Роза, или Палаты и хижина
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Роза, или Палаты и хижина

Роза, или Палаты и хижина (*).

Бедная и нещастная крестьянка, изнуренная усталостiю, несла на рукахъ двумесячную дочь свою и шла тихонько по берегу Рейна, въ конце прекраснаго летняго дня. "Ахъ! я вижу башни дворца!" сказала она: "естьли бы только могла дойти!... Принцесса милостива, добросердечна; она мать и также сама кормитъ своего младенца".... Нещастная хотела итти скоро, но ступила босою ногою на острой камень, закричала и должна была сесть на дороге подъ деревомъ. "Боже мой!" говорила она, заливаясь слезами: "я вижу дворецъ, и не могу быть тамъ!... младенецъ требуетъ пищи, а молоко изсохло въ груди моей! Мы умремъ на этомъ камне, смотря на дворецъ!".... Она рыдала; младенецъ горящимъ ртомъ своимъ искалъ ея груди, и кричалъ пронзительно. "Бедная невинность!" думала отчаянная мать: "естьли бы кровь и мои слезы могли питать тебя!.. Боже мой! она перестала кричать; закрыла глаза!.. Не уже ли мне два раза умирать? не уже ли должна я видеть ея смерть прежде моей смерти?.. Ахъ! кто избавитъ меня отъ жизни?"... Тутъ нещастная взглянула на быструю реку, которая текла близь дороги: ужасное искушенiе привело въ волненiе ея душу. Отчаянiе заменяетъ силы: бледное лицо ея оживляется румянцемъ. Она прижимаетъ къ сердцу своему умирающаго младенца, который вдругъ открываетъ глаза... Мать затрепетала - отворотилась - снова могла заплакать, и взглянувъ на дворецъ, сказала: "Какъ щастливы знатные и богатые, живущiе въ изобилiи съ детьми своими!.. Но они также умираютъ; одинъ Богъ будетъ всехъ судишь, и бедной крестьянинъ, можетъ быть, испугается суда Его менее, нежели роскошной богачъ и Князь!".... Она прислонилась къ дереву, устремила взоръ свой на небо, и тоска ея облегчилась Божественною надеждою; чувство муки исчезало въ душе ея вместе съ мыслями.

Уже смерть готовилась поразишь сiю невинную жертву злощастiя.... Вдругъ скачетъ по дороге великолепная карета: въ ней сидела Принцесса Амелiя, которая, увидевъ бедную крестьянку, закричала: "Боже мой! женщина, мать, лежитъ на земле какъ мертвая! Ей надобно помочь!" Кучеръ остановилъ лошадей. Любезная, чувствительная Амелiя выпрыгнула; старой Камергеръ бросился за Принцессою, чтобы подать ей руку; толстая Гофмейстерина кличетъ гайдука, чтобы опереться на плечо его и вылезти изъ кареты; пажи, которые скакали впереди верхомъ, скачутъ назадъ... Въ семъ быстромъ движенiи забытая Гофмейстерина кричитъ, бранится; а Принцесса, подбежавъ къ нещастной крестьянке, съ удовольствiемъ видитъ, что она растворяетъ глаза. Амелiя даетъ ей несколько луидоровъ. "Ахъ! это золото (говоритъ бедная мать) теперь безполезно: мне надобно молока; у меня его нетъ, а дочь моя умираетъ!" "Какъ?" спрашиваетъ Амелiя содрогнувшись. "Она умираетъ съ голоду," отвечаетъ мать. Тутъ Амелiя, приведенная въ ужасъ, тронутая до глубины сердца, взглядываетъ на младенца, который напоминаетъ ей маленькаго сына, ею самою кормимаго, и который своею милою красотою еще более трогаетъ ея душу. "Ахъ! живали она?" говоритъ Принцесса, беретъ руку ея, и чувствуетъ, что младенецъ тихонько жметъ у нее палецъ. "Нетъ, ты будешь жива!" восклицаетъ она; бросается на колени, рукою поддерживаетъ голову девочки, и даетъ ей грудь свою.

"Ахъ, сударыня!" сказала крестьянка, поднимая руки къ небу, и не могла говорить более, сладкiя слезы живейшей благодарности оросили ея лицо. Она не въ силахъ была выразишь своей признательности, и лучше хотела молить Небо о добродетельной героине, нежели словами благодарить ее {Здесь не выдумано ни одного обстоятельства; все было точно такъ.}.

Между темъ младенецъ оживалъ на груди Амелiиной. Свидетели сей трогательной сцены смотрели въ безмолвiи и съ удивленiемъ; одна толстая Гофмейстерина скучала въ карете и не видала ничего: пажи, старой Камергеръ и слуги закрывали отъ нее Принцессу.

Можно ли описать радость матери и Амелiи, когда младенецъ началъ видимо приходить въ силы, и когда живая краска показалась на лице его? Минутъ черезъ двадцать онъ насытился, приподнялъ голову, взглянулъ на Амелiю и улыбнулся.... Принцесса, заливаясь слезами, поцеловала его, встала и сказала: "поедемъ скорее домой., чтобы помочь бедной матери; донесите ее до кареты." Тутъ гайдукъ взялъ и повелъ больную за Принцессою, которая несла на рукахъ младенца, и севъ въ карету, посадила крестьянку рядомъ съ собою, къ великому изумленiю Гофмейстерины, принужденной уступить ей место свое. Старой Камергеръ селъ на козлы - и такимъ образомъ поехали въ городъ.

Баронесса Клакенбергъ, Гофмейстерина, была въ осьмомъ-надесять веке едва ли не более всехъ другихъ привязана къ обыкновенiямъ; она думала, что ни въ какомъ случае не должно отходить отъ нихъ, и сiе важное правило могло, по ея мненiю, быть единственнымъ для воспитанiя знатныхъ молодыхъ людей: правило конечно мудрое, но не совсемъ новое, хотя Баронесса Клакенбергъ и присвоивала себе честь такого великаго изобретенiя при Дворе N. N.

Изумленiе Баронессы еще увеличилось, когда она сведала, что Амелiя кормила своею грудью крестьянскаго младенца. Это странно, очень странно! говорила или думала она во всю дорогу. Между темъ прiехали ко дворцу. Тамъ отвели особливую комнату для бедной крестьянки, положили ее на постелю, я сыскали женщину, которая взялась кормить ея дочь. Принцесса, исполнивъ законъ благодетельности, вошла въ свои комнаты и съ неописанною радостiю взглянула на колыбель сына. "Я спасла чужаго младенца," думала она: "Богъ конечно спасетъ и моего!" Сынъ ея проснулся и закричалъ: Амелiя, взявъ его на руки, сказала: "Милой другъ!. я заставила тебя разделить пищу свою съ жертвою бедности, и надеюсь, что этотъ случай предзнаменуетъ добродетель совершенныхъ летъ твоихъ, когда ты будешь въ состоянiи помогать нищете. Что принадлежитъ до меня, то я следовала одному движенiю материнской любви, представивъ тебя въ этомъ бедномъ младенце: ты въ образе нещастной говорилъ моему сердцу."

Въ самую ту минуту, какъ нежная Амелiя съ восторгомъ глядела на сына своего, вошелъ къ ней мужъ ея, которой возвратился съ охоты. Онъ былъ доброй Принцъ, какъ говорятъ въ Германiи: то есть, не гордъ, не спесивъ; на улице и за городомъ кланялся всякому мужику; а во дворце говорилъ ласково съ придворными и весьма учтиво съ женщинами; всегда улыбался, часто хохоталъ, и все на свете хвалили его чрезмерную милость. Но эта милость не имела уже никакихъ дальнейшихъ следствiй: доброй Принцъ не давалъ ничего, любилъ одного себя, никогда не читалъ, ездилъ съ собаками, и всякой день часовъ по пяти сиделъ за столомъ. Однакожъ, естьли любимецъ его, Графъ Секендорфъ, советовалъ ему сделать иногда доброе дело (что, правду сказать, бывало очень редко), то Принцъ соглашался, и все Немецкiя газеты слагали въ такомъ случае благодетельность Его Светлости. Мудрено ли, что онъ и Самъ поверилъ наконецъ газетамъ и вообразилъ себя лучшимъ изъ Князей Немецкихъ?

Добродетельная Амелiя не имела никакого влiянiя на его образъ мыслей, и Принцъ крайне не доволенъ былъ темъ, что она сама кормила детей своихъ; ибо Графъ Секендорфъ и Баронесса Клакенбергъ не понимали, какъ владетельная Принцесса можетъ быть кормилицею.

Амелiя разсказала мужу свое приключенiе. Принцъ, не судя ни о чемъ самъ собою, не зналъ, что думать о поступке жены своей, и спешилъ къ Баронессе Клакенбергъ, будучи уверенъ, что онъ найдетъ тамъ любимца своего, который уже двадцать летъ следовалъ одному плану жизни, и всякой вечеръ являлся у нее въ восемь часовъ. Принцу сказали, что бедная крестьянка при смерти, и что супруга его поступила весьма неблагоразумно, вздумавъ кормить своею грудью ея младенца, конечно не здороваго. Онъ нахмурилъ брови и потребовалъ своего Медика, Профессора Штирбмейстера. Баронесса изъявила взоромъ свое одобренiе, а Графъ примолвилъ, что советъ Медика въ самомъ деле всего нужнее. Принцъ обрадовался своей щастливой мысли, и несколько разъ съ довольнымъ видомъ повторилъ, что онъ конечно выведаетъ изъ него истину во всехъ отношенiяхъ. Это была очень не легко, потому что Докторъ Штирбмейстеръ не любилъ говорить много, отвечалъ всегда коротко и всегда двусмысленно. Онъ явился; выслушалъ Принца съ великимъ вниманiемъ и ужасомъ; помолчалъ несколько минутъ, и объявилъ, что ему прежде всего надобно видеть крестьянку, ея младенца и молоко Принцессы. Амелiя вытерпела строгой выговоръ отъ своего мужа; а Докторъ велелъ ей принять две или три бутылки изобретеннаго имъ сыропа, и отнять сына отъ груди. Она не разсудила за благо исполнить его предписанiя: вылила сыропъ за окно, а сына кормила еще тихонько два или три месяца. Между темъ бедная крестьянка черезъ два дни умерла, и все хвалили осторожность Медика, которой, по общему мненiю, лекарствами своими спасъ Принцессу отъ опасныхъ следствiй. Самъ Докторъ за тайну сказывалъ, что молоко ея сделалось совершеннымъ ядомъ, и что оно въ две минуты уморило бы маленькаго Принца. Дочь умершей крестьянки была совершенно здорова; но ученой господинъ уверялъ, что у нее въ крови золотушная острота, которая рано или поздно откроется.

Амелiя узнала отъ крестьянки:, что у мужа ея, не далеко отъ Бингена, есть бедная хижина; и что онъ лежитъ больной около двухъ месяцевъ. Принцесса отравила къ нему лекаря; а дней черезъ шесть после крестьянкиной смерти решилась сама видеть нещастнаго; выбрала такой день, въ которой Принцъ былъ на охоте у села въ легкую коляску съ Барономъ Сартисомъ, старымъ придворнымъ и съ своею Камерфрейльною - и поехала въ Бингенъ.

Крестьянинъ, бедный Германъ, зналъ уже о смерти жены своей. Амелiя нашла его все еще больнаго и весьма огорченнаго. Онъ былъ летъ тридцати отъ роду, уменъ, добросердеченъ и съ характеромъ. Отецъ Мангеймской мещанинъ, воспиталъ его очень хорошо, но вдругъ обеднялъ и съ горя умеръ. Сынъ, не имея пропитанiя, записался въ солдаты; служилъ десять летъ въ Прусской армiи, получилъ отставку, женился на молодой крестьянке и возвратился съ нею въ свое отечество; купилъ маленькую землицу съ хижиною, работалъ прилежно - но частый неурожай и худое здоровье довели его до крайней бедности. Нещастная жена, два дни не имевъ куска хлеба, решилась прибегнуть къ великодушiю Принцессы.

"Я прiехала къ тебе съ важнымъ предложенiемъ," сказала Амелiя Герману: "мне кажется, что я имею права матери на любезнаго младенца, мною спасеннаго: оставь его у меня; я воспитаю дочь твою, и возьму на себя попеченiе о судьбе ея." - Она ваша, отвечалъ Германъ со вздохомъ: обязана вамъ сохраненiемъ жизни своей; и для того я долженъ оставишь ее у васъ. Да и могу ли самъ воспитывать? - "Нетъ, Германъ," сказала Прияпесса: "не хочу, чтобы крайность заставила тебя решишься на такую жертву; я определю тебе достаточную пенсiю, которую будешь получать во всякомъ случае: возьмешь ли дочь къ себе, или оставишь у меня. Вотъ первой годъ пенсiи. Сверхъ того велю поправишь твой домикъ; куплю все нужное для сельскаго хозяйства и еще несколько десятинъ земли подле твоей; и естьли возьмешь къ себе дочь, и когда она войдетъ въ лета, то я дамъ ей хорошее приданое. Теперь выбирай." Амелiя вынула изъ кармана несколько луидоровъ и положила на деревянной столъ.

Германъ, вместо ответа, смотрелъ пристально на Амелiю, и глаза его наполнились слезами. "Ты соглашаешься?" Сказала тронутая Принцеса. - Ахъ, милостивая государыня! отвечалъ онъ: дайте ей ваше сердце: это благодеянiе важнее всехъ другихъ! Но дозвольте мне не принимать пенсiи. - "Для чего же?" - Леность не достойна милостей. Добродетель ваша поможетъ нещастному и невинному, но единственно темъ, что дастъ ему возможность работать съ успехомъ.

поговоривъ несколько часовъ искренно и съ доверенностiю, Амелiя настояла, чтобы Германъ, не соглашаясь взять пенсiи, взялъ по крайней мере кошелекъ съ луидорами; чтобы хижина была исправлена и убрана; чтобы онъ принялъ въ подарокъ шесть или семь коровъ и несколько десятинъ земли.

У Принцессы были дорогiя серьги: она тихонько продала ихъ за десять тысячь ливровъ, коими деньгами поправила хозяйство добродушнаго Германа. Черезъ несколько месяцевъ очутились у него хорошенькой домикъ, скотной дворъ, большой лугъ, поле и садъ. Амелiя, видя изобилiе и щастiе тамъ, где прежде была нищета и горесть - видя живую, сердечную признательность добраго человека думала съ радостiю: "все это сделали серьги, которыя драли мне уши! Какая безумная женщина предпочла бы ихъ неизъяснимому удовольствiю благодеянiя?"

Нетъ, не будемъ клеветать на человеческое сердце; нетъ, почти все женщины на месте добродетельной Амелiи имели бы такiя чувства. Но редкiя ищутъ способовъ быть на ея месте; у которой нетъ бриллiянтовъ, та хочетъ ихъ иметь; у которой есть, та бережетъ. Мы бываемъ жестокосерды отъ привычки, забвенiя и незнанiя; надобно узнать, чтобы любить. Склонность къ блестящимъ безделкамъ и роскоши происходитъ отъ недостатка въ опытахъ добродетели.

Между темъ Германова дочь, не смотря на предсказанiе Доктора, разцветала какъ свежая, прекрасная роза; для того Амелiя назвала ее симъ именемъ, и черезъ три года взяла къ себе. Къ чему это? говорила въ своемъ обществе Баронесса Клакенбергъ, пожимая плечами; что выдетъ изъ этой девочки? Но любезная Принцесса следовала любви своей къ добру, не думая, что мыслятъ и говорятъ объ ней люди. У нее было два сына: одинъ въ лета Розы, а другой старее, именемъ Фридрихъ, котораго, не смотря на ея благоразумiе, придворное воспитанiе уже крайне испортило. Принцъ не хотелъ слушать Амелiиныхъ советовъ. "Я хочу, говорилъ онъ, чтобы сыновья мои воспитывались по моимъ правиламъ" - хотя въ самомъ деле не имелъ никакой идеи о воспитанiи и никакихъ правилъ который такимъ образомъ былъ единственнымъ гофмейстеромъ молодаго Принца.

Амелiя освятила то место, на которомъ лежала безъ чувства Розина мать. Она велела построииь на лугу, близь дороги, маленькой домикъ; отдала его одному бедному крестьянину; купила ему двухъ Голландскихъ коровъ и приказала, чтобы онъ всякой день несколько разъ выходилъ на большую дорогу, и беднымъ, усталымъ пешеходамъ предлагалъ свежее молоко въ фарфоровой чаше. Доброй и чувствительной Германъ выпросилъ у нее дозволенiе посадить тутъ кипарисовой и розовой кустъ: трогательное изображенiе Розы и матери ея. Сiе место называется памятникомъ гостепрiимства; оно известно въ Германiи.

Роза, прiученная любить отца своего, часто къ нему ходила; и время, проводимое ею въ Германовой хижине, было для нее самымъ лучшимъ временемъ. Дядя ея, наживъ въ Англiи несколько тысячь талеровъ, возвратился къ брату своему, Герману; купилъ себе подле него землю съ домикомъ, и поселился тутъ съ женою и съ сыномъ, которой былъ старее Розы двумя или тремя годами. Она во дворце никогда не играла ни съ Принцами, ни съ дочерьми придворныхъ госпожъ, которыя запрещали имъ дружиться съ ; и такъ не мудрено, что она скучала въ пышныхъ залахъ. Видя удовольствiе ласковаго отца своего, радость молодаго Вильгельма, ея двоюроднаго брата, которой давалъ ей множество цветовъ, кормилъ яблоками, пирогами, и всегда игралъ съ нею отъ добраго сердца, Роза безъ всякаго философическаго и моральнаго умствованiя находила, что люди въ хижине гораздо щастливее, нежели во дворце. Этотъ образъ мыслей утверждался въ ней съ летами. Когда Розе исполнилось 14 летъ, Амелiя, любя ее нежно, поверила ей свои тайны и горести. Роза, будучи равна умна и чувствительна, скоро узнала, что ея благотворительница нещастлива и мужемъ и детьми своими. Сравнивая положенiе сей милой Принцессы съ положенiемъ тетки своей, щастливой въ мирномъ семействе, любимой, всегда утешаемой мужемъ и сыномъ, она тайно говорила въ мысляхъ: "Нетъ, щастье не любитъ палатъ огромныхъ; чтобы укрыться отъ глазъ и зависти людей, оно поселилось съ невинностью и простотою въ смиренномъ домике земледельца".

занимали все ея время; но въ пятнадцать летъ, имея уже более свободнаго отъ ученья времени, любя Искусства и чтенiе, она выпросила у Амелiи дозволенiе всякую неделю проводить съ отцомъ два или три дни. Германъ прекрасно убралъ для нее маленькую комнату подле своей: тутъ были книги, арфа и пiано-форте. Когда Роза шла въ хижину, она скидала съ себя богатое платье и все украшенiя, кроме Амелiина портрета, надевала белую юбку, корсетъ, соломенную шляпку, и казалась еще прелестнее, нежели въ шелковомъ и кисейномъ левите: казалась Виргилiевою или Геснеровою пастушкою. Все родные дожидались ее у Германа: дядя, тетка у братъ Вильгельмъ, которому тогда было уже 19 летъ, Германъ любилъ сего молодаго человека какъ сына, и ревностно занимался его воспитанiемъ. Вильгельмъ былъ трудолюбивъ, обработывалъ землю, но читалъ и книги, особливо-же въ долгiе зимнiе вечера; разумелъ музыку, подобно всемъ Немецкимъ крестьянамъ, и, какъ многiе изъ нихъ игралъ прiятно на флейте. Ожидая сестры, онъ срывалъ все цветы въ саду отца своего, приносилъ ихъ къ дяде и украшалъ ими ея комнату, сверхъ того зная, что Роза любила птицъ, сделалъ для нее маленькой птичникъ въ Гермаковомъ огороде. Однимъ словомъ, Вильгельмъ былъ неженъ, ласковъ, прiятенъ лицомъ, кротокъ, добродушенъ и чувствителенъ. Роза привыкла съ младенчества любить его какъ брата, и никогда въ обхожденiи съ нимъ не имела той робости, которая обнаруживалась въ ней при другихъ молодыхъ людяхъ. Но Вильгельмъ съ некотораго времени сделался скромнее и задумчивее, Роза не примечала того; потому что онъ не переменялся въ своемъ ласковомъ вниманiи къ ея удовольствiямъ. Она всегда приходила къ отцу въ субботу, чтобы провести съ родными целой день, посвящаемый отдохновенiю. Въ воскресенье поутру ходили въ церковь: и светскiе люди, самые набожные, не могутъ вообразить, сколь сладостно для поселянъ исполненiе сей Христiянской должности! Людямъ всегда прiятно собираться вместе по одному чувству и мненiю; тогда они съ любовiю смотрятъ другъ на друга; мысль, что сердца ихъ однимъ занимаются, прiятна и душе и самолюбiю - но это можетъ быть только въ сельскомъ храме. Какъ священна приходская церковь сама по себе для земледельца! въ ней онъ слышалъ первыя наставленiя добродетели; тутъ Религiя благословила его брачное соединенiе, тутъ онъ въ своемъ ребячестве певалъ на крылосе съ такимъ удовольствiемъ; туда приходитъ молиться съ верою; тамъ надеется, и въ горестяхъ утешается!...

возвышаютъ душу поселянъ и прiятно занимаютъ ихъ часы свободные. Большiе годовые праздники составляютъ для нихъ эпохи въ жизни. Дети, увенчанныя розами, идущiя съ важностiю за служителями олтарей, - отцы и матери, смотрящiе на нихъ съ душевною радостiю, - сельскiя девушки, которыя украшаютъ жертвенникъ цветами и собираются вместе петь Рождество Христово - имеютъ такiя живыя чувства, какихъ не могутъ дать сердцу наши светскiе и по большей части скучные праздники.

Новые философы? знаете-ли вы, о чемъ говорю? Не думаю; но друзья человечества должны знать сiю спасительную необходимость его {Все это относится къ нынешнимъ обстоятельствамъ Францiи, и писано не для насъ.}.

Прежде 5 когда Роза возвращалась во дворецъ, Вильгельмъ съ матерью провожалъ ее; но съ некотораго времени не ходилъ уже далее памятника гостепрiимства, не сказывая? для чего; одна мать его провожала Розу, и возвращаясь находила сына сидящаго въ глубокой задумчивости, между кипарисоваго и розоваго куста.

могла быть на его бале. Амелiя съ удовольствiемъ на то согласилась, и сама Роза тайно веселилась мыслiю явиться среди блестящаго собранiя въ свите своей благотворительницы. До того времени, воспитываемая въ уединенiи и простоте? она не чувствовала въ мирномъ сердце своемъ никакихъ движенiй тщеславiя; но когда, на кануне бала, ей принесли отъ Амелiи белое атласное платье съ флеромъ и съ полевыми васильками, она вышла изъ себя отъ радости; тотчасъ надела его, и смотрясь въ зеркало, думала, что видитъ себя въ первой разъ: потому что въ первой разъ сравняла себя въ воображенiи съ другими женщинами, а когда человекъ дозволитъ себе такое сравненiе, то всегда обратитъ его въ свою пользу.... Сперва она подумала; "я желаю, чтобы Вильгельмъ увиделъ меня въ этомъ наряде;" а следующiя мысли ея обратились на балъ.. Роза, противъ своего обыкновенiя, во весь тотъ день не могла ничемъ заниматься; была въ волненiи и въ разсеянности. это случилось въ субботу: она написала къ отцу, что не можетъ быть у него, не упоминая о празднике; но требовала, чтобы Вильгельмъ пришелъ къ ней на другой день после обеда, говоря, что въ случае отказа она на него разсердится.

Въ день бала Роза после обеда въ своей комнате оделась, выслала служанку, села на кресла и взяла книгу; всякую минуту смотрела на часы, ожидая Вильгельма; подумала о бале - и вдругъ, отъ неизъяснимаго безпорядка въ идеяхъ, не только уже перестала нетерпеливо ждать Вильгельма, но и боялась даже прихода его. Всякая минута, всякая мысль умножала эту боязнь. Волненiе сделалось въ ней такъ сильно и мучительно, что она решилась прежде назначеннаго часа итти къ Амелiи.... встала, взяла опахало, перчатки.... Въ сiю минуту услышала Вильгельмовъ голосъ, затрепетала и не могла дышать.... Дверь отворилась; вошли и мать и сынъ. Первая, увидевъ Розу въ такомъ прелестномъ наряде, ахнула отъ удивленiя и радости; а сынъ побледнелъ, ступилъ шага два, оперся на стулъ, и сказалъ: ахъ, Роза!... Въ голосе его была такая жалкая укоризна, что Роза поняла всю ея силу; взглянула на Вильгельма; встретила его взоръ, упала на кресла и залилась слезами.... Тетка огорчилась, не понимая слезъ ея; глядела съ изуиленiемъ на сына, на племянницу.... Вильгельмъ, утешенный чувствительностiю Розы, наконецъ ободрился, подошелъ къ ней и сказалъ: "Вотъ для чего не хотелъ я быть здесь! Не въ палатахъ, не въ богатомъ наряде люблю видеть милую сестру мою; здесь не узнаю Розы; здесь бедной Вильгельмъ уже не братъ твой!"...

"Всегда, всегда милой братъ души моей!" сказала съ жаромъ Роза: "о Вильгельмъ! ничтожная суетность оскорбила истинную нежность: какая непростительная вина въ любви сердечной! Мне хотелось, чтобы ты виделъ меня въ этомъ платьи; а теперь ненавижу его, сорву съ себя, и не выду изъ комнаты!"... Она еще не успела договоришь, какъ Амелiя прислала за нею Вильгельмъ просилъ, заклиналъ ее итти къ Принцессе. Роза въ замешательстве, въ горести, медлила. Тетка и братъ оставили ее: Роза пошла къ Амелiи.

Амелiя, какъ нежная мать, осмотревъ весь нарядъ своей воспитанницы, велела позвать Баронессу Клакенбергъ, которая пришла съ дочерью, достойною своей матери, то есть спесивою, тщеславною и грубою. Баронесса не знала, что Роза ехала на балъ, и съ удивленiемъ закричала: "какъ! и девица Германъ едетъ съ Вашею Светлостiю?"... Конечно, отвечала Амелiя: не правда ли, что она прекрасно одета? - "Да, платье очень богато." - Не богато, а къ лицу; вы согласитесь. - "Только девица Германъ верно сама себе удивляется въ такомъ наряде." - Ни мало; одни глупцы удивляются безделкамъ. Но Баронъ Сартисъ ждетъ насъ. Поедемъ. - Сказавъ это, Амелiя вышла. Баронесса, въ великой досаде, раза три повторила дочери: поди, поди скорее! что значило: "не пускай впередъ Германовой дочери!" Девица Клакенбергъ, не уступая матери въ ея благородной досаде, несколько разъ толкнула смиренную Розу, которая совсемъ не думала оспоривать.

Великой почести быть шагомъ впередъ! Молодая Баронесса, сидя въ карете подле Розы, всячески старалась измять ея прекрасное платье. Говорили мало. Мать и дочь злились; Принцесса, не смотря на кротость свою, на нихъ досадовала; Роза въ великомъ замешательстве молчала.... Прiехали къ Барону. Все глаза устремились на Розу; она всехъ затмила; одну ее видели. Англiйской Принцъ три раза танцовалъ съ нею, и уехалъ съ бала, не зная, что есть на свете знатная девица Клакенбергъ. Среди такихъ блестящихъ прiятностей скромная, застенчивая Роза вела себя наилучшимъ образомъ: мысль о Вильгелъме удаляла отъ нее всякую суетную мысль. Въ грустномъ своемъ расположенiи она упрекала себя баломъ, и ничемъ не занималась; зависть не могла ничего осудить въ ней; темъ более пылала ненависть и злоба.

думалъ, что она не отлична ни красотою, ни умомъ своимъ. Но слыша, что все хвалятъ ее безъ памяти, доброй Принцъ вдругъ смертельно въ нее влюбился, и на другой день открылъ свою тайну сыну Баронессы Клакенбергъ, другу его. Сей молодой человекъ, летъ двадцати шести, воображалъ себя великимъ философомъ, потому. что онъ зналъ наизусть несколько выраженiй Вольтеровыхъ и Дидеротовыхъ, и старался следовать въ жизни ихъ эпикурейскимъ правиламъ; сохранилъ въ душе всю надменность Немецкихъ Бароновъ, но за то славился презренiемъ ко всемъ готическимъ наставленiямъ Морали. Обрадованный доверенностiю наследнаго Принца и мыслiю, что во дворце будетъ еще новая тайностъ, онъ утвердилъ Фридриха во мненiи, что страсть его жива, и следственно непобедкма, и старался уверить, что ему ни мало не безчестно погубить невинную девушку, воспитанную его матерью; примолвилъ даже, что Амелiя будетъ рада такой связи, въ надежде удержать его темъ отъ слабостей, менее благопристойныхъ. Принцъ, ободренный такимъ образомъ въ своей любви, написалъ къ Розе нежное письмо и спряталъ его, въ ожиданiи удобнаго случая. Дни черезъ два после того привели ему пару лошадей, купленныхъ для него въ другомъ городе. Это было въ самый часъ прогулки. Ему сказали, что лошади не очень смирны; но онъ считалъ себя славнымъ кучеромъ, и вздумалъ покатать на нихъ мать свою и Розу. Амелiя сперва не хотела; наконецъ согласилась съ темъ условiемъ, чтобы ехать не далее памятника гостепрiимства. Въ коляске было два места: Принцесса и Роза сели въ нее, а Фридрихъ на козлы, и поскакалъ, не дожидаясь лакеевъ. Лошади стали горячишься: Роза боялась. Принцъ уверялъ ее, что онъ и самыхъ львовъ смирилъ бы въ одну минуту; сталъ на ноги съ гордымъ видомъ и замахнулся бичемъ: лошади поднялись на дыбы, а Фридрихъ испугался, и слетелъ на землю. Амелiя закричала.... лошади поскакали берегомъ вдоль реки, и коляска всякую минуту могла опрокинуться въ воду. Амелiя и Роза, въ ужасе и безпамятстве, обнялись другъ съ другомъ и ждали смерти. Вдругъ человекъ бросается: на встречу лошадямъ, сильною рукою схватываетъ ихъ за узду, удерживаетъ и кричитъ: !.... Роза съ восторгомъ узнала голосъ Вильгельмовъ; ободрилась, откинула подножку, и вышла съ Амелiею, благодаря Небо и милаго брата.... Амелiя села на землю, говоря слабымъ голосомъ: где сынъ мой? что съ нимъ сделалось? Она упала въ обморокъ. Роза, обливаясь слезами, схватила ее, на руки и звала Вильгельма, которой, привязавъ лошадей къ дереву, спешилъ упасть къ ногамъ своей любезной, подъ видомъ, что помогаетъ Амелiи; онъ держалъ ея голову, а Роза давала ей нюхать соль. Она еще въ первой разъ видела человека безъ памяти, была въ отчаянiи, и кричала: "Боже мой! она умираетъ! бледнеетъ! не дышетъ!... Я лишаюсь ее на самомъ томъ месте, где она спасла жизнь мою!"... Наконецъ Амелiя открыла глаза, и спросила, опять о сыне. Онъ шелъ уже къ ней; и хотя не много прихрамывалъ, но впрочемъ былъ здоровъ. Амелiя, увидевъ его, была вне себя отъ радости; целовала Розу; съ живымъ чувствомъ благодарила Вильгельма и называла своимъ спасителемъ. Принцъ, оскорбляясь такими похвалами, съ холоднымъ видомъ предложилъ матери возвратиться пешкомъ во дворецъ; но Амелiя отъ великой слабости не могла итти. Вильгельмъ сказалъ, что у нихъ тотчасъ будетъ карета, бросился къ коляске, отвязалъ лошадей, селъ на козлы и пустился какъ изъ лука стрела. Принцъ, досадуя на его смелость, кричалъ ему, чтобы онъ остановился; но Вильгельмъ, показывая, будто не слышитъ, скачетъ далее. Роза, въ безпокойстве, но съ некоторою прiятною гордостiю, провожаетъ его глазами. Амелiя хвалила молодаго человека; а Роза, слушая ее съ нежнымъ умиленiемъ, поцеловала руку ея, какъ будто изъ благодарности за милость къ Вильгельму. Хотя Принцъ, былъ не великой наблюдатель, однакожь заметилъ это невинное движенiе, и почувствовалъ что Вильгельмъ его совместникъ.

ревности. Баронъ смеялся надъ забавнымъ совместничествомъ, и такъ ободрилъ Фридриха, что онъ на другой день отдалъ свое любовное объявленiе. Роза, заплакавъ отъ досады, прибежала съ письмомъ къ Амелiя. Тутъ Принцесса открыла ей свое намеренiе. "Графъ N., сказала она, любитъ тебя; ему тридцать пять летъ; онъ доброй человекъ, богатъ, хочетъ на тебе жениться, и мне одной объявилъ тайну свою. Мы согласились отсрочить свадьбу на годъ; но дурачество сына моего заставляетъ меня ускорить ее. И такъ, любезная Роза, поди теперь же къ отцу, сказать ему о томъ, и требовать его согласiя. Думаю (примолвила она съ улыбкою), что онъ не будетъ спорить съ нами. Скажи, что Графъ даетъ ему землю и прекрасной домикъ близь того замка, где вы будете жить семь или восемь месяцевъ въ году; следственно онъ не разстанется съ милою своею дочерью." Роза трепетала, и наконецъ не могла удержаться отъ слезъ; не отвечала ни слова, пошла въ хижину, и разсказала отцу все слышанное отъ Амелiи. "Что же ты думаешь?" спросилъ Германъ. Она закраснелась и потупила глаза въ землю. "Хочешь-ли знатности?" - Нетъ, батюшка, отвечала Роза: я уверена, что этотъ бракъ не сделаетъ меня щастливою.... Германъ обнялъ ее съ восторгомъ, говоря: "Милая дочь! Богъ наградитъ тебя за то утешенiе, которое чувствую въ эту минуту! Однакожь не думай, чтобы, отказываясь отъ знатности и богатства, ты приносила великую жертву добродетели; нетъ, это ложное щастье заставило бы тебя часто плясать отъ горести. Изъ добраго семейства, которое тобою славится, ты перешла бы въ такую фамилiю, которая стыдилась бы видеть тебя въ своемъ кругу. Ты была бы тамъ последнею; напротивъ, оставаясь съ нами, по добродетелямъ своимъ, прiятностямъ и скромности будешь всегда иметь первое место. Однимъ словомъ, ты жертвуешь одною гордостiю и ложными удовольствiями роскоши, но все истинныя прiятности у тебя остаются: миръ души, дружба, изобилiе, спокойной домикъ, плодоносная земля, прекрасной садикъ и цветники. Сохрани, милая Роза, сохрани на себе эту простую одежду, и руку свою отдай навеки такому человеку, которой приметъ ее съ восторгомъ и благодарностiю, и котораго душа тебе известна.".....Германъ замолчалъ; а Роза, устремивъ на него наполненные слезами глаза, взоромъ своимъ, казалось, требовала, чтобы, онъ наименовалъ человека.... Я позову Вильгельма, сказалъ наконецъ Германъ.... "Ахъ нетъ! сами говорите!" отвечала Роза. - Не уже ли ты не понимала нашего общаго желанiя?... "Батюшка, другъ мой!" - Хочешь ли его исполнить? - "Батюшка! дочь ожидаетъ вашего повеленiя"... Германъ всталъ, вышелъ, и черезъ минуту возвратился съ Вильгельмомъ, которой, упавъ на колена передъ Розою, однеми слезами могъ изъявить свою радость, свое изумленiе и щастiе. - Положили быть свадьбе черезъ месяцъ, и требовать на то согласiя Принцессы.

Роза возвратилась во дворецъ. Надевая другое платье и видя опять великолепныя комнаты, блескъ и роскошь, она почувствовала въ сердце какую то горесть; испугалась себя, и не разумела, какъ можно жалеть о томъ, что не достойно уваженiя. Она не знала, что это минутное противоречiе "И такъ онъ помешался!" отвечала она: "но не тужи, милой другъ мой! я завтра сама поеду къ нему."... Ахъ нетъ! воля его тверда и решительна.. - "Чего же онъ хочетъ?!" - Зятя по своему сердцу и, должно признаться, по моему! - "Кого же?" - Избавителя моей благотворительницы. - "Вильгельма?" - Я его люблю. - "Ты предпочитаешь Вильгельма Графу N.?" - Батюшка выбираетъ его. - "И ты сама?" - Естъли мне только позволено выбирать.

Оскорбленная Амелiя, помолчавъ, сказала съ холоднымъ видомъ: "Признаюсь, что я ожидала отъ тебя другихъ, благороднейшихъ чувствъ, и не думала воспитывать тебя для хижины".... Ахъ! ваши благодеянiя не потерлны, съ жаромъ отвечала Роза: признательность останется навеки въ моемъ сердце. Таланты, которые имею по вашей милости, не будутъ конечно славиться въ свете, но украсятъ мое уединенiе; мне не станутъ завидовать, но я буду щастлива; щастлива и темъ, что всегда могу видеть васъ. Блескъ знатности и богатства ослепитъ ли чувствительное сердце, вами образованное? - - "Довольно, довольно, Роза!" сказала Амелiя, смягчивъ голосъ и видъ свой: "подумай еще хорошенько, и отвечай мне решительно черезъ неделю!"

Принцесса, гордясь своею питомицею, желала ей блестящаго замужства; Однакожь внутренно удивлялась ея твердости. Могла ли сама нежная, добрая Амелiя, размысливъ основательно, не чувствовать, что истинное благородство состоитъ въ презренiи гордой суеты, и что обыкновенная душа пленилась бы теми выгодами, которыхъ не хотела Роза? Такiя мысли были уже великимъ достоинствомъ для Принцессы; однакожь Амелiя все еще желала, чтобы Роза вышла за богатаго и знатнаго господина.

Неделя минула, и Роза повторила все то, что она говорила прежде. Амелiя начала досадою, а кончила искреннимъ добродушнымъ согласiемъ, обещая Розе, вместо приданаго, несколько десятинъ земли и стадо овецъ. Условились сделать свадьбу безъ всякой пышности, и до того времени не говоришь объ ней.

За неделю до назначеннаго дня Роза скинула навсегда то платье, которое носила при Дворе, и надела крестьянское, съ темъ, чтобы уже никогда не оставлять его. Переодеваясь такимъ образомъ, она грустила, и чтобы оправдаться въ собственныхъ глазахъ своихъ, повторяла:

Роза съ трепетомъ вошла въ кабинетъ къ Амелiи, и съ рыданiемъ упала къ ногамъ ея. "Милая Роза! сказала Принцесса, обнимая свою питомицу: одно суетное предразсужденiе заставляло меня не соглашаться на благоразумное твое намеренiе; теперь удивляюсь тебе и вижу, что разсудокъ бываетъ всегда на стороне невиннаго и чувствительнаго сердца. Гордость не ослепила тебя: за то, наградою твоею будетъ щастiе; ты найдешь его въ жизни сообразной съ природою, въ верности мужа и въ добродетели детей своихъ. Ахъ! не жалей никогда о пышности, которою жертвуешь. Среди великолепiя, меня окружающаго - среди всехъ блестящихъ изобретенiй роскоши - естьли бы ты знала, сколько слезъ я пролила въ жизни, сколько принужденiя и скуки вынесла, и сколь много доброты надлежало: мне иметь въ сердце, сколь много разсудка и мучительной осторожности требовалось на то, чтобы не развратиться!... Поди въ щастливую свою хижину; сокройся подъ мирнымъ ея кровомъ отъ сетей порока и злобы! Я часто буду тамъ видеться съ тобою; и естьли бы не столь нежно любила тебя, то могла бы - тамъ единственно могла бы въ первой разъ почувствовать зависть!"

Роза, ободренная ласками и благословенiемъ своей второй нежной матери, вырвалась изъ ея объятiй, и пошла въ хижину съ служанкою отца своего, которую онъ прислалъ за нею... Отошедши несколько шаговъ отъ дворца, она остановилась, взглянула на него и сказала: "Простите, великолепныя палаты! прости, милое жилище моей благодетельницы! Роза, воспитанная въ стенахъ твоихъ, уже никогда не войдетъ въ тебя; Роза въ смиренной хижине своей не будетъ уже предметомъ зависти!"... Последняя мысль умножила тайную грусть ея сердца. Прости! сказала она еще тихимъ, жалкимъ голосомъ, и спешила удалиться. Это горестное движенiе было последнимъ вздохомъ светской суетности, которую природа, любовь и дружба истребили навеки въ невинномъ и чувствительномъ сердце Розы. Она встретила Вильгельма, и забыла грусть свою. Германъ также вышелъ къ ней на встречу, и съ восторгомъ обнялъ вместе Розу и Вильгельма - Розу, которая шла жить къ нему! Онъ спешилъ показать ей Амелiины подарки: корзину, наполненную прекраснымъ бельемъ и крестьянскимъ платьемъ, изъ кисеи и шелковыхъ матерiй; большой столъ краснаго дерева съ серебромъ и съ фарфоромъ, шесть померанцевыхъ деревъ и множество цветовъ въ горшкахъ, которые все были разставлены въ Розиной комнате.

"Любезная дочь! сказалъ Германъ: наслаждайся своимъ богатствомъ, не боясь, чтобы злоба людей отравила ядомъ твое щастiе. Мы будемъ всегда жить просто; будемъ скромны и человеколюбивы. Бедные порадуются нашему избытку, и соседы не будутъ ему завидовать. Они все думали, что; ты сделаешься госпожею; возвращаясь въ ихъ состоянiе, утешаешь самолюбiе поселянъ и придаешь имъ более важности въ ихъ собственныхъ глазахъ; они простятъ тебе умъ, таланты, богатство твое. Примеръ твой можетъ образумить честолюбивыхъ людей; и предпочитая сельскую жизнь, ты мстишь за насъ гордой знатности.

Амелiя, желая прославить добродетель своей милой Розы, объявила наконецъ всемъ, что она не хотела вытти за Графа N. Придворныя госпожи, радуясь, что прекрасная Роза навсегда заключилась въ хижине, искренно хвалили ее. Оне, разсуждая о томъ, сто разъ повторили все, что обыкновенно говорится о щастiи сельской жизни, любви и неизвестности. Ни которая изъ нихъ не верила сему щастiю, но думала уверишь другихъ. О Натура! о любовь! восклицали Дамы - и дней шесть придворные разговоры менее обыкновеннаго были сухи и скучны.

"Естьли хотите видеть прекрасную галлерею, богатое собранiе медалей, большой Англiйской садъ, подите во дворецъ, но естьли хотите видеть образъ невиннаго и совершеннаго щастья, то подите въ хижину мудраго Германа."