Тюльпанное дерево
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Тюльпанное дерево

Тюльпанное дерево.
Восточная повесть

Въ прекраснейшемъ Королевстве изъ всей Азiи обиталъ любезный и блистательный народъ, столько же прославившiйся военными подвигами, сколько склонностiю своею къ Наукамъ и Художествамъ. Неподалеку отъ стенъ, ограждавшихъ чертоги и обширные сады Государя, была пальмовая роща, на конце которой находились два домика, отличающiеся миловидною своею простотою. Одинъ принадлежалъ старику Оглану, которой велъ въ несъ пустынническую жизнь въ продолженiе многихъ летъ: садикъ его славился великолепнымъ тюльпаннымъ деревомъ {Сiе дерево вывезено изъ Америки.}, неизвестнымъ еще тогда въ Азiи. Оно имело десять саженъ вышины и, на время цвета, покрывалось более нежели двумя тысячами тюльпановъ красоты безподобной. Къ дереву сему была приделана круглая лестница въ 50 фунтовъ вышиною, и тамъ находилось место для отдохновенiя, или родъ гнезда, крепко утвержденнаго на двухъ толстыхъ ветвяхъ. Сiе гнездо было такъ велико, что въ немъ свободно помещались три или четыре человека, всехъ сторонъ окруженный прелестнейшими цветами, изпускающими превосходный запахъ, подумалъ бы, что флора перенесла его въ любимую свою рощицу.

Огланъ, убегая отъ общества, никого не пускалъ въ свое уединенное жилище, но не смелъ не принять Королевской фамилiи, которую любопытство видеть тюльпанникъ, привлекло однажды въ его садъ. Онъ умелъ найти предлогъ для недопущенiя Высокихъ своихъ посетителей къ лестнице, ведущей на дерево, и никто изъ нихъ не всходилъ на оное. Съ сего дня старикъ отказывалъ всемъ любопытнымъ безъ изключенiя. Поговорили несколько времени о его нелюдимости; но какъ онъ твердо устоялъ въ характере мизантропа, то объ немъ наконецъ забыли, такъ точно, какъ бы онъ жилъ за тысячу верстъ отъ Двора,

Другой домикъ принадлежалъ долго одному садовнику; наконецъ купалъ его Зеинебъ, молодой Царедворецъ, которой умелъ его украсить, не лиша его и сельскихъ красотъ. Зеинебъ поведенiемъ своимъ и милымъ нравомъ опровергалъ все, что обыкновенно говорятъ на щетъ Придворныхъ мрачные, недоволыше философы, которые никогда не бывали при Дворе и не имели ни случаевъ, ни возможности знать и разсматривать характеры Государей и Вельможь

Зеинебъ сохранилъ при Дворе невинныя свои склонности: веселость духа и откровенность, чрезвычайную умеренность, и доброе, чувствительное сердце. Онъ не искалъ способовъ къ обогащенiю своему; достатокъ его былъ посредственный, но онъ соразмерялъ его съ своими желанiями. Наскучивъ пышнымъ зрелищемъ величiя и тягостнымъ этикетомъ, прiезжалъ онъ отдыхать въ свой маленькой домикъ, но не ополчался противъ Придворнаго великолепiя; ибо не чувствовалъ ни малейшаго негодованiя отъ того, что въ чертогахъ Царей и знатныхъ Господъ не находилъ умеренности и сладкаго покоя пастушеской жизни.

читалъ, но просиживалъ по целому дню, одинъ и въ совершенной праздности. Не взирая на дикость и неприступность, старикъ былъ добръ и благотворителенъ; входъ къ нему, будучи запертъ для любопытныхъ, былъ всегда отворенъ для бедныхъ; онъ делалъ добро безъ всякаго тщеславiя, но съ такимъ благоразумiемъ и разсмотрительностiю, которыя доказывали, что это было главное его упражненiе. Зеинебъ почувствовалъ непреодолимое желанiе узнать Оглана и его тюльпанное дерево, котораго никогда онъ не видывалъ; но все его покушенiя въ разсужденiи сего были тщетны. Стена разделяла сады, двухъ соседей. Въ одинъ день Зеинебъ, подчищая свои шпалеры, взошелъ на стену и увиделъ великолепный тюльпанникъ. Ахъ! какая прекрасная вещь! вскричалъ онъ. Случилось, что Огланъ не сиделъ тогда въ гнезде своемъ, но ходилъ по саду и, услышавъ сiе возклицанiе, увиделъ Зеинеба. Въ одномъ камзоле, безъ шляпы, съ кривымъ ножемъ въ руке, и почелъ его за садовника. Прiятная физiономiя, на которой изображалась кроткая веселость, ему понравилась. Онъ подумалъ, что человекъ сего состоянiя не обезпокоитъ его и что онъ всегда легко можетъ отъ него отвязаться. Взглянувъ на него съ улыбкой. Огланъ сказалъ ему: "послушай, другъ мой! естьли хочешь посмотреть на эта дерево вблизи, то обойди кругомъ; я отопру тебе ворота." Услышавъ сiе, восхищенный Зеинебъ, вместо того чтобъ идти назначенною дорогою, спрыгнулъ со стены и въ одинъ мигъ очутился въ саду Оглана; онъ бросился обнимать старика, которой увиделъ тогда свою ошибку, и узналъ, что сей молодой человекъ былъ не садовникъ, a соседъ его Зеинебъ; но любезность и веселонравiе юности скоро преклонили къ нему сердце старика, которой обошелся съ нимъ самымъ вежливымъ и ласковымъ образомъ. Подошедъ къ дереву, Зеинебъ хотелъ идти по круглой лестнице, но старикъ сильно тому противился; однакожъ Зеинебъ не послушался и взлетелъ, какъ птица, въ таинственное гнездо. Старикъ за нимъ последовалъ, и они оба сели на одну изъ ветвей. Огланъ пристально смотрелъ на Зеинеба. "Ахъ! какъ здесь прiятно!" вскричалъ сей последнiй. Какъ! сказалъ Огланъ: не уже ли въ самомъ деле не чувствуешь ты здесь скуки и тягости? - "Скука такъ скоро не приходитъ, отвечалъ Зеинебъ, смеючись: напротивъ я въ восхищенiи и желалъ бы провести здесь всю жизнь. Множество прелестныхъ воспоминанiй представляются моему воображенiю. Добрый старецъ! не говори со мною, не мешай мне думать!"... При сихъ словахъ почтенное лице Оглана оросилось слезами. Любезный, превосходный юноша! вскричалъ онъ, обнявъ его: съ сей минуты я ничего скрывать отъ тебя не буду; войдемъ со мною въ домъ мой; ты услышишь отъ меня вещи чудесныя.... Сiи слова такъ сильно возбудили любопытство въ Зеинебе, что, невзирая на неизъяснимую прелесть, влекущую его къ дереву, сошелъ онъ съ поспешностiю и последовалъ за старикомъ. Они вошли въ домъ. Огланъ селъ съ нимъ на мягкiя подушки и сказалъ ему: "Сынъ мой! я тебя такъ теперь знаю, какъ бы имелъ щастiе быть твоимъ отцемъ; знаю, что ты никогда не обманывалъ; обещай мне хранить тайну, которую намеренъ я тебе вверить." Даю тебе въ томъ честное слово, отвечалъ Зеинебъ. - "Довольно! Выслушай же странную мою. повесть:

"Я родился въ Персидской провинцiи Сузiане. Мегметъ, того, множество враговъ; я думалъ, что для сохраненiя места моего довольно будетъ мне справедливости, безкорыстiя, неусыпнаго трудолюбiя, старанiя объ уменьшенiи налоговъ по приведенiя земледелiя въ цветущее состоянiе. Желая все видеть и знать непосредственно самъ собою, что очень возможно въ небольшомъ владенiя, часто езжалъ я одинъ и подъ чужимъ именемъ въ разные краи Сузiаны. Однажды встретился я на дороге въ лесу со старухою, которая была одета въ самое бедное рубище и, сидя на древесномъ пне, горько плакала. Я остановился, чтобъ спроситъ ее о причине такой печали, и она трогательнейшимъ образомъ описала мне свою бедность. Я посадилъ ее на свою лошадь позади себя и отвезъ ее въ ближнюю деревню, где объявилъ о себе и, сыскавъ для нее хижину, оставилъ ей несколько денегъ и поехалъ, давъ слово навещать ее отъ времени до времени. Черезъ два или три месяца я и действительно посетилъ ее: она была здорова и осыпала меня благословенiями. Благородная ловкость въ обращенiи и прiятные разговоры Никсы - такъ ее звали - ясно показывали, что она была не простаго рода; но тщетно старался я узнать, кто она такова; и слышать ея приключенiя; ответы ея были такъ темны и замешательство такъ велико, что я пересталъ безпокоить ее вопросами. Никса была отменно умна, и я не знаю женщины, подобной ей въ прiятности обхожденiя. Я почувствовалъ нежнейшую къ ней дружбу, предлагалъ ей перевезти ее къ себе въ домъ; но она непременно хотела остаться въ своей хижине, которую украсилъ я всемъ, что только могло ей нравиться; и какъ она мне призналась, что была чрезвычайно ленива и не умела ни за что приняться, то я далъ ей двухъ расторопныхъ невольницъ и хорошаго садовника, тогда уверила она меня, что стала совершенно щастлива."

"Между темъ тайные мои непрiятели, возпользуясь моею неосторожностiю, погубили меня совершенно въ уме Государя. Мегеметъ, лишивъ меня места, велелъ однако же мне сказать, что, въ награжденiе за мою службу, дозволяетъ онъ мне просить у него одной милости, которую обещается непременно исполнить. Я написалъ къ нему, что, оставляя Министерство въ такой точно бедности, въ какой былъ я при вступленiи въ оное, ничего не желаю, кроме небольшаго уголка необработанной земли, кудабы я могъ удалиться и питаться трудами рукъ своихъ. Владетель приказалъ дашь мне большую обработанную со тщанiемъ землю; но я не принялъ ее, сказавъ, что хочу иметь удовольствiе обработывать самъ, и повторилъ мою прежнюю прозьбу. Мегеметъ повелелъ исполнить мое требованiе; но, после долговременныхъ поисковъ, донесли ему, что во всемъ его Государстве не нашлось ни одного маленькаго клина необработанной земли. Возвратите же поскорее Оглана, вскричалъ Мегеметъ; какъ! не уже ли довелъ онъ земледелiе въ областяхъ моихъ до такою цветущаго состоянiя? Возвратите его! пусть онъ опять вступитъ въ Министерство, и на всю жизнь. Мегметъ и действительно возвратилъ мне мое место, которое занималъ я да самой его кончины. Наследникъ его, не знаю за что, ненавиделъ меня; онъ не только отнялъ у меня чинъ мой, но и все именiе. Я однакожъ такъ много успелъ оказать услугъ разнымъ особамъ, что могъ съ основательностiю надеяться на утешенiя дружбы; но въ такомъ бедственномъ состоянiи, въ какое былъ я низверженъ, имея благородную гордость, не прибегаютъ къ друзьямъ съ унизительными прозьбами, a ждутъ ихъ къ себе. Я ожидалъ безполезно: неблагодарные все меня оставили! Пронзенный жесточайшею горестiю, пошелъ я въ деревню, где жила Никса; она приняла меня съ разпростертыми руками. Спеши, Государь! сказала она мне: спеши войти въ эту бедную хижину; ты найдешь благодарность подъ соломеннымъ кровомъ. Я обнялъ Никсу съ неизъяснимою нежностiю. О! какъ злополучiе научаетъ, насъ ценить сердце верное и благодарное! какъ любезна показалась мне тогда бедная Никса!... Добрая моя Никса! сказалъ я: ты въ молодости безъ сомненiя была прелестна, я по всему это вижу; но не думай, чтобъ когда нибудь могла ты внушать чувствiя, подобныя тому, которое я къ тебе питаю; нетъ! самая сильнейшая любовь не стоитъ такой дружбы. Ахъ, Никса! чтобъ познать всю чувствительность души благодарной, надобно быть любиму нещастливцемъ, не имеющимъ кроме насъ другаго утешенiя! - Такъ, отвечала Никса: я точно также думала, когда, будучи безъ пристанища и безъ всякой помощи, была призрена тобою; добродетельный Огланъ!... Тогда схватилъ я y нее руку, и съ восхищенiемъ прижалъ ее къ груди моей; я былъ тронутъ до слезъ: какъ сладостно слышать напоминанiе добраго дела отъ предмета, насъ утешающаго! Такъ, сказалъ я, любезная Никса! я отдалъ бы жизнь свою, сделавшуюся теперь безполезною, для возвращенiя тебе юности; но не взирая на то, когда вздумаю, сколько я тебя люблю, нахожу неизъяснимую прелесть въ той мысли, что мы оба съ тобою давно уже вышли изъ блистательнаго и шумнаго возраста страстей; горжусь безпорочностiю и великостiю чувствiй моихъ къ тебе, и наслаждаюсь дружбою, такъ какъ наслаждаются добродетелiю.

"Я не принялъ на себя притворной твердости духа" и не скрылъ отъ Никсы, какъ больно было мне, что ближнiе мои и ложные друзья меня оставили. Ты узналъ теперь, отвечала она, эту вероломную толпу и долженъ ее презирать: не ужели трудно тебе забыть ее? - Ахъ, Никса! сказалъ я: въ числе сихъ неблагодарныхъ есть люди, которые такъ милы для меня были!.... есть много такихъ, которыхъ привыкъ я любить съ самаго ихъ младенчества; почиталъ ихъ своими детьми!.... Не раскаеваюсь въ добре, мною имъ сделанномъ; но нежныя мои о нихъ попеченiя, заботы, безпокойства, труды, лишившiе меня здоровья - Никса! не уже ли могу я не жалеть объ нихъ! Сколько претерпелъ я безплодныхъ страданiй, которыя никогда не могли внушить даже благодарности!... Ахъ, Никса! раны отеческаго сердца никогда не затворяются; негодованiе, изцеляющее все прочiя, еще больше разтравляетъ ихъ; ибо въ этомъ случае негодованiе есть ничто иное, какъ горестное изумленiе, которое при каждомъ новомъ размышленiи, при каждомъ воспоминанiи, становится живее и огорчительнее!...

"Никса соболезновала обо мне искренно: состраданiе истинной дружбы укрепляетъ и возвышаетъ самую унылую душу. Ввечеру две Никсины невольницы, накрывъ маленькой столикъ, поставили на него умеренный нашъ ужинъ. Я селъ противъ. Никсы, которая выслала невольницъ, и печально смотрелъ на сельскiя кушанья, ею мне предлагаемыя; но ничего не елъ, за что Никса дружески мне пеняла. Никса! сказалъ я: деревенская жизнь и уединенiе будутъ мне всегда казаться съ тобою прелестными; но признаюсь тебе, что по нещастiю не люблю молока: и ореховъ, a отъ чернаго хлеба болитъ y меня желудокъ. - Хорошо! отвечала она, улыбаясь: я дамъ тебе другой ужинъ; дружбе все возможно. Сказавъ сiе, прикоснулась она къ столу, и - вообрази мое удивленiе, когда увиделъ я, что глиняная посуда превратилась въ золотую, и столъ покрылся изящнейшими блюдами! Будучи недвижимъ отъ изумленiя, поднялъ я глаза, и, вместо старой Никсы, увиделъ величественную женщину, ослепительной красоты, и великолепно одетую. Познавъ въ ней могущественную волшебницу, упалъ я къ ея ногамъ. Прекрасная и благодетельная Никса подняла меня, ободрила милостиво и принудила сесть опять за столъ, сказавъ, что не прежде будетъ отвечать на мои вопросы, какъ после ужина, которой, какъ ты самъ можешь разсудить, былъ не продолжителенъ. Тогда Никса удовлетворила мое любопытство следующимъ образомъ:

"Тебе известно, любезный Огланъ, сказала она, что феи не имеютъ Королевъ, но подчинены Царю духовъ, которой управляетъ ими съ неограниченнымъ самовластiемъ. Я никогда не делала зла и употребляла искуство свое только на добрыя дела; но я любила славу и, желая отличиться блистательными деянiями, обратила на себя вниманiе, и следовательно возбудила зависть. Все прочiя феи на меня возстали; я прозрела несправедливость ихъ, но сделалась жертвою оной. Меня оклеветали, и Царь духовъ въ первомъ движенiи неодуманнаго гнева, произнесъ мне следующiй приговоръ: "

"Едва изрекъ онъ это ужасное определенiе, какъ я очутилась на площади неизвестнаго мне города. Бедственное - очарованiе, отнявшее y меня красоту, именiе и силу, не имело однако же ни малейшаго действiя надъ умомъ моимъ и душею. Я вооружилась твердостiю, но все была ничто иное, какъ бедная, наши природныя способности. Тогда то узнала я, какъ несправедливо говорятъ: искусна какъ Фея; ибо, лишась жезла, сделалась я ни къ чему неспособною. Мне даже не можно было наняться въ работницы; никто не хотелъ взять къ себе въ домъ бедную, слабосильную старуху, которая не умела ни шитъ, ни прясть. Такимъ образомъ я принуждена была скитаться по мiру, и въ одинъ годъ испытала все, что нищета и сиротство имеютъ ужаснейшаго; наконецъ встретилась я съ тобою, любезный Огланъ, и нашла опять щастiе. Сего дня неделя, какъ наказанiе мое кончилось. Царь духовъ, узнавъ мою невинность, предлагалъ мне наказать моихъ враговъ; но я очень бы худо возпользовалась нещастiемъ, естьли бы захотела мстить... Наученная злополучiемъ, буду съ сего времени убегать всякаго блеска и пышности; стану творить добро въ тайне, и жить въ неизвестности до техъ поръ, какъ найду съ помощiю моего искуства средство делать славныя и великiя дела, не возбуждая зависти."

"Окончивъ свою повесть, мудрая Никса спросила у меня, чего я желаю? Предложила сделать меня Государемъ, но я немедленно отъ сего отказался. Могущественная фея! сказалъ я: мне более шестидесяти летъ; я служилъ сорокъ летъ отечеству и за великiе мои труды и пожертвованiя былъ заплаченъ одною только неблагодарностiю; кажется, что после сего можно мне дозволишь желать спокойствiя и независимости. Пышность и великолепiе мне несносны: благоволи доставить мне посредственное, мирное состоянiе. Я буду жить въ уединенiи, далеко отъ своего отечества, которое долженъ оставить, для избежанiя гоненiй, но дай мне способы облегчать бедность малаго числа нещастныхъ, которые могутъ со мною повстречаться... A бедныхъ старухъ? прервала Никса, улыбаясь: справедливость требуетъ, чтобъ я снабдила тебя средствами для вспоможенiя имъ. Возьми, Огланъ, продолжала фея, подавая мне кошелекъ: возьми этотъ кошелекъ; въ немъ пять золотыхъ монетъ, которыя ежедневно будутъ возобновляться, естьли ты, какъ я не сомневаюсь, говоришь правду. Тогда фея взяла меня за руку: хижина, деревня - все изчезло, и мы очутились въ дикой степи, заростшей негодными травами. Ахъ! вскричалъ я; мы уже не въ Сузiане! Нетъ, отвечала фея: эта необработанная земля доказываетъ тебе, что ты не въ той уже земле, которую привелъ въ такое цветущее состоянiе. Но поди отсюда все прямо, и въ двухъ миляхъ найдешь очень прiятной городъ, котораго жители гостепрiимны. Прости, любезный Огланъ! я буду невидимо тебя покровительствовать, и мы еще увидимся. Сказавъ сiе, фея изчезла: я остался одинъ и тяжело вздохнулъ. Не взирая на обещанiя и дары волшебницы, я жалелъ о хижине и доброй престарелой Никсе: покровитель не стоитъ друга."

"Я странствовалъ два года, и наконецъ вздумавъ основаться здесь, купилъ этотъ садъ: онъ тогда былъ ничто иное, какъ густая роща, составленная изъ иностранныхъ деревъ разнаго рода. Въ одно утро всталъ я очень рано, чтобъ велеть прорубить несколько дорогъ въ моемъ саду; зашедъ въ чащу, услышалъ я позади себя небольшой шорохъ, оглянулся и почувствовалъ несказанную радость, увидя благодетельную Никсу. Она спросила y меня, целы ли пять золотыхъ монетъ, которыя были въ подаренномъ ею мне кошельке. Целы, отвечалъ я: каждой вечеръ кошелекъ мой бываетъ пустъ; но по утру опять нахожу въ немъ то, что накакуне издержалъ. Это доказываетъ мне, сказала Никса, что ты благоразуменъ и добродетеленъ. Кошелекъ этотъ неизтощимъ для человека мудраго и благотворительнаго, но въ рукахъ пышнаго расточителя, или скупца, не можетъ онъ возобновляться. Съ нынешняго дня, любезный Огланъ, продолжала фея, будешь ты находитъ въ кошельке по 200 золотыхъ монетъ. Нетъ! нетъ о вскричалъ я; великiя богатства способны вскружить голову и самому благоразумнейшему мужу, a я слишкомъ слабъ, чтобъ могъ почитать себя отъ этого безопаснымъ. Оставь меня въ щастливой моей посредственности: вотъ одно только состоянiе, въ которомъ не такъ трудно сохранить уверенность и добродетель: можно ли чего нибудь желать более?.... И такъ ты совершенно щастливъ? спросила фея. - Блаженство мое было бы безпредельно, естьли бы могъ я забыть неблагодарныхъ, которыхъ люблю еще противъ воли моей. Ночи мои покойны, сонъ мой кротокъ, не будучи возмущаемъ страстями и угрызенiями совести; днемъ же, когда я занимаюсь бедными, о которыхъ пекусь, или когда упражняюсь въ ученiи, тогда могу назваться прямо щастливымъ; но въ минуты моихъ досуговъ и отдохновенiя, печальныя воспоминанiя меня терзаютъ: я тоскую объ отечестве моемъ и о неблагодарныхъ, которые меня оставили; крушусь о техъ безценныхъ и невозвратныхъ минутахъ, въ которыя думалъ я быть любимымъ!.... Утешься, сказала Никса: я сей часъ избавлю тебя отъ этихъ мученiй.... Тогда простерла она золотой свой жезлъ на самое высокое дерево моего сада и превратила его въ этотъ тюльпанникъ, будь наградою добродетели!.... Одинъ только праведникъ да обрящетъ подъ сенiю твоею сладостнейшее успокоенiе! да снищетъ онъ въ недрахъ твоихъ забвенiе всехъ страданiй своихъ и заботъ, и да воспоминаетъ только о томъ, что ему прiятно: о полученныхъ имъ доказательствахъ истинной дружбы, о благотворенiяхъ, которыхъ былъ онъ предметомъ, о добрыхъ делахъ, имъ самимъ и другими учиненныхъ. Не отвергай далеко отъ себя порочныхъ, злыхъ, неблагодарныхъ, тщеславныхъ, лицемеровъ и кокетокъ! Да не насладятся они никогда твоимъ ароматическимъ запахомъ {Дерево, кора и цветы тюльпанника имеютъ разный, весьма прiятный запахъ.}, и да по неизбежному действiю непреодолимаго волшебства не могутъ они свободно дышать на цветущихъ твоихъ ветвяхъ! Да приводятъ себе на память одне только горестнейшiя свои приключенiя, обиды, имъ причиненныя, неудачи свои и успехи соперниковъ; наконецъ да лишатся они подъ тобою всей надежды и да будутъ удручаемы сильнейшими безпокойствами, грызенiемъ совести!..... Прости, мой любезный Огланъ! примолвила фея: когда почувствуешь печаль, то взойди только на свое тюльпанное дерево."

"Съ окружавшiя мой тюльпанникъ, все его увидели, и я уверилъ, что это чудесное дерево всегда тутъ находилось, но только было закрыто густотою деревьевъ. Въ продолженiе, осьми летъ делалъ я опыты волшебнымъ тюльпанникомъ надо многими людьми, и ты еще первый, любезный Зеинебъ, которой въ немъ черезъ две минуты не задохся. Все прочiе чувствовали сначала некоторое оцепененiе, непреодолимую скуку, сопровождаемую сильную зевотою; потомъ приходила къ нимъ такая дурнота, что они лишались чувствъ и, для спасенiя ихъ отъ неминуемой смерти, надлежало, какъ можно скорее, изторгать ихъ изъ сего вреднаго имъ дерева, но въ которомъ намъ съ тобою такъ прiятно."

Когда старикъ кончилъ свою повесть, Зеинебъ, пораженный слышанными чудесами, долго не могъ говорить. Наконецъ, пришедъ въ себя началъ делать многiе вопросы о волшебномъ дереве, и открылъ въ свою очередь мудрому Оглану, что онъ страстно влюбленъ въ Канзаду, молодую богатую вдову въ столичномъ городе Ипсаре {Ипсаръ анаграмма слова Paris.}, и что намеренъ на ней жениться. "Ты очень достоинъ быть любимымъ, сказалъ Огланъ; но я знаю по слуху прекрасную Канзаду: говорятъ, что она ветрена, тщеславна; можетъ быть, только для того идетъ она за тебя, чтобъ блистать при Дворе. Послушай меня, сынъ мой! прежде заключенiя брачнаго союза приведи ее въ мой садъ и заставь войти въ гнездо тюльпанника." Я ненавижу испытанiя, отвечалъ Зеинебъ. "И я также, сказалъ Огланъ, и конечно не сделалъ бы тебе этого предложенiя въ разсужденiй друзей твоихъ. Естьли бы могъ я дать тебе всю мою опытность въ этомъ роде, то лишилъ бы тебя молодости, или по крайней мере всего того, что имеетъ она прiятнаго. Мудрость спасительна во всякомъ возрасте; но совершенное познанiе людей въ твоихъ летахъ никуда не годится. Наконецъ естьли бы Канзада была твоя жена, я никогда не пустилъ бы ее въ свой садъ; но она только еще твоя любовница, и союзъ, которой ты готовишься заключить, такъ важенъ, что тебе должно немедленно подвергнуть Канзаду опыту. Поверь мне, что онъ кончится къ твоему удовольствiю, естьли поведенiе ея была всегда безпорочно, естьли она не тщеславна и не кокетка." - Но разве не можетъ быть, возразилъ Зеинебъ, что, при самомъ безпорочнейшемъ поведенiи, чувствовала она изредка некоторыя движенiя суетности? Не уже ли дерево твое не извиняетъ маловажныхъ, неизбежныхъ проступковъ?" - "Конечно извиняетъ, отвечалъ Оглавъ: его произвела женщина, следовательно верно не забыла некоторыхъ изключенiй и оттенокъ... Естьли Канзада не сделала никакого важнаго проступка; естьли не можетъ она себя упрекать ничемъ, кроме свойственной и очень простительной молодымъ людямъ ветрености и неосторожности, то почувствуетъ въ тюльпаннике только легкую неловкость, " Хорошо! сказалъ Зеинебъ. Я решился, и завтра же приведу сюда Канзаду. Въ следующiй день прелестная вдова пришла съ Зеинебомъ погулять въ саду Оглановомъ. Долго любовалась она тюльпаннымъ деревомъ и, не дожидаясь приглашенiя, взбежала на оное; Зеинебъ последовалъ за нею. Боже мой! вскричала Канзада: какой сильной, противной запахъ!.... После сего восклицанiя она зевнула раза три, или четыре сряду. Такое начало ужаснуло Зеинеба, которой сильно смутился, и это случилось еще въ первой разъ? что добродетельный человекъ почувствовалъ въ тюльпаннике огорченiе. "Ахъ! какъ мне дурно! продолжала Канзада: я совсемъ почти задохлась; пойдемъ отсюда скорее." Сказавъ сiе, встала она съ поспешностiю, и въ одинъ мигъ сбежала съ лестницы въ садъ. Зеинебъ, почти приведенный въ отчаянiе, уверилъ однакожь наконецъ самъ себя, что Канзада, по обыкновенiю многихъ женщинъ, увеличила почувствованную ею дурноту, и что естьли бы она еще несколько времени пробыла на дереве, что скоро бы успокоилась. Онъ подошелъ къ ней. Канзада была тронута переменою его лица, которую приписывала она безпокойству отъ приключившагося ей припадка. "Не бойся! сказала она ему, смеючись: теперь я здорова; я почувствовала дурноту отъ запаха цветовъ этого дерева, но это все прошло; однакожь мне было очень тяжело, дыханiе такъ стеснилось.... Нетъ! отвечалъ Зеинебъ: естьли бы ты имела поболее терпенiя, то конечно бы преодолела эту легкую неловкость" "Какъ! легкую неловкость! вскричала Канзада: не думаешь ли ты, что я притворилась больною, для того, ятобъ показаться интересною? такихъ пороковъ, за которые могла бы упрекать себя; въ противномъ случае не могла бы я никакъ отъ тебя ихъ скрыть.... Верю, перервалъ Зеинебъ, очень верю, но возвратимся опять въ тюльпанникъ. - "За чемъ?" - Прошу тебя усерднейше, даже требую этого отъ любви твоей ко мне! - "Вотъ странное желанiе!" - Канзада! естьли ты любишь меня, постарайся преодолеть свое нехотенiе, пожертвуй мне имъ!... - "Какая чудная прихоть!" - Конечно, это прихоть, капризъ, все, что ты хочешь; но естьли я тебе милъ, послушайся меня. Сказавъ сiе, взялъ онъ Канзаду за руку и, подведя ее къ дереву, уговорилъ взойти еще разъ на оное. Старикъ, желая быть свидетелемъ сей последней сцены, пошелъ за ними. Едва Канзада дошла до цветочнаго гнезда, какъ начала зевать такъ сильно и часто, что Зеинебу должнобы потерятъ всю надежду; однакожь онъ продолжалъ льстить самъ себе. Мудреноли? онъ былъ страстно влюбленъ! "Божусь тебе, любезный Зеинебъ! сказала Канзада, что я чувствую нестерпимое мученiе."... Успокойся, милая, отвечалъ Зеинебъ, возьми несколько терпенiя, и это все въ минуту пройдетъ. "Напротивъ, продолжала Канзада, мне отчасу делается хуже... несносная тоска меня терзаетъ... такiя мрачныя мысли!... О Зеинебъ! выведи меня скорее отсюда... я умираю...." При сихъ словахъ смертная бледность покрыла лицо Канзады; но Зеинебъ продолжалъ повторять: потерпи еще немного. Разве ты хочешь, чтобъ она умерла? вскричалъ старикъ... Канзада действительно лишилась чувствъ. Огланъ взялъ ее на руки и вынесъ въ садъ, где положилъ ее на скамью; она вскоре открыла глаза и, обратя ихъ на Зеинеба, сказала ему: "Не уже ли ты и теперь станешь еще сомневаться въ моей искренности?... Уверяю тебя, что я чувствовала ни съ чемъ несравненное мученiе.... цветы этаго дерева вредны мне, какъ ядъ.... Зеинебъ! надеюсь, что впредь будешь ты мне верить... но ты молчишь? Разве я не заслуживаю по крайней мере хотя благодарности? Мне кажется, ты долженъ быть мною доволенъ...." Зеинебъ затрепеталъ; глаза его наполнились слезами, и, будучи не въ состоянiи скрыть своего смятенiя, удалился съ поспешностiю, не отвечавъ ни слова.

Канзада чрезвычайно обиделась симъ, по видимому, страннымъ поступкомъ, требовала объясненiя, но, не получивъ онаго, поссорилась навсегда съ Зеинебомъ. Сей последнiй долго бы не утешился безъ помощи тюльпанника; но подъ сенiю дерева сего забывалъ онъ все своя горести и провождалъ тамъ большую часть времени, что продолжалось несколько месяцевъ. Огланъ любилъ Зеинеба, какъ сына, и чувствуя близость своей кончины, объявилъ, что намеренъ отказать ему свой садъ, дабы тюльпанникъ навсегда y него остался. Доброй старикъ и действительно прожилъ после сего не более трехъ месяцовъ. За несколько часовъ до смерти велелъ онъ перенесть себя въ любезное свое дерево, въ которомъ праведникъ приводилъ себе на память все добрыя своя дела. При такихъ возпоминанiяхъ его последнiя минуты были изполнены сладости; онъ изпустилъ духъ въ объятiяхъ Зеинеба, которой оплакивалъ его, какъ нежнейiшй и признательнейшiй сынъ.

Между темъ Зеинебъ, изцелясь совершенно отъ страсти своей къ Канзаде, влюбился въ юную Зельфиру и внушилъ ей взаимную склонность. Осмнадцати летняя Зельфира была жива и прелестна: все возвещало въ ней откровенный, благородный и великодушный характеръ, но она была очень ветрена, что весьма тревожило Зеинеба, которой, ставъ не доверчивымъ, подвергнулъ ее опыту тюльпанника. Лишь только успела она въ него войти, какъ онъ съ торопливостiю спросилъ, каково ей тутъ? - "Хотя ты мне чрезвычайно выхвалялъ этотъ цветничекъ, однакожъ право онъ меня не возхищаетъ."... - Какъ, не ужели тебе делается дурно? - "Нетъ, этова не могу сказать..." - Что же ты чувствуешь? - "Сама не знаю... какую то неловкость, которой изъяснить не умею..." Зельфира, сказавъ сiи последнiя слова, зевнула.. . Мне кажется, что тебе скучно? сказалъ Зеинебъ печальнымъ голосомъ. "Съ тобою, отвечала Зельфира: это не возможно; но думаю, что запахъ этихъ цветовъ слишкомъ силенъ; однакожъ мне теперь легче." Милая Зельфира! вскричалъ обрадованный Зеинебъ: какъ это дерево стало мне теперь драгоценно!.. . - "Оно и действительно не дурно." - Мы проведемъ въ немъ всю жизнь; где можетъ быть лучше? - "На свободномъ воздухе: здесь такъ тесно!"... - Однакожъ тебе здесь не противно? - "Это правда, " Зеинебъ более не требовалъ: онъ былъ доволенъ и решился жениться на Зельфире, но за месяцъ до назначеннаго къ свадьбе дня, страшная революцiя свергла Короля съ Престола и разсеяла Придворныхъ. Некоторые изъ нихъ были принуждены оставить отечество; другiе, гонимые лютыми извергами, погибли на эшафотахъ, или томились въ темницахъ. Зеинебъ, разлученный съ Зельфирою, былъ пять летъ лишенъ свободы; наконецъ возвратился онъ въ свой домикъ прикосновенный къ оному Дворецъ былъ пустъ и почти совсемъ разрушенъ; но тюльпанникъ его остался невредимымъ, и онъ съ умиленiемъ увиделъ въ немъ гнездо горлицы: для любовника это служило щастливымъ предзнаменованiемъ. Ожидая возвращенiя Зельфиры, провождалъ онъ все дни и часть ночей въ томъ блаженномъ месте, где забываются все злодеянiя. Зельфира была такъ привязана къ Зеинебу, что не выезжала изъ Государства. Она жила въ хижине, но имела щастiе сохранить все свое богатство и споспешествовать освобожденiю своего любовника. Ей было известно, что Зейнебъ совершенно разорился; но будучи столько же великодушна, сколько верна, предложила она ему свою руку. Зеинебъ, изполненный благодарности, положилъ къ ея ногамъ гнездо съ юными горлицами; открылъ ей свою важнейшую тайну и, не прося ее взойти въ тюльпанникъ, объявилъ о свойствахъ сего чудеснаго дерева. Такая доверенность повергла Зельфиру въ задумчивость; однакожъ, после некоторыхъ размышленiй, она сказала: "Пойдемъ, Зеинебъ, пойдемъ въ тюльпанникъ; тамъ кончимъ нашъ разговоръ!" Пятилетняя разлука придавала великую цену такому предложенiю. Возхищенный Зеинебъ бросается къ ногамъ Зельфиры, которая поднимаетъ его, и взявъ его подъ руку, идетъ, вздыхая, къ тюльпаннику. Резвая Зельфира ходила обыкновенно очень скоро, но въ этотъ разъ шла она съ удивительною медленностiю, особливо когда ступила на лестницу... Когда же села она въ тюльпанникъ, Зеинебъ не могъ безъ страха видеть, что живой цветъ ея лица началъ изчезать и бледность заступала его место.... Они оба несколько времени молчали; наконецъ Зельфира сказала робкимъ голосомъ: "Я уверена, Зеинебъ, что никогда не задохнусь въ этомъ дереве... но... чистая совесть не препятствуетъ чувствовать некоторое безпокойство человеку, сидящему на ломкой ветви.... этотъ родъ сиденья опасенъ и непрiятенъ. Наконецъ примолвила она, смеючись, я безпрестанно буду здесь бояться.... напрасно! вскричалъ Зеинебъ, обрадованный до крайности, что румянецъ началъ опять появляться на щекахъ ея. "Нетъ, нетъ! прервала Зельфира: это дерево въ супружестве " - Срубимъ это дерево, изящнейшее произведенiе искуства могущественной волшебницы!.. - "Она посадила его для старика, a не для молодыхъ супруговъ.... - Какъ стало оно драгоценно после революцiи! на немъ забываютъ все виденные ужасы!.... - "Огорчительнымъ своимъ возпоминанiямъ можешь ты противуположить постоянство Зельфиры." - Съ тобою, безъ сомненiя, забуду я все свои горести; но не требуй отъ меня такой жестокой жертвы. Не уже ли будущее тебя устрашаетъ? - "Нетъ! я ни мало не страшусь этого дерева; на что-то не люблю его." - Скажи мне истинную причину такого отвращенiя. - "На что тебе? довольно, что оно мне не нравится. Я ненавижу Магiю." - Да, черную Maгiю... - "И эта не такъ бела, какъ тебе кажется... я ссылаюсь на всехъ женщинъ...." - Женщины, подобныя Канзаде, безъ сомненiя такъ думаютъ; но ты!... ты, моя Зельфира, добродетельная, великодушная!... - "Ахъ, Зеинебъ! взгляни на этотъ полуразрушенной и опустелой Дворецъ, которой видели мы въ такомъ цветущемъ состоянiи!"... - Ты обижаешь себя, Зельфира! но я умею отдавать тебе справедливость, и будущее ни сколько меня не тревожитъ... - "Такъ созжемъ же тюльпанникъ!" - Я не для испытыванiя тебя хочу сохранить его. Обещаюсь, клянусь никогда не водить тебя въ него! - "Но естьли я всякой день, или по крайней мере изредка, не стану сюда ходить, будешь ли ты совершенно покоенъ?" - Надеюсь, - "Это не возможно: и какъ мне несравненно прiятнее разговаривать, или мечтательствовать на дерновой скамьее или на креслахъ: но я не отступлю отъ своего требованiя." - Отвращенiе твое мне непонятно. Это прекрасное дерево не делаетъ тебе ни малейшаго вреда?... - "Это правда; но я не не меньше думаю о вреде у которой можетъ оно сделать.." - Оно строго къ однимъ порочнымъ. - "Строго? " - Я далъ слово почтенному Оглану беречь его. - "Прости же!".. - Сказавъ сiе, Зельфира стремглавъ побежала съ лестницы; Зеинебъ остался одинъ и, по чудесному действiю тюльпанника, не будучи развлекаемъ присутствiемъ Зельфиры, впалъ въ сладкую задумчивость и скоро забылъ сiю непрiятную сцену. На другой день хотелъ онъ помиритъся съ Зельфирою, но тщетно; боязливая и предусмотрительная Зельфира пребыла неумолима, и Зеинебъ последовалъ ея советамъ; онъ отрекся отъ брака, чтобъ соблюсти дерево, которымъ не захотелъ пожертвовать любви. Онъ провелъ еще несколько летъ въ цветочномъ своемъ гнезде, и по сiе время былъ бы еще тамъ, естьли бы чудеса, гораздо блистательнейшiя Никсиныхъ, не изторгли его наконецъ изъ сладкой его задумчивости. Благодетельный Генiй {Не нужно, кажется, присовокуплять, что сочинительница повести делаетъ сiе отношенiе къ Бонапартiю.} пролiялъ вдругъ на Ипсаръ щастливое очарованiе, которое заставило жителей онаго забыть все минувшiя напасти, потушило враждебную ненависть и соединило все желанiя, чтобъ возвращенный покой и щастiе вечно продолжались. Теперь Зеинебъ можетъ выходить изъ своего дерева, не делаясь отъ сего нещастливымъ; когда же онъ возвращается въ него, то его сопровождаютъ великiя, благородныя возпоминанiя, которыя придаютъ еще более прелести уединенiю его и размышленiямъ.