Последние римляне.
Часть II.
Глава XI

XI

После смерти Валентиниана прошло два года.

В границах Римского государства царила такая тишина, как будто все цивилизованное человечество затаило дыхание, с бьющимся сердцем ожидая развязки страшной трагедии. Театры, цирки, амфитеатры закрылись, замолкли кафедры греческих риторов и христианских дьяконов, скрылись в ящиках музыкальные инструменты. Правительственные учреждения прекратили свою деятельность, торговля забыла о дарах золотого тельца, землепашец не радовался виду нивы.

С трех сторон, с запада, юга и востока, из Галлии, Рима и Фракии, к Юлийским Альпам тянулись огромные полчища, а над этими войсками носилось неизвестное будущее, ведомое только одному Богу. Арбогаст вел всю вооруженную силу Испании, Галлии и Британии; Флавиан шел во главе сынов Италии; Феодосий приближался с необозримыми толпами готов, алан, гуннов, иберийцев, греков и сарацин.

Небывалый спор за трон превратил все государство в один громадный лагерь и обезлюдил леса соседних варваров.

Двум цивилизациям предстояло вступить в окончательное состязание, две эпохи должны были заключить друг друга в смертельные объятия. На штандартах Феодосия блестели монограммы Христа, на знаменах Арбогаста и Флавиана язычников поощрял к мужеству молодой Геркулес, держащий за золотые рога оленя Дианы.

Старый и новый строй шли навстречу друг другу.

Все подданные Империи, начиная с самых знатных и кончая последним бедняком, чувствовали это, и потому на римских землях воцарилась тишина напряженного ожидания. Ни у кого не было охоты веселиться и работать, никто не заключал договоров, браков, никто не добивался золота и почестей, потому что никто не был уверен в завтрашнем дне.

Победитель, раздраженный ненавистью к противнику, несомненно разорит храмы побежденного и повергнет мир под ноги своего Бога. Недаром Флавиан приказал поставить на вершинах Юлийских Альп статуи Юпитера в знак того, что отдает западные префектуры под покровительство римской религии, а Феодосий в последнем году в своих провинциях издал более суровые эдикты, направленные против язычников и еретиков.

Цивилизованное человечество знало, что на границах Италии разрешаются судьбы будущих поколений.

Пройдет несколько месяцев, и вся Империя будет лежать у подножия Креста или над ней снова загремят перуны разгневанного Юпитера.

В первый раз новый порядок возложил на свою голову шлем и препоясал к боку меч, в полном сознании своего могущества и права. Правда, под знаменами Феодосия шли аланы и гунны, еще не озаренные светом истины Доброго Пастыря, но значительное большинство восточного войска исповедовало христианскую веру. Даже готы, обращенные последователями Ария, не были уже язычниками.

Христианство, до сего времени сражающееся только мученичеством, молитвой, словом и добродетелью, подкрепленное государственным тактом Константина и усердием Грациана и Феодосия, должно было, наконец, помериться с оружием в руках с своим наследственным врагом.

Феодосий долго думал, прежде чем отважился на решительный шаг. Слава Арбогаста не давала ему надежд на легкую победу. Он по собственному опыту знал военное счастье короля франков и неоднократно видел его, легионы на поле битвы. Но из Медиолана к нему шли непрестанно письма. Епископ Амвросий торопил его и укорял в нерадении служения Богу.

Любовь к Христу превозмогла опасения старого воина. В мае триста девяносто четвертого года Феодосий распределил государственные дела и покинул Константинополь. Почти одновременно и Арбогаст тронулся из Виенны.

Войска двух главных противников совершили уже половину пути, когда Флавиан в Риме дал сигнал к походу. Его замедление объяснялось более коротким расстоянием, отделяющим его от сборного пункта. В Медиолане ему предстояло соединиться с Арбогастом.

Пятнадцатого июня весь языческий Рим молился в своих храмах. Сотни белых телиц пали под ножами жрецов, все благовонные курения, какие только могли достать торговцы, были сожжены на жертвенниках.

Флавиан по обычаю вождей старого, богобоязненного Рима провел всю ночь под открытым небом: следил за полетом птиц, всматривался в облака, прислушивался к шуму природы. Но боги не отвечали на его горячие мольбы ясными предзнаменованиями.

Не заметил он ничего такого, из чего бы мог вывести благоприятный ответ.

Ничего не говорили и внутренности, которые он доставал собственной рукой из телицы, не отмеченной ни единым пятном. Даже прорицатели не могли ничего вычитать в них.

Сначала Флавиан хотел взять назад приказ к выступлению, но, заметив, что его колебание неблагоприятно подействовало бы на войско, замкнул тревогу в самом себе и с ясным лицом направился в лагерь за Номентанскими воротами, где его ждали легионы Италии, готовые к выступлению.

Толпы старцев, женщин и детей теснились к солдатам. Отцы возбуждали мужество сыновей, жены ободряли мужей, невесты женихов.

-- Возвращайтесь благополучно... Да управляют вами боги... Не забывайте о нас... - весело кричали остающиеся, как будто солдаты шли на короткие маневры.

Почти три четверти вооруженной силы Италии не имели представления об ужасах кровавой битвы, потому что никогда не принимали в них участия, а неведение опасности даже труса делает храбрецом. Это были охотники, собранные из всех сословий, незнакомые с военной службой. Шлем был для них тяжел, к железному вооружению они не привыкли, большой щит стеснял свободу их движений. Поэтому им дали кожаные латы, легкие мечи и небольшие круглые щиты.

Во главе такого отряда, собранного лишь месяц назад, стоял Констанций Галерий. Он сформировал его, одел и шел с ним сам на поле битвы.

-- Если твои благожелательные мысли пойдут за мной, то я уверен, что вернусь счастливо домой, - говорил он Порции Юлии.

-- Ты знаешь, что я никогда не желала тебе несчастья, - отвечала девушка, опустив глаза.

-- Твое доброе сердце жалело бы и невольника, если б Парки внезапно перерезали нить его жизни. Я не о том прошу тебя. Позволь мне в тяжелые минуты утешать себя надеждой на твою любовь. Может, мои глаза видят тебя в последний раз...

- Возвращайся счастливо, - перебила его быстро Порция, побледнев. - Я буду молиться Марсу, чтобы он защищал тебя своим щитом.

Констанций взял руку Порции.

- Я буду сражаться за твой и мой очаг, за наш очаг, - радостно сказал он, - я буду...

В это время раздались звуки рогов. Префект лагеря созывал войска в шеренги.

-- Да осветит молния Юпитера твой путь, - проговорила Порция.

-- А если бы галилеяне поломали мне кости? - спросил Галерий.

-- Раны, полученные в защите отечества, еще более украшают мужа в глазах римлянки.

Сигнал прозвучал во второй раз.

-- Готовы, готовы! - кричали солдаты.

-- Не забывай обо мне, - попросил Констанций.

Он прижал руку Порции к губам, сердечно обнял Юлию и вскочил на лошадь.

Рога зазвучали в третий раз; первые отряды регулярной конницы уже выходили из главных ворот лагеря.

Когда передовой отряд войска показался на улицах города, его встретила буря рукоплесканий. Народ плечом к плечу толпился на тротуарах вдоль домов, украшенных венками из дубовых листьев.

Солдаты, воодушевленные, упоенные радостными кликами., поднимали головы, гордые, уверенные в своей силе.

-- В Константинополь! - ревел римский народ.

-- В Константинополь! - отвечало войско.

-- Привезите нам голову Феодосия!

В эту минуту среди язычников не было никого, кто сомневался бы в победе старых богов. Давно уже Рим не видел столько вооруженных людей.

За конницей шла часть регулярной пехоты, пращники, лучники, копейщики, легионы охотников со знаменами своих провинций, а сзади следовали полевые и осадные машины.

Дети Италии так весело, так бодро, с таким огнем в глазах оставляли "священный и вечный город", что казалось, они возвращаются с триумфом с победоносной войны.

Ничто не устоит против нашего мужества, говорили их гордые движения и вызывающие взгляды.

Ничто не устоит против их силы, подтверждали радостные улыбки римлян.

Флавиан вел в бой пятьдесят легионов.

Правда, то не были легионы времен республики и первой Империи, заключавшие в себе по нескольку тысяч человек, - огромные полчища, закованные в железо, с виду тяжелые, а на самом деле ловкие, легкие, снабженные всем, что требовала война. Опасение самодержавных императоров, которое отделило военную власть от гражданской, отняло у них конницу, отрезало фланги, разбило на мелкие отряды и разбросало по городам, чтобы лишить знаменитых вождей и честолюбивых наместников возможности быстро собрать воедино большую военную силу.

Легион в четвертом столетии не превышал тысячи мечей и, несмотря на то, шел значительно медленнее, чем прежде, потому что его движения связывал обоз, незнакомый творцам величия Рима.

Изленившийся солдат уже не нес на себе провиант, топоры, котлы, лопаты и метательные снаряды. Ранцы и узлы, даже наиболее тяжелое вооружение за ним; везли мулы и лошади; даже и палатки расставляла прислуга; для обнесения лагеря валом также требовались особые люди. Хвост, тянувшийся за легионом и состоявший из рабов, прачек, торговцев и маркитанток, был длиннее самого войска.

Из Рима выходило не более пятидесяти тысяч солдат, а шествие производило такое впечатление, как будто половина Италии двинулась против Феодосия.

Солнце уже высоко стояло на небе, когда последний регулярный легион, составляющий арьергард, оставил город.

День был жаркий. Ни малейшее дуновение ветерка не обвевало солдат, со лба которых катился обильный пот.

Пока на войско с обеих сторон Фламинской дороги смотрели виллы предместья, так же украшенные и шумные, как и дома столицы, дети Италии шли без команды и в строевом порядке. В особенности охотники не изменяли своей горделивой позы.

Но когда жилища стали реже, когда любопытных стало попадаться меньше, потребовались понукания трибунов и сотников.

Солдаты перекинули шлемы через плечо, расстегнули латы, заслонили головы плащами и шли врассыпную.

Окрики начальников, все более и более гневные и отрывистые, увеличивались с каждой минутой. Охотники, обливающиеся потом, покрытые пылью, останавливались, чтобы вздохнуть свободнее. То тот, то Другой снимал латы и отдавал их рабам.

-- Равняйся, равняйся! - раздавалось повсюду.

Солдаты с тоской смотрели на солнце.

Оно едва только перешло на вторую половину небесного свода и было так ярко, что ослепляло человеческое зрение, и так горячо, что даже листья придорожных деревьев свернулись от жары. Даже вода в ручьях, казалось, текла тише и ленивее, чем обыкновенно.

Легионеров молодого Рима не пугал ни жар, ни морозы. Хотя они несли на себе, кроме железного или медного вооружения, шестьдесят фунтов разных предметов, это не мешало им пробегать летом и зимой в течение пяти часов около двадцати пяти римских миль и, отдохнув на привале, еще работать до вечера на окопах.

Но Италия четвертого столетия давно уже перестала быть страной силы и здоровья. Не многие из числа тех, которые обещали столице "привезти голову Феодосия", обладали требуемым ростом. Низкорослые, с плоской грудью, с руками без мускулов, они уже на пятой миле еле тащились, и шли все с большим трудом. Будущие победители Константинополя истощили все силы на нервом перегоне.

Окрики начальников оказывали мало действия. Пристыженные солдаты старались идти в порядке, но телесная немощь оказывалась сильнее добрых намерений.

"Воды! Я задыхаюсь! Солнце убьет нас!.."

Отряды охотников останавливались и разрывали цепь.

Трибуны грозили им наказаниями, сотники ругались.

-- Мы не наемники... Ты не смеешь нам грозить палкой, - отвечали охотники.

Ропот недовольства шел дальше, к авангарду, где Флавиан, окруженный знаменосцами и трубачами, ехал на каурой лошади в полном вооружении полководца старого Рима. Несмотря на жару, он не снимал серебряного шлема, не расстегивал золоченых лат. Хотя и по его лицу текли ручьи пота, на нем не было видно усталости. В молодости он служил под знаменами Юлиана Отступника и приучился переносить невзгоды войны.

Оглянувшись и увидев, что делается за ним, он галопом помчался вдоль отрядов.

Там где ряды были приведены в большее расстройство, он привставал на стременах и восклицал:

-- Воины, Рим смотрит на вас!

Вид седого вождя восстанавливал на минуту порядок.

-- Честь тебе, отец отечества! - кричали молодые солдаты и, собрав все силы, снова бодро шли вперед.

Флавиан, сойдя с лошади, тоже пошел пешком.

-- Воды! Воды! - раздавалось все чаще, все отчаяннее.

То тут, то там падал человек на землю, а когда его поднимали, он жадно ловил губами воздух и смотрел Вперед бессмысленными, безжизненными глазами.

Повозки, тянувшиеся за легионами, наполнялись больными.

Флавиан видел и слышал все, что делалось вокруг него, и облако тяжелой печали омрачило его орлиное лицо. Потомок воинов мужественного Рима понял, что с таким войском не выигрывают битв.

-- Остановить поход и разбить палатки! Мы двинемся дальше после захода солнца.

Могучий голос буйволовых рогов проплыл над отрядами охотников и был встречен криками радости.

Кого не одолело солнце, тот доползал до обоза, хватал амфору с водой и пил, а утолив жажду, сбрасывал с себя кожаные латы, тяжелые походные сапоги, даже тунику и все, что ему мешало.

Только Флавиан не снял с себя вооружения.

Он так же хорошо, как и Юлий, знал что "волчье племя" выродилось, но думал, что любовь и отчаяние возвратят ему прежнюю юность.

В палатку вошел Галерий.

Римляне посмотрели друг на друга. Губы младшего дрогнули, как у ребенка, который подавляет едва сдерживаемое рыдание; старший закрыл лицо краем своего красного плаща.

-- Погибнем! - глухо ответил Флавиан.