Подземелья Ватикана.
Книга пятая. Лафкадио.
Глава VI

VI

В этот самый день вечерний поезд привез из Милана Антимов; так как они путешествовали в третьем классе, то только по приезде увидели графиню де Баральуль и ее старшую дочь, прибывших с тем же поездом, в спальном вагоне.

За сколько часов до печальной телеграммы графиня получила от мужа письмо, в котором граф красноречиво говорил о живейшем удовольствии, доставленном ему неожиданной встречей с Лафкадио; разумеется, здесь не было ни слова о том полуродстве, которое придавало, в глазах Жюлиюса, такую коварную привлекательность этому молодому человеку (выполняя отцовскую волю, Жюлиюс не имел по этому поводу открытого объяснения ни с женой, ни с самим Лафкадио), но кое-какие намеки, кое-какие недомолвки достаточно говорили графине; я даже уверен, не забавляло ли Жюлиюса, у которого было довольно-таки мало развлечений в его буржуазном житье-бытье, ходить вокруг скандала и обжигать о него кончики пальцев. Точно так же я не уверен, не оказало ли присутствие в Риме Лафкадио, надежда его увидеть, известного влияния, даже существенного влияния, на принятое Женевьевой решение отправиться туда вместе с матерью.

Жюлиюс встретил их на вокзале. Он поспешно увез их в Гран-Отель, почти тотчас же расставшись с Антимами, с которыми должен был увидеться на следующий день, на похоронах. А те отправились на виа ди Бакка ди Леоне, в ту гостиницу, где останавливались в первый свой приезд.

сама идет ему на встречу с разверзтыми дверями; его ждут.

 Вот видишь! Что я тебе говорила в Париже? Все устраивается. В жизни надо только уметь ждать.

-- И не меняться, -- сокрушенно отвечал Жюлиюс, поднося к губам руку супруги и не замечая, как взгляд его дочери, направленный на него, отягчается презрением. -- Я верен вам, своим мыслям, своим принципам. Постоянство - необходимейшая из добродетелей.

Уже от него отдалялись и память об его недавнем шатании, и всякий неправоверный помысел, и всякое неблагопристойное намерение. Он удивился тому, с какой тончайшей последовательностью его разум на миг отклонился от прямого пути. Это не он переменился: переменился папа.

 -- говорил он себе, -- до чего логична! Самое трудное, это - знать, чего держаться. Этот несчастный Флериссуар умер оттого, что проник за кулисы. Если сам ты прост, то проще всего - держаться того, что знаешь. Эта отвратительная тайна его убила. Познание дает силу лишь сильным... Все равно! Я рад, что Карола сообщила полиции; это дает мне возможность свободнее обдумать положение... А все-таки если бы Арман-Дюбуа знал, что своими бедствиями, что своим изгнанием он обязан не настоящему папе, какое это было бы для него утешение! как это окрылило бы его веру! как ободрило бы!.. Завтра, после похорон, мне следовало бы с ним поговорить".

Народа на этих похоронах было немного. За катафалком следовали три кареты. Шел дождь. В первой карете Блафафас дружески сопровождал Арнику (как только кончится траур, он, несомненно, на ней женится); они выехали из По третьего дня (о том, чтобы оставить вдову наедине со своим горем, отпустить ее одну в этот дальний путь, Блафафас не допускал и мысли; а если бы даже и допускал! Хоть и не будучи членом семьи, он все же надел траур; какой родственник сравнится с таким другом?), но прибыли в Рим всего лишь за несколько часов, потому что ошиблись поездом.

На могиле Флериссуара об его злополучной судьбе не говорилось ничего. Но на обратном пути с кладбища Жюлиюс де Баральуль, оставшись вновь наедине с Антимом, начал:

 Я вам обещал ходатайствовать за вас перед святым отцом.

-- Бог свидетель, что я вас об этом не просил.

-- Это верно: возмущенный тем, в какой нищете вас покинула церковь, я слушался только своего сердца.

 Бог свидетель, что я не жаловался.

 Знаю!.. Знаю!.. И злили же вы меня вашей покорностью! И раз уж вы сами об этом заговорили, я вам признаюсь, дорогой Антим, что я видел в этом не столько святость, сколько гордыню, и, когда я был у вас последний раз в Милане, эта чрезмерная покорность показалась мне гораздо ближе к возмущению, чем к истинному благочестию, и явилась для моей веры тяжким испытанием. Господь так много от вас не требовал, чорт возьми! Будем откровенны: ваш образ действий меня шокировал.

-- А ваш, могу вам также сознаться, меня огорчал, дорогой брат. Не вы ли сами подстрекали меня к возмущению и...

Жюлиюс, горячась, перебил его:

-- Я достаточно убедился на собственном опыте и учил других на протяжении всей моей деятельности, что можно быть примерным христианином и не гнушаться законными преимуществами, связанными с тем положением, которое господь счел нужным нам предоставить. Что я осуждал в вашем образе действий, так это именно то, что своей деланностью он как бы кичился перед моим образом действий.

 Бог свидетель, что...

-- Да бросьте вы ваши заверения! -- снова перебил его Жюлиюс. -- Бог здесь не при чем. Я именно и стараюсь вам объяснить, что когда я говорю, что ваш образ действий был близок к возмущению... то я разумею: к моему возмущению; и именно это я ставлю вам в вину: мирясь с несправедливостью, вы предоставляете другому возмущаться вместо вас. Вы сейчас увидите, насколько я был прав, когда возмущался.

У Жюлиюса выступил пот на лбу, он снял цилиндр и положил его на колени.

-- Хотите, я открою окно? -- и Антим предупредительно опустил стекло рядом с собой.

 Как только я прибыл в Рим, -- продолжал Жюлиюс, -- я ходатайствовал об аудиенции. Меня приняли. Моим стараниям суждено было увенчаться своеобразным успехом...

 Вот как? -- равнодушно произнес Антим.

 Да, мой друг. Потому что если я и не добился того, о чем просил, то зато из этого посещения я вынес уверенность... ограждающую нашего святого отца от всех тех оскорбительных подозрений, которые у нас были на его счет.

-- Бог свидетель, что у меня никогда не было никаких оскорбительных мыслей о нашем святом отце.

 А у меня были, за вас. Я видел, что вас обижают; я возмущался.

-- Не отвлекайтесь, Жюлиюс: вы видели папу?

 В том-то и дело, что нет! Папу я не видел, разразился, наконец, Жюлиюс, -- но я узнал одну тайну; тайну вначале сомнительную, но которая затем, благодаря смерти нашего дорогого Амедея, получила неожиданное подтверждение; тайну ужасную, невероятную, но в которой наша вера, дорогой Антим, сумеет найти опору. Ибо знайте: в этом неправосудии, жертвой которого вы стали, папа неповинен...

-- Да я в этом никогда и не сомневался.

 Антим, слушайте меня внимательно: я не видел папу, потому что его никто не может видеть; тот, кто сейчас восседает на святейшем престоле, тот, кому повинуется церковь и кто повелевает; тот, кто со мной говорил, этот папа, которого можно видеть в Ватикане, папа, которого видел и я, -- ненастоящий.

При этих словах Антим весь затрясся от громкого смеха.

-- Смейтесь! Смейтесь! -- обиженно продолжал Жюлиюс. -- Сначала я тоже смеялся. Если бы я меньше смеялся, Флериссуар не был бы убит. Ах, святой друг! Кроткая жертва!..

 Послушайте: это вы серьезно говорите?.. Но позвольте!.. Но позвольте!.. Но позвольте!.. -- заговорил Арман-Дюбуа, обеспокоенный пафосом Жюлиюса. -- Ведь как-никак следовало бы знать...

-- Он потому и умер, что хотел знать.

-- Потому что, согласитесь сами, если я не пожалел своего имущества, своего положения, своей науки, если я согласился на то, чтобы меня обобрали... -- продолжал Антим, который тоже начинал горячиться.

-- Я же вам говорю: во всем этом настоящий неповинен; тот, кто вас обобрал, это - ставленник Квиринала...

 Я должен верить тому, что вы говорите?

-- Если вы не верите мне, верьте этому бедному мученику.

Некоторое время они молчали. Дождь перестал; сквозь тучу пробился луч. Карета, медленно покачиваясь, въезжала в Рим.

-- В таком случае я знаю, что мне делать, -- вдруг заговорил Антим самым решительным голосом. -- Я разглашу.

 Мой друг, вы меня пугаете. Вас же, несомненно, отлучат.

-- Кто? Если лже-папа, так мне наплевать.

-- А я-то думал, что помогу вам найти в этой тайне утешающую силу, -- уныло продолжал Жюлиюс.

 Вы шутите?.. А кто мне поручится, что Флериссуар, явившись в рай, не убедится совершенно так же, что его господь бог тоже не настоящий?

-- Послушайте, дорогой Антим! Вы заговариваетесь. Как будто их может быть два! Как будто может быть другой!

 Вам, конечно легко говорить, вам, который ничем для него не пожертвовал; вам, которому и настоящий, и ненастоящий - все впрок... Нет, знаете, мне необходимо освежиться...

Высунувшись в окно, он тронул палкой плечо кучера и велел остановить. Жюлиюс хотел выйти следом за ним.

 Нет, оставьте меня! Я услышал достаточно, чтобы знать, как себя вести. Остальное приберегите для романа. Что касается меня, то я сегодня же пишу гроссмейстеру Ордена и завтра же сажусь за начатую статью для "Телеграфа". Мы еще посмеемся.

-- Что это? Вы хромаете? -- воскликнул Жюлиюс, с удивлением видя, что тот снова припадает на ногу.

-- Да, вот уже несколько дней, как у меня возобновились боли.

 Ах, так вот оно что! -- сказал Жюлиюс и, не глядя на него, откинулся в угол кареты.