| Автор: | Казот Ж. |
| Категории: | Сказка, Детская литература |
РАССКАЗ ПЕРСИДСКОГО ЦАРЕВИЧА АЛАЙАДДИНА
- К несчастью, мой дед умер слишком рано, и потому мой отец Бирминван-шах взошел на престол Персии, когда ему было всего семнадцать лет.
В то время, как он готовился к свадьбе с дочерью курдского султана, его первый визирь поднял мятеж, подкупил дворцовую стражу и захватил дворец. Мой отец, наскоро изменив свою внешность, вскочил на своего лучшего жеребца и бежал в пустыню.
Опасаясь погони, он без устали стегал коня, и тот скакал день и ночь, а утром, устав до изнеможения, упал у подножия скалы. Ценой огромных усилий отцу удалось заставить коня подняться на ноги и, чтобы укрыть его от палящего зноя, завести в пещеру, вход в которую виднелся совсем рядом.
«Путник, куда ты направляешься? Ты устал, это сразу видно, и тебе повезло, что ты набрел на эту пещеру - здесь можно отдохнуть, а до другой такой скачи хоть целый день - не доскачешь».
«Я еду куда глаза глядят, - отвечал отец, ничуть не боясь открыться одинокому безоружному незнакомцу. - Бегу из столицы. Позавчера я был царем, но мой первый визирь отнял у меня корону. Я просто спасаю свою жизнь».
«Здесь тебе ничто не угрожает», - заверил его паломник.
«Да, наверное, - вздохнул отец. - При условии, что я раздобуду какую-нибудь еду для себя и коня. Иначе мы оба умрем с голоду».
«У меня есть рисовые и ячменные лепешки, лук, финики и пузырек с превосходной настойкой. Отдыхай, я видел тут неподалеку один зеленый луг. Я отведу туда твоего коня и принесу воды в бурдюке. И мы заживем не хуже любых других странников».
Отцу выбирать не приходилось, и он позволил паломнику исполнить свои добрые намерения. Вскоре незнакомец вернулся с водой и вытащил на середину пещеры котомку, из которой извлек сверх того, что обещал, еще и головку козьего сыра. Словом, у него было всё, что нужно одинокому путнику в краю, где земля бесплодна.
«Ты должен рассказать мне свою историю, бедный, несчастный царь, - сказал радушный паломник Бирминван-шаху, - может, я смогу тебя чем-то утешить, ибо питаю страшную ненависть к узурпаторам. Твой же еще и отъявленный негодяй, ведь ты слишком молод, чтобы успеть натворить бед. Значит, не ради народного блага, а из честолюбия твой враг захватил власть».
«Ты угадал, странник, - вздохнул отец. - Я царствовал только две недели, когда первый визирь, которому отец мой доверил армию, использовал ее, чтобы захватить мое место. Этот предатель скрывал свои намерения под маской отвратительного лицемерия».
«О, лицемерие, лицемерие! Ужасный порок! - воскликнул паломник. - Пусть мои глаза никогда не узрят купола святой мечети, если я не научу тебя, как отомстить твоему двуличному врагу».
«И что же ты мне посоветуешь?»
«А вот слушай, - сказал паломник. - Мы наденем другие платья, ты немедленно вернешься в столицу и остановишься в караван-сарае, что находится прямо у ворот города».
«Но все сразу узнают моего коня», - возразил Бирминван-шах.
«Твоего черного коня, если не ошибаюсь? Хочу, чтобы с этой самой минуты он стал белым с черным хвостом и черной гривой».
«И твое „хочу" поможет?» - недоверчиво усмехнулся отец.
«О мой юный царь! Ты слишком мало правил, чтобы знать, что такое воля государя. Так вот мое „хочу" сродни царскому: как я пожелаю, так и будет. Твой конь сей же час сделается белым, но я оставлю черные ободки вокруг его глаз, что позволит мне при случае вернуть ему прежнюю масть. Пойдем-ка, взглянем на него».
Бирминван-шах последовал за странником и увидел белого жеребца, который мирно стоял у источника на крохотном лужке, зажатом между двумя отвесными скалами. Отец робко окликнул коня по имени, и тот немедля подошел к своему хозяину.
«Давай присядем, добрый человек, - предложил Бирминван-шах. - Я вижу, ты не тот, за кого себя выдаешь. Мой родитель очень ценил тебе подобных, я тоже намеревался всячески поддерживать их. В моем положении, всеми покинутый и гонимый, я готов прибегнуть даже к помощи магии».
«Царь мой, - отвечал колдун, - нет и не может быть никаких запретов, когда речь идет о наказании лицемера! Их ненавидят все и всюду, даже в преисподней{308}. О, это ужасные люди, полная противоположность мне, я давлю их, как гадов, где бы ни встретил! Ты, надеюсь, представляешь, на что я способен. И я воспользуюсь моими познаниями, чтобы помочь тебе. Враги приползут к тебе на коленях и будут умолять снова сесть на трон, а ты раздавишь их всех по очереди».
«И как скоро это случится?»
«Через три дня, - заверил колдун. - Но только если ты обещаешь сполна вознаградить меня. Ибо каждый рассчитывает получить плату за хорошую работу».
«Я отдам тебе все мои сокровища!»
«Золото? - с презрением отмахнулся паломник. - Золото мне, который живет на сыре и сушеных финиках? Я стар, скоро мне понадобится помощь и утешение, и я мог бы найти их, будь у меня ребенок, но у меня его нет и он вряд ли появится, а ты можешь завести себе шестьдесят жен и дождаться многочисленного потомства. Уступи мне своего первенца, он станет моим, и только моим, сыном. И не беспокойся, я заберу его у тебя не сразу, а только когда он подрастет, окрепнет и наберется сил, чтобы голодать вместе со мною в пустыне. Тогда с ним случится то же, что и с тобою: он не только не погибнет, но и будет чувствовать себя как нельзя лучше».
Отец вспомнил, как прямо перед побегом из дворца ему сообщили, что курдский посланник уже дал согласие на то, чтобы их царевна Лаила вышла замуж за сына визиря-узурпатора. Бирминван-шах горячо любил дочь курдского султана, и потому все женщины земли и все дети, которых они когда-нибудь родят, были ему безразличны. Что значит какой-то ребенок, когда речь идет о престоле и уничтожении злейшего врага?
«В таком случае, - сказал странник, - мы выезжаем завтра утром, а чтобы выдержать все тяготы пути, опустошим на дорожку эту бутыль ширазского вина».
День пролетел быстро и незаметно. Колдун был очень умен и говорил цветисто, пещера приобрела обитаемый вид: камни, что служили лежанками, покрылись толстым слоем мха, и, откуда ни возьмись, появились три лампы, озарившие все закоулки теплым мягким светом.
Паломник снова достал свою котомку. Бирминван-шах думал, что он опять, как утром, достанет луковицы, но на этот раз появились две куропатки, один фазан и другие холодные закуски отменного вкуса и приятнейшего запаха.
«Вечерний поставщик, - заметил чародей, - не так скуп, как утренний. Воздадим должное его стараниям».
Бутылка ширазского опустела, на ее месте тут же появилась другая, и так продолжалось до тех пор, пока сон не сморил хозяина и его гостя.
Рассвет заставил обоих покинуть мягкий мох, на котором они крепко проспали всю ночь.
«Вперед, мой царь, - сказал паломник. - Конь оседлан, в путь, на столицу!»
«А как же ты, почтенный старик? Ты пойдешь пешком?»
«Нет, мы не должны терять времени, а значит, твой конь одолжит мне свой круп».
«Тебе же будет очень неудобно».
«Вовсе нет. - И колдун обратился к коню: - Ну-ка, Молния, или как там тебя? Прибавь-ка еще два ребра, дай место конюшему твоего хозяина. Так велит тебе Мограбин».
«Мограбин? - удивился отец. - А кто это?»
«Твой покорный слуга, разреши представиться. Может, ты уже слышал обо мне, но со временем ты поймешь, как любят злословить люди, да к тому же человек познается по своим делам, а ты своими глазами увидишь, как я обхожусь с лицемерами. Я не стану скрывать от тебя ни одной своей проделки, и твои враги окажутся необыкновенно упрямыми, если посмеют мне перечить».
Паломник в той самой простой одежде, в какой отец за пять дней до того нашел его в пещере, спешился, взял коня под уздцы и повел в ближайший караван-сарай.
Конь Бирминван-шаха был так хорош, что все приняли его хозяина за знатного паломника, скрывающего свое положение под скромным платьем. Расторопный Мограбин быстро выбрал комнату, велел подать ужин, наскоро перекусил и заявил, что ему надо в город.
«Отдыхай, мой царь, - сказал он отцу, - а я пойду, послушаю, о чем болтают в столице, узнаю, что там и как, и по делам сегодняшним определю, что будет дальше».
Колдун вышел, а поздно вечером вернулся назад.
«Что скажешь об этом глупом народе? - пожал он плечами. - Все развлекаются по случаю женитьбы сына узурпатора на царевне Лаиле. Народ доволен, он ест, пьет, танцует и о тебе даже не вспоминает. Не знай мы, насколько он глуп, стоило бы подумать о его наказании, но народ не стоит ни любви, ни ненависти, нечего об него руки марать, ибо он, по крайней мере, не лицемерит. Больше всего я ненавижу маску мудрости: нынче вечером я примусь за дело ради тебя, но мне нужно быть уверенным, что ты меня не обманешь. Что ты предложишь в залог честного слова, которое ты должен дать мне еще раз здесь и сейчас?»
Отца в ту минуту больше всего волновала мысль о том, что Лаила досталась другому. Сердце его сгорало от ревности, ибо курдская царевна была его первой любовью, и ко всему прочему Бирминван-шаха ослепляла жажда мести.
«Я сделаю то, о чем ты просишь, - обещал он Мограбину, - я отдам тебе своего первенца, которого родит моя законная жена, а в залог, если хочешь, оставлю моего коня, потому что больше у меня ничего нет».
«Твоего коня! Хорошая скотинка, мне подходит. Завтра я сяду на него верхом и поеду по нашим делам. Давай поужинаем и поспим. Никто во всем городе не будет почивать так крепко, как мы с тобой».
Наутро чародей уехал, весь день где-то пропадал, а вечером вернулся в караван-сарай.
«Хорошие новости, - сказал он отцу. - Прошлой ночью и царю, и его визирям с эмирами привиделись ужасные сны: призраки упрекали их за измену и вероломство и при этом осыпали страшными угрозами. Сегодня собрался диван, и ты бы умер со смеху, если бы посмотрел на их растерянные физиономии, когда они делились друг с другом сновидениями… Узурпатор, хитрая лиса, помалкивал, но напуган был больше всех. К чему они пришли, мне неведомо, но завтра об этом заговорят, а послезавтра мы начнем действовать. Впрочем, одно я знаю твердо: празднества по поводу свадьбы сына твоего врага и курдской царевны были прерваны, хотя им следовало бы продолжаться еще неделю. Пока это лишь маленький шаг к перевороту. Нужны решительные меры, чтобы заставить этих людишек вспомнить о долге. Но мы обсудим это завтра».
Вечером следующего дня Мограбин пришел в караван-сарай в якобы дурном расположении духа.
«Мы имеем дело с людьми непостоянными во всем, кроме зла. Одна страшная ночь - и они задумались, вспомнили о законе, одна спокойная ночь - и всё развеялось, как дым. Придется нанести сокрушительный удар. Думаю, тебе доставит удовольствие посмотреть, как мучаются твои враги. Ты увидишь всё своими глазами, не выходя отсюда: я заставлю их видеть сны прямо здесь, но при этом нас тобой они не заметят. Чтобы напугать их как следует, я велю немедленно обить все стены черной тканью. Мои рабы получили приказ сходить за твоими недругами, а мы с тобой сядем на этой софе и спрячемся за занавесом».
Не успел колдун закончить приготовления, как появился огромный страшный негр.
«Господин мой, - сказал он Мограбину, - царь возлег на свое ложе с прекрасной черкешенкой, которую некий торговец продал ему нынче утром. Твои рабы усыпили женщину и похитили спящего узурпатора. Его сейчас принесут».
«Илаг Кадахе, - приказал Мограбин, - помни, ты должен хорошо сыграть свою роль. Пусть царя доставят и посадят на этот деревянный табурет. Зажги огонь и при надобности воспользуйся им».
Негр принес жаровню, полную тлеющих угольев. Он подул, и пламя разгорелось.
Как только узурпатора усадили, Илаг Кадахе прорычал:
«Кто ты, несчастный?»
Изменник, не понимая, наяву он слышит этот страшный голос или во сне, растерялся, а потом ответил, заикаясь:
«Я… я… царь Персии».
«Ты? Ты - царь Персии? Эй, - негр обратился к четырем невольникам, что притащили узурпатора, - сто палок по подошвам{309} этому рабу отца Бирминван-шаха за то, что он обманул своего господина путем отвратительного лицемерия, воспользовался стражниками, которых ему доверили, и обратил их против сына своего благодетеля. Таков приказ Накаронкира[83]{310}».
Несчастный так громко кричал и визжал, пока его избивали, что перебудил бы весь караван-сарай, но Мограбин заранее заткнул уши его постояльцам. Одна пытка закончилась и тут же сменилась другой.
«Этот злодей и лицемер хочет править, - прорычал Илаг Кадахе, - дайте ему скипетр, наденьте ему корону!»
Железные скипетр и корона докрасна раскалились в огне.
«Узурпатор не хочет брать скипетр! - закричал негр. - Наденьте ему корону!»
От раскаленной короны волосы на голове грозили загореться. Выбрав меньшее из двух зол, истязуемый протянул руку к скипетру и обжегся.
«А-а, пощадите! Пощадите! - закричал он. - О, Накаронкир! Я не хочу больше править!»
«Сколько часов ты еще пробудешь на троне, столько горящих углей ты положишь себе на голову», - повелел Илаг Кадахе.
«Нет, Накаронкир, я отрекусь. Где Бирминван-шах? Пусть он царствует вместо меня!»
«Ты сам должен найти его, - отвечал негр. - Пусть двор, столица, вся страна оденутся в траур, пусть ищут повсюду великого царевича, и, как только его найдут, с обнаженной головой и босиком припади к его ногам вместе со своими трусливыми приспешниками».
«А-а! Уберите скипетр, уберите корону, - молил узурпатор, который мучался больше от страха, чем от боли. - Я сделаю всё, как велит Накаронкир».
«На сегодня хватит», - решил Илаг Кадахе.
Четыре невольника схватили царя, усыпили и положили обратно под бок прекрасной черкешенки, которая, проснувшись, никак не могла понять, почему ей позволили так долго спать и отчего так отвратительно пахнет горелым.
Оставшись наедине с моим отцом, Мограбин начал прибираться в комнате.
«Я хотел продемонстрировать тебе, на что готов пойти ради услужения своим друзьям. Если с царем здесь обошлись сурово, то его визирям и эмирам пришлось и того хуже. Пощадил я только одного - сына узурпатора, потому что прекрасная Лаила так его наказала, что он стал вести себя с ней очень и очень почтительно».
Тут любопытство моего отца перешло все границы.
«Что же такого сделала Лаила, чем заслужила твою похвалу?»
«Дело давнее, но стены дворца столь толсты, что о нем прознал я один и только сегодня… В первую брачную ночь молодой муж явился к жене с объятиями и поцелуями, а она плюнула ему в лицо.
„Дерзкий раб, - воскликнула царевна, - как ты посмел взять в жены будущую супругу твоего повелителя! Что ж, я воздам тебе по заслугам".
„Позволь мне, госпожа, - сказал он, - прилечь у твоих ног. Я уважаю твои чувства. Их свидетельство на моем лице, однако я не считаю себя оскорбленным. Я безропотно снесу унижение, но боюсь отца и предпочел бы умереть, чем сделать его твоим врагом".
„У тебя благородное сердце, - заметила Лаила. - Я прощаю тебя. Прости и ты меня. Спи спокойно".
Все последующие ночи прошли так же, как первая, и твоя невеста по-прежнему чиста перед тобой. По-моему, это лучшая новость из всех, что я мог тебе принести, не считая тех, что мы услышим завтра… Любопытные вести дойдут до нас, ибо я еще не всех виновных подверг избиению палками. Хочу, чтобы они смогли добраться до дивана, который состоится завтра. Я так или иначе тоже буду там и принесу тебе подробный отчет. Сейчас уже поздно, советую тебе отдохнуть».
Отец охотно прислушался к совету, ибо известие о том, как курдская царевна обошлась с сыном узурпатора, позволяло ему надеяться на весьма сладкие сны. Что до Мограбина, то он, наверное, спал лишь вполглаза. Заснув далеко за полночь, колдун встал до зари и покинул караван-сарай еще прежде открытия городских ворот.
В тот день он вернулся раньше обычного.
«О, Бирминван-шах, - весело сказал Мограбин, - вот бы ты позабавился, кабы побывал в диване вместе со мною и узнал, о чем там шли разговоры! Я подслушал, как четыре визиря, которые от страха забыли о взаимном недоверии и скрытности, прежде чем рассесться по местам, делились друг с другом своими снами. Совпадение ночных видений не только напугало их, но и привело в полнейшую растерянность… Они подозвали к себе главных законников и по секрету поведали о случившемся. Сановники поразились до глубины души. Не поверить сокрушенным и подавленным визирям они никак не могли, ведь чуть позже явились эмиры-военачальники и чуть ли не слово в слово воспроизвели те же рассказы. Видел бы ты это собрание: сто человек, включая стражников и мелких придворных, разбились на группки и шептались только о снах и Накаронкире. Этот дух любит внушать страх, и никто не позволил ему удовлетворить свою страсть лучше меня. Наконец первые лица собрания, а также старейшие члены дивана, посовещавшись за закрытыми дверями, согласились исполнить волю Накаронкира, который столь доходчиво сумел ее разъяснить… Тут объявили, что царь плохо себя чувствует, но каждый понял, что Небо не оградило и его от прихотей ночного духа. Все опасения, кроме того, что внушил им грозный Накаронкир, испарились, и трем избранникам поручили объявить узурпатору, что он должен незамедлительно отдать приказ о розыске Бирминван-шаха и его возвращении на престол… Я последовал за ними. Если бы не ночная встряска, несчастный оказал бы посланцам дивана плохой прием. Однако какая скрытность, какое лицемерие! С палеными волосами, с ожогами на лбу и ладонях, в общем, с очевидными свидетельствами встречи с Накаронкиром, этот негодяй невероятно терпеливо, ничем не выдав своего страха и смятения, выслушал чужие истории, а затем обратился к собравшимся с речью.
„Я принял бразды правления царством, - сказал он, - полагая, что Бирминван-шах в силу молодости и неопытности не сможет удержать их в руках. Я рассчитывал передать трон царевичу, когда возраст и мой пример подготовят его к исполнению долга государя. Бежав, он скрылся от моих добрых намерений, но, поскольку Небо знает его лучше, чем я, и полагает, что он в состоянии править Персией, я готов сложить с себя бремя, которое возложил на свои плечи в его же интересах. Пусть Бирминван-шах узнает, что, применив силу, дабы принять дела государственные из его слабых рук, я приложу еще большие усилия, чтобы восстановить его на троне. Повелеваю, - продолжал лицемер, - объявить во дворце траур и пост. Пусть они продлятся до тех пор, пока не найдут Бирминван-шаха, коего я желал заместить во время его отсутствия, и только. Пусть объявят мою волю по всему городу и по всей стране и пусть назначат вознаграждение тому, кто укажет, где скрывается царевич. Таков был замысел мой до того, как вы сообщили мне о ваших ужасных снах, от которых самочувствие мое еще больше ухудшилось. Предупредите диван: я поднимусь с постели лишь для того, чтобы вместе со всеми подданными надеть траур. И дабы выразить мою глубочайшую печаль, траур мой будет строжайшим: я обрею волосы и бороду и не позволю им отрасти, пока не увижу нашего законного государя на троне{311}. До тех пор я удаляюсь от дел и препоручаю их визирям".
Вот, мой дорогой царь, - сказал отцу Мограбин, - последний штрих к портрету узурпатора, которого тебе предстоит покарать. И обрати внимание, как ловко он пытается скрыть от народа следы огня! Он даже не боится остаться без бороды! О, это великий злодей! А теперь успокойся и предоставь народ самому себе. Пусть он поволнуется, пусть возжелает тебя и, сгорая от нетерпения, поджидает у всех ворот. И, когда страсти накалятся и раздастся первый крик во славу Бирминван-шаха, я одолжу тебе коня, которого ты оставил мне в залог. Ты появишься верхом, красиво одетый. Илаг Кадахе, мой негр, станет твоим главным евнухом, а я - твоим покорнейшим слугой. Потерпи еще дня четыре, это нетрудно, потому что я готов служить тебе и удовлетворять любые прихоти. Время есть, опасность миновала, да и твоя будущая жена по-прежнему чиста и невинна».
Отец позволил чародею делать всё так, как тот считал нужным, и на пятый день колдун усадил его, одетого в накидку паломника, на белого с черной гривой коня и вывел из столицы через одни ворота, а ввел через другие, но уже на том самом черном коне, на котором Бирминван-шах бежал после переворота.
Красивые и в то же время скромные платье и чалма заменили накидку паломника. Илаг Кадахе и колдун шли, соответственно, справа и слева от коня, держась за его круп.
«Да здравствует Бирминван-шах!» родителю моему пришлось укрыться в доме одного эмира.
Возгласы эти донеслись до дворца, где заседал диван. Узурпатор, чьи ожоги стали менее заметны, вскочил. С непокрытой головой, без бороды, босиком, он, опередив всех визирей и эмиров, помчался к царевичу, дабы на коленях умолять его вернуться на трон{312}.
Когда Мограбин, это чудовище, продолжая проклинать лицемерие, убедился, что кровь виновных пролилась, он сделал вид, что ничуть не беспокоится о дальнейшей судьбе моего отца. Ты, мол, твердо сидишь на троне, моя помощь тебе больше не понадобится, я уезжаю, вспомни обо мне, когда у тебя родится сын, и не забудь, что он принадлежит мне. Это плата за мои услуги, я много трудился и устал, в старости мне понадобится поддержка. Воспитывай его как подобает, чтобы, проводив меня на тот свет, он стал твоей опорой. С этими словами чародей забрал черного коня и исчез. За делами своими и развлечениями отец не задумывался о том, какую сделку заключил, и пожалел о ней только после моего рождения.
Он сам потом признавался, что разрыдался, поняв, что совершил ужаснейшую ошибку: несмотря на пылкие речи Мограбина против лицемерия, поклялся передать этому магу, которого в глубине души считал злым и коварным, первый плод своей любви к дорогой Лаиле.
Родитель мой не мог удержаться от слез всякий раз, когда брал меня на руки, и мать поначалу принимала это за выражение нежных чувств, а потом встревожилась не на шутку, ибо слишком горько плакал ее муж.
«Почему ты льешь слезы над нашим ребенком? - спросила она. - Что печального видится тебе в его судьбе? Он прекрасен, как день, он - сын царя, ему суждено править…»
«Не будем говорить о судьбе, моя дорогая Лаила, эти разговоры внушают мне страх. Ты - моя, трон - тоже, это великое благо, но нам придется заплатить за него слишком высокую цену».
И отец открыл ей правду о том, как вернулся на престол.
Моя мать не испугалась, ведь курды привыкли к чародеям и колдовству.
«Подумай, - предложила она, - что хотел сказать Мограбин, называя твоего сына своей опорой в старости? Наверняка он сделает его таким же колдуном, как он сам. Ну и что в этом ужасного для царевича? И зачем отбирать его у нас? Я буду только рада, если Алайаддин приобретет полезные знания, и тогда ему не придется обращаться при случае за помощью к чужим людям. По-моему, царь роняет свое достоинство, когда ему приходится прибегать к услугам предсказателей».
Хоть я и не подавал виду, но каждый раз, когда я слышал имя Мограбина, у меня болезненно сжималось сердце. Однако мне пошел уже пятнадцатый год, и тревоги моих родителей понемногу развеялись вместе с моими страхами, как вдруг главный придворный конюший доложил отцу, что ему предлагают купить самого великолепного жеребца на свете.
Отец безумно любил лошадей.
«Где этот конь?» - спросил он.
«Государь, - сказал конюший, - я ехал мимо большого арыка, когда туда привели на водопой жемчужно-белого коня с черным хвостом и черной гривой, а также ровным черным ободком вокруг глаз… Я спешился, чтобы поближе рассмотреть это необыкновенное животное, и выразил желание проехаться на нем верхом. Его хозяин с удовольствием позволил мне сесть в седло, и никогда в жизни я не встречал такого послушного, мощного, умного и гибкого коня. Я говорил ему, что делать, и он подчинялся - можно было подумать даже, что он понимает наш язык как родной… Я сказал, что готов купить его, но человек заявил, что конь не продается.
„Я хочу приобрести его для нашего царя", - пояснил я.
„В таком случае я дарю его", - ответил незнакомец.
Я поймал его на слове, и теперь он ждет тебя во дворе вместе со своим конем».
Я был рядом с отцом во время этого разговора, и мне очень захотелось посмотреть на жеребца, но потрясенный Бирминван-шах, который уже не сомневался, что Мограбин возвращает ему залог, взял меня за руку и отвел к матери.
«Моя дорогая Лаила, - сказал он, - колдун не забыл нас, как мы надеялись, он пришел за нашим сыном. Если откажем ему, нам грозят страшные опасности».
«Надо принять его здесь, - предложила Лаила, - я не боюсь чародеев, даже мою кормилицу подозревали в колдовстве. Она никогда не сделала мне ничего плохого, хотя рабы моей матери говорили, будто своими глазами видели, как она рвала на себе волосы и бросала их в лохань, где те превращались в лягушек. Пусть войдет, и я поговорю с ним».
Привели Мограбина, который учтиво поклонился моим родителям. Отец приветствовал его настолько любезно, насколько мог, но было заметно, что это давалось ему с немалым трудом.
«Кто бы ты ни был, предсказатель или колдун, - обратилась к Мограбину моя мать, - но ты взял нашего сына под свою защиту. Ты обещал стать ему вторым отцом и при этом заставил себя ждать. Мальчик давно достиг того возраста, когда ребенку следует учиться, и ты сам поймешь, как много он знает. Надеюсь, ты займешься его дальнейшим образованием здесь, в нашем дворце, и отдашь должное тому, как мы позаботились о его воспитании. Все будут почитать тебя, в особенности я, ибо я очень люблю ученых. Мы сделаем тебя визирем, но не для того, чтобы возвысить в наших глазах, а дабы все относились к тебе с должным уважением».
Чародей отказался от этих милостей, сказав, что пришел не для того, чтобы заниматься моим воспитанием. Он хочет забрать не чужого ребенка, а своего собственного, которого ему обещали пятнадцать лет назад за определенные услуги и за которого он получил в залог коня.
«До чего неблагодарны и вероломны стали люди! - воскликнул Мограбин. - Они рассчитывают отвертеться от своих обязательств, потчуя своего благодетеля сладкими речами и предлагая ему пустые титулы!»
и мы оба очутились в поле.
Он безжалостно стегал меня плетью. Казалось, она становится всё длиннее и длиннее, и, как бы быстро я ни мчался, ее удары настигали меня.
Не знаю, сколь долго это продолжалось, сменился ли лунный свет солнечным или нет, но я умирал от голода и жажды, у меня болели все члены. Несмотря ни на что, я всё бежал и бежал, а потом этот изверг загнал меня в источник, который ты видел у подножия горы, и вода обагрилась кровью, что текла из нанесенных плетью ран.
Он долго держал меня в воде, пока кровь не начала холодеть в моих жилах, а потом вытащил и вернул мне человеческий облик.
Не стану повторять ни обвинений, которыми этот злодей осыпал моего отца и меня, ни заманчивых посулов. Когда мы пришли во дворец, Мограбин пытался заставить меня забыть обо всем на свете и довериться ему одному. Ты, Хабед, и сам знаешь все его хитрости, хотя, конечно, в зависимости от обстоятельств, от сущности того, что этот маг хочет разрушить, от идей, которые стремится извратить, он изобретает всё новые и новые способы погубить свою жертву.
Я ликовал, предвкушая возвращение Мограбина и то, как покажу ему, что изучил все двенадцать книг и что не было ни одного из описанных там действий, которые я не мог бы повторить. И вдруг он вернулся.
«Невежда! - обругал он меня. - Лентяй, который не способен сам ничего делать, или ты думаешь, у меня есть время следить за тобой, как за нерадивым школьником?»
Я не чувствовал себя виноватым и хотел сказать, что он неправ. Изверг дал мне вторую пощечину, от которой я пошатнулся.
«Никто не смеет мне возражать, - рявкнул Мограбин. - Сейчас мне некогда, я ухожу, но, если, когда я вернусь, ты опять разочаруешь меня, мне придется прибегнуть к более суровым методам наставления».
С этими словами он ушел в свою комнату, сделал вид, будто что-то ищет, махнул мне рукой, как бы прощаясь, и исчез.
Я бросился на кровать и залился слезами, на голову своего преследователя я призывал Накаронкира, о котором часто слышал от своих родителей, и почувствовал, что сгораю от желания попасть в объятия тех, от кого видел только любовь и ласку.
Вдруг я вспомнил всё, чему научился, и подумал, что могу обернуться птицей, причем птицей хищной, подняться высоко в небо и не стать чужой добычей.
Я решил превратиться в орла. «Я взлечу так высоко, - думал я, - что ни один охотник меня не заметит, и буду опускаться, только чтобы добыть себе пищу. Я доберусь до персидской столицы, ночью залечу во дворец моего отца, и утром меня найдут на террасе, а в клюве у меня будет кусочек коры с нацарапанным на нем моим именем».
«Бедный Алайаддин, царевич Персии», а потом решил заняться превращением, ибо лучше всю жизнь оставаться птицей, чем терпеть побои и грубость колдуна.
Чары подействовали, я почувствовал, как мой нос вытянулся, превращаясь в клюв, увидел, что тело покрылось перьями, а руки сделались крыльями. Исполненный радости, я подобрал свою записку, зажал ее в лапке и взлетел.
Но вдруг кто-то схватил меня за хвост и ударил по спине так, что едва не переломил хребет. Колдун настиг меня, хладнокровно подобрал выпавший кусочек коры и прочел:
«„Бедный Алайаддин…" Хм, в самом деле бедный… бедный, как его отец и мать, на чувство признательности и на всякого рода добродетель. Ты обернулся орлом? Неблагодарный! Однако в моих вольерах нет места хищным птицам, придется подобрать тебе другой уголок».
Я был скорее мертв, чем жив, и пришел в себя лишь для того, чтобы увидеть, как колдун привязывает меня за ноги и вешает посреди трупов и умирающих в том самом колодце, где ты нас нашел. Я погрузился в болезненное состояние, не отдавая себе отчета в своих страданиях. Мне виделось, что Мограбин, похожий более на демона, нежели на человека, преследует меня с железным кнутом. Он настигал меня снова и снова, а я мчался за призраком смерти, который всё ускользал от меня. Очнулся я только тогда, когда ты вытащил меня из страшной ямы.
83
Накаронкир - дух, которого Мухаммад посылает грешникам во сне, чтобы заставить их раскаяться.
Комментарии
308
…о наказании лицемера! Их ненавидят все и всюду, даже в преисподней. «В сердцах таких [людей] - болезнь» (2: 10; см., напр., также: 9: 67-68). Лицемерам уготована самая глубокая расщелина («нижайшая ступень») Адского огня (4: 145).
309
…сто палок по подошвам… - См. примеч. 244.
310
Накаронкир. «дух, которого Мухаммад посылает грешникам во сне, чтобы заставить их раскаяться» (сноска 83). Ничего подобного мусульманское предание не знает - Пророк, пребывающий на том свете, не может руководить в этом мире какими бы то ни было духами.
311
…траур мой будет строжайшим: я обрею волосы и бороду и не позволю им отрасти, пока не увижу нашего законного государя на троне. поэтому ее сбривание либо вырывание из нее волос (равно как и волос на голове) в знак скорби было особо символичным (см.: Езд. 9: 3; Ис. 15: 1-3; Иер. 41: 5; 48: 37; Иез. 5: 1). Вместе с тем принудительное сбривание бороды считалось изощренной формой унижения.
312
…дабы на коленях умолять его вернуться на трон. - Далее во французском издании 1788-1789 гг. (см.: Cazotte 1788-1789) следует абзац «Нет смысла рассказывать о дальнейших событиях: о свадьбе отца с верной Лаилой и о том, как он отомстил узурпатору и его сторонникам. Он пощадил только сына злодея, поскольку тот не посягнул на честь курдской царевны, несмотря даже на то, что она его оскорбила. Расскажу лучше, как уехал Мограбин». В современном издании сказок (см.: Cazotte 2012) данный фрагмент опущен.