше не вернемся.

-- Милое дитя, я с вами не стесняюсь, как будто вы родной... Конечно, я могла бы обратиться к другим, но вы первый предложили мне... Словом, денег у нас маловато... Надо купить кое-что для Изы. Одолжите мне пятьсот франков, я немедленно вышлю их вам из Варшавы...

Я с восторгом исполнил ее просьбу; это одолжение являлось лишним звеном в наших отношениях, и я радовался, что могу услужить Изе.

Я ответил, что на следующий день принесу деньги, и пригласил обеих дам отобедать в ресторане.

В шесть часов мы сошлись в Пале-Ройяле; я заказал прекрасный обед и под салфетку прибора графини сунул билет в 500 франков. За столом старуха выпила и стала еще болтливее; опытный человек на моем месте, прислушавшись к ее разговору, нашел бы многое подозрительным, но я только и думал о присутствии Изы и грустил о предстоящей разлуке с нею. Она же была весела и беспечна, как птичка: шалила, пела, то и дело повторяя между прочим: "Когда я буду богата, то сделаю то-то и то-то" - точно и сомнения не могло быть в ее будущем богатстве.

Иза протянула мне обе ручки:

-- До свидания, муженек мой!

-- До свидания, женушка!

Мы произнесли это серьезно, но со слезами на глазах...

Недаром я поклялся жениться только по любви и сохранить душевную и телесную чистоту для этой идеальной любви. Таковы были мои юношеские грезы, и знакомство с Изой дало им новую пищу; идеал мой принял осязательную форму.

Однако надо заметить, что мой обет монашеской чистоты служил темой насмешек и любопытства в кружке моих товарищей-художников. Меня называли Нарциссом, Иосифом и т. д., сталкивали с красивыми легкомысленными женщинами, присылали мне натурщиц из падших созданий. Я любовался их красотой, лепил с них статуи и на все их заигрывания отвечал, что мне некогда терять время на пустяки.

После отъезда Изы я сделал статую Клавдии; шумный успех ее заставил моих товарищей устроить мне овации и задать пир в мою честь. В основе лежал злодейский заговор против моей сдержанности, не дававшей им покоя!

За обедом меня напоили, но как только г-н Риц удалился, стали подтрунивать надо мной и приставали до тех пор, пока я, словно в каком-то безумии, бросил пригоршню золота на стол и предложил невероятное пари.

Кто сказал, что Бог дал человеку свободную волю? Кому из смертных отдавал Господь отчет в своих планах и действиях? Может быть, первый человек, вышедший непосредственно из рук Творца, был одарен свободой воли, но мы знаем, как он употребил ее... С Каина свобода воли исчезает: он не властен в своих поступках и подчиняется физиологическому закону наследственности. Каин положил начало роковой невменяемости инстинктов!

Человек рождается с неотразимыми, двоякими инстинктами - с одной стороны, ему передаются свойства матери, с другой - отца, следовательно, предков того и другого. В иной семье даже передается безумие, но властен ли человек побороть его или сойти с ума по своему желанию? Где же свобода воли? Так и в других свойствах души, сердца, физических отправлений!

В моем организме резко проявлялось влияние, неотразимое, непобедимое и совершенно противоположное моему личному строю. Матери моей я обязан всем, что есть хорошего, справедливого, честного в моей натуре; но когда я бросился на Андрэ Минати и готов был задушить его, во мне сказался характер отца, я уверен в этом! Также и в тот день, когда меня напоили, весь мой идеализм, привычки, теории - все оказалось бессильным перед неумолимой наследственностью порока! С тех пор, когда бешеные порывы страстей превращали меня в раба, я с ужасом сознавал влияние "неизвестного" и невозможность бороться!

Да, я погиб в непосильной борьбе!

Проснувшись на другое утро и вспомнив все происшедшее, я горько плакал о своем падении и мысленно просил прощения у Изы.

Товарищи вчерашнего кутежа застали меня в жалком и угнетенном состоянии духа и шутливо просили у меня прощения. Но мне было не до шуток. Раскаяние сблизило меня еще больше с мыслью, что я не имел права располагать собою, что я не принадлежу себе, и я горячо поклялся не впадать в подобные ошибки.

Все на свете относительно и условно: опытный человек раскусил бы графиню с дочерью в продолжение нескольких часов и понял бы, что они обе искательницы приключений, - одна кончившая, другая начинающая. Я же, идеалист и мечтатель, сравнивая их с легкомысленной женщиной, помогавшей мне выиграть пари, заключенное в пьяном виде, возвел Изу и ее мать чуть не на пьедестал святости! Пошлая болтовня практичной графини казалась мне добродушной откровенностью старой семьянинки, а красавица-дочь ее - воплощением невинности и всех добродетелей в зачатке.

Однако эта оргия не прошла бесследно; организм мой был потрясен, как инструмент, из которого насильственно извлекли резкую ноту; нервы мои долго и жалобно звенели, не находя прежнего покоя. Женщина, сильная брюнетка, с низким лбом и черными бровями, получила прозвище "Клавдии", и приятели уверяли, что она влюблена в меня... Странная победа! Сердце этой куртизанки было так же холодно, как сердце любой из мраморных статуй! Как бы то ни было, но мы встретились с нею после того раза три-четыре, и всякий раз я тревожно вздрагивал, а она бледнела. 

XXIV

Привожу здесь ее письма, которые хранятся у меня в целости: 

"Дружок мой!

Не сердитесь, что я раньше не написала вам с дороги; мы очень устали; ночевали в Кельни, хотя в гостиницах все очень дорого. Теперь мы в Варшаве. Все собиралась написать вам, но мама хворала и дел было много. Как я жалею о Париже, о приятных часах, проведенных у вас в мастерской! Я часто думаю о вас. Не забудьте, что вы мой муж. Я не шучу, мой друг! Мама запрещает мне говорить об этом, но я все-таки скажу вам, что очень вас люблю и хотела бы быть с вами. Кончили ли вы мой бюст? Когда вышлете его? Уничтожьте цветы в волосах, мама уверяет, что волосы мои так красивы и густы, что украшений не требуют. На днях я была причесана по-гречески, и, по правде сказать, это очень шло мне. Я ехала на бал к одному флигель-адъютанту. Успех имела огромный. Веселилась, но все не так, как у г-жи Лесперон. Помните? До свидания, дружок мой, пишите чаще и не забывайте вашу маленькую жену

".

Четыре месяца спустя:

"Вы, должно быть, удивлены, дружок мой, что так долго не получали от нас известий! Бюст получен. Один господин, серьезный ценитель, сказал, что работа восхитительна. Он предлагал за него маме две тысячи франков. Мама не продала. Вчера мы опять вернулись в Варшаву: ездили по делам в Петербург. Носятся слухи о войне. Если мы будем воевать в союзе с французами, то победим вас. Наши солдаты сильнее и красивее. Кажется, вы говорили, что в случае войны потребуют и вас? Тогда постарайтесь скорее попасть в плен, и мы будем часто вместе! Видела я сестру в Петербурге. Она хорошенькая, муж ее адъютант. Меня представили одному высокопоставленному лицу. Ах, как я была одета! Прелесть! Однако "он" не обратил на меня внимания. Мама говорит, что "он" не любит женщин. Не знаю, что это значит. Разве может быть неприятно видеть хорошенькую изящную женщину? Но "он" обещал маме протекцию. Сестра подарила мне несколько платьев и дорогой браслет. Пишите, что делается в Париже. Мы часто скучаем. До свидания, муженек мой. Ваша маленькая жена целует вас.

"Как мило, что вы вспомнили день моего рожденья и прислали мне цветок в письме! Мне минуло четырнадцать лет. Много подарков получила я, но ваш цветок мне всего дороже. Мама стала веселее: дела наши идут лучше. Мы познакомились с одним офицером, сыном нашего дальнего родственника. Молодой человек очень влиятельное лицо у наместника. Он очень любезен и умен, у него прекрасные лошади. Обещает выхлопотать нам возвращение конфискованных имений. Он изъявлял маме желание жениться на мне, но она находит его недостаточно богатым. У него двести тысяч франков дохода, по-моему, это хорошо, но бедная мама все мечтает о волшебном принце! Он подарил мне кольцо с бирюзой и бриллиантами стоимостью в 500 франков. Мама вам кланяется. Прощайте, дружок мой.

"Опять долго не писала вам! Мама была больна, и дела наши пошли все хуже и хуже. По счастью, мы живем даром у тетки молодого человека, о котором я вам писала. Тетка путешествует, и мы полными хозяйками в ее загородном доме. Поместье чудесное, с оранжереями и парками. Мы никого не видим, за исключением этого молодого человека. Я езжу с ним верхом, выросла и поздоровела. Если дела наши не поправятся, то мы проведем зиму здесь. Надо экономить, что делать! До свидания, дружок, не забывайте "вашу Изу".

Затем пришло письмо от матери: 

"Милостивый государь!

Тысячу раз прошу вас извинить меня, что до сих пор не могла выслать вам мой должок. Иза писала вам, вероятно (переписка с вами развлекает бедную крошку!), что у нас много хлопот и неприятностей. Конфискованные имения мужа до сих пор нам не вернули. Никогда еще мы так не бедствовали! Я не краснею: многие знаменитые фамилии прославились ударами судьбы, и мы принадлежим к числу их! Однако, кажется, горизонт наш проясняется, и, по-видимому, скоро наступит конец нашим несчастьям.

Искренно расположенная к вам

P. S. Из газет знаю о ваших успехах и поздравляю вас от души. Пишите нам в Варшаву, Дворцовая площадь, No 17".

Год без писем. Затем:

"Друг мой! Будьте милы, отвечайте немедленно: сколько возьмет ваша матушка за полный комплект изящного приданого? Метки с коронами, белье только женское - а из мужских вещей - рубашка и халат. Таков здесь обычай: молодая дарит эти две вещи мужу. Половина платы вперед. Ваш друг

"Не ожидала я получить от вас такое грубое письмо. Что же оскорбительного в моей просьбе о приданом? Ведь у вашей матушки был белошвейный магазин, и я не могла знать, что она больше не работает! Жить своим трудом не позорно, мы с мамой часто работали на продажу. Тем не менее радуюсь, что матушка ваша может отдохнуть, и низко кланяюсь вам

Еще год молчания. Потом снова:

"У меня много огорчений! Вам первому поведаю их... Почему? Помните ли вы меня? Может быть, ненавидите? Я знаю, что вы живы, потому что слава ваша прогремела до нас. Счастливы ли вы? Помните ли маленькую Изу? Ей нужны ваши советы и дружба. Адресуйте мне ваши письма на имя г-жи Ванды, Пивная улица, дом Гертмана. Мама не должна знать о нашей переписке. Она огорчена и хворает.

"Как вы добры и как я вас люблю, друг мой! Недаром я надеялась на вас. Письмо ваше тронуло меня до слез. Вы спрашиваете, что случилось? То, что надежды мамины оказались мыльным пузырем, и мы бедствуем, как никогда! Вы ее знаете: иллюзии, воздушные замки! Рассчитывала она на мой брак, это, конечно, не трон и не принц, а все-таки блестящая партия. Я готова была принести себя в жертву, так как не любила претендента, хотя он молод и богат. Не знаю, что наговорили про нас его семье, но он вынужден был взять свое слово назад. А мы уже наделали массу безумных трат, надеясь уплатить со временем. Серж знал это и не препятствовал. Он еще несовершеннолетний, и родители грозят лишить его наследства в случае женитьбы. На что он тогда и нужен? Конечно, мы не согласились на его предложение тайно обвенчаться за границей. Выгодная афера, нечего сказать! Семья его грозила нам судом и всякими ужасами. Пришлось уступить, и Серж уплатил наши долги. Т. е. не все, мама такая небрежная и половину забыла.

Сержа отправили за границу. Он пишет мне постоянно, просит подождать его совершеннолетия, клянется в любви. Но я не отвечаю. Дело наделало много шума. Мама чуть не умерла с горя. Затем, одно к одному, мы перессорились с зятем и сестрой: они, конечно, придрались к случаю, чтобы отстраниться от нас. Все ценные вещи, подаренные мне Сержем, мало-помалу, спускаются, а без них мы сидели бы голодные! Посоветуйте, что делать? Вы счастливец, мужчина, талантливый, свободный! Хорошо, что у меня есть голос и красота - буду давать уроки пения. Трудно, но надо жить. Предлагают ангажемент в Петербург, 20 000 франков, по-нашему 5000 рублей приблизительно; но мама ни за что не хочет. Все продолжает мечтать о богатой партии, с Сержем или с кем-нибудь другим. Она неисправима. Но с меня будет этих опытов! Посоветуйте же: как скажете, так я и поступлю. Серж в Вене. Поедет в Париж и, наверно, посетит вас: он знает вас по громкой славе и по моим рассказам, даже ревнует меня к вам. И прав: я вас любила и люблю больше, чем его! А вдруг вас нет в Париже, и письмо мое не застанет вас? Господи! С какой тревогой я буду ждать вашего ответа! Не забывайте вашу маленькую жену! До свидания.

"За что мне упрекать себя? Я ни в чем не виновата! Серж влюбился в меня, но разве это моя вина? Мама не оставляла нас вдвоем ни на минуту. Мне 16 лет, весьма естественно, что в меня влюбляются! В Париже мне не было четырнадцати, а вы мечтали жениться на мне!.. Только вы шутили? А Серж не шутит. Что же мне было делать? Мы бедны: если мама умрет, куда я денусь? Да и о ней я должна подумать, она столько обо мне заботилась! Жизнь, которую я вела, совсем не в моем вкусе. Показываться в публике, как курьезный зверь, слышать отовсюду восхищение моей красотой (а это ни к чему не привело!), все это может прискучить, уверяю вас. Но так хотела мама. Бывало, едем на бал с пустыми желудками, закладываем необходимые вещи, чтобы сшить мне нарядный туалет! Долги, неприятности, скандалы с кредиторами, на которых красота моя ничуть не действовала. Серж был богатым наследником, и я думала: выйду за него замуж, все эти мучения прекратятся. Положим, я в него не влюблена, но он хороший малый, я считаю его другом. Мама только и твердила, что он прекрасная партия, я и привыкла к мысли сделаться его женой. У меня же подобных расчетов нет: я бы предпочла выйти за человека, которого полюблю, и всю жизнь прожить скромно возле него! Красота еще не все: если бы у меня было богатое приданое, я бы давно сделала блестящую партию. Так свет устроен. Нечего читать мне мораль, когда я спрашиваю вашего совета. В ожидании ваших советов я согласилась участвовать в концерте моего учителя пения - мне очень много аплодировали. Получила я всего пятьсот франков; немного, но все лучше, чем ничего! Если бы каждый раз зарабатывать постольку, я бы пела ежедневно: это меня не утомляет. Жаль, что вы меня не слыхали, сказали бы свое мнение... На сцену вы не советуете поступать, говорите: "скользкий путь". Почему "скользкий" и что это значит? В таком случае пристройте меня, найдите хорошего человека, который пожелал бы приобрести добрую, верную жену и не гнался бы за приданым. Я его буду очень любить, петь стану только для него. Пусть только поторопится: наступают холода, а в Польше так же, как и во Франции, добрых муравьев мало! Пришлите мне ваш портрет. Я пришлю вам свой - мы оба, должно быть, изменились. Портрет я снимала не для вас, но посылаю его вам, потому что вы мой лучший друг. Прощайте, мой друг, любить вас не стоит, вы злой и сейчас подозреваете дурное во всем!

"Не дожидаясь вашего ответа, кричу вам, как утопающий: спасите меня, ради Бога! Не оставляйте здесь! На словах я вам все скажу, писать же невозможно! Слишком тяжело обвинять родную мать! Ради всего святого, помогите мне, возьмите меня во Францию! Оставаться дольше с мамой - нельзя. Какая сцена произошла у нас и из-за чего! Не могу написать, это выше моих сил. Нельзя ли мне поселиться у вашей матери? Я могу давать уроки, зарабатывать свой хлеб. Пусть говорят, что я бежала, что меня увез влюбленный - мне все равно. Я совсем потеряла голову. Будь у меня деньги, сейчас же уехала бы. Одна подруга даст мне свой паспорт, но она бедна и денег дать не может. Если вы не можете или не хотите помочь мне, то не говорите о моем письме ни вашей матери, ни моей. Ах, отчего моя не похожа на вашу! Я подумала о монастыре, да боюсь, что не хватит у меня храбрости. Я могу быть хорошей и честной женщиной только в обыкновенном кругу! Не желает ли дочь г-на Рица взять меня к своим детям? Или г-жа Лесперон, на вечере у которой мы познакомились с вами (где это счастливое время?), не найдет ли она мне местечка? Господи, неужели бедная девушка, хорошенькая, трудолюбивая (помните мои кошельки?), скромная, честная - да, честная, потому что я отвергла бесчестное богатство, поняли? - неужели, говорю я, такая девушка не найдет мужа, потому что у нее нет приданого? Делайте с вашей Изой что хотите. Лучшего друга у меня нет, повторяю, и вас никто так не любит, как ваша несчастная, маленькая жена.

"Вы мой ангел-хранитель! Плачу от радости и восторга, читая ваше письмо. Итак, вы любите меня с первой встречи? И я также! Это судьба. Поцелуйте вашу маму за меня. Завтра я выезжаю, если можно будет. Все расскажу при свидании. Посылаю вам в этом последнем письме мой локон. Если умру дорогой, это будет память обо мне. Как получите это письмо, не уходите из мастерской или оставляйте ключ в дверях. Какое счастье!.. Я вас люблю, люблю, люблю! Какое блаженство произносить эти слова.

В то время она была искренна. Для моего дела выгоднее было бы обвинить ее в вечном притворстве, но я не хочу лгать и клеветать. Да, когда она ехала ко мне, она не лицемерила и ни о чем вперед не загадывала. Она так же, как и я, подчинялась роковому закону наследственности. В человеке столько противоречий! Даже в самом порочном найдешь кое-что хорошее.

На другой день после получения письма от Изы пришло на мое имя следующее послание:

"Вы украли мою дочь, милостивый государь, мою единственную дочь, из-за которой я жила и боролась столько лет! И вот награда от нее! Дай Бог вам счастья, только сомневаюсь: неблагодарная дочь будет плохой женой. Бумаги для брака все у нее, пусть выходит замуж, лучшего я ей ничего не могу предложить. Будьте покойны, обо мне больше не услышите. Исполню долг до конца. Вспомните когда-нибудь мое пророчество: судьба отомстит вам за меня.

Честь имею кланяться.

Об этом письме я, разумеется, ничего не сказал ни моей матери, ни г-ну Рицу; впрочем, и о моих намерениях насчет Изы я еще ничего не говорил. Материальное положение мое было в то время исключительно блестящее для художника моих лет; я зарабатывал чистых тридцать-сорок тысяч франков в год. Конечно, я откладывал, и мы с матерью, привыкшие к скромной жизни, тратили немного. Лишняя ноша не пугала меня. Идеал мой осуществлялся: я возьму в жены бедную, одинокую девушку и отчасти вознагражу зло, сделанное эгоистом-отцом по отношению к моей матери! Равновесие будет восстановлено... Наконец, я любил Изу! Назовите меня мечтателем, глупцом - но это так. 

XXV

Я предупредил мать о приезде Изы. Она только и заботилась о моем счастье и находила бы весьма естественным, что все женщины от меня без памяти. Приданое также не составляло для нее важного вопроса. Может быть, она даже боялась блестящей партии для меня и радовалась, что небогатая невестка войдет в семью, а не отнимет у нее сына. Бедная женщина! Она не знала ни жизни, ни людей; она была проста сердцем и умом! Она радостно приняла мои сообщения и приготовила комнату для "дочки", как она называла Изу.

Дружба моя и благодарность г-ну Рицу оставались те же, но виделись мы, конечно, не так часто. Он интересовался моими работами и, к чести его надо сказать, никогда не завидовал моим успехам. А находилось много неделикатных и злорадных людей, хваливших меня в ущерб учителю.

"Ученик - его лучшее произведение! - колко писали они в рецензиях. - Не будь П. Клемансо, г-н Риц остался бы в полной неизвестности!" и т. д. Такие отзывы возмущали меня несправедливостью; я становился еще предупредительнее к учителю, спрашивал его совета, старался заявить товарищам, как много я обязан указаниям опытного скульптора, но выходило, точно я старался загладить перед ним вину в моем успехе и подчас чувствовал себя очень неловко в его присутствии. Он великодушно прощал мои хорошие намерения, но отлично понимал, что я давно иду своей дорогой, оставил его позади и в советах его не нуждаюсь.

Я счел своим долгом объявить о моих намерениях г-ну Рицу. Рассказал ему идеальный роман моей юности и предполагаемую развязку.

-- Вы объявляете мне решение или просите совета? - спросил старик.

-- Дело решено.

Он сердечно обнял меня.

-- Будете вы моим свидетелем в церкви?

-- С удовольствием.

Почему не высказал он мне тогда своих опасений?

Впрочем, я бы ему не поверил!