Дружба

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дружба (старая орфография)

ДРУЖБА.

Разсказ Зудермана.

Перевод с немецкого Н. А--вой.

Может быть вы помните один женский портрет, который был выставлен три или четыре года тому назад, - он обратил на себя общее внимание и создал имя художнику? Нежная, несколько худощавая фигура, в простом черном бархатном платье, узкое, страдальческое лицо, на котором можно было прочитать спокойный аристократизм мысли, полузакрытые, вдумчивые глаза, верхняя губа, покрытая легким пушком, с чертой тоски и улыбающейся муки около губ.

Она была вдова известного ***ского архитектора, в доме которого во время оно постоянно толпились молодые художники, между прочим и К.... написавший этот портрет. Это был веселый малый, легкомысленный и смелый, сумевший в водовороте студенчества сберечь вполне молодой талант, и присвоивший себе разочарованность человека, страдающого мировой скорбью, которая ему тем более шла, что при малейшем поводе он разражался звонким хохотом.

Гедвига быстро сумела распознать здоровую натуру молодого человека и заботилась об нем тем охотнее, что весь свет считал его талантом первой величины, требующим только некоторого ухода, чтобы затем принести превосходные плоды. С жаром отдался он руководительству молодой женщины, бывшей старше его несколькими годами, и скоро стал боготворить ее.

Он приносил ей свои этюды, а она внимательно штудировала их взглядом, от которого не ускользало ни единой ошибки еще не совсем твердой руки. Он поверял ей свои творческия мысли, бродившия в его голове в безформенном виде, а она возвращала их ему очищенными и созревшими. Ни один уголок его сердца не был скрыт от нея, и ей была понятна даже молодая резкость, проскальзывавшая иногда в его чувствах и производившая диссонанс; она приписывала ее излишку сил и легкой насмешкой старалась возстановить ту гармонию, которая была нарушена; многих других чутких молодых женщин эта резкость оскорбила бы.

Безконечно много давала она ему и не менее получала от него. Будучи женой человека уже не молодого, угрюмого, сама постоянно больная, она слишком рано созрела умственно и утратила веселость и упругость молодости. Теперь же целые потоки свежей, жизнерадостной силы сообщались ей от него; она чувствовала себя помолодевшей, глядя на него; и к её чувству примешивалось что-то материнское, слабая тень того счастья, в котором ей было отказано.

Муж, довольный, что жена занята, давал им обоим, полную свободу. - Да почему бы и нет? - Никогда еще ревность не была бы менее основательна; ведь молодой человек поверял ей даже свои, более или менее легкомысленные сердечные дела, от вредного действия которых она старалась только оградить успешное развитие его таланта;

Два, три года минули. Муж Гедвиги умер. Она чувствовала себя хуже, чем когда бы то ни было и перебралась по совету врачей на юг, в Ниццу.

Одиноко и тихо жила она; только время от времени появлялся в её безхитростной гостиной какой-нибудь длинноволосый гений, не особенно опрятный, привозивший ей рекомендательное письмо от её друга и находившийся большею частью в затруднительных денежных обстоятельствах.

Переписка с другом, которого работа и служба удерживали в Германии, была её единственным развлечением. Он часто писал ей, что он молится на нее. Она энергично отстраняла этот экстаз и была довольна тем, что он оставался ей верен, несмотря на свой легкомысленный темперамент и растущую славу. Так прошло три года.

И вот - позднею осенью, нежданно, негаданно он появился в Ницце. Утомленный, заработавшийся, нравственно одинокий, более сумасбродный, чем когда-бы то ни было, но - уже окончательно возмужавший.

- Я пришел к вам, чтобы от вас получить исцеление! - вскрикнул он, входя в первый раз в её комнату.

Она заплакала от, радости.

Скоро отношения их сделались еще дружественнее, чем, были раньше; тем не менее она по временам испытывала перед ним нечто в роде страха, до сих пор, ей чуждого и возникшого вероятно потому, что он, не был уже относительно нея тем, юношей, к которому она прежде относилась несколько покровительственно; разница в годах исчезла и внутренно. Его душа была близка её душе страшно близка!

Он часто жаловался ей. Страшные головные боли, плод слишком усиленной работы, потом беды, огорчения, с которыми приходилось бороться, разочарования, постигавшия его. Они не были слишком велики, но баловню счастья они казались ужасными. Она жадно поглощала его слова; ничтожнейшия подробности его жизни получили для нея громадное значение.

Но о многом он, казалось, умалчивал.

- А женщины? - спросила она, улыбаясь, и внезапно почувствовала ростущую ревность.

- Ах! - оставим женщин! - возразил он - я их давно забыл. Теперь вы для меня - все.

Она содрогнулась, но ничего не сказала. О, если бы он знал, как все её существо расцветало при виде его!

Рождественские праздники они провели вместе.

Когда свечи на дереве были зажжены и запах елки и яблок распространился по комнате, напоминая о родине, он взял ее за обе руки и долго, улыбаясь, смотрел ей в глаза, а затем сказал:

- Знаете! мы, собственно говоря, должны были бы пожениться.

Она почувствовала какой-то жгучий трепет, но быстро оправилась, и разразилась веселым смехом.

- Вы думаете я шучу? - продолжал он, - нет, нет, я говорю это совершенно серьезно. Ну согласитесь сами: мы оба одиноки, свет нам не мешает и мы научились понимать друг друга так, как никогда никто на свете не понимал другого. Почему же не должны мы делать общее дело, соединившись на всю жизнь?

- Будьте благоразумны, мой друг! - возразила она, стараясь видимо сохранить веселый тон, и не будем говорить больше о таких глупостях: как-бы то ни было, серьезно или шутя, все-таки это ведь глупость! Недостает того, чтобы вы обзавелись женой, которая старше вас пятью годами и которая в скором времени окончательно отцветет. Кроме того вы, как мне кажется, не родились сестрой милосердия, а ведь вы знаете, что я медленно приближаюсь к могиле. А потому довольно об этом.

В эту ночь она много плакала.

На другой день у него так болела голова, как никогда не болела.

Он получил право в её присутствии растянуться на кушетке.

Она поправляла ему игодушки.

- У вас такая свежая рука, сказал он. - В былые времена вы часто, утешая, гладили меня по голове. Это всегда мне помогало. И этого счастья я лишился!

Дрожащей рукой стала она его гладить по голове и по лицу. А когда притронулась к его щекам, он обеими руками придержал её пальцы.

- Оставьте их здесь, - сказал он с глубоким вздохом: - мои щеки горят как в огне.

Её щеки горели не меньше.

Время между Рождеством и Новым годом прошло. Сильнее и сильнее привязывались друг к другу эти два одинокие человека.

Пришел канун Нового года. Было решено провести его вместе.

Гедвига приготовляла чай; он, откинувшись в кресле, курил сигару и сквозь голубоватый дым наблюдал за её хозяйственными приготовлениями. На щеках её играл легкий румянец, а в глазах горел как-бы отблеск предчувствия счастья. Он чувствовал себя таким веселым и вместе с тем таким стесненным, ему хотелось бы вскочить и заключить ее в свои объятья, только для того, чтобы освободиться от этой душевной тяжести. Она говорила мало, каждый казалось был занят своими мыслями.

Около одиннадцати часов на улицах поднялся шум; свет мигающих факелов освещал комнату. Шествие масок, устроенное какой-то компанией, как пролог надвигающагося карнавала, проходило по улице.

Они открыли стеклянную дверь и оба вышли на балкон, на котором стояли гранатовые деревья в полном цвету.

Была теплая, мягкая ночь, такая, какие бывают у нас только весной. Звезды мерцали, а над морем лежал какой-то неопределенный отсвет.

В ту минуту, когда шествие со свистом, трелями и хохотом проходило у самых их ног, он почувствовал, как её рука почти со страхом легла в его руку.

- Мы здесь, как среди моря на одинокой скале, не правда-ли? - прошептал он ей.

Она кивнула и тихо прижалась к нему.

Она не отвечала и только опустила голову, погружая ее в розовые цветы гранат. Он чувствовал как она дрожала.

- Гедвига! - сказал он тихо.

Она вздрогнула. Он в первый раз назвал ее по имени.

- Гедвига!

- Что хотите вы от меня?

- Гедвига, у меня душа переполнена. Я должен вас благодарить, я должен вам говорить слова любви... Чем был-бы я без вас? Всем, всем обязан я вам... Гедвига, я больше не могу выносить этого, я стою около вас с бьющимся сердцем, но как чужой. Я должен свободно вздохнуть, я должен сказать вам...

- О, Боже! - прошептала она, закрывая лицо руками. Она вбежала в комнату и бросилась в кресло. Он побежал за ней и схватил обе её руки. Она тяжело дышала,

- Подождите, будем говорить спокойно, мой друг, - сказала она, с трудом выпрямляясь. - Садитесь вот там и послушайте меня.

Он машинально повиновался.

- Почему все не может остаться между нами так, как это было до сих пор? - продолжала она, - разве было плохо?... разве мы не удовлетворяли друг друга? И вот вдруг нас охватило какое-то волнение, которое делает нас неблагодарными всему счастью, испытанному нами до сих пор... Мы не имеем права поддаться этому волненью. Оно сделало бы нас (по крайней мере меня) несчастными. Видите-ли, несколько времени тому назад вы говорили мне, что я для вас все. Я хорошо чувствую, что в известном смысле это правда, и это чувство наполняет меня и счастьем и гордостью; но с той минуты, с которой мы захотим пожинать любовь там, где мы посеяли дружбу, обаянье будет нарушено. До сих пор я для вас была все, с этой минуты я буду для вас... еще одна!

Он вздрогнул. - Какое гадкое слово! - сказал он беззвучно.

- Гадкое, да! но тем справедливее оно, - возразила она, дрожащими руками оправляя скатерть. - Мы не должны вводить себя в обман. Эта минута решает нашу судьбу. Мы еще имеем возможность выбрать дорогу, которой мы пойдем. Вы ведь знаете... что я... вас люблю... и... так одинока, потому пожалейте меня, пощадите! мне хотелось бы остаться для вас всю жизнь тем, чем я есть.

- Вы же должны быть для меня чем-то еще большим! - воскликнул он, сжимая лоб обеими руками; - я хочу вам отдаться весь, с моим искусством, моим телом, моей душой. Я хочу иметь покой, вне мира, вне самого себя и вне моих страстей - и где же могу я найти его, кроме вас?

Она глубоко вздохнула, как-будто получила новую надежду. Горячим взором глядела она на него. В эту минуту стрелка приблизилась к двенадцати.

- Еще несколько минут и год окончится, продолжал он. - Новый придет, и неужели вечно будет одно и то же: я буду безсильно метаться, вы будете одиноки? Перед нами лежит тьма и в ней, как обжорливое чудовище, смерть!

Она содрогнулась.

Часы пробили 12... каждый удар походил на взмах крыльев блуждающей, одинокой души.

Плача склонилась она к нему на грудь.

Ровно через год сидела Гедвига в той же комнате, только этот раз одна... Он хотел приехать к Рождеству, но отсрочил свой приезд до Нового года. Но и сегодня он не приехал; вместо него пришло письмо, которое она изучала вот уже несколько часов.

На щеках её горело пламя смерти; и она внимательно вглядывалась в слова. Слова пустой нежности, продиктованные смущеньем.

"Еще одна"...