Дорсан и Люция
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Дорсан и Люция

Дорсанъ и Люцiя.

(*) Справедливая во всехъ подробностяхъ, говоритъ г-жа Жанлисъ. Люцiя невыдуманное лице; она существуетъ; счастливая супруга и мать. Кто ее знаетъ, тому не трудно будетъ заметить, что списокъ мой весьма уступаетъ оригиналу.

Вольнисъ, проживши около десяти летъ въ печальномъ изгнанiи, наконецъ возвратился съ семействомъ своимъ во Францiю. Проведя несколько времени въ Париже, отправился онъ въ деревню свою, находившуюся въ Бургони; онъ нашелъ ее совершенно разоренною; одне развалины хижинъ показывали то место, на которомъ некогда существовало семейство многолюдное; поля были запущены; господскiй домъ, церковь, сады - все исчезло, повсюду являлись следы неистовой руки истребителей. Одна только бедная хижина уцелела; то было смиренное жилище Герара, прежняго управителя Вольнисова, старика добраго и необыкновенно честнаго, - Вольнисъ затрепеталъ, увидя ету знакомую хижину, со всехъ сторонъ окруженную развалинами. Она поразила его какъ древнiй величественный памятникъ, котораго многiе веки не могли низпровергнуть..... нетъ сомненiя, что мы все имеемъ право оставить отечество, когда тиранство отыметъ у насъ свободу отправлять богослуженiе по закону отцовъ нашихъ, когда лишимся безопасности личной; но скольже напротивъ достойна будетъ удивленiя нашего твердая неустрашимость того, кто, смело решившись и самою жизнiю пожертвовать вере, останется посреди опасностей, и презритъ гоненiя въ надежде принести отечеству пользу хотя малую по какому нибудь чувству привязанности, благодарности, дружбы. Гераръ изъ любви къ доброму господину своему остался во Францiи, ибо онъ надеялся сберечь некоторыя нужныя вещи, ему принадлежавшiя; Провиденiе спасло его отъ погибели; онъ опять виделъ добраго своего господина; онъ отдалъ ему сохраненныя имъ важныя бумаги, безъ которыхъ Вольнисъ конечно не избегнулъ бы тяжбы, въ его положенiи чрезвычайно разорительной; несколько драгоценныхъ вещей, серебра и портретъ Вольнисова отца тутъ же сохранены были Гераромъ. Вольнисъ, жена его Ельмира и дети ихъ Юлiя и Карлъ должны были на время поселиться въ Гераровой хижине - и добрый старикъ былъ вне себя отъ восхищенiя.

На друтое утро по прiезде своемъ въ деревню, Вольнисъ и Ельмира, проснувшись очень рано, пошли осматривать то место, на которомъ некогда находились и замокъ и церковь - и самое основанiе ихъ изчезло; но благодаря попеченiямъ Герара, следы разрушеннаго Божiя храма были еще заметны. Въ етой церкви, говорилъ онъ Вольнису, благословили некогда бракъ вашъ. Въ то самое время, когда она была разрушена, посеялъ я между развалинами множество ландышей, фiялокъ и резеды - все цветы взошли въ следующую весну; а на томъ месте, где находился олтарь, посадилъ я молодое гебановое дерево - оно принялось, и вы найдете его теперь во всемъ цвете. Всякое утро на заре приходилъ я съ женою и дочерью въ етому дереву - оно служило для насъ Божiимъ храмомъ; а место, на которомъ оно цвело, называли мы церковiю замка, тамъ уже не было ни мраморнаго олтаря, ни прекрасныхъ образцовъ, ни позолоты богатой; но тамъ присутствовалъ самъ Господь: Онъ слышалъ наши молитвы, и Онъ ихъ исполнилъ; ибо добрые господа наши сохранены милосердiемъ Его, счастливы и опять вместе съ нами. Подъ тенью гебановаго дерева на маленькомъ дерновомъ холмике стоитъ деревянный крестъ - я самъ его сделалъ и тамъ утвердилъ, какъ скоро отечеству нашему возвратили спокойствiе и религiю.

Вольнисъ и Ельмира, взявшись за руки, пошли на место прежняго своего жилища - они молчали, сердца ихъ были растроганы. Около четверти часа продолжалось ихъ шествiе; вдругъ Ельмира затрепетала, и падаютъ на колена у подножiя креста, на томъ самомъ месте, на которомъ за семьнадцать летъ соединились они союзомъ священнымъ... О, какъ съ того времени любовь ихъ усилилась посреди несчастiй!... Съ какою живостiю, съ какимъ глубокимъ чувствомъ благодарности возобновили они священную клятву, некогда запечатлевшую ихъ узы. Вольнисъ селъ на дерновый холмикъ, и крепко пожавъ Ельмирину руку, сказалъ: Другъ мой! когда твоя мать на самомъ томъ местъ вверяла тебя моей любви и уступила мне все права свои надъ тобою, то она конечно надеялась, что жребiй дочери ея будетъ блестящiй!... И что же я долженъ былъ разделить съ тобою?... убожество и изгнанiе! Лучшiе годы жизни твоей протекли подъ чужимъ небомъ, въ нуждъ и печаляхъ! Но, другъ мой, безъ етихъ ужасныхъ несчастiй я не узналъ бы ни твоего великодушiя, ни силы твоего характера, ни силы чувствительности твоего сердца! - "Ахъ, Вольнисъ! сказала Ельмира, Богъ слышитъ меня, я не жалела объ утрате богатства, оплакивала одну потерю нашихъ друзей, и не могла быть спокойна; ибо я думала, что ты несчастливъ. Определенiе мущины есть быть полезнымъ - но тысячи случаевъ могутъ или на время отдалить его отъ етой великой цели, или и навсегда лишить его способовъ къ ней достигнуть. Женщина, определенная довольствоваться жребiемъ скромнымъ, не столько подвержена измененiю фортуны: если она была нежною дочерью, верною женою, доброю матерью, то все уже требованiя судьбы ея совершенно исполнены; а ихъ исполнить всегда въ ея воле - не значитъ ли ето повелевать своею судьбою? Лишившись чиновъ и богатства, ты потерялъ все средства служить отечеству и прiобресть благородную славу; но я - я сохранила и детей и супруга; а разделяя съ ними изгнанiе, имела более способовъ и любить ихъ и посвящать имъ все попеченiя моей нежности... Мой другъ! наше убежище было непышно; но въ етомъ непышномъ, гостепрiимномъ убежище я не была отдаляема отъ тебя обязанностями общежитiя и благопристойности: а ты, не будучи развлеченъ ни честолюбiемъ, ни суетностiю придворной жизни, всегда былъ, вместе со мною. Ты одинъ заботился о воспитанiи нашего сына; каждый день видела я тебя добрымъ отцемъ, наставникомъ нежнымъ и неусыпнымъ; наконецъ одна я была повереннымъ твоихъ печалей, одна я была необходимою для тебя во всякую минуту жизни... въ какiе же дни, благопрiятные для честолюбiя и суетности, могла бы я насладиться такими чистыми благами?" - Ельмира! сказалъ Вольнисъ: здесь ожидаетъ тебя то счастiе, которое; такъ трогательно тобою описано - мы насладимся имъ безъ всякой примеси безпокойства, въ отечестве, окруженны милыми намъ людьми. И самыя прежнiя горести наши могутъ теперь послужить намъ въ пользу: оне научатъ насъ отличать истинныя блага, отъ ложныхъ. Мы уже не будемъ расточатъ нашу жизнь на суетное удовольствiе, ослеплять глаза людей, намъ чуждыхъ; нашъ домъ не прослыветъ самымъ богатымъ и великолепнымъ въ провинцiи; за то не станемъ входить и въ долги, чтобъ угощать въ немъ такихъ людей, которымъ сопутствуютъ скучное принужденiе и обряды; за то нашъ кругъ будетъ составленъ изъ друзей искреннихъ и намъ во всякое время прiятныхъ; никому не придетъ въ голову превозносить наши чудесные сады, въ которыхъ не найдутъ ни сырыхъ гротовъ, ни подделанныхъ рощъ, ни тинистыхъ озеръ, ни пустыхъ гробницъ, ни новыхъ развалинъ, ни утомительныхъ кривыхъ дорогъ, отъ которыхъ прогулка превращается въ трудное путешествiе - за то, съ какимъ удовольствiемъ будемъ собирать плоды, собственною рукою нашею обработанныя! и какъ прiятно будетъ намъ, доживши до старости, сидеть подъ тенiю молодыхъ деревъ, нами воспитанныхъ, или нами насажденныхъ! О! благословляю, Провиденiе, которое жестокими, но благодетельными и полезными уроками просветило меня. Я знаю теперь, где обитаетъ прямое счастiе! Оно въ поляхъ, оно посреди сельскихъ, прiятныхъ работъ; удалено отъ суетности и честолюбiя, въ союзе съ невинностiю, природою, дружбою. И здесь я найду ето счастiе; но я обязанъ имъ буду одной Ельмире!...

Въ ету минуту явились ихъ дети, которыя вели съ собою архитектора, призваннаго изъ ближняго города, для сделанiя плана будущему Вольнирову дому. Назначили место; начертили планъ - прекраснаго, скромнаго и спокойнаго сельскаго замка, въ которомъ ничто нужное и служащее для истиннаго наслажденiя жизнiю не было забыто. Потомъ началась и постройка: Вольнисъ и Карлъ сами смотрели за всеми работами. Ельмира и Юлiя между темъ, съ помощiю дочери Гераровой, горничныхъ девокъ и двухъ или трехъ молодыхъ крестьянокъ, вышивали мебели - время летело, они его не примечали - наконецъ домъ отстроенъ, мебели готовы, надобно разставаться съ хижиною Герара.

И день переселенiя въ новое жилище былъ днемъ великуаго торжества для всего семейства. Какое счастiе наконецъ наслаждаться плодами собственнаго труда. И съ какимъ удовольствiемъ убранныя просто, но чисто и со вкусомъ... Ахъ! мой другъ, сказала Ельмира, мы уже никогда неоставимъ етаго восхитительнаго места - здесь проведемъ, последнiе годы жизни! Полно скитаться! мы уже не удалимся отъ нашей родины, отъ счастливаго жилища нашихъ отцевъ! - Такъ Ельмира, отвечалъ Вольнисъ, мы наконецъ пристали къ отеческому берегу после несчастнаго плаванiя по чужимъ морямъ. Вести спокойную жизнь въ отчизне, въ кругу семейства и милыхъ друзей - вотъ счастiе совершенное, вотъ то, что я называю благословенiемъ Неба! Ты будешь скитаться по земле, безъ пристанища! таково первое проклятiе противъ перваго преступника, изреченное Создаьелемъ!... Онъ не сказалъ братоубiйце: ты потеряешь силу, здоровье и бедственнымъ образомъ погибнешь; но Онъ возвестилъ ему все печали, Онъ соединилъ для него все горести и страданiя въ одномъ ужасномъ приговоре: ты будешь скитаться по земле безъ пристанища! -- О мой другъ! воскликнула Ельмира, отдали отъ себя сiи печальныя воспоминанiя!... "Нетъ, Ельмира, онъ со мною неразлучны; но я сохраняю ихъ въ сердце своемъ безъ всякой причины негодованiя или злобы. Я менее страдалъ, нежели другiе, ибо ничто не принуждало меня ненавидеть, да и прежнiя горести мои приготовили меня къ живейшему наслажденiю настоящимъ.

И въ етотъ день счастiе семейства Вольнисова увеличено было радостными известiями изъ Америки; онъ получилъ письмо отъ брата своего Дорсана, который уведомлялъ, что наконецъ оставляетъ Америку, и что Вольнисъ не въ продолжительномъ времени увидитъ его у себя въ доме.

Проходитъ месяцъ - ожиданiе увеличивается; наконецъ оно обратилось въ нетерпенiе. Въ одинъ вечеръ Вольнисъ и его семейство сидели на прекрасной терассе замка - вдругъ слышатъ они хлопанье бича, возвещающее прибытiе почталiона - бегутъ. Они не обманулись - посланный отъ Дорсана. Вольнисъ разспрашиваетъ его о брате, узнаетъ, что Дорсанъ здоровъ, что онъ уже близко, что онъ черезъ несколько минутъ будетъ въ замке. Какая радость! Вечеръ былъ прекрасный. Вольнисъ, Ельмира и дети ихъ бегутъ на встречу къ милымъ путешественникамъ. Вольнисъ более четырнадцати летъ не видалъ Дорсана, съ которымъ до самой епохи изгнанiя не разлучался ни на минуту - можно вообразить его восхищенiе. Ельмира, всегда имевшаго нежнаго друга въ Люцiи, Дорсановой жене, разделяла Вольнисову радость, и Карлъ и Юлiя не менее ихъ восхищались; они уверяли, что очень помнятъ и любезнаго своего дядюшку и братца Феликса, и были въ великомъ нетерпенiи увидеть людей, родителямъ ихъ столь близкихъ и имъ самимъ заранее уже любезныхъ. О лета счастiя, въ которыя душа наша, еще неопытная, такъ быстро и такъ свободно предается привязанности нежной, въ которыя для удостоверенiя въ любви такъ мало размышленiя, такъ мало доказательствъ намъ нужно, что кажется, будто неведомый таинственный голосъ говоритъ намъ: для наслажденiя милою мечтою не теряйте первыхъ весеннихъ летъ вашей жизни.

Между темъ Вольнисъ, Ельмира и дети ихъ вышли на большую дорогу - вдругъ вдалеке показалась карета - это они - бегутъ, летятъ - карета остановилась - слышатся голоса - знакомые, милые; обнимаются, проливаютъ сладкiя слезы восторга... но въ ету минуту желаннаго соединенiя некоторое чувство прискорбiя смешано было съ восхитительнымъ ощущенiемъ счастiя, и нежность, которою сердце наполнено и самая радость свиданiя напоминаютъ о горестяхъ продолжительной разлуки, о драгоценныхъ дняхъ, проведенныхъ въ изгнанiи и всемъ блистанiи молодости и красоты, а разлука продолжалась четырнадцать страшныхъ летъ. Но Юлiя, Карлъ и Феликсъ не могли иметь етаго безпокойнаго чувства; они вошли въ освещенную залу съ ожиданiемъ прiятнымъ; первый взглядъ Юлiи встретился съ первымъ взглядомъ Феликса, и онъ и она были прекрасны, и мысль, что они должны другъ друга любить, наполнила въ ету минуту неизъяснимой радостiю ихъ сердце.

"Люцiя, тридцати шести летъ, имела еще всю живость блестящей красоты, сама Ельмира не заметида въ ней никакой перемены, а женщина въ етомъ случае, какъ и во многихъ другихъ, судитъ верно, и взглядъ; ея бываетъ столь проницателенъ, что ни малейшее измененiе на лице другой женщины не можетъ отъ него утаиться.

Дорсанъ, проходя черезъ комнаты замка, несколько разъ воскликнулъ съ прискорбiемъ : Все новое! все переменилось! ни одного воспоминанiя!... ни одного призрака первыхъ привязанностей и перваго счастiя жизни!... Но вошедши въ гостинную и еще разъ обнявши Вольниса, онъ неизъяснимо обрадовался, когда, окинувъ глазами предметы, увиделъ самыя те мебели, которыя вышивала некогда мать ихъ - и бархатъ, и цевтъ, и узоръ, и самое дерево были те же; но мебели казались совсемъ обновленными. - Загадку объяснили: онъ виделъ работу Ельмиры и Юлiи, но самый образецъ сохраненъ былъ Гераромъ. Ельмира сняла богатый атласный чехолъ съ большаго кресла, стоявшаго у камина - и Дорсанъ, увидя его, почувствовалъ въ сердце своемъ трепетъ невольный - на етомъ кресле обыкновенно сидела его мать! Надъ нимъ повешенъ былъ портретъ ихъ отца: Дорсанъ весьма долго съ чувствомъ благоговенiя разсматривалъ етотъ образъ; все было въ немъ для него трогательно; самая древняя готическая рама имела особенную прелесть - она приводила на память пpoшедшеё. Дорсанъ съ полными слезъ глазами протянулъ къ супруге своей руку. "О Люцiя! сказалъ онъ: для чего она въ ету минуту не съ нами! съ какимъ восхищенiемъ благословила бы тебя моя мать за то, что сделала ты для ея сына! Я, кажется, вижу ея слезы; кажется слышу, какъ она своимъ прiятнымъ, трогательнымъ голосомъ благодаритъ мою Люцiю за то, что она вопреки самой фортуне заставила меня всякую минуту восхищаться жизнiю!" Люцiя заплакала; и ета минута могла бы наградить ее за все, когда бы нежность супруги уже давно не была для нее самою сладкою наградою... Весь етотъ вечеръ прошелъ какъ одна восхитительная минута; но радость соединенныхъ друзей была задумчивая, казалась унылою: такова радость людей, претерпевшихъ большiя несчастiя - сердце растрогано, чувствительность его сходствуетъ съ печалiю.

Дорсанъ проснулся на другой день очень рано; онъ отворилъ окно, изъ котораго были видны съ одной стороны новый садъ, а съ другой луга, орошаемые прекрасною рекою и на берегу ея деревни, рощи, зеленые пригорки. Новое положенiе замка было несравненно выгоднее и лучше стараго - но Дорсанъ по первому движенiю сердца воскликнулъ съ некоторою унылостiю: "Боже мой! какъ ето печально! Мне кажется, что я на чужой стороне - все видимое мною для меня ново и мне совсемъ незнакомо." Съ такимъ же унылымъ чувствомъ прогуливался онъ и по саду; но въ вечеру, когда все семейство соединилось въ гостиной, ето унынiе совсемъ исчезло; Доранъ опять увиделъ себя въ кругу ближайшихъ сердцу его людей; онъ чувствовалъ одну восхитительную радость соединенiя. Вольнисъ желая усовершенствовать удовольствiя сего очаровательнаго вечера, просилъ Дорсана разсказать въ связи случившееся съ нимъ во все продолженiе изгнаннической жизни его, и ему почти неизвестное; ибо Дорсанъ очень мало имелъ способовъ часто писать изъ Америки и многiя изъ писемъ его были потеряны.

Дорсанъ весьма охотно согласился исполнить ето желанiе - говоря о себе, онъ долженъ былъ говорить о Люцiи; Онъ селъ между Ельмирою и ея дочерью. Ты помнишь, сказалъ онъ Вольнису, наставленiя батюшки, данныя намъ въ то время, когда онъ началъ думать о нашей женитьбе. Я повторю его слова, могущiя для детей нашихъ быть полезными. Друзья мои! сказалъ онъ: молодымъ людямъ всегда позволено избирать кругъ действiя, приличный ихъ склонностямъ и дарованiямъ; но ета свобода необходимо должна согласоваться съ разсудкомъ и приличiями общежитiя. То же самое надлежитъ наблюдать и при свободномъ выборе супруги: отецъ дастъ своему сыну ето право свободы съ темъ необходимымъ условiемъ, чтобы онъ избиралъ не слепо, а согласуясь съ советомъ разсудка. Чемъ выше занимаемая имъ въ обществе степень, темъ менее позволено ему следовать одному побужденiю чувства: степени высокiя можно назвать пожертвованiями, которыя любовь къ спокойствiю делаетъ благородной любви ко славе. Супружество Государей имеетъ единственною целiю благо общественное. Государь, соединяясь съ Принцессою, нимало ему неизвестною, действуетъ какъ отецъ своихъ подданныхъ, какъ истинный благотворитель отечества. И торжество брака его, освященное сими возвышенными чувствами, должно производить всеобщую благодарность въ народе, ему подвластномъ. Частный человекъ имеетъ въ етомъ случае более свободы, и онъ до некоторой степени можетъ предаваться влеченiю сердца; но со всемъ темъ обязанности фамильныя должны иметь большое влiянiе на его поступки: за избранiе супруги отвечаетъ онъ и своему роду и своимъ потомкамъ. Я соглашаюсь, что отвращенiе исключаетъ союзъ; но также не менее уверенъ и въ томъ, что не одна любовь должна его производить, и что любовь не есть необходимое условiе счастiя. Вотъ правила, мои друзья - руководствуясь ими, ищите себе супругъ, которыя могли бы сделать судьбу вашу счастливою; вашего супружества.

Такъ говорилъ нашъ добрый отецъ. Последствiя доказали, что, онъ не имелъ причины раскаяваться въ снисходительности къ своимъ детямъ, а мы съ своей стороны должны все простить фортуне; ибо, не смотря на ужасные перевороты ея, въ выборъ нашего сердца нашли мы и все утешенiя и награды.

Люцiя была семьнадцати летъ, а я имелъ не более двадцати пяти, когда она отдала мне руку. Союзъ нашъ, заключенный въ обстоятельствахъ благопрiятныхъ, предсказывалъ намъ въ будущемъ счастiе: любовь, дружба, разсудокъ, фортуна, все было соединено для утвержденiя етого счастiя.

Люцiя, известно вамъ, родомъ Ирландка; она получила во Францiи то воспитанiе, которое въ свете называется основательнымъ; она прекрасно говорила по англiйски; любила читать, имела таланты - но вечно живучи въ столице; она не могла находить прiятной деревенской жизни: чтобъ жить съ удовольствiями въ деревне, необходимо надобно познакомиться съ сельскими трудами.

Люцiя, въ етомъ отношенiй совершенно несведущая, не пренебрегала однако и добрыхъ такъ называемыхъ деревенскихъ жителей; но думала, что живучи при дворе и будучи богата, совсемъ не имела нужды обращать вниманiе свое на то, какъ смотрятъ за пашнею, за скотнымъ дворомъ, за садомъ, за огородомъ. Я не былъ согласенъ въ етомъ мненiи съ Люцiею; но чувствовалъ, что имея обширныя семейственныя обязанности, живучи въ большомъ свете и занимая блестящее место въ Версали, я по неволе обязанъ былъ, особливо въ первые годы молодости, отказаться отъ деревенской жизни и всякаго хозяйственнаго занятiя. Я же имелъ тогда полкъ. Словомъ, мои обстоятельства не позволяли мне проводить более одного месяца въ деревне. Мы прiезжали туда обыкновенно на Сентябрь, а въ началъ Октября возвращались въ Парижъ. Все это время проходило въ праздникахъ и веселостяхъ; соседи были чрезвычайно скучны для Люцiи, разговоры ихъ ее усыпляли: чтобы понять ихъ, всякую минуту надлежало просить или истолкованiя словъ или объясненiя предметовъ. А деревенскiя дамы съ своей стороны также не знали, о чемъ разговаривать съ Люцiею; оне посещали ее съ принужденiемъ, и время визитовъ проходило въ скучномъ молчанiя. Люцiя воображала, что она приводитъ ихъ въ замешательство своею светскою ловкостiю и своею прiятностiю въ обращенiи; а выходило на поверку, что онъ просто дивились ея невежеству. Прелестная придворная дама казалась смешною для провинцiалокъ, а добрыя провинцiалки были забавны и скучны для милой придворной дамы; надлежало привлекать къ себе общество изъ Парижа - играли комедiи, танцовали, давали концерты, и такимъ образомъ въ провинцiи отдаленной возобновлялись блестящiе вечера Сенъ-Жерменьскаго предместiя.

Я былъ влюбленъ и мне легко было прощать моей Люцiи ету наружную неосновательность, - успехи ея въ свете восхищали меня, а Люцiя была такъ непорочна въ поступкахъ, такъ удалена отъ всякаго кокетства, что сердце мое не могло быть смущаемо и тенiю безпокойства, и будущее всегда представлялось мне восхитительнымъ. Люцiя, одаренная отъ природы здравымъ умомъ и глубокою чувствительностiю сердца, не могла не предпочитать внутренно сему разсеянному образу жизни спокойныхъ и чистыхъ удовольствiй дружескаго круга; но она съ малолетства прiучена была думать, что женщина для пользы супруга своего и детей необходимо обязана исполнять условiя общежитiя, искать благосклонности министровъ и людей сильныхъ, и если можетъ, иметь въ своемъ домъ общество блестящее. Правила сiи, которыя будучи приняты въ слишкомъ строгомъ смыслъ, вовлекли многихъ женщинъ въ интригу; они весьма нравятся женщинамъ вообще; и скажите сами, непрiятно ли воображать, что предаваясь неограниченному разсеянiю, исполняешь все должности совершенной супруги и матери. Но въ етомъ случае, какъ и во многихъ другихъ, Люцiя отъ всего сердца была уверена, что ей не льзя поступать иначе. Думая, что исполняетъ обязанность общественную, полезную для настоящаго или для будущаго, она охотно принимала всякое приглашенiе на балъ и делала визиты, весьма для нее скучные.

Такъ кружились мы въ етомъ вихре света, который, не разрывая нашего союза, безпрестанно похищалъ насъ другъ у друга, не редко разлучались мы на целой день, а счастiе между темъ улетало! Посреди етаго безпрерывнаго шума взаимное почтенiе осталось невредимымъ; но любовь, истинная любовь, основанная на сладкомъ слiянiи двухъ сердецъ, питаемая энтузiазмомъ, сiя невинная, чистая любовь, одобряемая должностiю, усиливаемая добродетелiю - могла ли она неохладиться посреди сего суетнаго разсеянiя?

Всякая сильная страсть необходимо требуетъ, чтобы мы такъ сказать заключили себя въ самихъ себе: занимаясь ею, мы образуемъ ее и распаляемъ. Великiя чувства не могутъ согласоваться съ ветренностiю мыслей, а сильная, всегда владычествующая мысль оживляетъ чувствительность, воспламеняетъ генiй; любовь услаждается тайнымъ мечтанiемъ, которое заступаетъ для нее место размышленiя, и пламя ея, сколь бы оно ни было сильно, должно наконецъ потухнуть, если она сама не будетъ его хранить и безпрестанно давать ему новую пищу.

Наслажденiя суетности очень скоро становятся скучны. Прошло два года, и я уже пересталъ восхищаться успехами Люсiи въ свете. Дарованiя, любезность и красота другихъ женщинъ сделались для меня заметны. Я съ удовольствiемъ смотрелъ на Люцiю; но уже не она одна привлекала мои взоры, словомъ, я не былъ уже влюбленъ. Теперь признаюсь въ етомъ охотно, ибо тогда я виделъ въ Люцiи одну любезную, достойную почтенiя женщину, и не имелъ никакого понятiя о совершенстве ея характера, о несравненной чувствительности ея сердца; не имелъ ни какого понятiя о той высокой твердости, которая все презираетъ, когда покорствуетъ долгу, о томъ благородномъ и трогательномъ повиновенiи жребiю, которое не есть унылое чувство невольника, уступающаго необходимости жестокой, но тихая, безропотная надежда чистой души, предающая себя въ волю верховнаго благотворящаго, непостижимаго Промысла; мне не были известны тогда ни тотъ высокой умъ, ни та восхитительная простота добродетели, которыя находятъ одно необходимое и весьма обыкновенное въ самыхъ героическихъ поступкахъ, если; только почитаютъ ихъ и возможными и полезными. Вотъ то неизчерпаемое богатство счастiя, которое открыли намъ наши горести! О, благословляю васъ, страданiя и бедствiя, данныя мне Провиденiемъ милосердымъ!

Пятый годъ нашего супружества былъ уже въ исходе, когда началась революцiя. Мы находились тогда въ деревне; безпрестанно представлялись глазамъ нашимъ явленiя ужаса; Люцiя была вне себя, и я уже начиналъ опасаться, что она потеряетъ разсудокъ: ея душа, непорочная и чистая, не могла быть твердою въ присутствiя преступленiя. Они умертвятъ тебя передъ моими глазами, они разорвутъ моего сына въ моихъ объятiяхъ! намъ надобно спасаться! скорее, скорее! такъ говорила мне всякую минуту Люцiя. А въ ето время еще не были мы угрожаемы никакою опасностiю; но скоро потомъ ужасныя произшествiя принудили и меня и тебя оставить Францiю; ты переехалъ въ Англiю, а я решился отправиться на первомъ корабле въ Америку. Я не имелъ никакого средства взять съ собою много денегъ, и долженъ былъ оставить отечество безъ надежды, съ ужасною мыслiю, что уже никогда не суждено мне его увидеть!.. Но я страдалъ еще более, воображая, что Люцiя никогда не привыкнетъ къ етому страшному перевороту нашего жребiя! И чего же возможно мне было ожидать отъ молодой женщины, едва ли имевшей двадцать два года, воспитанной въ неге, вечно жившей роскошно, посреди удовольствiи блестящаго двора, и показавшей такую великую слабость при первыхъ волненiяхъ революцiя.... Боже мой! думалъ я; какъ будетъ она переносить опасности и безпокойство продолжительнаго мореплаванiя! какъ будетъ переносить томительную скуку уединенiя и все недостатки убожества!... Я знаю, какъ велика ея набожность, какое ангельское она имеетъ терпенiе! Она не позволитъ себе ни одной жалобы, но будетъ страдать; а я буду видеть ее унылою, горестною, несчастною. Я буду видеть ее увядающую въ цветущiе годы жизни, и наконецъ она увянетъ! Какое мучительное зрелище! какiя надежды! но что же будетъ моимъ утешенiемъ!... Мысли сiи терзали мою душу!... О Люцiя! целою жизнiю моею не заплачу тебе за такую несправедливость.

Ужасы окружали насъ до самой минуты отплытiя. Наконецъ мы взошли на корабль - ето случилось ночью. Люцiя имела на рукахъ Феликса. Увидя себя вне опасности, она бросилась ко мне на шею. ибо я подумалъ, что мы принуждены радоваться въ ту минуту, въ которую навсегда разстаемся съ отчизною, съ друзьями, со всеми выгодами фортуны блестящей... Непрерывныя страданiя и безпокойство такъ изнурили Люцiю, что она совсемъ почти не походила на самую себя. Она сидела на маленькомъ ларчике, въ которомъ заключена было все наше богатство; держала на коленяхъ сына, и старалась его усыпить. При свете лампады, которая отъ качанiи корабля сiяла такимъ дрожащимъ и слабымъ светомъ, что всякую минуту казалась мне угасающею, разсматривалъ я ету несчастную, бледную, полуувядшую, но за несколько месяцевъ блиставшую всеми прiятностями свежести и здоровья... Подымался ветеръ, все предвещало бурю.... Я бросилъ на жертву грабителей на следъ моихъ отцовъ, я потерялъ именiе, чины, преимущества знатнаго рода; какъ бедный изгнанникъ стремился я въ новый мiръ, къ судьбъ неизвестной, и въ тесномъ пространствъ корабельной каюты виделъ все оставленное мне фортуною, моего сына, мою жену, и тотъ легкiй ларчикъ, на которомъ она сидела.... и ето все мое последнее, мое драгоценнейшее, вверяю я бурному морю, стихiи ужасной, обманчивой какъ та судьба, которая намъ изменила,и грозной, какъ будущая наша участь!

Ветеръ усиливался безпрестанно. Онъ страшнымъ образомъ свисталъ между корабельными снастями; мачты скрыпели; паруса хлопали, и бурныя волны съ шумнымъ плескомъ перебрасывались черезъ палубу. Спокойствiе и некоторая веселя ясность Люцiина лица изумили меня; она все еще держала на коленяхъ спящаго Феликса - но колебанiе корабля сделалось такъ сильно, что бедный младенецъ проснулся; онъ началъ кричать: Люцiя села на полъ; я сталъ подлъ нее на колени, чтобы помочь ей развеселить ребенка, который отъ страха метался и плакалъ. Успокойся, мой сынъ, говорила Люцiя, Создатель хранитъ насъ; Его покровительствомъ спасены мы отъ кинжала убiйцы; Онъ и теперь надъ нами; подъ верною защитою любви Его бежимъ мы отъ преступленiя и нечестивыхъ. О! будьте благословенны, вы страшныя волны, вы грозные ветры, удаляющiе насъ отъ земли, оскверненной убiйствомъ и кровiю!... Буря не ужасаетъ меня; она увеличиваетъ быстроту нашего плаванiя.

Ветеръ свирепствовалъ более сутокъ, и во все ето время Люцiя непоказывала ни малейшаго страха - остатокъ путешествiя нашего былъ счастливъ, мы наконецъ въ Америке. Но горесть неизъяснимо тяжкая наполнила сердце мое, когда мы пристали къ берегу. Ахъ! можно ли равнодушно ступить на чужую землю, если уверенъ, что долженъ остаться въ ней на веки. Я чувствовалъ, что наконецъ мой сынъ и моя жена въ безопасности - и ето меня утешало; но сердце мое сильно стеснялось, когда я смотрелъ на обширное море, на ету ужасную бездну, которая навсегда отделяла меня отъ Европы - ахъ! мне казалось въ ету минуту, что я разстаюсь съ жизнiю, и безпредельное пространство имело для меня подобiе смерти, уничтожающей драгоценнейшiя наши узы. Ни слава, ни самое обыкновенное самолюбiе, не могли уже более оживотворить бытiя моего, и что можетъ значить одобренiе чужеземцовъ, когда наши соотечественники въ немъ не участвуютъ, когда, похищена у насъ та награда, которая одна 6ыла нашею целiю!

Первые месяцы по прiезде моемъ въ Америку провелъ я въ Бостоне. Положенiе етаго города, цветущаго и многолюднаго, прелестно. Проживши несколько дней въ трактире, я вздумалъ переселиться къ одной старой вдове, госпоже Виллисъ. Честный Англiйскiй купецъ, мой знакомый, давшiй мне етотъ советъ, вызвался меня проводить къ ней и быть моимъ переводчикомъ; ибо госпожа Виллисъ не знала Французскаго языка, а я въ то время еще ни слова не разумелъ по англйски. Мне не хотелось возложить етаго труда на Люцiю; ибо я внутренно былъ уверенъ, что она найдетъ его непрiятнымъ. Я увиделся съ госпожею Виллисъ: она показалась мне доброю женщиною, но имела самую обыкновенную наружность и была до чрезвычайности болтлива. Какое общество для Люцiи! А по условiю надлежало и обедать и ужинать за однимъ столомъ съ хозяйкою, следовательно проводить съ нею большую часть нашего времени. Я съ крайнимъ огорченiемъ воспоминалъ, что Люцiя некогда скучала обществомъ нашихъ провинцiалокъ, изъ которыхъ многiя были и умныя и любезныя: я былъ уверенъ, что женщина, ни о чемъ кроме хозяйства не разумеющая, будетъ несносна для Люцiи. Надобно было однако решиться объявить ей, что мы переселяемся къ госпожъ Виллисъ и будемъ до техъ поръ жить въ ея домъ, пока я не найду купить какую нибудь маленькую хижину въ окрестности Бостона; ибо небольшiя привезенныя мною изъ Францiи деньги хотелъ я употребить на разведенiе сада. Люцiя съ обыкновенною кротостiю своею согласилась на мое предложенiе, и мы въ тотъ же день перебрались на новую квартиру. Госпожа Виллисъ безъ всякой пощады овладела моею женою; несносное лепетанье етой старушки меня терзало; но Люцiя слушала ее со вниманiемъ, часто ей отвечала, и даже сама заводила съ нею разговоръ. - Какое принужденiе, думалъ я, и ето принужденie для меня неописанно тягостное; ибо оно было ощутительно для одной только Люцiи, продолжалось более четырехъ месяцевъ. Несмотря однако на тайную горесть мою, я имелъ утешенiе видеть, что Люцiя становилась часъ отъ часу здоровее, что на лице ея возвращалась прежняя свежесть, что красота ея разцветала. Я приписывалъ ету счастливую перемену молодости, порядочному образу жизни, спокойствiю, произведенному безопасностiю; но я не могъ и вообразить, чтобы госпожа Виллисъ не утомляла ее продолжительностiю своихъ разговоровъ; я даже не верилъ и словамъ Люцiи, которая старалась мне доказать, что госпожа Виллисъ очень прiятна, что разговоры ея могутъ быть весьма занимательны.

Дела мои всякой день заставляли меня уходить на несколько часовъ со двора, и всегда по возвращенiи своемъ находилъ я или госпожу Виллисъ въ комнатъ Люцiи, или самую Люцiю въ комнатъ госпожи Виллисъ. Онъ были неразлучны. Ибо сколько разъ хотелъ я сказать неотступной хозяйке нашей, что она посещаетъ жену мою слишкомъ часто, но Люцiя просила меня оставить ее въ покое. Я почиталъ ето одною любезною снисходительностiю; но иногда приходило мне на мысль, что Люцiя не можетъ сносить уединенiя совершеннаго - а я намеренъ былъ заключить ее въ тесную хижину! а я принужденъ былъ на веки, разлучить со светомъ милое существо, одаренное такими совершенствами, красотою, талантами!.... Бедность непозволяла мне иметь и служанку, ибо намъ нуженъ былъ работникъ для сада, разумеющiй несколько и поваренное искусство! Чтожъ будетъ съ Люцiею въ етомъ бедномъ жилище! что можетъ она делать въ то время, когда я по целымъ часамъ принужденъ буду рыться въ земле! что станемъ мы говоришь другъ съ другомъ! что будетъ между нами общаго и въ упражненiяхъ и въ чувствахъ! Она сокроетъ отъ меня свою скуку, а я принужу себя скрывать отъ нее свои печали - все прелести нашего союза должны исчезнуть, и прелести любви и прелести дружбы; несносное принужденiе между нами поселится, и все наши радости должны наконецъ погибнуть. И самый нашъ Феликсъ можетъ произвести между нами раздоръ. Люцiя будетъ хотеть, чтобы онъ имелъ прiятные таланты и то образованiе, которое уже неприлично скромному нашему жребiю; а я напротивъ желалъ бы дашь ему сведенiя простыя, но для него нужныя, желалъ бы вселить въ него любовь къ земледелiю. - Таковы были мои мысли: онъ приводили меня въ отчаянiе, и тысячу разъ сожалелъ я, что не женился на простой провинцiалке, неимеющей ни блестящаго ума, ни дарованiй прiятныхъ, но прiученной довольствоваться уединенiемъ и находить счастiе въ занятiяхъ хозяйства. Я могъ сносить перевороты фортуны; но мысль, что я уже не властенъ осчастливить моей Люцiи, была для меня несносна. Прошло более четырехъ месяцовъ съ того времени, какъ мы переселились въ домъ госпожи Виллисъ, на меня посматривала и, восклицала: Нарру husbаnd! Нарру husbаnd {Счастливый мужъ!} Но въ ето время я слишкомъ далекъ былъ отъ Счастiя!... Наконецъ мне удалось найдти поблизости отъ Бостона опрятную хижину съ довольно большимъ садомъ, и также нанять негра сорока летъ, хорошо знающаго садоводство; я сделалъ его и кухмистеромъ замка; ибо онъ объявилъ мне, что умеетъ варить мясо и зелень. Я купилъ несколько простыхъ мебелей, небольшую телегу и старую лошадь, на которой Іосифъ - имя негра - могъ бы два, или три раза въ неделю возить наши плоды и огородную зелень на продажу въ Бостонъ, а изъ города привозить нужный столовый запасъ - хлебъ и мясо.

Въ исходъ Августа месяца переселились мы въ нашу убогую хижинку. Не могу описать того, что я чувствовалъ и думалъ, когда мы къ ней приближались. На кануне казалось мне ето жилище и прiятнымъ и спокойнымъ; но въ ту минуту я находилъ его печальнымъ, ужаснымъ, темницею для моей Люцiи. Я переносился мыслiю въ прежнiй Парижскiй домъ нашъ, и, даже былъ въ замешательстве; какъ будто казалось мне, что я одинъ причиною упадка нашей фортуны. Я не смелъ поднять своихъ глазъ на Люцiю, опасаясь прочитать на лице ея горесть - наконецъ приближаемся къ хижине, входимъ - слава Богу! сказала Люцiя, обнимая меня, теперь имеемъ пристанище собственное и спокойное!... По звуку ея голоса догадался я, что она плакала: ето отъ горести, подумалъ я съ некоторою досадою; сердце мое оледенело; я не отвечалъ ни слова; мы вошли въ маленькой кабинетъ, назначенный мною для Люцiи; потомъ въ другую горницу, более просторную и лучше другихъ прибранную. Люцiя нашла въ ней горшки съ цветами и, несколько фарфору. Досада моя показалась ей унылостiю; она захотела меня развеселить и сказала съ улыбкою: какая роскошь, мой другъ! етаго я неодобряю. Но слово роскошь принято было мною за насмешку, досада моя увеличилась и я опять не отвечалъ ни слова. Въ етой же комнате стояло и маленькое фортопiано. Ета вещь кажется мне полезною, сказала Люцiя; она можетъ иногда служишь къ твоему развеселенiю!... Къ моему развеселенiю! воскликнулъ я съ горестнымъ чувствомъ: съ етомъ минуты ничто, кроме полезнаго труда, не должно и не будетъ меня веселить. Понимая, что въ етихъ словахъ заключенъ былъ упрекъ, она села за фортопiано и начала играть. Я устремилъ на нее глаза, и звуки инструмента противу воли заставили меня содрогнуться. Никогда прiятная игра милой женщины не могла произвести такого тягостнаго впечатленiя... Люцiя играла мое любимое рондо; оно оживило въ воображенiи моемъ прошедшiе дни нашего счастiя, но въ ету минуту одна погибель счастливыхъ дней моей Люцiи приводила меня въ отчаянiе!... Я не слыхалъ ее съ самаго начала революцiй... а теперь виделъ передъ собою во всемъ блистанiи молодости и красоты... етотъ образъ возобновилъ въ моемъ воображенiи веселыя сцены Парижа, а мысль о прошедшемъ живее заставила меня почувствовать, сколько горестно было настоящее. Слушая музыку, смотря на Люцiю, напрасно искалъ я вокругъ себя моего брата, его жены, на отдаленномъ краю мiра; въ двухъ тысячахъ миляхъ отъ моей отчизны!... Сердце мое стеснилось и принужденъ былъ поспешно уйти изъ горницы.

Запасшись въ Бостоне холоднымъ ужиномъ, я былъ избавленъ въ тотъ вечеръ отъ непрiятности предложить Люцiи невкусное стряпанье нашего негра. На другое утро по нужному делу отправился я очень рано въ городъ, сказавши Люцiи, что возвращусь къ самому обеду. Но дело мое кончилось очень скоро, и я возвратился гораздо прежде того времени, въ которое могла ожидать меня Люцiя. Мысль о худомъ обедъ меня пугала: Іосифъ былъ очень неискусенъ въ своемъ ремеслъ; онъ умелъ варить въ воде мясо и зелень - какая пища для женщины, которой вкусъ приученъ былъ къ разборчивости изобилiемъ! и мне казалось. крайне жестокимъ осуждать ее на такую перемену въ образъ жизни!... Я вошелъ въ хижину съ горестiю въ сердце. Увы! говорилъ я самому себе, и найду здесь не счастливую и довольную жребiемъ своимъ супругу; но тихую, непорочную жертву, подругу несчастiя, терпеливую, покорную, безъ ропота, увядающую въ тоске и скуке.

что она въ маленькой горнице, находящейся подле кухни: дверь етой горницы, была растворена. Приближаюсь тихо - вхожу - вообразите мое удивленiе: вижу передъ собою крестьянку прелестную, одетую въ корсетъ изъ самой простой матерiи, въ коротенькой юбке, въ фартуке, въ простыхъ кожаныхъ башмакахъ. Стройность гибкаго стана, прекрасные светлые волосы, руки белизны ослепительной, нежныя, совсемъ почти обнаженныя - это Люцiя! но что она делаетъ? къ чему такой нарядъ?... Я подхожу... Люцiя слышитъ шумъ - оборачиваетъ голову... что же? она составляетъ тесто для хлеба!... Я остолбенелъ, и сердце мое затрепетало такъ сильно, что я принужденъ былъ прислониться къ стене. Люцiя сложила руки и съ умоляющимъ видомъ воскликнула, улыбнувшись какъ Ангелъ: "другъ мой, ради Бога не смейся надо мною... ето не въ первый разъ! уверяю тебя, что я пеку хлебы не хуже Бетси!"... Я упалъ на колена, и слезы ручьями побежали изъ глазъ моихъ. Ето движенiе изумило Люцiю - то, что она делала, казалось ей весьма обыкновеннымъ. Но, другъ мой! сказала она: когда же благодарила я тебя за то, что всякой день работаешь по нескольку часовъ въ нашемъ саду? Ты можешь копать свои гряды; а я могу печь хлебъ. Что же находишь въ етомъ удивительнаго?

и почести, блага ничтожныя! сколь вы для меня презренны!... О Люцiя! въ эту минуту я вижу тебя въ одной восхитительной красоте добродетели. Одно совершенство небесной души придаетъ въ ету минуту милому лицу твоему ту прелесть, ему одному свойственную, которая всякое движенiе твое делаетъ трогательнымъ, Слова сiи произнесены были съ движенiемъ страстнымъ и съ такимъ жаромъ, какого Люцiя никогда не замечала во мне прежде. Ея изумленiе соответствовало моей чувствительности; по щекамъ ея тихо катились слезы. Она велела мне сесть; сама подле меня села, прижала руку мою къ сердцу и сказала: благодарность твоя, мой милой другъ, неизъяснимо трогаетъ мою душу; но я и теперь не могу ее постигнуть. Скажи мне, почему кажется тебе чудеснымъ то, что мы делаемъ другъ для друга?.... Не думаешь ли, что эти новыя заботы мне въ тягость? Ты ошибаешься; оне ни мало неутомительны, и я несравненно более радуюсь теперь тому, что госпожа Виллисъ и ея Бетси выучили меня въ четыре месяца печь хлебы, нежели музыкальному своему таланту, съ трудомъ прiобретенному въ десять летъ. Всякое истинно полезное дело всегда имеетъ въ глазахъ нашихъ неописанную прелесть; но ета прелесть увеличивается, когда полезное почитаешь необходимымъ, и она обращается въ восхищенiе, когда трудишься для милаго человека. Не то же ли чувствуешь и ты, работая въ нашемъ саду? Милый другъ, таинственный голосъ уверяетъ меня, что въ етомъ прекрасномъ, смиренномъ жилищъ, буду я несравненно счастливее нежели прежде. Для насъ не останется ни одной минуты принужденiя, праздности, скуки, и съ етаго времени будетъ существовать между нами восхитительное согласiе, - согласiе въ трудахъ и желанiяхъ; согласiе въ безпрестанной мене услугъ взаимныхъ; согласiе въ образованiи новой, общей судьбы, сладостной и благородной.

Я слушалъ ее съ неописаннымъ восхищенiемъ - и самые глаза мои были очарованы. Никогда Люцiя не была для меня такъ прелестна, какъ въ етой простой одежде. Весьма естественно! Прежде въ блестящемъ светскомъ кругу я могъ невольно сравнивать ее съ другими, и даже во многихъ замечатъ съ нею некоторое сходство - но въ етомъ уборъ какая крестьянка могла съ нею сравниться? какая крестьянка могла иметь такой прелестный станъ, такую прiятность въ движенiяхъ, въ голосе, въ разговорахъ, и наконецъ, могъ ли я видеть такiя нежныя руки,

Какая перемена въ моей судьбе! какую чудесную силу имеетъ добродетель, соединенная съ чувствительностiю сердца: и какъ въ ету минуту была украшена въ глазахъ моихъ та хижина, которая за несколько времени представлялась мне и печальною и слишкомъ бедною! Вместе съ любовiю находилъ я въ ней и спокойствiе и радость и счастливую беззаботность о будущемъ.... О моя Люцiя! говорилъ я: минуту, въ которую открылъ я такую нежность, такiя высокiя чувства въ душе моей, почитаю истиннынъ началомъ моего съ тобою союза. Счастливый день нашего брака ознаменованъ былъ великолепiемъ и блескомъ; холодное уваженiе, обыкновенная любовь, казались намъ вернымъ основанiемъ счастiя. Нетъ, Люцiя, нетъ! священныя узы брака соединили насъ только судьбою. Но та возвышенная любовь, любовь, воспламеняемая каждою мыслiю и немогущею угаснуть отъ времени: - она родилась въ етой хижине! здесь заключили вы тотъ союзъ, который сливаетъ души, одна для другой сотворенныя.... Светъ разлучилъ насъ, препятствуя намъ другъ друга узнать - можемъ ли сожалеть о его утрате? --

Несколько времени забывались мы въ етомъ разговоре, котораго восхитительное воспоминанiе никогда въ душъ моей не исчезнетъ. Наконецъ Люцiя встала, сказавъ мне: приступъ къ хозяйству былъ для меня очень счастливъ; но мне еще надобно приготовить обедъ.... - Приготовить обедъ! что ето значитъ? - "Я превеликая искусница стряпать!" - Можно ли? - "Если бы ты зналъ, какъ все удается тому человеку, который имеетъ и прилежанiе и некоторую легкость въ понятiи. Обыкновенная служанка, неловкая и ленивая, должна учиться тому несколько летъ, чему я выучилась безъ всякаго почти труда въ четыре месяца. Уверяю тебя, что все те мелочи, которыми занимаютъ насъ въ молодыхъ летахъ, какъ деломъ важнымъ, несравненно труднее полезныхъ упражненiй хозяйства. Но полно говорить - время приняться за дело! Поди въ садъ и нарви саладу, а я иду къ своему очагу." Она обняла меня, а я прижалъ ее къ сердцу, не будучи въ состоянiи сказать ей ни слова. Непобедимая сила привязывала меня къ тому месту, на которомъ я ее виделъ; мне нужно было придти въ себя, нужно было успокоиться, чтобы думать о своемъ счастiи. Смутное упоенiе души моей препятствовало мне разсматривать его въ подробностяхъ: я могъ только чувствовать его вообще; я виделъ одни только сделанныя ею хлебы; я могъ только повторять: Душа ея согласна съ моею!... Она будетъ счастлива!... Я не увижу ее ни томною, ни унылою, ни задумчивою, она будетъ счастлива!...

Іосифъ пришелъ сказать мне, что меня ожидаютъ обедать. Я вошелъ въ маленькую нашу столовую въ то время когда Люцiя брала изъ рукъ своего сына хлебъ, чтобы доложить его на столъ, ею самою накрытый. Щеки ея оживлены были яркимъ румянцемъ; она казалась мне торжествующею, была весела какъ младенецъ, и эта веселость составляла прелестную противуположность съ темъ милымъ и кроткимъ простосердечiемъ, которое во всякое время на лице ея изображается. Какой восхитительный обедъ! какое очарованiе!.... "Отведай моего хлеба, Дорсанъ, сказала Люцiя: онъ долженъ быть очень вкусенъ, если верить наружности..... А мой обедъ! каковъ онъ тебе кажется?" Въ это время она сажала за столъ Феликса, которому отрезала кусокъ своего хлеба; Феликсъ отведалъ его и сказалъ съ милою чувствительностiю, принявши на себя важный видъ: потомъ поглядевъ на меня, онъ прибавилъ: маминька пекла етотъ хлебь сама. Люцiя улыбнулась, и на глазахъ ея сверкнули слезы... А я въ восхищенiи поцеловалъ Феликса, и воскликнулъ: какъ много люблю тебя, мой милой младенецъ! ты уже начинаешь чувствовать цену твоей матери! О, какъ ты будешь мне дорогъ когда придешь въ те лета, въ которыхъ и добродетели ея сделаются для тебя понятны; когда мы будемъ съ одинакимъ чувствомъ о ней говорить, вместе ее обожать, вместе ею восхищаться!" Обедъ былъ очень вкусенъ, но я совсемъ не имелъ аппетиту и елъ только для вида, въ угожденiи Люцiи. Сердце мое такъ сильно было растрогано и такъ стеснено разнообразными чувствами, что я почти не имелъ возможности говорить. После обеда пошли мы въ садъ, и Люцiя, севъ на скамейку, сказала мне: теперь ты долженъ узнать, все мои тайны. Опасаясь твоей недоверчивости, я принуждала себя скрываться: ты безъ сомненiя не поверилъ бы, чтобъ въ несколько месяцовъ было возможно прiобрести знанiя госпожи Виллисъ; но ты не одинъ разъ съ большимъ аппетитомъ елъ и творенiе. Я не хотела однако открыть моего таланта; ты могъ бы подумать, что мне помогаютъ. "Но по крайней мере ты позволишь мне отпустить Іосифа, на место его нанять служанку, которая могла бы облегчить для тебя работу." - Нетъ! нетъ! ни за что на свете! Я буду тогда менее для тебя полезна, и все труды потеряютъ въ глазахъ моихъ главную свою прелесть. Пускай Іосифъ помогаетъ мне исправлять тяжелыя работы, более ничего и не требую. Но для меня останется еще много и другихъ занятiй. Попеченiя о хозяйстве займутъ не более четырехъ часовъ въ сутки, чтенiемъ, рисованьемъ, и время, которое такъ бременитъ празднаго человека, будетъ пролетать для насъ со всеми прелестями счастливыхъ и спокойныхъ мечтанiй невинности! Воспоминать объ немъ будетъ для насъ сладко; но въ етомъ воспоминанiи однообразности, не представляющемъ никакихъ произшествiй заметныхъ, целыя годы сольются для насъ въ одинъ прекрасный и тихой день... Другое признанiе, милой другъ: я продала все свои дорогiя платья и накупила простыхъ, приличныхъ деревенской хозяйке..... "Какъ, Люцiя! ты хочешь всегда ходить въ етомъ уборе?" - Для какихъ же визитовъ и церемонiй могу я теперь наряжаться? но я имею и праздничное платье, белое, самое простое, очень прiятной формы! Я уверена, что оно тебе понравится... Етого недовольно: деньги свои истратила я не на одни наряды, я продала и свои золотыя вещи - на ету сумму купила мне госпожа, Виллисъ прекрасную корову и куръ... Прошу тебя воздержаться отъ восклицанiй! Благодаря наставленiямъ Бетси, умею очень искусно доить корову, делать сыръ и смотреть за птичнымъ дворомъ; а на лугу, принадлежащемъ къ хижинъ, и корова и старая наша лошадь найдутъ для себя очень вкусную пищу; два раза въ неделю сама буду ездить въ Бостонъ продавать наши плоды и зелень, дабы не лишить тебя Іосифа, который во всякую минуту бываетъ нуженъ или въ саду, или въ доме. Мы будемъ жить въ довольстве, имея даже и прихоти. А ясность души, а счастливое одобренiе совести, а нежный союзъ и мыслей и чувства... а милый нашъ Феликсъ, рожденный съ прекрасною душою, привязанный къ однимъ только намъ, и зреющiй въ нашихъ глазахъ, удаленъ будучи отъ всехъ опасностей и примеровъ разврата.... О, Дорсанъ! если такое счастiе незаменитъ для насъ всего, что мы потеряли, то какъ велика будетъ неблагодарность наша къ Провиденiю которое въ страшное время бедствiй всеобщихъ даровало намъ наслажденiя золотаго века!" - Последнiя слова произнесла она прерывающимся ее съ такою силою, которая до сего времени была для меня еще неизвестна. Любовь сiя была оный священный огнь, которой угаснулъ отъ руки нечестивыхъ, и снова оживился отъ чистыхъ лучей небеснаго пламени.

На другой день имели мы удовольствiе видеть у себя госпожу Виллисъ - единственное постороннее лице, которое не могло быть мне въ тягость: она умела отдавать справедливость Люцiи, и госпожа Виллисъ, пожавши руку мою сильнее прежняго, несколько разъ воскликнула; hаppу husbаnd! hаppу husbаnd!

Я уже вамъ сказалъ, что Люцiя непременно хотела сама ездить на рынокъ. Въ старое время, когда мы живали въ деревне, она прекрасно управляла кабрiолетомъ, следовательно и теперь не трудно ей было привести въ послушанiе смирную нашу лошадь. Одетая въ крестьянское платье, съ большой соломенной шляпке, съ корзинкою полною огородной зелени на руке, прелестная какъ Ангелъ, съ видомъ царицы и непорочной девы, взошла она въ первой разъ на свою телегу и расположилась между капустою и репою такъ непринужденно, такъ просто, какъ будто уже прiучена была въ тому продолжительнымъ навыкомъ. Я удивлялся, но менее удивлялся ея несравненнымъ поступкамъ, нежели той простоте, которою поступки ея украшены были во всякое время.

Люцiя все успевала делать, и никакого труда не находила она тяжкимъ. Минуты ея распределены были такъ порядочно, съ такимъ благоразумнымъ разсчетомъ, скучала. Тихая веселость ея всегда была одинакова: трудомъ укрепила она свое здоровье, а на лице ея, удивительно сохранившемъ свою белизну, разцветали и живость и свежесть.

Я никогда не могъ привыкнуть къ тому удовольствiю, съ какимъ смотрелъ на нее работающую или въ кухне, или на птичьемъ дворе, или въ кабинете, где она иногда рисовала цветокъ, мною для нее возращенный, иногда играла на фортепiано какую нибудь Штейбельтову сонату, иногда сидела за книгою. Таланты придавали неизъяснимую прелесть ея хозяйственнымъ заботамъ, а ея превосходныя сведенiя въ хозяйстве удивительно украшали сiи прiятные таланты.

далекими отъ истины - еклоги. Я не скажу, чтобы изображенiя природы и сельской жизни, находящiяся въ сихъ поемахъ, совершенно меня удовлетворяли; но я уже не почиталъ ихъ ни мечтательными, ни слишкомъ украшенными. Какое изображенiе Виргилiевой, или Геснеровой пастушки могло мне казаться не естественнымъ, когда я смотрелъ на Люцiю, или ее слушалъ? И вся наша жизнь не была ли идиллiя, достойная кисти добродетельнаго Цирхскаго Поета? Напротивъ, перечитывая буколическихъ стихотворцевъ, я замечалъ, что истинныя чувства были ими выражамы или слишкомъ слабо, или только слегка, и что любовь особенно редко являлась у нихъ съ чертами чувствительности глубокой. Я сообщилъ свое замечанiе Люцiи. "Ето происходитъ отъ того, отвечала она, что стихотворцы никогда не описываютъ счастливой любви супруговъ!" - И я то же думаю; любовь, основанная на удивленiи сердца, любовь очищенная отъ ревности, безпокойства, сомненiй, имеетъ въ себе нечто небесное: кто же осмелится изображать ее?... - "И надобно заметить, что истинная чувствительность согласуется съ одною только позволенною, непорочною любовiю; ибо одна невинная, позволенная привязанность можетъ быть и продолжительна и постоянна. Она одна великодушна и благородна; всякая другая более или менее смешана съ егоизмомъ: страсть необузданная всякую минуту готова пожертвовать и честiю и славою и спокойствiемъ милаго предмета. О какъ ничтожны и слабы те склонности, которыхъ неодобряетъ разсудокъ! Довольно одной разительной, справедливой мысли, чтобы заставить насъ отъ нихъ отказаться. А принужденiе ихъ скрывать, а стыдъ, сопутствующiй ихъ открытiю.... сколь тягостны они для души чувствительной и высокой!"... - Описывая силу виновной страсти, всегда описываютъ одно несчастiе, ибо называютъ ее изступленiемъ. О Люцiя! мы не имеемъ сего изступленiя! Чемъ более повинуемся разсудку, темъ счастiе наше становится и чище и совершеннее! Любовь моя къ тебе можетъ увеличиться только тогда, когда и сердце мое прiобрететъ более добродетелей, благородства и чувствъ высокихъ; сделавшись лучшимъ, я сделаюсь более чувствительнымъ: чтобъ охладеть въ любви, мне надобно развратиться; а для такой любви, какова наша, ни призраки, ни заблужденiя уже не существуютъ; она равно украшаетъ и раннiе и позднiе годы жизни: воспоминанiя объ ней имеютъ всю прелесть воспоминанiя о добродетели. О Люцiя! скажи мне, ета любовь не естьли единственное основанiе твоихъ поступковъ? - "Нетъ, милой другъ! должность во всякихъ обстоятельствахъ жизни имеетъ для женщины силу любви!" "Я наслаждалась бы другаго рода счастiемъ: я более значила бы въ собственныхъ глазахъ своихъ; теперь напротивъ могу ли уважать сколько нибудь мои поступки? Я не упрекаю себя ни въ чемъ; я имею спокойствiе невинности: но если ни для какого поступка не нужно мне делать надъ собою усилiя, ни подкреплять себя убежденiями разсудка, то какъ могу воображать, что я добродетельна? Ахъ, нетъ? я могу только радоваться своимъ счастiемъ!"....

Къ усовершенствованiю наслажденiй нашихъ недоставало одного только свидетеля, способнаго меня понимать: я чувствовалъ что для меня необходимо было говоришь объ ней, и разделять восхищенiе, мое съ другими. "Ахъ! восклицала тогда Люцiя, когда бы Вольнисъ, когда бы Ельмира были съ нами!"... Какъ живо участвовалъ я въ етомъ желанiи ея сердца!

Все было соединено для очарованiя нашей жизни: любовь, молодость, здоровье, непорочныя склонности, спокойствiе совершенное; мы были заключены, въ той счастливой посредственности, въ которой желанiя не могутъ разшириться, не сделавшись честолюбивыми? и мы, умея ценить прiятную свою ограниченность, искренно сожалели о техъ несчастныхъ, которыхъ гибельное величiе окружено злодействами, завистiю, злобою, гоненiемъ. И самое удовольствiе благотворительности не было у насъ похищено. Люцiя въ начале каждой недели относила прекрасный хлебъ своего печенья къ одной бедной вдове, имевшей трехъ малолетныхъ детей, и жившей не подалеку отъ насъ; а я присоединялъ къ етому скромному подарку несколько связокъ лучшаго салата: такимъ образомъ по силамъ своимъ помогали мы существовать горестному семейству. Добрая вдова жила рукодельемъ, и ета работа, соединенная съ нашимъ пособiемъ, составляла и для нее и для несчастной ея сироты пропитанiе верное. Хижина бедной женщины сей была въ двухъ стахъ шагахъ отъ нашей - ветхая, почти развалившаяся. Іосифъ съ моею помощiю поправилъ ее, и она по крайней мере могла уже давать защиту отъ холода или дождя. Люцiя между темъ заботиламь и о приведенiи въ лучшее состоянiе хозяйства Мони (имя вдовы); она дарила ее посудою - иногда какою нибудь оловянною чашею, глинянымъ горшкомъ, стеклянною кружкою; сама приносила ихъ въ хижину - сама разстанавливала по полкамъ, и ета забота была чрезвычайно для нее прiятна - она отступала на несколько шаговъ, чтобъ издали разсматриванiе оканчивалось печальнымъ вздохомъ, котораго причина была весьма для меня понятна; Люцiя сожалела, что ето собранiе редкостей было не полно, и что на полкахъ оставались пустыя места, которыя, не смотря на ея старанiе расположить съ возможнымъ великолепiемъ стаканы, горшки и кружки, все еще оставались заметны. Она воображала, какой прекрасный видъ составили бы две или три новыя вазы, и сожалела, что не имела на ту минуту ничего лишняго между своею посудою. И возвращаясь домой, я былъ уверенъ, что найду ее въ великомъ размышленiи передъ шкапомъ, старающуюся доказать себе, что та или другая вещь для насъ безполезны, дабы иметь основательную причину переселить ее на полку бедной соседки. Милая, трогательная благотворительность! Сердце ея хотело уклониться отъ того правила, которое предписываетъ намъ сохранять должную меру въ благотворенiи, дабы она могла быть и основательною и постоянною. Люцiя чувствовала, что настоящая возможность есть истинная мера благотворительности для добраго сердца. О благость Божественнаго Промысла! какiя наслажденiя и въ самыхъ несчастiяхъ даруешь ты чувствительному сердцу!

Прошло более двухъ летъ со времени переселенiя нашего въ Америку. Господинъ Т**, котораго мы часто видали въ Париже; любезный своимъ умомъ, кроткимъ характеромъ и остроумiемъ въ разговоръ, также принужденъ былъ искать убежища въ етой части света. Ему неизвестно было, что мы находимся въ Бостоне; ибо революцiя и отдаленiе совсемъ разорвали наши съ нимъ связи. Въ одно утро, прохаживаясь по городской площади, увиделъ онъ на одной телеге, ней поближе. Подходитъ - Люцiя узнаетъ его и кланяется. Что вы здесь делаете? спрашиваетъ Т **, удивленный до чрезвычайности. - "Дожидаюсь, чтобъ меня пропустили; хочу продавать свою зелень!" - Въ ету минуту телеги тронулись, Люцiя ударила хлыстомъ свою лошадь и скрылась. Она успела однако пригласить господина Т** въ нашу хижину и разсказать ему, где мы жили. Онъ на другой же день отыскалъ наше жилище. Ето посещенiе его обрадовало меня несказанно: я виделъ наконецъ передъ собою человека, съ которымъ могъ говорить о Люцiи языкомъ ему понятнымъ, и мы имели удовольствiе, описанное во многихъ романахъ, разсказать другъ другу случившееся съ нами въ последнiе два года. Разговоръ нашъ былъ прерванъ явленiемъ моего негра, который съ важнымъ своимъ лицомъ подошелъ прямо къ Люцiи, оборотился къ ней спиною, и показавъ большую на камзоле своемъ прореху, сказалъ: надобно зачинить.

Прощаясь съ нами господинъ Т** сказалъ: весьма естественно сожалеть о васъ при виде етой убогой хижины; но заглянувши во внутренность ея, нельзя удержаться отъ зависти! Пользуйтесь своимъ счастiемъ: никакая сила Фортуны и никакое волненiе имперiи не могутъ его у васъ похитить!

Такъ конечно! и я умелъ чувствовать цену такого счастiя!... Самое однообразiе нашей жизни имело особенную свою прелесть. Въ каждой неделе и въ каждомъ дне были для насъ епохи удовольствiя, отличныя отъ прочихъ своею прiятностiю - и ета прiятность ни мало не уменьшилась отъ времени и привычки. Напримеръ минута завтрака всегда бывала для насъ удивительно счастливою, особенно летомъ, въ хорошiй день на воздухе подъ тенiю прекрасной виноградной беседки; я никогда не садился за столъ безъ некотораго радостнаго нетерпенiя: работа усиливаетъ аппетитъ, а мой обедъ готовила Люцiя. Каждое новое блюдо выдуманное, или другимъ лучшимъ образомъ изготовленное, было въ нашемъ углу произшествiемъ важнымъ. Такимъ образомъ нежная чувствительность и чистота сердца самыя обыкновенныя удовольствiя делала для насъ благородными и высокими. А дни, въ которые Люцiя должна была ездить въ городъ? Какое впечатленiе всегда производилъ во мне стукъ ея телеги! Взявшись съ Феликсомъ за руки, мы выбегали къ ней на встречу. Мы видели ее вдалеке, мы слышали голосъ ея, понуждающiй лошадь къ скорейшему бегу. Чтобы помочь ей сойти съ повозки, я бралъ ее на руки, и несколько минутъ удерживалъ въ своихъ объятiяхъ; Феликсъ между темъ, въ большомъ нетерпенiи получить свой поцелуй, приподымался на цыпочки, дергалъ ее за платье, я кричалъ:

И каждый день становилась для насъ ощутительнее прiятность! искреннихъ нашихъ разговоровъ, прiятность взаимнаго сообщенiя сокровеннейшихъ мыслей и скромныхъ плановъ для будущаго О.... А по скончанiи дня съ какимъ услажденiемъ, всегда для меня новымъ, следовалъ я глазами за Люцiею, когда она приближалась къ колыбели, спящаго своего сына, становилась подле нее на колени и начинала молитву свою трогательнымъ благословенiемъ матери, которое призывало и безъ сомненiя влекло на главу его благословенiе Вездесущаго!... Черезъ несколько времени: новое упражненiе увеличило для насъ прiятность уединенной жизни: - забота о воспитанiи нашего сына. Я училъ его Латинскому языку, Исторiи, Географiи; а Люцiя давала ему уроки рисованья; онъ находился при; всехъ нашихъ чтенiяхъ, которыхъ прелесть увеличивалась отъ его присутствiя, а милый характеръ его и прилежность были сладчайшею наградою за все наши о немъ попеченiя. Онъ обожалъ свою мать, и я наконецъ уже могъ говоришь съ нимъ о ея совершенствъ, могъ уже открывать ему свои чувства, которыя онъ понималъ, и словомъ, онъ былъ для меня и самый прелестный младенецъ и самый любезный поверенный моего сердца.

Наконецъ, по прошествiи четырнадцати летъ, благодаря твоему старанiю, я могъ возвратиться во Францiю; но мы не безъ сожаленiя прощались съ моею смиренною хижиною, въ которой не было для насъ ни единаго дня печали, въ которой изъ самыхъ горестей извлекали мы наслажденiя прямыя.

Путешествiе наше было благополучно. - Увидя отечественный берегъ, я не почувствовалъ себя счастливее; но мне показалось, что прежняя молодость ко мне возвратилась - а теперь, видя себя въ кругу драгоценнейщихъ для меня людей, чувствую во глубине души, что счастiемъ совершеннымъ можемъ мы наслаждаться только въ отчизне, а не въ разлуке съ милымъ семействомъ.