Двойня, или нежная дружба двух сестер
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Двойня, или нежная дружба двух сестер

Двойня,
или нежная дружба двухъ сестеръ.

Естьли любовь возпламенится среди пышности и блеска шумныхъ обществъ, то дружба верная раждается и возрастаетъ въ тишине уединенiя между людьми, не удалившимися отъ первобытной простоты нравовъ Патрiархальныхъ. Естьли два существа добродетельныя, по сопряженiи бытiя своего, могли составить одну душу, то конечно не страсть быстрая и непостоянная была основанiемъ ихъ связи прочной, неразрывной; чтобы произвестiи ее, потребно такое чувство которое раждается во младенчестве усиливается въ юности, укрепляется въ зрелыхъ летахъ и продолжается до гроба. Повторяю: только въ недре невинности симпатiя и навыкъ производятъ сей союзъ, въ тихомъ уединенiи, въ удаленiи отъ сценъ блестящихъ и опасныхъ, где самолюбiе и все буйныя страсти спорятъ о преимуществе, где каждая изъ нихъ желаетъ господствовать. Какiя следствiя будетъ иметь такая совершенная дружба? Огорченiя томительныя и неизбежныя, но вместе съ ними сладостныя, чистейшiя движенiя души, чувствованiя самыя нежныя, самыя благородныя, къ какимъ только способно человеческое сердце. Вотъ картина, которой хочу делать легкое начертанiе; не имею оной передъ глазами - какая нужда! Воображенiе, чувствительность безъ образцовъ могутъ писать прелестныя картины; сердце не заимствуетъ отъ идеала, не изобретаетъ: оно только угадываетъ и открываетъ. Естьли повествованiе трогаетъ - тогда можно ручаться за его справедливость.

Въ средине Шинделинга, одного изъ самыхъ дикихъ Кантоновъ Швейцарiи, на месте живописномъ, окруженномъ холмами, рощами, пересекаемомъ лiющимися съ горъ источниками, и теперь еще видны развалины замка, стоявшаго на берегу Лаверзерскаго озера. Путешествующiе изъ Зйнзидельна въ Цугъ всегда останавливаются въ сей пустыне, чтобы любоваться редкими, разительными видами. Замокъ опустелъ, назадъ тому несколько летъ; все остатки его возбуждаютъ трогательныя напоминанiя; везде видно имя Савинiи, два раза повторенное; оно одно составляетъ все украшенiе развалившагося кабинета, въ которомъ на стенахъ и панеляхъ написаны сiи имена, не разлучно соединенныя подъ гирландами; оне вырезаны почти на всехъ деревах. Въ обгороженномъ месте, бывшемъ некогда садомъ, находятся изломанныя решетки, переплетенныя виноградными листьями; подъ ними стоятъ каменная скамейка съ надписью: Рощица Савинiи. Разтроганный путешественникъ съ душевнымъ удовольствiемъ ступаетъ по следамъ незнакомыхъ существъ, которыя жили въ семъ дикомъ уединенiи и нежно любили другъ друга. Опустевшее жилище тотчасъ показываетъ, что Савинiй нетъ уже на свете; но прiятно сердцу искать сельскихъ памятниковъ ихъ нежной дружбы. На конце зверинца представляются развалины прекраснаго зданiя. Надпись уведомляетъ, что сiе зданiе было некогда храмъ щастiя, воздвигнутый Савниiями; три статуи украшали его внутри; теперь остались только пьедесталы съ надписями: Невинность, Юность, Дружба. Отъ развалинъ ивовая аллея ведетъ къ гробнице... Это гробница Савинiй. Прахъ ихъ покоится подъ утесомъ, обросшимъ седымъ мохомъ; онъ стоитъ на берегу озера и повторяется на зеркальной его поверхности. Два тополя, посаженные вместе на берегу, наклоняются одинъ къ другому, и кажется, обнимаясь взаимно гибкими ветвями, образуютъ сводъ надъ гробницею. Сей меланхолическiй утесъ не страшенъ для плавателя, которой не только не боится его, но часто, увидевъ его издалека, пристаетъ у сихъ береговъ пустынныхъ. Мирные пастухи прiятно отдыхаютъ на вершине утеса; тамъ, наслаждаясь прохладой подъ тенiю тополей, они следуютъ взорами за стадомъ и стерегутъ его... И я, путешествуя по Швейцарiи, мечтала на утесе Савинiй; и я плакала надъ ихъ могилою! Трогательное преданiе, слышанное мною въ разсеянныхъ хижинахъ Шинделинга, есть основанiемъ следующей исторiи:

Антонiя родилась въ Женеве; у нее была старшая сестра - единственный предметъ любви ихъ матери; Антонiя, жертва несправедливаго пристрастiя, большую часть молодости своей провела въ слезахъ и горести. Одинъ родственникъ съ матерней стороны, живо тронутый ея положенiемъ, снискалъ доверенность ея; но Мюльсень (это имя его) редко прiезжалъ въ Женеву. Надеясь наследовать именiе своего дяди, жившаго въ Шинделинге, онъ почти все время проводилъ съ нимъ въ сей пустыне. Сестра Антонiя, получивъ все именiе, вышла за мужъ за человека богатаго. Скоро потомъ нещастная Антонiя лишилась матери и осталась сиротою, имея отъ роду двадцать три года, безъ достатка, безъ наставника, но не безъ утешенiя: у нее былъ другъ. Мюльсень поспешилъ прiехать къ ней, отеръ слезы ея, предложилъ ей - более нежели любовь - совершенное почтенiе, верную дружбу. Антонiя приняла руку его и съ радостiю удалилась навсегда въ пустыни Шинделинга. Дикое обиталище не заставило ее печалиться. Старой дядя, встретивъ ее съ радостiю, сказалъ: "ты будешь здесь царицею, будешь любимою." Доброй отшельникъ умелъ говорить съ женщинами; и чего оставалось желать той, которая, живучи въ доме матери, была чужою?

Людвиль (такъ назывался дядя Мюльсеневъ) былъ шестидесятилетнiй холостой старикъ; безпечность, леность и кротость, были основанiемъ его характера; миръ и тишину онъ любилъ более всего на свете; никогда не хотелъ жениться, именно для того, чтобы ничемъ не нарушить своего спокойствiя. Хотя онъ былъ вовсе неспособенъ ко лживости и притворству, но светъ судилъ о немъ иначе, все наружности его были обманчивы. Его почитали философомъ, потому что уже десять летъ, онъ жилъ въ уединенiи; а въ самомъ деле онъ избралъ сей родъ жизни по одной безпечности; ему было тутъ хорошо, и для того онъ не заботился о другомъ жилище. Важность и разсудительность изображались на лице его; все почитали его человекомъ глубокомысленнымъ, хотя онъ во всю жизнь не предавался размышленiю; даже думали найти въ немъ нечто романическое, видя его нередко бродящаго по утесамъ и по берегу озера; но въ самомъ деле онъ искалъ ручейковъ и потоковъ единственно для того, чтобы наслаждаться прохладою; останавливался на зеленой мураве для того, чтобы полежать и заснуть. Не будучи способнымъ къ истинной привязанности, онъ былъ любезенъ и снизходителенъ, и отъ того прослылъ старикомъ чувствительнымъ. Онъ никогда не бранился, потому что это непрiятно, тягостно; лучше любилъ прощать, не входя ни въ какiя изъясненiя, нежели горячиться, или скучать. Являлся ли нещастный съ прозьбою о пособiи - онъ немедленно помогалъ ему, и именно для того, чтобы поскорее избавиться отъ непрiятнаго впечатленiя. --Никому не приходило въ голову почитать его человекомъ взыскательнымъ; казалось, что онъ совсемъ не хочетъ первенствовать, а въ самомъ деле подчинялъ себе всехъ окружающихъ. Когда оставляли его, онъ не жаловался, не показывалъ смущенiя; но лишь только, возвращались къ нему, онъ былъ такъ веселъ, такъ щастливъ, что тотъ упрекалъ себя, кто уходилъ отъ него, хотя на самое короткое время. Естьли кто изъявлялъ ему уваженiе, усердiе; онъ казался такъ тронутымъ, столько говорилъ о томъ, въ такихъ выраженiяхъ свидетельствовалъ свою благодарность, что никакъ не льзя уже было после того обмануть его уверенность, Наконецъ, по расположенiю характера своего, онъ нечаянно открылъ важную тайну украшать эгоизмъ завесой скрытности, управлять теми, которые жили съ нимъ вместе, не только безъ принужденiя, но еще заставляя любить себя.

Людвилъ искренно обрадовался прибытiю Антонiи: его домоправительница была стара и нездорова; теперь признательная племянница должна иметь о немъ попеченiе. Въ самомъ деле, все переменилось въ замке, все стало веселее, все ожило въ немъ; вдругъ увидели во всемъ порядокъ и опрятность, какая-то прiятная наружность тотчасъ давала чувствовать, что есть хозяйка въ доме, было приметно, что обитаетъ въ немъ женщина. Старой дядя имелъ лучшiй присмотръ, лучшую услугу, и каждой день не переставалъ хвалить Антонiю, каждой день поздравлялъ своего племянника съ такою доброю женою. Спустя несколько месяцевъ, Антонiя ощутила беременность. Будучи отъ природы весьма нежною, не знавъ никогда любви, она сильно желала иметь детей; напередъ чувствовала, какъ страстно будетъ любить ихъ, и обещалась установить между ними совершенное равенство: она не забыла о несправедливостяхъ, которыя терпела отъ своей матери.

Тогожъ года при конце осени, Антонiя родила двухъ прекрасныхъ девочекъ, которыя столько были похожи одна на другую, что въ самую минуту рожденiя надлежало отличить ихъ знакомъ, для предупрежденiя замешательства. Скоро потомъ отдали ихъ на руки матери и оставили ее одну съ младенцами. Тогда Антонiя, смотря на нихъ съ чувствомъ неизъяснимой любви и радости, сказала; "Милыя, невинныя творенiя! Небо услышало мои молитвы, и произвело васъ на светъ для того, чтобы быть равно любимыми. Ахъ! желаю всегда ошибаться въ васъ, желаю не полагать для васъ различiя въ моемъ сердце. Хочу, чтобы самые законы не могли дать вамъ преимущества одной передъ другою.... уничтожаю между вами право старшинства, причинившее мне столько горести..." Говоря сiе, Антонiя развязала ленты, которыя различали дочь старшую отъ младшей; въ то самое время вошли дядя и мужъ ея, и Антонiя объявила, что бравши попеременно детей на руки, она смешала ихъ, и теперь совсемъ не знаетъ, которая дочь старшая. Думали, что она сделала это изъ легкомыслiя, досадовали, побранили ее; но пособить было нечемъ.

Антонiя решилась сохранишь равенство между детьми, и хотела, чтобы оне носили одно имя. Ей говорили, что тогда совершенно не льзя будетъ различить ихъ; она отвечала, что ей того-то и надобно. Малюткамъ дали имя празднуемой Святой 19-го Октября, то есть, того дня, въ которой оне родились. Одна грудъ материнская кормила обеихъ дочерей; ихъ воспитывали въ такой любви взаимной, что лишь только одна сестра начинала плакать, тотчасъ и другая заливалась слезами". Сiе побужденiе Натуры и чувствительности ежедневно обнаруживалось въ нихъ; время и возрастъ усиливали дружбу, утверждаемую попеченiями Антонiи и сходствомъ ихъ склонностей и характеровъ. Все было общее между ними: игрушки, платье, даже награды и наказанiя. Естьли одна делала въ чемъ нибудь проступокъ, мать взыскивала съ той, которая на глаза попадалась, и дитя не старалось оправдываться, хотя и не знало вины за собою: ихъ прiучили думать, что та и другая были одно и то же безъ всякаго различiя; следственно оне не почитали себя въ праве говорить: это не я; сверьхъ того, когда наказывали одну сестру, другая терпела не менее. Ничто не могло возбудить въ нихъ зависть; оне равно обожали мать свою, которая, не смотря на необыкновенное сходство, могла различать ихъ, но всегда показывала видъ, будто не умеетъ и не старается распознавать.

Лаская одну изъ нихъ, она обыкновенно говорила: "Знаю, что Савинiя теперъ сидитъ на моихъ коленяхъ", но не знаю, которая изъ двухъ; какая нужда! и обеихъ люблю съ одинакою нежностiю." Одна была умнее и имела лучшую память; но имъ никогда не давали разуметь, что это примечаютъ. Не редко та, которая тверже знала урокъ, сказывала его вместо сестры своей, и не только безъ умышленнаго намеренiя обмануть, но еще съ чистосердечнымъ признанiемъ: "сестрица не могла выучить, я успела более; все равно!" - и въ этомъ соглашались съ нею. Иногда Антонiя говорила другой: "будь и ты также прилежна, чтобы въ случае могла оказать сестре твоей такую же услугу." Сего увещанiя довольно было возбудить въ нихъ живейшее соревнованiе; обе учились съ такими успехами, какихъ только мать желать можетъ. Сходство въ нихъ было чрезвычайно, не льзя было хвалить красоту одной, такъ чтобы похвала не принадлежала обеимъ. Оне имели голосъ совершенно одинакой: когда одна пенiемъ пленяла слушателей, тогда и другая участвовала въ рукоплесканiяхъ. Оне, такъ сказать, слились въ одно существо, и безпрестанныя ошибки, къ которымъ оне подавали поводъ, ни забавляли, ни изумляли ихъ; словомъ, не были уже для нихъ ошибками; имъ казалось, что тотъ не ошибался, кто почиталъ ихъ за одну особу; я, мой, моя, не только были словами неупотребительными между ними, но совершенно забытными, Антонiя всячески старалась усилить въ нихъ взаимную любовь, укореняя въ сердцахъ ихъ сей прiятный обманъ. Болезни, которымъ оне подвергались въ одно и тоже время, навсегда утвердили въ нихъ уверенность въ существенности физической симпатiи. Воображенiе и чувствительность довершили убедить ихъ въ истине сей мечты; естьли одна падала, другой казалась, что чувствуетъ, и чувствовала въ самомъ деле боль отъ удара; удовольствiя и прискорбiя, взаимно ощущаемыя, были узломъ ихъ дружбы. Наконецъ оне обе совершенно уверились, что нить жизни ихъ была нераздельная, единственная, и что по непременному, таинственному закону Природы, смерть ихъ должна быть также общая. Такая необыкновенная связь восхищала Антонiю, устрашала Мюльсеня, приводила въ недоуменiе Людвиля, которой всегда жилъ только самъ для себя и часто говаривалъ: "я тутъ ничего не понимаю." - Ахъ! какъ оне щастливы! восклицала Антонiя. "Но что съ ними будетъ," спрашивалъ благоразумный Мюльсень, "естьли судьба разлучитъ ихъ?"... Ахъ! можно ли безпокоиться, наслаждаясь блаженствомъ истиннымъ, чистейшимъ? Совместна ли предусмотрительность съ пламенною чувствительностiю? Такъ! женщина должна быть управляема мущиною; ему одному принадлежитъ благоразумiе. Кто имеетъ способность судить и предвидеть следствiя, тотъ рожденъ наставлять другихъ.

Антонiя была щастливою матерью и супругою. Мюльсень нежно любилъ ее; они довольны были другъ другомъ и жили въ совершенномъ согласiи. Одинъ Людвиль, со времени рожденiя Савинiй, былъ недоволенъ; имъ менее стали заниматъ ея. Антонiя почти все минуты посвятила на воспитанiе дочерей своихъ, которыя съ своей стороны обнаруживали нежную привязанность преимущественно къ матери и къ Мюльсеню; какая-то ревность тайно мучила стараго дядю. Имъ занимались съ нежною попечительностiю; но онъ требовалъ изключительной привязанности. Онъ сделался печальнымъ и угрюмымъ; узналъ наконецъ собственнымъ опытомъ, до какой степени эгоизмъ унижаетъ старость. И для чего человеку, стоящему на краю могилы, лишившемуся прiятностей, дарованiй, силъ душевныхъ и телесныхъ, недовольствоваться должнымъ уваженiемъ, данью справедливой признательности и почтенiя? для него требовать изключительно, единственной привязанности?

Между темъ обе сестры вступилъ на шестнадцатой родъ возраста; обе равно цвели красотою пленяющею; сходствiе ихъ столь же было удивительно, какъ и прежде; одинакiя черты, станъ, ростъ, голосъ, заставляли каждаго ошибаться, кроме матери... Однакожъ, смотря пристально сравнивая съ крайнею примечательностью, можно было видеть, что одна была прекраснее, имела более прiятности, нежели другая; образъ ея былъ самымъ лучшимъ произведенiемъ Натуры, совершенною картиною, которой другая сестра казалась точною копiею. Впрочемъ сiе различiе не могло быть приметно для глазъ обыкновенныхъ, или невнимательныхъ. Бывъ воспитаны въ пустынномъ уединенiи, оне никого не видали, кроме своихъ родителей, слугъ и грубыхъ поселянъ; никому не было нужды сравнивать ихъ. Живучи въ обществе, оне не имели бы ни одинакихъ характеровъ, ни одинакихъ чувствованiй; каждой изъ нихъ безпрестанно твердили бы, что она прекраснейшая, любезнейшая изъ всехъ женщинъ, и каждая наконецъ уверилась бы въ томъ, или по крайней мере пожелала бы быть такою. Но провождая жизнь въ сельской, невинной простоте, оне не имели понятiя о завистливой ревности; ни одинъ разъ такая мысль въ голову имъ не приходила. Оне были въ томъ возрасте, въ которомъ страстная взаимная привязанность соединяетъ въ себе младенческое простосердечiе съ стремительною, благородною чувствительностiю летъ юныхъ. Ахъ! какъ сладостно любишь въ щастливомъ неведенiи о непостоянстве и неблагодарности! любили другъ друга съ совершенною безпечностiю: решась никогда не разставаться, оне думали, что самая смерть не могла разлучить ихъ; верили, что жизнь одной сестры, естественно сопряжена была съ бытiемъ другой. Сiя уверенность произвела между ними нечто магическое ибо привязанность къ жизни и къ сохраненiю бытiя своего - сей эгоизмъ, такъ сказать, непобедимой - была твердымъ основанiемъ взаимнаго соучастiя и преданности неограниченной. Не признательность сопрягала ихъ: нетъ! истинная дружба не основывается на благодарности. Имеетъ ли въ ней нужду симпатiя неизъяснимая? Кто любитъ, тотъ не почитаетъ себя одолженнымъ; онъ думаетъ, что все съ его стороны заплачено; и надобно ли благодарить за такiя благодеянiя, которыя не стоили никакого принужденiя, никакихъ усилiй; за благодеянiя, которыя не удивляютъ того, кому оказываются? Обе сестры любили одна другую, какъ любить можно самаго себя; естьлибы одна подвергала жизнь свою опасности для спасенiя другой, она была бы уверена, что делаетъ то для собственной пользы, и въ самомъ деле повиновалась бы влеченiю непобедимому. Оне такъ хорошо знали самихъ себя, столь сходныя имели чувства, что не требовали другъ у друга совета и мненiя: каждая напередъ угадывала ихъ. Живучи всегда вместе, оне ни на одну минуту не разставались безъ того, чтобы не скучать, и въ разлуке никакъ не могли быть спокойными, не могли ничемъ забавляться. Восхитительное зрелище не веселило ихъ, естьли оне были не вместе. Лучшая забава ихъ состояла въ провожденiи прекрасныхъ летнихъ вечеровъ на каменномъ утесе, которой после названъ ихъ именемъ, на берегу озера Лаверзерскаго. Антонiя, съ первыхъ дней прибытiя въ Шинделингъ, восхищалась симъ местомъ, покрытымъ мохомъ и зеленью; на вершине утеса была площадка, на которой два человека могли поместиться съ удобностiю. Какой видъ открывался взорамъ! съ одной стороны прелестныя долины, съ другой озеро, омывающее подошву утеса, Антонiя и Мюльсень сначала не редко провождали тамъ радостныя минуты. Въ день рожденiя дочерей, мать посвятила сей утесъ любимымъ малюткамъ, велела посадить на берегу два тополя и вырезать на камне имена Савинiй. Обе сестры украсили сiе дикое место, которое любовь детская и дружба сделала для нихъ столь милымъ; кусты розовые и лилейные увенчали вершину утеса, гирланды изъ листьевъ виноградныхъ и душистой жимолости соединили оба тополя, и каждой день прекраснаго времени года сiи дерева, эмблемма братской нежности, были украшаемы свежими цветами; не щадили ни луговъ, ни цветниковъ для сего употребленiя. Весь утесъ, усыпанный листками розъ, представлялъ огромный стогъ цветовъ, которой можно было почесть трономъ Флоры. Тамъ Савинiи провождали целые часы въ разговорахъ о своемъ щастiи; тамъ сочиняли невинные планы, не дальновидные (кто въ щастiи занимается будущимъ?), но для завтрашняго дня, или для вечера. Часто пели романсы; любили смотреть на гладкую поверхность озера, повторяющаго разные предметы въ прозрачной, тихой воде своей; иногда одна, наклонясь впередъ и смотрясь въ зеркале водъ, говорила улыбаясь: "я на тебя смотрю, сестрица!" - "Точно, милая моя это я!" ответствовала другая.

Обе Савинiи каждой день попеременно что нибудь читали старому Людвилю; между темъ, какъ одна занималась чтенiемъ, другая, по приказанiю Антонiи, гуляла въ саду. Въ одно утро, юная Савинiя, сидя на берегу обширнаго водоема, смотрела на маленькаго сына садовникова, которой шагахъ въ тридцати отъ нее резвился. По нещастiю, мальчикъ упалъ въ воду, которая хотя была не глубже трехъ футовъ, но четырехлетнему младенцу необходимо надлежало бы утонуть, естьли бы Савинiя съ быстротою молнiи не бросилась къ бассейну и не вытащила дитяти, въ то самое время, когда мать въ безпамятстве бежала, чтобы спасти его. Савинiя отдала ей младенца. Мать, исполненная чувствомъ благодарности, упала къ ногамъ ея и, заливаясь слезами, говорила: "скажите, милостивая Государыня, кому я обязана избавленiемъ моего сына?" - Какъ! разве ты не знаешь, что я одна изъ Савинiй? -- "Такъ, милостивая государыня? но скажите, которая изъ двухъ? какъ разпознать васъ? Пожалуйте мне какой нибудь знакъ, чтобы я могла различить васъ отъ сестрицы". - Отъ моей сестрицы? а на что? - "Мне надобно знать, кто спасъ отъ смерти моего сына." - Я, или сестрица, разве это не все равно? - "Для меня не все равно." - Сей ответъ показался Савинiи столь страннымъ, что она причла его къ простодушiю поселянки, улыбнулась и сказала: "будь уверена, добрая Марья, что между Савинiями нетъ никакой разницы." - Какъ! не одне ли вы избавили моего сына? - "Сестрица, будучи на моемъ месте сделала бы тоже." - Однакожъ я должна благодарить васъ. - "И сестрицу". - Васъ более. - "Вижу, какъ трудно вразумить тебя. Послушай, естьли ты не любишь сестрицы столько же, сколько меня, то я стану почитать тебя неблагодарною." - Ахъ, нетъ, сударыня? я знаю, чемъ вамъ обязана. - "Следственно, ты должна равно любить обеихъ Савинiй." "Какое сравненiе! разве мы способны обижать? разве мы злы?" - Совсемъ нетъ; но, естьли бы одна изъ васъ, естьли бы на примеръ, ваша сестрица была такою?.. - "Тогда мы не былибъ уже Савинiи; тогда не былибъ мы одно и то же." Говоря сiе, она подходила къ воротамъ замка и поспешно скрылась, желая переменить измокшее платье.

Въ одинъ прекрасной вечере, Савинiя, сидя на любимомъ своемъ утесе, были свидетельницами пантомимной сцены, которая живо тронула ихъ обеихъ. Противъ утеса, на другомъ берегу озера, стояла уединенная хижина, осеняемая густыми липами и окруженная прекраснымъ садомъ; Савинiи знали, кому она принадлежала. Въ ней жила старая вдова съ двумя внучками, изъ которыхъ одна, недавно вышедшая за-мужъ, должна была въ тотъ же самой день оставить отечественной берегъ и отправишься вместе съ супругомъ своимъ въ деревню, отстоящую въ двадцати миляхъ отъ прежняго ея жилища. Савинiя, смотря издали, видели вдову, зятя и обеихъ дочерей, выходящихъ изъ хижины и медленно приближающихся къ озеру, где находилась привязанная къ засохшему пню старой ивы лодка, на которой обоимъ супругамъ надлежало переправляться. Старая вдова и ея дочери обнимались съ рыданьемъ. Младшая сестра новобрачной въ минуту разлуки вскочила въ лодку, чтобы еще разъ прижать къ своему сердцу милую подругу детства. Наконецъ должно было разлучиться, и лодка отвалила отъ берега.. Новобрачная, вся въ слезахъ, простирала руки къ первымъ предметамъ любви своей, къ мирной хижине, въ которой осталась колыбель ея; теперь она предалась бурнымъ волнамъ непостояннаго озера, разлучилась съ милою родиною, где въ невинности протекли щастливейшiе дни ея жизни, теперь плыветъ въ страну незнакомую, чувствуетъ въ сердце томительное безпокойство о будущей судьбе своей... Сiе зрелище сильно тронуло Савинiй. "Ахъ!" сказала одна изъ нихъ: "какъ мне жаль нещастную, разлучаемую съ кровомъ родительскимъ! О сестрица! что будетъ съ нами, естьли насъ?...." - Можно ли насъ равнять съ сестрами не-двойнями! какой варваръ захотелъ бы разлучить насъ? - "Жребiй нашъ одинаковъ; естьли намъ должно будетъ переменить состоянiе, то мы вместе въ одно время поклянемся предъ олтаремъ и никогда не оставимъ дома родительскаго". - Говоря сiи слова, она увидела вдали лодку, плывущую къ ихъ берегу; озеро волновалось, внезапно поднявшiйся сильной ветеръ съ стремленiемъ гналъ лодку по влажной стихiи {Швейцарскiя озера весьма опасны; лодки часто погибаютъ въ нихъ.}. Спустя не много, можно было разпознать сидящихъ въ лодке, стараго гребца, и съ нимъ молодаго человека, изрядно одетаго и собою очень миловиднаго. Между темъ небо потемнилось, горизонтъ покрылся тучами темнобагровыми; вылетающiя изъ нихъ молнiи, повторяясь въ озере и мгновенно проводя на немъ яркiя бразды; казалось, усугубляли блескъ свой. Воды, отражая огонь небесной и волнистой образъ облаковъ, представляли зрелище горящаго моря, которое въ бурномъ колебанiи угрожало погибельно скудельной лодке. Савинiи отъ всего сердца желали спасенiя плавателямъ; движимыя страхомъ и состраданiемъ, оне обе стали на колена и молились за нещастныхъ.... Вдругъ ветеръ заревелъ съ сугубымъ напряженiемъ, и лодка скрылась подъ волнами, въ пяти стахъ шагахъ отъ берега, Савинiи вскричали отъ ужаса; но скоро увидели на поверхности воды молодаго человека, и, видя, что старой гребецъ лишался силъ, возвращается назадъ, беретъ его за руку и, спасши собственную жизнь, съ удивленiемъ видитъ прекраснейшую девицу, стоящую на семъ величественномъ троне Флоры, и преклоняетъ колена передъ нею. Савинiя, съ невиннымъ простосердечiемъ, съ чувствомъ нежнаго участiя, простираетъ къ нему руки, смеется и плачетъ отъ восхищенiя.... "Существо небесное!" восклицаетъ незнакомецъ; "я причиною слезъ твоихъ; Небо, услышавъ мои молитвы, спасло меня." Въ сiю минуту другая Савинiя прибегаетъ на берегъ вместе съ своими родителями и слугами, которые, безпокоясь объ юныхъ сестрахъ, повсюду некали ихъ во время бури. Савинiя повстречалась съ ними и привела ихъ къ утесу. Чужестранецъ, стоя на коленяхъ, не сводилъ глазъ съ Савинiи, стоящей на верьху утеса; съ благоговенiемъ внималъ словамъ ея, и вдругъ услышалъ подле себя тотъ же нежный, пленительной голосъ. Приглашали его идти въ замокъ. Онъ поднимается съ трепетомъ, цепенеетъ отъ изумленiя, видя предъ собой другую Савинiю... опять смотритъ на утесъ - и тамъ тотъ же образъ..... "Какое непостижимое чудо!", восклицаетъ онъ: "Природа, обрадовавшись совершенству своего творенiя, захотела произнести другое, подобное ему, и произвела два образца неподражаемые!" -

Антонiя и Мюльсень, подошедъ къ чужестранцу, узнали отъ него, что онъ родомъ изъ Женевы, путешествуетъ по Швейцарiи изъ любопытства и и приняли со всеми знаками благодетельнаго гостепрiимства. Вальривъ не спускалъ глазъ съ обеихъ сестеръ; ему хотелось узнать, которая изъ нихъ на утесе проливала радостныя слезы о его избавленiи; но невозможно было различить сестеръ, и никто не могъ объявить ему вернаго къ тому средства. На вопросы его отвечали, что обе сестры имеютъ одно имя, что старшей нетъ между ними.... Вальривъ находился въ крайнемъ недоуменiи... Сели за столъ, Вальривъ занялъ место противъ Савинiй, смотрелъ на нихъ съ великимъ изумленiемъ и сравнивалъ; наконецъ ему удалось приметить въ лицахъ сестеръ некоторую рознищу. Восхищаясь новымъ открытiемъ своимъ, онъ сильно хотелъ, чтобы прекраснейшая была та самая, которая встретила его на утесе. После ужина, подходить къ ней и тихимъ, робкимъ голосомъ говоришь, что онъ никогда не забудетъ нежнаго состраданiя, изъявленнаго ею, ... Савинiя не скрыла, что она была въ то время весьма тронута его положенiемъ. Вальривъ затрепеталъ отъ радости, нашедъ ту, которую искалъ, и мысленно обещался, не смешивать ее съ сестрою.... Между темъ Савинiя, не много подумавъ, спросила его: по чему онъ почитаетъ ее тою которую сперва увиделъ? "Ахъ!" отвечалъ онъ: "глаза могутъ ошибиться, но сердце никогда не обманываетъ." Савинiя изумилась, покраснела и замолчала. Въ сiю минуту подходитъ сестра ея; Вальривъ началъ говорить о другомъ деле. Несмотря на изнеможенiе отъ случившагося съ нимъ въ тотъ день, онъ не могъ сомкнуть глазъ во всю ночь и безпрестанно думалъ о Савинiи на утесе. Онъ уже страстно любилъ ее, и мудрено ли? Вальривъ былъ молодъ, а въ _:

На другой день по утру, Вальривъ увиделъ въ замке великое смятенiе; узнанв, что Антонiя очень дурно провела ночь и занемогла жестокою горячкою, онъ пошелъ къ старику, хозяину замка, и объявилъ, что ему было бы крайне прискорбно оставить добрыхъ людей, которые приняли его съ такою благосклонностiю, прежде нежели все успокоятся. Людвиль, испуганный всеобщею печалiю и смятенiемъ, весьма обрадовался, что остается въ доме любезной молодой человекъ, которой по крайней мере одинъ не похожъ на отчаяннаго. Кто не принимаетъ участiя въ общей горести: тотъ чувствуетъ какое-то униженiе, какую-то пустоту душевную, несноснейшую, можетъ быть, самой горести въ такомъ случае надобно притворяться - поступокъ низкой! Изъ сего видно, что эгоизмъ имеетъ въ себе нечто подлое, постыдное. Человекъ холодный хочетъ скрыть равнодушiе свое подъ наружностiю вежливости и любезности; но сего недовольно: надобно казаться тронутымъ до глубины сердца - а въ этомъ не льзя успеть, сколько бы кто ни притворялся. Нечувствительной завидуетъ темъ, которые плачутъ отъ истинной горести, желаетъ самъ подражать имъ и делается страннымъ въ глазахъ ихъ; онъ не понимаетъ ихъ языка, не умеетъ говорить съ ними, досаждаетъ имъ безъ намеренiя, видитъ свое одиночество, и наконецъ боится быть между печальными. Въ такихъ обстоятельствахъ онъ почитаетъ себя щастливымъ, нашедъ другаго равнодушнаго, при которомъ не имея нужды притворяться, отдыхаетъ после долговременнаго, утомительнаго принужденiя. И такъ Людвиль съ радостiю принялъ предложенiе Вальрива. "Останьтесь съ нами," сказалъ онъ: "вы крайне одолжите меня; находясь въ великихъ хлопотахъ, я имею нужду въ разсеянiи; мы будемъ проводить вечера за шахматною доскою." Старикъ вспомнилъ, что Мюльсень не тотъ уже сотовариществовать ему въ игре, по крайней мере семь или восемь дней, и внутренно удивлялся непостижимымъ путямъ Провиденiя, которое назначило Вальриву быть выброшеннымъ на берегъ Шинделинга, чтобы заменить имъ племянника въ важныхъ вечернихъ упражненiяхъ.

Между темъ обе сестры, равно любящiя мать свою, не оставляли ее ни на минуту; обливаясь слезами, оне ничемъ другимъ не занимались, кроме своей горести; видя мать свою въ опасности, ни о чемъ другомъ.не могли думать; даже забыли о миловидномъ юноше, которой накануне казался имъ столь любезнымъ. Прiехавшiй ввечеру Лекарь несколько ободрилъ печальное семейство, уверивъ его, что болезнь Антонiи неопасна, хотя и будетъ несколько продолжительна. На другой день Антонiи стало гораздо легче, и Лекарь поручился въ ея выздоровленiи. Тогда Савинiи вспомнили о молодомъ чужестранце, спросили о немъ и обрадовались, узнавъ, что онъ находится въ замке. После обеда Вальривъ повстречался съ одною изъ нихъ, съ тою, которую полюбилъ; посмотрелъ на нее пристально, и желая узнать, кого видитъ передъ собою, съ чувствомъ нежнаго участiя началъ говорить объ Антонiи. Савинiя была жива тронута, и слезы невольнымъ образомъ покатились изъ глазъ ея. "Такъ! это она!" вскричалъ Вальривъ: мои слезы говорятъ мне... это Савинiя на утесе.... то, которая обо мне плакала!"... - Сестрица такъ же плакала бы. - "Мне ни до кого другаго нетъ нужды; ваша чувствительность драгоценна для меня!".... При сихъ словахъ, сердце простодушной Савинiи затрепетало; въ первой разъ она ощутила прiятное впечатленiе, видя, что ее предпочитаютъ сестре; но сiе движенiе не изумило ее, потому что она не приметила онаго. Молодые люди не любятъ предаваться разсужденiямъ, будучи въ сильномъ движенiи; тогда забываютъ они о всехъ другихъ чувствахъ, кроме того, которымъ одушевляются. Часто упрекаютъ ихъ въ непостоянстве - не несправедливо; новое впечатленiе не заглаждаетъ прежнихъ, не останавливаетъ ихъ действiя: въ шестнадцать летъ отъ роду, при неопытной невинности, съ чувствительною душею, съ пламеннымъ воображенiемъ, все движенiя сердца бываютъ пылки, стремительны, и первое очарованiе любви легко ослабляетъ чувство дружбы.

и ни отъ кого не зависелъ. Людвиль обнадежилъ его, что Мюльсень и Антонiя согласятся на его предложенiе съ темъ только, естьли онъ поселится въ Шинделинге. Старику очень того хотелось для собственныхъ видовъ, и Вальривъ обещался исполнить его волю. Людвиль еще объявилъ ему, что надобно сыскать жениха для другой Савинiи, потому что Антонiя непременно хочетъ обеихъ дочерей выдать въ одно время; Вальривъ, ответилъ, что y него есть двоюродной братъ, его искреннiй другъ, молодой, любезной, богатой и свободной отъ всехъ обязанностей, и что онъ напередъ за него ручается во всемъ.

На другой день Антонiи стало гораздо легче, такъ, что противъ чаянiя самаго Лекаря, она могла встать съ постели и просидеть въ длинныхъ креслахъ целой день; однакожь она была еще очень слаба, и хотя находилась въ полномъ уме, но не получила еще прежней памяти и не могла хорошо вспомнить о томъ, что произходило въ теченiи предшедшихъ дней. Она проспала все послеобеденное время; Савинiи между темъ съ Мюльсенемъ, Лекаремъ и Вальривомъ сидели у Людвиля. Молодой чужестранецъ ясно виделъ, что предметъ любви его чувствуетъ къ нему склонность; но не приметилъ впечатленiя, зделаннаго имъ въ сердце другой Савинiи. Обе сестры столь тесно были сопряжены между собою, что любовь не могла прикоснуться къ одной, не заразивъ другой; имъ неизвестно было даже названiе той страсти, которая вкралась въ невинныя сердца ихъ; оне не открывались другъ другу съ видомъ препорученiя тайны, но безпрестанно говорили о Вальриве. Привыкнувъ мыслить одинаково, для нихъ было не удивительно иметь одне чувства, одинъ языкъ; другую, видя сходство въ своихъ вкусахъ и склонностяхъ; никогда согласiе столь странное не казалось имъ более достойнымъ похвалы и одобренiя. Оне равно любили предметъ, занимавшiй ихъ мысли; сестра предпочитаемой Савинiи имела причины быть въ семъ прiятномъ обмане. Вальривъ, видя ее, часто ошибался; но узнавъ, не могъ уже равнодушно смотреть на нее: она носила на себе образъ столь любезный. Онъ смотрелъ на нее такими глазами, какими смотрятъ на портретъ обожаемой особы. Въ изображенiи не находимъ прелестей подлинника; по оно всегда мило для насъ. Въ отсутствiи любимой Савинiи, Вальривъ подходилъ къ сестре ея, говорилъ съ нею, чтобы слышать милой голосъ ея, и сей голосъ отзывался во глубине его сердца. Тогда уже онъ не владелъ собою, не скрывалъ страстныхъ чувствъ, ни въ тоне своемъ, ни въ физiогномiи, и не имея намеренiя обманывать, приводилъ въ соблазнъ юность неопытную.

Антонiя выздоровела прежде нежели можно было надеяться; черезъ несколько дней она совершенно оправилась. Людвиль объявилъ ей и Мюльсеню о предложенiи Вальрива. Старикъ, желая какъ можно скорее сочетать любовниковъ, уверялъ даже, что Савинiя чувствуетъ склонность къ Вальриву. - "А сестра ея?" прервала Антонiя съ живостiю. - И для нее есть женихъ, отвечалъ Людвиль; одинъ родственникъ Вальривовъ ищетъ невесты молодой, прекрасной и умной съ которою не соскучилось бы жить въ деревне. Вальривъ ручается, что онъ съ радостiю согласится принять руку нашей Савинiи, потому что онъ уже писалъ къ нему о семъ деле и получилъ ответъ удовлетворительный. Нареченной женихъ найдетъ прелестную простотy, которой совсемъ не воображаетъ; онъ не требуетъ богатаго приданаго, но получивъ его, сверьхъ всего, жениться на сестре своего друга, онъ почтетъ для себя великимъ благополучiемъ. Антонiя и Мюльсень обещали согласишься, нежели дочь ихъ приметъ сiе предложенiе. Савинiя, любимая Вальривомъ, была та самая, которую Антонiя тайно предпочитала, хотя и другую любила съ живейшею нежностiю; ей было очень прiятно, что Вальривъ умелъ выбрать одну изъ сестеръ, не смотря на различiе почти неприметное. При семъ случае она заметила, что любовь столько же прозорлива, какъ и материнская нежность, Антонiя захотела въ тотъ же день узнать мысли дочерей своихъ и говорить съ ними порознь. Савинiя, назначаемая для Вальрива, услышавъ вопросы отъ матери, будучи объята удивленiемъ и страхомъ и радостiю, вскричала: "а сестрица?" Антонiя отвечала, что у нее также есть женихъ, молодой, прекрасной, другъ и родственникъ Вальриьа; она прибавила, что сей женихъ споро прiедетъ, и что свадьба обеихъ сестеръ въ одинъ день совершится. Другая Савинiя побледнела, когда объявили ей о замужстве. "Естьли бы у Вальрива также былъ двойнишной братецъ," сказала она съ робостiю, то"... Антонiя поняла значенiе сихъ словъ, но думала, что сiе новое впечатленiе удобно можетъ изгладиться и что невинному сердцу не трудно будетъ полюбить назначаемаго супруга. Юная нещастливица отвечала, на предложенiе матери съ кроткою покорностiю, похожею на душевное спокойствiе. Антонiя была обманута ею; для обоихъ любящихся. Вальривъ просилъ позволенiя у своей невесты называть ее съ сихъ поръ Леонiею (самъ онъ назывался Леономъ): для того, онъ говорилъ, "что моя супруга и ея сестра не могутъ носить одного имени; хотя нежная дружба соединяетъ ихъ, но однакожь должно положить различiе между ними." - Позволишь ли? спросила Савинiя сестру свою. - "Ахъ!" отвечала печальная Савинiя: "ты скоро будешь называться именемъ самымъ прiятнейшимъ." - Имя Савинiи "Ахъ! тебя отличаютъ уже названiемъ любимой Вальривомъ!... Хорошо! называйся Леонiею!..." - Произнося слова сiи, она потупила глаза, на которыхъ заблистали слезы. Сестра не приметила ея смятенiя; она смотрела на Вальрива, ничего не видела, кроме его; приняла имя Мюльсенемъ отправиться въ Женеву за некоторыми нужными бумагами, и для сысканiя друга его, котораго должно было привезти съ собою въ Шинделингъ. Въ ожиданiи отъезда, онъ проводилъ целые дни вместе съ Леонiею. Чтобы удобнее разпознать ее, онъ каждое утро подносилъ ей букетъ цветовъ, которой она прикалывала къ груди своей: Савинiя также любила цветы, но не хотела уже украшаться ими, Она убегала отъ сестры своей, подъ предлогомъ, чтобы не мешать ей заниматься съ ея любезнымъ; чувствовала въ сердце своемъ несносное мученiе отъ сугубой ревности, Она любила Вальрива, но любила и сестру свою, любила со всею нежностiю; завидовала ея щастiю, но лучше согласилась бы умереть, нежели нарушить его; более всего оскорбляло ее то, что Леонiя изключителько предалась любви, не занималась сестрою и предпочитала ей предметъ столь новой. Наконецъ ей казалось, что сестра для нее уже не существуетъ, что все связи нежной дружбы разорваны; она видела свое одиночество, и, къ довершенiю нещастiя, упрекала себя въ невольной склонности къ Вальриву; почитая оную преступленiемъ, была принуждена скрывать свои томленiя и учиться притворству.

Въ одно время, сидя на скамейке въ цветнике, она увидела идущую мимо садовницу, подозвала ее, посадила подле себя и сказала: "Слушай, милая Марья! сестрица мне не велела объявлять тебе, которая изъ насъ спасла жизнь твоему сыну; но теперь все переменилось.... теперь могу открыть тебе эту тайну." - Пожалуйте скажите, вы меня темъ очень обрадуете... Буду любить васъ обеихъ; "Такъ? она рождена быть любимою; ты обязана темъ сестрице." - Вашей сестрице? Какимъ же образомъ могу различить ее? - "Теперь уже не трудно разпознать насъ... ее зовутъ Леонiею. Савинiя осталась только одна, или лучше сказать, нетъ ни одной!"... - Хоть ваша сестрица и переменила имя, но это не помешаетъ принимать ее за васъ. - "Нетъ, Марья! теперь мы уже не походимъ одна на другую... ты можешь узнать ее по букету цветовъ, которой она всегда носитъ на груди, особливо по ея веселости, по свежему, полному лицу." - По лицу? Но оне y обеихъ васъ такъ прекрасны!... однакожь въ самомъ деле вы несколько переменились, сделались бледнее. - "Такъ, Марья! хочу, чтобы ты знала свою благодетельницу. Прежде я могла скрывать отъ тебя... та или другая, не было въ томъ никакой розницы; теперь я должна уступить Леонiи все право на твою благодарность..... Теперь не могу умолчать о томъ, не упрекая себя въ похищенiи чужаго.... Однакожь не говори ей, что ты отъ меня это узнала, можетъ быть, она разсердится; ты объявишь ей въ то время, когда она выдетъ замужъ; до техъ поръ храни мою тайну." Оканчивая слова сiи, Савинiя встала и вышла изъ сада; задумчивость привела ее къ озеру. Она взошла на утесъ, бросила взоръ на противуположной берегъ, смотрела на сидящую подле хижины внуку старой вдовы и весело разговаривающую съ молодымъ пастухомъ, которой сиделъ на камне у ногъ ея. Казалось, что онъ забылъ о своемъ стаде, не заботился о накормленiи козъ, которыя, бродя по песчаному берегу, тщетно искали обыкновенной своей пищи. "Эта девушка," говорила Савинiя, "уже утешилась отъ печали о разлуке съ сестрою; a я никогда не привыкну думать, мечтать, жить безъ моей любезной подруги.... Ахъ! кто могъ бы уверить меня, что такая нежная дружба некогда будетъ виной мукъ жестокихъ? кто отважился бы сказать мне, что я некогда приду на утесъ Савинiй плакать, жаловаться на сестру мою, и терзаться тоскою, ей неизвестною?... Вотъ место ея; здесь она сидела! Мы были неразлучны съ самаго младенчества... теперь я одна осталась! Естьли бы она и пришла сюда, я все не увижу моей Савинiи; сiи тополи уже перестали быть нашею эмблеммою; утесъ уже не нашъ; буду только каждый день приходить сюда... плакать. Сестрица! милая сестрица! ты, которой жизнь была неразлучно сопряжена съ моею! и ты почитаешь себя способною наслаждаться щастiемъ, когда я терплю муки несносныя? Не уже ля надобно изъясниться тебе въ моей горести? не ужели не можешь угадать ее?.... Такъ! помню, что въ самыя первыя минуты твоего щастiя не могла я делить съ тобою восхищенiя: такое движенiе необычайное, противуестественное разрывало узелъ симпатiи, насъ соединявшiй. Нетъ! нетъ! не возможно! сердце мое не изменилось: можетъ ли твое перемениться?"....Такъ размышляла нещастная Савинья, закрывъ обеими руками лицо свое, облитое слезами; она не хотела смотреть на окружающiе предметы, на молодую девушку, на пастуха, которые, казалось, радовались, говоря о взаимной любви, на озеро, живо напоминавшее объ опасности Вальрива, на утесъ и моховую скамейку, на которой сестры ея уже не было. Будучи объята сими томительными размышленiями, она услышала шумъ человека идущаго на берегу. Это былъ Вальривъ, которой искалъ Леонiю: увидевъ Савинiю сидящую на утесе и плачущую, ему показалось, что невеста его воспоминала о первомъ свиданiи и не могла удержать внутреннихъ движенiй умиленiя. Вальривъ бросился предъ нею на колена. Савинiя съ трепетомъ произнесла: "не обманывайтесь; это не она!" Удивленный Вальривъ всходитъ на утесъ и садится подле Савинiи и съ живейшимъ участiемъ спрашиваетъ о причине слезъ ея. Савинiя, тронутая ошибкою, столь для нее прiятною, и страстнымъ взоромъ, котораго она не могла не заметить, отвечала сперва однеми слезами; потомъ сказала, что безпокоится о будущемъ жребiи своемъ и назначаемомъ ей супруге, совсемъ ей незнакомомъ. Вальривъ съ жаромъ хвалитъ своего друга. "Я уже все это слышала отъ васъ," сказала Савинiя: "вашъ другъ безъ сомненiя добръ и любезенъ; но могу ли нравиться ему? будетъ ли онъ любить меня?" - Не уже ли въ самомъ деле вы сомневаетесь? - "Ахъ! я должна сомневаться...." - Милая Савинiя! васъ будутъ обожать... - "Никто не уверитъ меня въ томъ...." Вальривъ хотелъ еще хвалить своего друга; Савинiя вздохнула, не слушала его, встала и сошла съ утеса.

Спустя два дни, Вальривъ и Мюльсень отправились въ дорогу. Сiя разлука была крайне прискорбною для Леонiи, Савинiя печалилась не менее сестры своей; ей казалось, что горесть Леонiи причиною тоски ея.... Но она опять нашла свою подругу - и печаль ея несколько уверилась, Леонiя такъ горевала, что наконецъ Савинiя начала безпокоиться. "Сестрица!" сказала она: "ты плачешь такъ, какъ я плакала бы, разставшись съ тобою." - Ахъ! отвечала Леонiя: не сравнивай ни съ чемъ нашей дружбы. - "Однакожь ты плачешь и тоскуешь, не смотря на то, что Савинiя съ тобою.... Этотъ пришлецъ заставляетъ тебя лить слезы. Ахъ! человекъ, намъ чужой, нарушилъ наше спокойствiе!..." Какъ чужой? можетъ ли быть чужимъ для тебя тотъ, кого я люблю?... - "Не знавъ его, я была такъ щастлива!..." - A теперь? - "А теперь? - Разве ты любишь меня по прежнему?" - При семъ неожиданномъ вопросе прискорбное изумленiе изобразилось на лице Леонiи, "Боже мой!" вскричала она: "сестра моя не видитъ моей нежной привязанности! спрашиваетъ меня, люблю ли ее! сомневается во мне! обвиняетъ меня!.... Склонность моя къ Вальриву мучитъ ее!.... Слушай: такъ, я люблю сего молодаго человека, о которомъ безпокоилась, прежде нежели увидела лицо его, котораго великодушiю удивлялась, прежде нежели знала имя его; люблю юношу добраго, чувствительнаго, которой подвергалъ опасности жизнь свою для спасенiя беднаго лодочника. Люблю его; но естьли бы твое щастiе, твое спокойствiе требовало отъ меня пожертвованiя сею любовiю, тогда, конечно, съ прискорбiемъ, но охотно и безъ усилiй, отказалась бы отъ Вальрива. Жертвуя для тебя всемъ, я следовала 6ы побужденiю непреодолимому, повиновалась бы судьбе своей".... - Сестрица! прервала Савинiя, бросившись въ ея объятiя: прости меня... чувствую, сколько я виновата передъ тобою.... - Рыданiя не дали ей кончить. Тщетно Леонiя хотела утешить ее; чемъ более нежности она оказывала, темъ более Савинiя терзалась отъ угрызенiй совести. Ей казалось ужаснымъ быть совместницiею сестры столь любимой, столь достойной любви; она содрогалась, помышляя, что должна 6удетъ провести жизнь свою съ человекомъ, котораго не можетъ любить, и котораго безпрестанно принуждена будетъ, для противуположности, сравнивать съ Вальривомъ. Но более всего мучило ее то, что ей надлежало скрывать отъ Леонiи свою тайну. Какъ! говорила она сама себе: я обманываю сестру мою, таюсь отъ нее! когда она открываетъ мне душу свою со всемъ чистосердечiемъ, я не имею къ ней доверенности!... Увы! ей не нужно притворяться, непорочное сердце ея не имеетъ ничего скрытнаго... ей ничто не препятствуетъ быть откровенною.... Какъ! сестра моя имеетъ такiя добродетели; которыхъ я не имею! похвала сестре моей не можетъ быть похвалою мне! Что я говорю? такая похвала поразила бы меня; я сказала бы: мы уже не походимъ одна на другую... Предавшись симъ томительнымъ размышленiемъ, Савинiя проливала горькiя слезы; печаль, ее пожирающая, столько разстрояла ея здоровье, что Антонiя и Леонiя весьма испугались, видя страшную бледность и перемену на лице ея. Старались узнать о причине ея горести: она отвечала, что ожиданiе супруга, ей совсемъ неизвестнаго, безпокоитъ ее. Отписали къ Мюльсеню и Валъриву о домашнихъ обстоятельствахъ, и убедительно просили ихъ возвратится, какъ можно скорее, но особенныя дела удерживали ихъ противъ воли. Между темъ Савинiя, пожираемая скрытною тоскою, более и более изнемогала. Сонъ оставилъ ее совершенно; она съ нетерпенiемъ ожидала того времени, когда Леонiя засыпала, чтобы дать свободное теченiе слезамъ, которыя въ день удерживать старалась. Въ одно утро сильной ударъ грома и шумъ ветра разбудили Леонiя; когда гроза утихла, рожденiя; гордые верхи сихъ милыхъ деревъ, которыя въ глазахъ обеихъ сестеръ росли, покрывались зеленью, дружелюбно обнимались ветвями; теперь держась только одною корою на пне, упали въ озеро, увяли и печально лежали въ воде. Савинiя, бросившись въ объятiя Леонiи, вскричала: "Ахъ, сестрица! какое пагубное предзнаменованiе!".... Чегожъ пугаться? отвечала Леонiя: разве это предвещаетъ?... Она не могла кончить, побледнела, задрожала и села на траве у подошвы утеса. После долговременнаго молчанiя обе сестры, взявшись за руки и не говоря ни слова и медленно пошли къ замку. Оне вошли въ садъ, Савинiя такъ полабела, такъ утомилась, что имела нужду отдохнутъ въ маленькомъ павильйоне, которой обе сестры выстроили и которой названъ былъ Храмомъ щастiя. Оне сели на лавке. Савинiя затрепетала, поднялъ въ верхъ глаза и увидевъ надпись. "Щастiя"... слезы не дали ей кончить.... "Такъ!" продолжала она: "названiе справедливо; мы некогда наслаждались щастiемъ."...

"Сестрица!" прервала Леонiя: "можешь ли ты отказываться отъ него, когда я все та же нежная сестра твоя, когда все утверждаетъ насъ въ щастливомъ уверенiи, что мы никогда не разлучимся?.... Какая нужда, что переменяется наше состоянiе? Мы любимъ другъ другъ и будемъ жить вместе.... Для чего сердце твое томится?.... Ты плачешь! и ты думаешь, что я не страдаю вместе съ тобою?... Скрывая печаль свою, ты лишаешь меня правъ моихъ; но не можешь запретить мне чувствовать, томиться, изнемогать, умереть съ тобою."... Ахъ! этого уже слишкомъ иного! вскричала Савинiя, бросившись къ ногамъ сестры своей: узнай слабость мою, преступленiе, угрызенiя!... Эта Савинiя, которая рада пожертвовать за тебя своею жизнiю - эта Савинiя, составляющая половину существа твоего, побеждена чувствомъ неизнестнымъ, въ минуту заблужденiя разорвала союзъ свой съ тобою.....Она позавидовала твоему щастiю, сделалась твоею совместницею... Поверишь ли? Когда ты радовалась своею участiю, я оплакивала мою долю; когда ты благодарила Небо..... (какое злодеянiе!) я роптала, я печалилась, видя тебя благополучною..... Природа сотворила насъ во всемъ похожими одну на другую; я сама отъ себя отделилась. Не понимаю, какимъ образомъ сделалось чудо сiе; но знаю, что оно разтерзало мое сердце, отравило дни мои... Слезы потушили любовь мою; я возторжествовала надъ нею, сравнивъ ее съ твоею дружбою; теперь осталось при мне болезненное изумленiе и угрызенiя, отъ которыхъ ничто не въ состоянiи избавить меня. - Рыданiя прекратили слова ея; она въ молчанiи обнимала колена сестры своей, которая была неподвижна отъ печали и удивленiя. Наконецъ Леонiя, поднявъ Савинiю и прижавъ ее къ груди своей, сказала твердымъ голосомъ: "Хорошо! отрекаюсь отъ склонности, нарущившей спокойствiе дней твоихъ не хочу более видеть чужестранца, разделившаго единство нашихъ, мыслей, нашихъ желанiй; отказываюсь отъ брата!"...... Что ты говоришь? прервала Савинiя: праведное Небо! нетъ! ты поразишь меня!... пусть возвратится великодушной, чувствительной Вальривъ! Леонiя не сомневалась въ ея искренности; но сей печальной разговоръ невозвратно лишилъ ея спокойствiя. Савинiя сначала чувствовала облегченiе, открывъ тайну свою; но скоро, приметивъ глубокую задумчивость и сокрушенiе Леонiи, раскаялась въ своей нескромности, и сiе раскаянiе погрузило ее въ ужасную печаль. Лишась покоя, надежды и утешенiя, нещастная пала подъ бременемъ золъ: кровь ея возпалилась, жестокая горячка въ короткое время приближила ее къ могиле. Антонiя отправила нарочнаго въ Женеву. Мюльсень и Вальривъ немедленно прискакали въ замокъ. Леонiя, бледная, съ разтрепанными волосами, въ глубокомъ молчанiи, дна дни неподвижно сидела подле постели сестры своей; она не могла плакать, не могла говорить ни одного слова, и ужасное молчанiе прервала только, запретивъ Вальриву входить въ комнату больной и не позволивъ видеть ее.

Савинiя не лишилась употребленiя памяти своей, и знала, что делается съ нею. Въ самой тотъ день, когда послали за Лекаремъ, она захотела исполнить должности Христiанскiя, предписываемыя Религiею Протестантскою. Мысль о близкой смерти была для нее ужасною; ей казалось, что Леонiя последуетъ за нею въ могилу... Въ одинъ вечеръ, когда Лекарь въ первой разъ обнадежилъ въ выздоровленiи больной, Мюльсень уговорилъ Антонiю, чтобы она отдохнула несколько часовъ въ своей комнате; Леонiя также советовали лечь подле постели: сестры ея. Савинiя просила ее успокоиться. "Тебе нечего бояться, сестрица!" сказала Леонiя: "когда ты выздоровеешь, тогда и я буду здорова!" - Какою непостижимою властiю ты привязываешь меня къ жизни!.... Могу ли безъ ужаса подумать о смерти?... Какiя следствiя!.... естьли я умру вся!.... что будетъ съ батюшкою, съ матушкою, съ Вальривомъ?.... Ты знаешь, прервала плачевный разговоръ; подошелъ къ постеле, она напомнила обеимъ сестрамъ обещанiе ихъ успокоиться. Савинiя умолкла; Леонiя положила руку ея въ обе свои, закрыла глаза и притворилась спящею. Спустя три часа, она почувствовала пожиманiе отъ хладеющей руки Савинiиной... Въ семъ движенiи Леонiя приметила выраженiе слабости и такого чувства, которое испугало ее... Это было последнее изъявленiе дружбы столь совершенной, было последнее прощанiе!... Рука Савинiи оледенела; Леонiя издаетъ ужасной вопль, поднимается, отдергиваетъ занавесъ и при бледномъ Свете ночной лампады видитъ Савинiю умирающую!... Пронзительный крикъ Леонiи заставилъ Савинiю открыть глаза; Леонiя приняла последнiй взоръ ея, и почитая себя умирающею вместе съ сестрою, упала въ обморокъ въ то самое время, когда Савинiя изпустила последнее дыханiе.

Леонiя, опамятовавшись, увидела себя въ объятiяхъ матери; Мюльсень былъ у ногъ ея; она смотрела на всехъ съ изумленiемъ. "Какъ!" сказала она: "не ужь ли я жива еще?".... Отецъ ея хотелъ уверить ее въ несправедливости столь пагубнаго предразсудка, будто смерть сестры ее самую непременно повлечетъ въ могилу; Леонiя кинулась на грудь матери, и не слушала словъ его. Когда Мюльсень пересталъ говорить, Леонiя, поднявшись съ живостiю, произнесла: "Въ дни щастливые мы часто желали, чтобы могила наша была y подошвы утеса, которой носитъ на себе наше имя... Вчера она опять изъявила свое желанiе... прошу васъ согласиться на ея последнюю волю!.... Обещались исполнить ея прозьбу. Тогда Леонiя, взявъ Мюльсеня и Антонiю за руки, сказала: "обещайтесь мне беречь дни свои.... живите одинъ для другаго... васъ двое"... - Обещайся же и ты, прервалъ Мюльсень, преодолеть печаль свою, обещайся для матери твоей; она постарается забыть свое горе; не уже ли ты захочешь довершить ея несчастiе?... - "Ахъ!" отвечала Леонiя: "все свершилось!. ей дорогу къ могиле; смерть положила на ней печать свою.... Леонiя не жаловалась ни на что, не говорила ни слова, не показывала никакого желанiя, кроме одного - никогда не видать Вальрива. Между темъ отецъ и мать, видя, что Леонiя не имела горячки и принимала пищу, заключили, что молодость ея, нежность родительская и любовь со временемъ поселятъ въ ней привязанность къ жизни. Чтобы предотвратить случаи, которые могли бы напомнить ей нещастную сестру ея, закрыли все зеркала въ доме, спрятали все уборные столики. На другой день ввечеру Леонiя встала съ постели, прохаживалась по комнате, открыла окно въ садъ и, севъ на решетке, печально смотрела на павильойнъ Савинiй. "Ивовая роща," сказала она, "прежде вела ко храму щастiя; могиле!... Вотъ пределъ человеческаго благополучiя!... скоро, скоро достигну его!"... Отецъ и мать решились везти Леонiю въ Женеву, какъ скоро она оправится, чтобы удалить ее отъ места, напоминающаго ея злополучiе, Леонiя согласилась ехать на другой же день, и требовала только, чтобы ее посадили съ матерью въ особливой коляске, Ввечеру Лекарь предписалъ ей употребленiе ванны; Леонiя пожелала исполнить советъ Врача какъ можно позже, и непременно хотела кочевать въ ближнемъ кабинете, чтобы не нарушить спокойствiя матери. Боялись противиться желанiямъ больной въ столь слабомъ состоянiи, и тотчасъ согласились на оныя. Горничная осталась съ нею въ кабинете. Леонiя легла очень поздно. Служанка во всю ночь приготовляла и подавала питье больной, и не прежде, какъ за часъ до разсвета, заснула сномъ крепкимъ. Леонiя, отдернувъ занавесъ, поднялась тихонько, накинула слегка кисейное платье,

Все предметы, которые видимъ, все, что ни слышимъ после великаго нещастiя, кажется намъ страшною новостiю; горестныя напоминанiя раздираютъ нашу душу. Въ глубокомъ унынiи, также какъ и въ глубокой старости, видимъ предметы въ настоящемъ ихъ образе, a это умножаетъ муку. Кто не можетъ уже наслаждаться, тому остается тосковать: и естьли перемена сiя произходила не постепенно, естьли не время произвело ее, тогда она ужасна; такая нечаянность тягостна, несносна.

но самыя прелести ея были ужасны для нещастной... Вошедъ въ ивовую аллею, она затрепетала..... Въ несколькихъ шагахъ отъ утеса такое унынiе поразило ее, что она принуждена была остановиться, опереться на дерево; она увидела гробницу, которая находилась на самомъ берегу озера при подножiи утеса, широкой камень съ надписью, осеняеный молодымъ кипарисомъ, показывалъ, что прахъ скрывался подъ онымъ... утесъ представлялъ зрелище печальное: на немъ видны были одни остатки прежняго украшенiя; розовые кусты увяли, засохли отъ бури, и тополи уже не возвышались надъ моховою скамьею Савинiй... Леонiя, насилу переступая, приближается къ гробнице, прикасается къ ней, трепещетъ; мешается въ уме, съ ужасомъ взглядываетъ на утесъ; ей кажется, что взоры ея проникаютъ во глубину могилы и во мраке видитъ бездушный трупъ Савинiи!... "Здесь," сказала она слабымъ голосомъ: "здесь почiетъ прахъ твой!... но здесь же безсмертная душа твоя со мною беседуетъ!... говори.... я слушаю."... Въ сiю минуту Леонiя увидела человеческiй образъ, обернутой въ белое полотно, и выходящiй, какъ казало;ь, изъ могилы. Это былъ собственной ея образъ, отразившiйся на поверхности озера... Она затрепетала; наклонясь къ воде, увидела - такъ думала она - сестру свою, бледную, слабую, со впалыми, погасшими глазами - словомъ, такую точно, какая была Савинiя за несколько минутъ передъ смертью... "О Боже! вотъ она!... Савинiя! милая сестрица! ты простираешь ко мне объятiя, призываешь меня!... скоро, скоро соединюсь съ тобою"... Произнеся слова сiи, Леонiя упала на камень и - скончалась. Спустя не много, Вальривъ, которой каждое утро проводилъ въ печали на утесе, приходитъ сюда и видитъ передъ собою зрелище ужасное. Леонiя, которая на этомъ самомъ месте явилась передъ нимъ въ первой разъ, милая Леонiя, тогда украшенная всеми прелестями юности и чувствительности, теперь бледная, холодная, бездушная!... Чело ея, покрытое тенiю смерти, показывало еще черты кротости и чистосердечiя; на Ангельскомъ лице ея написана была доброта сердца. Вальривъ въ первомъ жару отчаянiя непременно бросился бы въ озеро - въ которомъ некогда едва не погибъ, но которое всегда было любезнымъ для него напоминанiемъ - естьли бы не удержала его надежда возвратить жизнь Леонiи. Онъ взялъ ее на руки и понесъ въ замокъ; дорогою омывалъ бездушный трупъ горячими слезами и наполнялъ воздухъ воплемъ и жалобами; но онъ принесъ къ неутешнымъ родителямъ жертву смерти. Леонiю погребли подле Савинiи... Вальривъ уехалъ изъ Швейцарiи и никогда не возвращался въ нее.

но уже очень поздно, что чрезмерно страстная любовь, впрочемъ самая непорочная, столько же опасна, какъ и все душевныя движенiя, которыя не умеряются разсудкомъ. Мюльсень не могъ пережить предметовъ нежности своей, похищенныхъ смертiю столь поспешно и такимъ необыкновеннымъ образомъ. Людвиль, всеми оставленный, умеръ отъ скуки. Естьли бы онъ жилъ для другихъ, то щастливее провелъ бы старость свою, и безъ сомненiя имелъ бы друга, которой закрылъ бы глаза его. Не станемъ любить такъ, какъ любили Савинiя, потому что мы смертны... Не будемъ также подражать и Людвилю, потому что мы имеемъ нужду въ помощи другихъ и не можемъ жить вне общества.