Фальшивомонетчики.
Часть первая. Париж.
Глава XV

XV

- Я боялся, что ваш брат не исполнит моего поручения, - сказал Робер де Пассаван, увидев входящего Оливье.

- Я не опоздал? - спросил Оливье, ступая робко, почти на цыпочках. В руке он держал шляпу, которую Робер у него отобрал.

- Положите же ее сюда. Располагайтесь поудобнее. Вот в этом кресле, мне кажется, вы будете чувствовать себя как дома. Вы нисколько не опоздали, если судить по часам, но мое желание видеть вас опережало время. Вы курите?

- Благодарю вас, - сказал Оливье, отстраняя портсигар, который протягивал граф де Пассаван. Он отказывался из скромности, хотя ему очень хотелось отведать тонких душистых папирос, вероятно русских, аккуратными рядами лежащих в портсигаре.

- Да, я очень рад, что вы смогли прийти. Я боялся, что вы слишком заняты подготовкой к экзаменам. Когда они у вас?

- Через десять дней письменный. Но теперь я мало занимаюсь. Мне кажется, что я готов и больше всего боюсь переутомиться.

- Однако не отказались бы вы взять на себя сейчас еще одну работу?

- Нет... если только она не слишком обременительна.

- Я сейчас объясню, для чего просил вас прийти ко мне. Прежде всего, чтобы доставить себе удовольствие снова видеть вас. Как-то в театральном фойе мы начали в антракте один разговор... То, что вы мне тогда сказали, меня сильно заинтересовало. Вы, наверное, уже забыли об этом, не правда ли?

- О, нет, помню, - ответил Оливье, которому казалось, что тогда разговор шел о пустяках.

- Сейчас у меня есть одно предложение к вам... Я думаю, вы знаете некоего юношу по фамилии Дюрмер? Ведь это один из ваших товарищей?

- Я только что расстался с ним.

- Ах, вы встречаетесь?

- Да, мы должны были встретиться в Лувре, чтобы поговорить о журнале, который он будет редактировать.

Робер разразился громким, принужденным смехом:

- Ха! ха! ха! Редактор... Дюрмер - редактор... Он высоко берет... Он в самом деле сказал вам это?

- Уже давно твердит мне об этом.

- Да, я думаю об этом уже довольно давно. Как-то случайно я спросил его, согласен ли он читать со мной рукописи; он сейчас же назвал это - быть главным редактором; я не мешал ему, и вдруг... Это в его стиле, вы не находите? Каков хват! Его следует немного одернуть... Вы в самом деле не курите?

- Пожалуй, но немного, - сказал Оливье, беря на этот раз папиросу. - Спасибо.

"господин": вы слишком молоды; с другой стороны, я слишком близок с вашим братом Винцентом, чтобы называть вас Молинье. Так вот, позвольте мне сказать вам, Оливье, что я неизмеримо больше доверяю вашему вкусу, чем вкусу Сиди Дюрмера. Не согласитесь ли вы взять на себя литературное руководство журналом? Понятно, в какой-то степени под моим наблюдением, по крайней мере на первых порах. Но я предпочитаю, чтобы моя фамилия не стояла на обложке. Потом объясню вам почему... Может быть, выпьете стаканчик портвейну, а? У меня он весьма недурен.

Он достал из стоявшего подле него шкафчика бутылку и два бокала, разлил вино.

- Ну, что скажете?

- Действительно превосходный портвейн.

- Я спрашиваю вас не о вине. - смеясь, сказал Робер, - а о сделанном мной предложении.

Оливье притворился, что не понимает. Он боялся слишком поспешно выразить свое согласие и тем выдать свою радость. Он слегка покраснел и смущенно пробормотал:

- Мой экзамен не...

- Вы только что сказали, что подготовка к нему не отнимает у вас много времени, - перебил его Робер. - Кроме того, журнал выйдет еще не скоро. Я даже думаю, не лучше ли приурочить выпуск первого номера к моменту начала занятий в школах. Во всяком случае, мне важно узнать ваши взгляды. До октября следовало бы подготовить несколько номеров, и нам необходимо будет часто видеться этим летом, чтобы всесторонне обсудить вопрос. Что вы собираетесь делать на каникулах?

- О, я еще точно не знаю. Мои родители отправятся, вероятно, как всегда, в Нормандию.

- И вам нужно будет сопровождать их?.. Может быть, в этот раз вы ненадолго разлучитесь с ними?..

- Мама не согласится.

- Сегодня я обедаю с вашим братом; вы позволите мне поговорить с ним об этом?

- О, Винцент с нами не поедет. - Затем, сообразив, что эта фраза не относится к делу, он прибавил: - К тому же это ни к чему не приведет.

- Но если представить вашей маме серьезные доводы?

Оливье ничего не ответил. Он нежно любил свою мать, и тон, взятый Робером по отношению к ней, ему не понравился. Робер понял, что немного перехватил.

- Так вам нравится мой портвейн? - спросил он, чтобы сменить тему. - Хотите еще стаканчик?

- Нет, нет, спасибо... Но он превосходен.

- Да, тогда в театре меня поразили зрелость и уверенность ваших суждений. У вас нет склонности писать критические статьи?

- Нет.

- А стихи?.. Мне известно, что вы пишете стихи.

- Да, брат вас выдал. И вы, наверное, знаете других молодых людей, которые могли бы сотрудничать... Надо, чтобы этот журнал стал платформой, объединяющей молодежь. В этом его смысл. Мне хотелось бы, чтобы вы помогли мне составить своего рода проспект-манифест, который намечал бы, не слишком их уточняя, новые веяния. Мы еще поговорим об этом. Нужно будет выбрать два или три эпитета, только не неологизмы, а самые стертые, старые слова, которым мы придадим совсем новый, действенный смысл. После Флобера были в моде "благозвучный и ритмичный"; после Леконта де Лиля "иератический и определенный"... Слушайте, что вы скажете об эпитете "жизненный"? А?.. "Бессознательный и жизненный"... Нет? "Стихийный, крепкий и витальный"?

- Мне кажется, что можно было бы подобрать получше, - осмелился заметить Оливье, улыбаясь не слишком одобрительно.

- Может, еще портвейну...

- Только, пожалуйста, немного.

- Видите ли, огромным недостатком символизма является то, что он дал одну эстетику: все большие литературные школы давали кроме нового стиля новую этику, новые заповеди, новый список обязанностей, новую манеру видеть, новое понимание любви, новое отношение к жизни. Символист весьма упростил свою задачу: он вовсе устранился из жизни, не старался понять ее, отрицал ее, повернувшись к ней спиною. Разве вы не находите, что это нелепо? Эти люди лишены аппетита к жизни и даже не гурманы. Совсем не то, что мы... не правда ли?

Оливье допил второй бокал портвейна и выкурил вторую папиросу. Он полузакрыл глаза, развалился в удобном кресле и, не произнося ни слова, выражал свое одобрение легкими кивками. В этот момент раздался звонок, и почти тотчас вошел лакей и подал Роберу визитку. Робер взял ее, взглянул и положил рядом на письменном столе:

- Хорошо. Попросите его минуту подождать. - Лакей вышел. - Слушайте, дорогой Оливье, вы мне очень нравитесь, и думаю, мы вполне можем столковаться. Но сейчас ко мне пришел один визитер, которого мне непременно нужно принять и переговорить с ним наедине.

Оливье встал.

- Я провожу вас через сад, если разрешите... Вот хорошо, что вспомнил: не хотите ли иметь мою новую книгу? У меня как раз есть экземпляр на голландской бумаге...

Уловил ли Пассаван в тоне фразы легкий оттенок пренебрежения? Он тот час же ответил:

- Не будем говорить о ней. Если вы скажете мне, что она вам нравится, я вынужден буду отнестись с недоверием либо к вашему вкусу, либо к вашей искренности. Нет, лучше, чем кому-либо, мне известны недостатки этой книги. Я писал ее чересчур торопливо. По правде говоря, все время, пока я ее писал, я думал о своей следующей книге. Вот она - другое дело: ею я дорожу. Ею я очень дорожу. Вы увидите, увидите... Мне очень жаль, но сейчас я принужден просить вас покинуть меня... Если только не... Но нет, нет, мы еще недостаточно знакомы, и ваши родители, наверное, ожидают вас к обеду. Итак, до свидания. До скорого... Я надпишу вам книгу, разрешите?

Он встал и подошел к письменному столу. Пока он надписывал книгу, Оливье шагнул вперед и искоса посмотрел на принесенную лакеем визитку: 

ВИКТОР СТРУВИЛУ

Это имя ему ничего не говорило.

"Турника"; едва Оливье собрался прочитать надпись, Робер сказал, засовывая книгу ему под мышку:

- Потом прочтете.

Только на улице Оливье познакомился с эпиграфом, надписанным графом де Пассаваном; он был извлечен из той самой книги, которую украшал, и гласил следующее: 

"Ради Бога, Орландо, еще несколько шагов. Я вполне
уверен, что смею как следует вас понимать". 

Эпиграф двусмысленный, который заставил Оливье призадуматься, но он был волен в конце концов толковать его как заблагорассудится.