Жерар де Нерваль: Казот

Жерар де Нерваль

КАЗОТ^{377}

I

Автор «Влюбленного дьявола» принадлежит к той категории писателей, которых мы, вслед за немцами и англичанами, стали называть юмористическими и которые вошли в нашу литературу лишь в качестве подражателей другим авторам. Четко-прагматический ум французского читателя с трудом воспринимает капризы чужого поэтического воображения, разве что оно заключено в традиционные и давно знакомые рамки сказки или балетного либретто. Аллегория нравится нам, басня - забавляет; наши библиотеки полны этих замысловатых примеров игры ума, предназначенных в первую очередь для детей, а затем для дам; мужчины снисходят до них лишь в минуты досуга. В XVIII веке у людей было много свободного времени, и никогда еще литературные фантазии и басни не пользовались таким успехом, как в ту пору. Величайшие писатели века - Монтескье, Дидро, Вольтер - убаюкивали и усыпляли своими очаровательными сказками общество, которое их же принципы должны были в самом скором времени разрушить до основания: автор «Духа законов» писал «Книдский храм»; основатель «Энциклопедии» развлекал дам и кавалеров «Белой птицей» и «Нескромными сокровищами», создатель «Философского словаря» изукрашивал «Принцессу Вавилонскую» и «Задига» чудеснейшими восточными фантазиями^{378}. Все это были выдумки, остроумнейшие выдумки и ничего более… чтобы не сказать, ничего более тонкого, причудливого и чарующего. Но поэт, верящий в свои фантазии, повествователь, верящий в свою легенду, автор, принимающий всерьез мечту, зародившуюся в глубинах его сознания, - вот редкость, не виданная в XVIII веке, в том веке, где аббаты-поэты вдохновлялись сюжетами языческой мифологии^{379}, а некоторые светские стихотворцы сочиняли басни, основанные на христианских таинствах.

Читатели того времени были бы весьма удивлены, узнай они, что во Франции появился остроумнейший и одновременно по-детски наивный автор, продолживший сказки «Тысячи и одной ночи» - этого великого, но незавершенного произведения, над переводом коего так долго бился господин Галлан;^{380} новый автор словно писал под диктовку арабских сказочников, и это отнюдь не выглядело ловким подражанием восточной прозе, но оригинальным и серьезным творением, созданным человеком, полностью проникшимся духом и верованиями Востока. Впрочем, следует заметить, что большинство сюжетов для своих сказаний Казот отыскал под пышными кронами пальм, растущих у подножия высоких холмов Сен-Пьера^{381}, - вдали от Азии, разумеется, но под столь же палящим солнцем. Нужно сказать, что ранние произведения этого в высшей степени оригинального писателя не принесли ему большой известности. Она пришла к нему лишь по издании «Влюбленного дьявола» да нескольких песен и поэм, которые и составили Казоту славу блестящего автора; лучи этой славы озарили всю его жизнь, вплоть до ее трагического конца. Гибель его подчеркнула загадочность идей, которыми он руководствовался при создании почти всех своих произведений и которые придавали им особое, таинственное значение; постараемся же оценить их по достоинству.

О первых годах жизни Жака Казота известно немногое. Он родился в 1720 году в Дижоне и, подобно большинству просвещенных людей своего времени, учился в иезуитском коллеже. Один из его наставников, старший викарий Шалонского епископа господина де Шуазеля, помог ему перебраться в Париж и пристроил в администрацию Министерства морского флота, где Казот в 1747 году дослужился до звания комиссара. Именно с этого времени он и начал понемногу заниматься литературой, особенно поэзией. В салоне его земляка Рокура собирались литераторы и художники, и Казот приобрел известность, прочитав там некоторые из своих басен и песен. Произведения эти свидетельствовали о недюжинном таланте, которым позднее будет отмечена скорее проза писателя, нежели поэзия.

После этого Казоту пришлось жить на Мартинике, куда он был назначен инспектором Подветренных островов^{382}. Там автор «Влюбленного дьявола» провел несколько лет, о которых мы мало что знаем; известно только, что местные жители любили и уважали его и что он женился на дочери главного судьи Мартиники, мадемуазель Элизабет Руаньян. Предоставленный по этому случаю отпуск позволил Казоту вернуться на какое-то время в Париж, где он опубликовал еще несколько поэм. К этому же периоду относятся и две песни, вскоре снискавшие широкую известность. Они написаны в духе модного для того времени старинного романса или французской баллады, в подражание сьеру де Ла Моннуа^{383}. Песни эти явились одной из первых попыток воссоздать тот средневековый романтический или лирический настрой, которым наша литература пользовалась - и злоупотребляла! - много позже. Замечательно, что уже в этой, далеко не совершенной форме явственно просматривается своенравный и яркий талант Казота.

Первая из песен озаглавлена «Бессонница доброй женщины» и начинается так:

С первых же слов можно признать в этой песне балладу, какие сочинялись поэтами севера Франции, а главное, видно, что это серьезная фантастика, далекая от манерных сочинений Берни и Дора^{384}.

Простота стиля не исключает, тем не менее, особой, сочной и красочной поэтичности, отличающей многие строки этой баллады:

Сир Ангерран, отважный рыцарь, возвращается из Испании. Проезжая мимо ужасного замка, он решает остановиться в нем. Тщетно пугают его рассказами о духах, там обитающих: он лишь смеется, велит слугам снять с себя сапоги, подавать ужин и стелить постель. В полночь начинается чертовщина, предсказанная ему добрыми людьми. От адского грохота содрогаются стены, зловещие огни пляшут в окнах, и, наконец, сильный порыв ветра распахивает двери, и их створки расходятся с жутким, леденящим душу скрипом.

Некто, навеки проклятый и одержимый демонами, с замогильным воем проходит по зале:

Рыцарь Ангерран расспрашивает этих несчастных, кто виною их мучений.

- Сеньор, - отвечает дама с кинжалом, - я родилась в этом замке, я была дочерью графа Ансельма. Этот монстр, коего вы здесь видите и коего по воле неба я обязана мучить и терзать, состоял капелланом у моего отца и, на мое несчастье, влюбился в меня. Забыв о своем долге и положении, не будучи в силах соблазнить меня, он призвал дьявола и предался ему, дабы получить от него подмогу в сем гнусном деле. Каждое утро я ходила гулять в лес и там купалась в прозрачных водах ручья.

Роза эта, заговоренная дьяволом, одурманила красавицу, отдав ее на волю гнусного, похотливого капеллана. Но вскоре, опомнившись, девушка пригрозила все рассказать отцу, и тогда злодей ударом кинжала заставил ее умолкнуть навсегда.

«Садись на меня, дорогой друг, не бойся ничего, верный мой слуга!»

Развязкою этого приключения было то, что сир Ангерран, свидетель сей дьявольской сцены, машинально перекрестился, тем самым рассеяв духов. Что же до морали баллады, то она проста и призывает женщин опасаться тщеславия, а мужчин - дьявола.

Подобное подражание старинным католическим легендам, которое сегодня сочли бы не стоящим внимания пустяком, в те времена явилось неожиданно свежей новинкой в литературе. Наши писатели долго еще следовали известному завету Буало^{385}, гласившему, что христианская вера не должна занимать украшений у поэзии; и действительно, всякая религия, попадающая в руки поэтов, очень скоро вырождается и утрачивает власть над душами. Но Казот, более суеверный, чем верующий, нимало не заботился о религиозных канонах. Впрочем, эта большая поэма, о которой мы здесь упомянули, и не претендовала на широкое признание; она годится лишь на то, чтобы указать намечающуюся тягу автора «Влюбленного дьявола» к особому виду поэзии - поэзии фантастической, которая после него опустилась до просто вульгарной.

Существует мнение, что романс этот был сочинен Казотом для его подруги детства, мадам Пуассонье, ставшей впоследствии кормилицей герцога Бургундского. Она якобы попросила писателя сложить колыбельную для ее царственного питомца. Разумеется, Казот мог выбрать менее грустный сюжет с меньшим количеством мертвецов и привидений, но вскоре мы увидим, что этот автор обладал печальным даром предвидеть и предсказывать несчастья. Второй романс того же периода под названием «Несравненные подвиги Оливье, маркиза Эдесского» также завоевал огромную популярность. Это подражание старинным рыцарским фаблио опять-таки выдержано в «народном» стиле.

Тридцать последующих куплетов посвящены подвигам пажа Оливье, который, будучи преследуем графом на суше и на море, множество раз спасает жизнь своему гонителю, повторяя ему при каждой встрече:

- Это я, ваш верный паж! А теперь прикажите меня четвертовать!

- Уйди с глаз моих! - неизменно отвечает ему упрямый старик, которого ничто не может растрогать, и Оливье в конце концов вынужден покинуть Францию, отправившись воевать в Святую Землю.

Однажды, утратив всякую надежду на счастье, он решает положить конец своим горестям и умереть, но отшельник из Ливана принимает его у себя, утешает, а затем показывает в чаше с водой, как в магическом зеркале, все, что происходит в Турском замке: его возлюбленная чахнет в темнице - «в грязи, средь мерзких жаб»; ребенок его был брошен в лесу и вскормлен ланью; а Ричард, герцог Бретонский, объявил войну графу де Тур и осадил его замок. Забыв об обиде, Оливье спешит в Европу, дабы спасти отца своей возлюбленной, и поспевает как раз в тот миг, когда осажденные уже готовы сдаться.

Это с виду простое стихотворение не лишено некоторого блеска, но главное, что поразило тогдашних знатоков поэзии, был причудливый сюжет, в котором Монкриф, знаменитый историограф кошек^{386}, разглядел основу, годную для поэмы.

Казот все еще считался скромным автором нескольких песенок и басен. Благоприятный отзыв академика Монкрифа разбудил его воображение, и, по возвращении на Мартинику, он переработал сюжет об Оливье в прозаическую поэму^{387}, перемежая в ней рыцарские темы с комическими и авантюрными ситуациями на манер итальянских авторов. Произведение это не отличается большими литературными достоинствами, но читается с удовольствием, и стиль его выдержан безупречно.

Можно также упомянуть написанного в то же время «Импровизированного лорда»^{388} - английскую новеллу с весьма «интимным» сюжетом и интереснейшими подробностями.

Впрочем, не следует думать, будто автор этих забавных фантазий пренебрегал своими прямыми обязанностями чиновника; мы располагаем его собственноручно написанным докладом, адресованным в министерство Шуазеля^{389}. В нем он крайне серьезно перечисляет обязанности комиссара морского флота и предлагает некоторые нововведения в служебном кодексе - с усердием, несомненно оцененным по достоинству его начальством. К этому можно добавить, что во время нападения англичан на колонию, то есть в 1749 году, Казот развил бурную деятельность и выказал даже познания в военной стратегии при вооружении и укреплении форта Сен-Пьер. Атака неприятеля была отбита, невзирая на высаженный англичанами десант.

Однако смерть брата заставила Казота вторично вернуться во Францию. Унаследовав от покойного все его состояние, писатель не замедлил испросить отставку, каковая и была ему предоставлена в самых лестных выражениях и в звании генерального комиссара флота.

II

Казот привез во Францию свою жену Элизабет и для начала расположился в доме покойного брата в Пьерри, близ Эпернэ. Твердо решив не возвращаться больше на Мартинику, супруги продали все свое имущество тамошнему главе иезуитской миссии отцу Лавалету, образованнейшему человеку, с которым Казот много лет поддерживал самые сердечные отношения. Тот выдал писателю вексель: его следовало учесть в парижской торговой компании иезуитов^{390}.

По векселю предстояло получить пятьдесят тысяч экю; Казот предъявляет бумагу - компания опротестовывает ее. Руководители компании заявляют, что отец Лавалет пустился в рискованные спекуляции и потому они не могут учесть вексель. Писатель, вложивший в этот документ все свое состояние, был вынужден подать в суд на своих бывших наставников, и процесс этот, принесший много страданий его религиозной и монархической душе, стал первым в серии всех последующих, которые обрушились позже на общество Иисуса, приведя его к гибели^{391}.

Так судьба впервые коснулась суровым перстом этого необыкновенного человека. Не приходится сомневаться в том, что с этого момента его религиозные убеждения сильно пошатнулись. Успех поэмы об Оливье побудил его к дальнейшему сочинительству - вскоре появился «Влюбленный дьявол».

Это произведение славится по многим причинам. Оно выделяется среди других творений Казота своим очарованием и ювелирной отделкой деталей, но, главное, превосходит их оригинальностью концепции. Во Франции, а особенно за границей, книга эта стала предметом пристального изучения и породила множество подражаний.

Феномен данного литературного произведения неотрывно связан с социальным слоем, к которому принадлежал его автор. Нам хорошо известен античный прообраз подобных сочинений, также проникнутых мистицизмом и поэтичностью, - это «Золотой осел» Апулея^{392}. Апулей, посвященный в культ богини Исиды, ясновидец-язычник, полускептик-полуверующий, искавший под обломками погибших мифологий следы древних суеверий; Апулей, объяснявший басни символами, чудеса - неясным определением тайных сил природы, а миг спустя сам насмехавшийся над собственной доверчивостью; Апулей, то и дело прибегавший к иронической усмешке, сбивающей с толку читателя, готового принять его всерьез, - вот кто был родоначальником этого семейства писателей, которое может еще по праву принять в свои ряды автора «Смарры»^{393} - этой античной грезы, этого поэтического воплощения самых потрясающих феноменов кошмара.

Многие читатели увидели во «Влюбленном дьяволе» всего лишь забавную небылицу, похожую на множество подобных произведений той поры и достойную занять место в «Кабинете фей»^{394}. Самое большее, на что он мог бы, по их мнению, претендовать, - это встать в один ряд с аллегорическими сказками Вольтера; с таким же успехом можно сравнивать мистическое творчество Апулея с мифологическими фацециями Лукиана^{395}. «Золотой осел» долго служил темой символических теорий философов Александрийской школы;^{{396} {397}} почтительно называет ее опоэтизированной формой религиозного символа. «Влюбленный дьявол» вполне достоин не меньших похвал и являет собою значительный шаг вперед в развитии творческой манеры и писательского таланта Казота.

Таким образом этот человек, известный вначале как изысканный поэт школы Маро и Лафонтена^{398}, затем как наивный сказочник, увлекающийся то сочностью старинных французских фаблио^{399}, то ярким причудливым колоритом восточной сказки, введенной в моду благодаря успеху «Тысячи и одной ночи», и, наконец, следующий более вкусам своего века, нежели собственной фантазии, вступил на самый опасный путь литературной жизни - иными словами, начал принимать всерьез собственные выдумки. Правду сказать, это было несчастьем и славой величайших авторов той эпохи: они писали собственными слезами, собственной кровью; они безжалостно предавали, в угоду вульгарным вкусам читающей публики, тайны своего духа и сердца; они играли свою роль с той же истовой серьезностью, с какой некогда актеры античности обагряли сцену настоящей кровью для развлечения всемогущего плебса.

Но кто мог бы предположить в этом веке всеобщего неверия, когда само духовенство едва ли не насмехалось над своими собственными убеждениями, существование поэта, любовь которого к чисто аллегорическому чуду мало-помалу завлекла его в бездну самого искреннего и пылкого мистицизма?!

Книги, посвященные каббале и оккультным наукам, изобиловали в тогдашних библиотеках. Самые странные и нелепые средневековые суеверия возрождались в форме остроумной, легковесной притчи, способной примирить эти подновленные идеи с благожелательным вниманием фривольной публики, полунечестивой-полуверующей, наподобие патрициев Греции и Рима времен упадка. Аббат Виллар, Дом Пернети, маркиз д’Аржан^{400} популяризировали тайны «Эдипа Египетского»^{401} и ученые грезы флорентийских неоплатоников^{402}. Пико делла Мирандола и Марсилио Фичино^{403} возрождались в новом обличий, надушенные на манер XVIII века, - в «Графе де Габалисе», в «Каббалистических письмах»^{404} и прочих образцах трансцендентной философии^{405}, приспособленной для светских салонов. Героиня «Влюбленного дьявола» - именно из этой компании шаловливых домашних духов, описанных Беккером в статье «Инкуб» или «Суккуб» в альманахе «Зачарованный мир»^{406}.

Слегка зловещая роль, которую автор в конце концов заставил играть очаровательную Бьондетту, позволяет думать, что в это время он еще не был посвящен в тайны каббалистов или иллюминатов:^{407} ведь они всегда тщательно отделяли духов стихий - сильфов^{408}, гномов, ундин или саламандр - от ужасных пособников Вельзевула. Однако рассказывают, что малое время спустя после публикации «Влюбленного дьявола» к Казоту явился таинственный незнакомец^{409} с внушительной и уверенной осанкою, с лицом, осунувшимся от занятий наукой; коричневый плащ скрывал статную, высокую его фигуру.

Он попросил Казота о приватной беседе и, оставшись с хозяином наедине, сделал несколько таинственных знаков, к каким прибегали посвященные, дабы признать друг друга.

Удивленный писатель спросил незнакомца, не немой ли тот, и потребовал разъяснений. Но пришедший вместо ответа лишь сообщил своим знакам еще большую загадочность.

Казот не смог сдержать нетерпения.

- Я не знаю, что вы имеете в виду, - отвечал Казот.

- Но если это не так, то откуда же почерпнули вы те идеи, коими проникнут ваш «Влюбленный дьявол»?

- Да из головы, откуда же еще?!

- Возможно ли?! Все эти заклинания среди развалин, эти тайны каббалы, эта оккультная власть человека над духами воздуха, эти поразительные рассуждения о магическом могуществе цифр, о воле, о фатальности бытия… неужто вы сочинили все это сами?

- Я много читал, хотя, признаюсь, без всякой системы, без направления…

- И вы даже не франкмасон?

- Даже не франкмасон.

- Тогда знайте, месье, что либо по внушению свыше, либо по чистой случайности вы проникли в тайны, доступные лишь посвященным первой степени. Думаю, в дальнейшем вам было бы разумнее воздержаться от подобных откровений.

- Как! Неужто я сделал это? - в испуге вскричал Казот. - Но я заботился лишь о том, чтобы развлечь читателей и доказать, что следует остерегаться козней дьявола!

- Откуда же вы взяли, что наша наука имеет хоть какое-нибудь отношение к Князю Тьмы? А ведь именно к такой мысли приводит ваша опасная книга. Я принял вас за нашего собрата, предавшего тайны общества по мотивам, которые и решил выяснить. Но коль скоро вы, как я вижу, профан, не ведающий о нашей высшей цели, я берусь наставить вас, посвятив в тайны того мира, который окружает нас со всех сторон и в который вы проникли единственно благодаря вашей интуиции.

Разговор их затянулся надолго. Биографы расходятся в подробностях, но все они единодушно констатируют внезапный переворот, что произошел с тех пор в убеждениях Казота, невольно ставшего адептом этого загадочного учения. Он даже не подозревал о том, что представители его все еще существуют. Писатель признал, что выказал в своем «Влюбленном дьяволе» непростительную строгость к каббалистам, о коих имел весьма смутное представление, и что их обряды, вероятно, не были такими уж пагубными, как он их там изобразил. Он даже покаялся в том, что слегка оклеветал невинных духов, населяющих и оживляющих срединные области воздуха, приписав им сомнительную сущность духа женского пола, отзывающегося на имя Вельзевул.

- Узнайте же, - сказал ему посвященный, - что отец Кирхер, аббат Виллар, а также многие другие знатоки данного вопроса давно уже доказали полную невинность этих духов с точки зрения христианского учения. Еще в Капитуляриях Карла Великого^{410} они упоминались как существа, принадлежащие к небесной иерархии. Платон и Сократ, наимудрейшие из греков, а также Ориген, Эвсебий^{411} и святой Августин, эти светочи Церкви, единодушно согласились отличать власть духов стихий от власти сынов бездны.

Этого оказалось более чем достаточно, чтобы убедить Казота, который, как мы увидим позже, применил эти идеи - но не к своим книгам, а к собственной жизни - и не изменял им до конца дней.

Писатель стремился загладить указанную ему оплошность тем старательнее, что в ту пору было весьма опасно навлечь на себя ненависть иллюминатов - многочисленных, могущественных и разделенных на великое множество сект, обществ и масонских лож, сообщавшихся меж собою по всему королевству. Казоту, обвиненному в раскрытии перед профанами тайны инициации, угрожала та же судьба, что аббату Виллару, который в «Графе де Габалисе» позволил себе потешить любопытных читателей, изложив им в полушутливой форме все догматы розенкрейцеров о мире духов^{412}. В один прекрасный день аббата нашли убитым на Лионской дороге; виновными в этом загадочном злодеянии оставалось считать разве что сильфов или гномов. Впрочем, Казот не особенно противился советам явившегося к нему посвященного еще и потому, что по складу ума был весьма привержен подобным идеям. Путаница в мыслях - результат беспорядочного чтения - утомляла его самого; хотелось прилепиться к какой-нибудь стройной системе убеждений. Одна из таких систем - учение мартинистов^{413}{414} и являла собою просто обновленные каббалистические ритуалы XI века - последние отзвуки учения гностиков^{415}, в котором отдельные положения еврейской метафизики^{416} сочетались с темными теориями философов Александрийской школы.

Лионская школа^{417}, к которой отныне принадлежал Казот, проповедовала, по Мартинесу, что ум и воля суть единственные активные силы природы, откуда следовал вывод: для изменения любых явлений достаточно лишь сильно захотеть и властно приказать. Далее: размышляя над собственными идеями и отвлекаясь от всего, имеющего отношение к внешнему миру и к телу, человек может возвыситься до безупречного постижения космической субстанции и достичь той власти над духами, секрет коей содержался в «Тройном заклятье ада» - всемогущем заклинании, принятом у каббалистов Средневековья^{418}.

Мартинес, буквально наводнивший Францию масонскими ложами, подчиненными его ритуалу, уехал в Санто-Доминго и там умер. Его учение, таким образом, не смогло сохраниться в первозданной чистоте и вскоре модифицировалось, восприняв идеи Сведенборга и Якова Бёме^{419}, хотя их весьма затруднительно было соединить в одной доктрине. Знаменитый Сен-Мартен^{420}, один из самых молодых и пылких неофитов, особенно увлекся принципами Бёме. В это время Лионская школа уже влилась в общество Филалетов^{421}, куда Сен-Мартен вступить отказался, мотивируя это тем, что оно отдает предпочтение науке о душах, по Сведенборгу, но не о духах, по Мартинесу.

Позже, повествуя о своей жизни среди иллюминатов Лиона, этот известнейший теософ писал: «В школе, где я учился четверть века тому назад, общения всех видов были весьма частым явлением; я получил свою долю, как и многие другие. Во время них знаки Искупителя проявлялись зримым образом, я был подготовлен к этому еще при инициациях. Но, - добавлял он, - опасность этих инициации состоит в том, что человек отдается на волю неистовых духов: ».

Опасность, которой боялся Сен-Мартен, как раз и грозила Казоту. Вполне вероятно, что она навлекла на него величайшие несчастья. Еще долго его верования отличались мягкостью и терпимостью, видения оставались радостными и светлыми. Именно в эти несколько лет он и сложил свои новые арабские сказки. Их постоянно путали с книгой «Тысячи и одной ночи», которую они продолжали, вот почему эти произведения не принесли автору вполне заслуженной славы. Главные из них: «Неизвестная дама»^{422}, «Рыцарь»^{423}, «Наказанная неблагодарность»^{424}, «Власть судьбы», «Симустафа»^{425}, «Халиф-вор» (послуживший сюжетом для «Багдадского халифа»^{426}), «Возлюбленный звезд» и, наконец, «Чародей, или Рассказ о Мограбине» - интереснейшая сказка, полная очаровательных бытовых зарисовок.

Все эти произведения отличают изящество стиля и любовь к мельчайшим подробностям. Что же до богатства воображения автора, то здесь он ни в чем не уступает настоящим восточным сказочникам; правда, частично это объясняется тем, что многие сюжеты были пересказаны Казоту неким арабским монахом по имени Дом Шавис^{427}.

Теория о духах стихий, столь дорогая всякому мистическому воображению, в равной степени приложима, как известно, и к восточным верованиям. Бледные призраки, различимые среди северных туманов разве что при галлюцинациях или головокружениях, там, на Востоке, окрашиваются в яркие, блестящие тона щедрой южной волшебной природы. В «Рыцаре» - необыкновенно поэтичном произведении - Казот особенно удачно соединил романтический вымысел с теорией различения добрых и злых духов, умело обновленной каббалистами Востока. Духи Света, подчиненные Соломону, завязывают жестокую битву с приспешниками Иблиса:^{428} талисманы, заклинания, кольца, усеянные звездами, магические зеркала - все это волшебное и пестрое множество аксессуаров арабских фаталистов сплетается там в причудливые узоры, послушно следуя логике и порядку Востока. Герой некоторыми чертами походит на египетского посвященного из романа «Сет»^{429}, пользовавшегося тогда невиданным успехом. Та часть произведения, где он переходит, подвергаясь тысячам опасностей, гору Каф - вечный дворец властелина духов Соломона^{430}, - являет собою азиатскую версию испытаний Изиды;^{431} таким образом приверженность одним и тем же идеям проявляется, и не раз, в самых различных формах.

Однако все сказанное вовсе не означает, что Казот занимался лишь этим видом литературы: большое количество его произведений принадлежит к обычным жанрам. Он обрел некоторую известность как баснописец и, посвящая свою книгу басен Дижонской академии, озаботился вспомнить об одном из своих предков, который во времена Маро и Ронсара^{432} внес определенный вклад в развитие французской поэзии. В те годы, когда Вольтер публиковал поэму «Женевская война»^{433}, Казоту пришла забавная мысль добавить к первым шести песням неоконченной поэмы седьмую, в том же стиле. Читатели приписали ее самому Вольтеру.

Мы еще не говорили о его песенках, носящих отпечаток особого, лишь Казоту свойственного духа. Напомним самую известную из них - «О, май, прелестный месяц май!»:

И далее в том же ключе. Песенка эта, с ее наивными и одновременно манерными прикрасами добрых старых времен, напоминает изящную роспись веера.

Почему бы не вспомнить еще и очаровательное рондо^{434} «Всегда любить вас!» или вот эту веселую вилланель^{435}, несколько куплетов из которой мы приведем здесь:

Мы уже говорили о том, что «Опера Комик» обязана Казоту сюжетом «Багдадского халифа». Его «Влюбленный дьявол» также был исполнен в этом жанре под названием «Инфанта из Заморы». Вероятно, именно в связи с этим представлением один из шуринов Казота, гостивший несколько дней в Пьерри, упрекнул писателя в том, что он не пробует себя в театре, и расхваливал оперу-буфф как блестящий, но необычайно трудный жанр. «Дайте мне ключевое слово, - отвечал Казот, - и завтра же я покажу Вам либретто, к которому не придерется самый строгий критик».

В этот момент его собеседник увидел входящего крестьянина в сабо. «Вот вам слово - сабо! - воскликнул он. - Сочините-ка пьесу на это слово!» Казот попросил оставить его одного; некий странный господин, тем вечером гостивший у него в доме, предложил свои услуги в качестве композитора, пока писатель будет сочинять либретто. Это был Рамо^{436}, племянник великого композитора: его причудливую жизнь Дидро описал нам в своем диалоге-шедевре^{437} - единственной современной сатире, которую можно сопоставить с сатирами Петрония^{438}.

Опера была написана в одну ночь, отправлена в Париж и вскоре исполнена на сцене Итальянской оперы. Марсолье и Дюни^{439} внесли в нее несколько поправок, после чего соблаговолили поставить на афише свои имена. Казоту досталась лишь честь чернового либреттиста, племянник же Рамо, этот непризнанный гений, как и всегда, остался в безвестности. Именно такой музыкант и нужен был писателю, обязанному многими экстравагантными идеями этому своему странному знакомцу.

Портрет его, сделанный Казотом в предисловии ко второй «Рамеиде» - ироикомической поэме, сочиненной в честь друга, - заслуживает внимания и с точки зрения стиля, и как весьма ценное дополнение к пикантному моральному и литературному анализу Дидро: «Это самый любезный и забавный человек из всех, кого я знаю; звали его Рамо, он приходился племянником знаменитому композитору и, бывши моим товарищем по коллежу, проникся ко мне дружбою, которая никогда и ничем не омрачилась ни с его, ни с моей стороны. Вот самая необычная личность нашего времени: природа наделила его при рождении множеством талантов и дарований, забыв, впрочем, дать ему способность преуспеть хотя бы в одной области. Его чувство юмора я могу сравнить разве что с блестящим остроумием доктора Стерна в „Сентиментальном путешествии"^{440}. Но остроты Рамо были остротами не ума, а инстинкта, инстинкта столь самобытного, что их невозможно пересказать, не описав подробно привходящие обстоятельства. Собственно, то были и не остроты даже, но мимолетные, крайне меткие замечания, происходившие, как мне казалось, от глубочайшего знания человеческой натуры. Физиономия Рамо, действительно потешная, добавляла необыкновенной пикантности к его острословию, тем более неожиданному с его стороны, что он чаще всего болтал всякие глупости. Человек этот, родившийся музыкантом в той же степени, а быть может, и более, чем его дядя, так и не смог овладеть глубинами мастерства, однако же музыка буквально переполняла его, и он мгновенно и с поразительной легкостью находил благозвучный, выразительный мотив на какой-нибудь куплет, что давали ему из жалости. Требовался только истинный знаток, который затем поправил и аранжировал бы эту музыку и написал партитуру. Уродство его лица казалось и ужасным, и забавным, а сам он частенько бывал надоедлив, ибо Муза редко посещала его; но уж когда ему приходила охота шутить, то он смешил до слез. Будучи неспособен к регулярным занятиям, он прожил жизнь бедняком, но эта беспросветная нужда делала ему честь в моих глазах. Он имел право на некоторое состояние, но для того, чтобы получить его, должен был отнять у отца деньги своей покойной матери, и в итоге отказался от мысли ввергнуть в нищету того, кто дал ему жизнь, ибо родитель его женился вторично и завел детей. Да и во всех прочих случаях он не раз выказывал сердечную свою доброту. Этот необыкновенный человек всю свою жизнь жаждал славы, но так и не смог ни в чем обрести ее… Умер он в доме призрения, куда семья поместила его и где он прожил четыре года, с безграничной кротостью принимая и снося свою долю и снискав любовь всех тех, что сперва были лишь его тюремщиками».

Письма Казота о музыке, большинство из которых являются ответами на письмо Жан-Жака Руссо об Опере^{441}, также можно отнести к этому короткому экскурсу в область лирики. Почти все его либретто анонимны, их всегда рассматривали как дипломатические послания времен войны в Опере. Некоторые из них подлинны, авторство других вызывает сомнение. Но мы были бы весьма удивлены, если бы в разряд последних попал «Маленький пророк из Богемского Брода»^{442} - фантазия весьма специфического характера, но вполне достойная таких авторов, как Казот или Гофман.

Жизнь Казота все еще протекала легко и безоблачно. Вот портрет, составленный Шарлем Нодье, которому в детстве довелось видеть этого знаменитого человека:

«К крайнему своему благодушию, так и сиявшему на его красивом и веселом лице, к нежному и кроткому выражению по-юношески живых голубых глаз, к мягкой привлекательности всего облика господин Казот присоединял драгоценнейший талант лучшего в мире рассказчика историй, вместе причудливых и наивных, которые в одно и то же время казались чистейшей правдою в силу точности деталей и самой невероятной сказкою из-за чудес, коими изобиловали. Природа одарила его особым даром видеть вещи в фантастическом свете, - всем известно, насколько я был расположен упиваться волшебством подобных иллюзий. Итак, стоило мне заслышать в соседней зале мерные, тяжелые шаги, отдающиеся эхом от плит пола; стоило двери отвориться с аккуратной неспешностью, пропустив сперва старика слугу с фонарем в руке, куда менее проворного, чем хозяин, шутливо звавший его „земляком"; стоило появиться самому Казоту в треуголке и зеленом камлотовом^{443} рединготе, обшитом узеньким галуном, с длинною тростью, украшенной золотым набалдашником, в башмаках с квадратными носами и массивными серебряными пряжками, как я со всех ног кидался к желанному гостю с изъявлениями самой необузданной радости, возраставшей еще и от его ласк».

Шарль Нодье приписывает Казоту одну из тех таинственных историй, которые последнему так нравилось рассказывать в обществе, жадно внимавшем каждому его слову. Речь идет о продолжительности жизни Марион Делорм^{444}, которую, как утверждал Казот, он видел за несколько дней до ее кончины в возрасте примерно ста пятидесяти лет, если судить по документам о крещении и смерти, сохранившимся в Безансоне. Принимая на веру эту более чем сомнительную цифру, можно заключить, что писатель видел Марион Делорм, когда ему был двадцать один год. Таким образом он мог, по его словам, поведать многие неизвестные доселе подробности смерти Генриха IV^{445}, при которой, вполне вероятно, присутствовала Марион Делорм.

Тем не менее в ту пору в свете не счесть было подобных рассказчиков - свидетелей и знатоков всяческих чудес. Граф Сен-Жермен и Калиостро^{446} - вот кто будоражил умы, а у Казота, вероятно, только и было, что литературный талант да скромность честной и искренней души. Однако нам придется поверить в его знаменитое пророчество, запечатленное в мемуарах Лагарпа^{447}. В данном случае он лишь сыграл роковую роль Кассандры, и, хотя его часто упрекали в том, что он вещает, «точно пифия на треножнике»^{448}, в этом предсказании писатель, к сожалению, не ошибся.

III

Вот что записывает Лагарп:

Мне кажется, это случилось только вчера; было, однако же, начало 1788 года. Мы сидели за столом у одного из наших собратьев по Академии^{449}, столь же богатого и знатного, сколь и остроумного. Компания собралась немалая и довольно пестрая: священники, придворные, литераторы, академики и проч. Стол, как и обычно, был превосходен. За десертом подали мальвазию и констанцию^{450}, которые еще более развеселили собравшихся, сообщив им свободу поведения, не всегда отвечающую правилам приличия: все казалось дозволенным, лишь бы рассмешить соседей.

Шамфор^{451} прочел нам кое-какие из своих непристойных богохульных сказок, и светские дамы выслушали его, даже не подумав стыдливо прикрыться веером. Дальше - больше: целый поток острот низвергся на религию, вызывая восторженные аплодисменты. Один из гостей встал и, подняв стакан с вином, провозгласил: «Да, господа, я так же уверен в том, что Бога нет, как и в том, что Гомер был дурак!» Казалось, он и впрямь убежден и в том, и в другом. Заговорили о Гомере и о Боге. Нашлись, впрочем, среди гостей такие, что отозвались хорошо об обоих. Затем беседа сделалась серьезнее: собравшиеся рассыпались в похвалах Вольтеру, который произвел революцию, и порешили, что это и есть наипервейшая его заслуга: «Он задал тон своему времени, заставил читать себя и в лакейских, и в гостиных!» Один из присутствующих рассказал, покатываясь со смеху, как его парикмахер, напудривая ему букли, преважно заметил: «Видите ли, месье, хоть я всего лишь жалкий лекарь-недоучка, я - атеист не хуже иных прочих». Отсюда последовал вывод, что революция не заставит себя ждать, - ведь совершенно необходимо, чтобы суеверие и фанатизм уступили место философии: сей триумф, особливо же превозносили Академию за подготовку великого труда^{452} и за то, что она стала средоточием, центром, символом свободомыслия. И лишь один из гостей не принял участия во всеобщем веселии - напротив, слегка даже подтрунивал над нашим энтузиазмом: то был Казот, весьма любезный и оригинальный господин, но, к несчастию, веривший в бредни иллюминатов. Забегая вперед, скажу, что он вскорости прославился героическим своим поведением. Взяв наконец слово, он заговорил в высшей степени серьезно: - Господа, будьте довольны, желание ваше исполнится, вы все увидите эту великую, потрясающую революцию. Вам ведь известно, что я немного пророк, - так вот, повторяю вам: ВСЕ ВЫ ЕЕ УВИДИТЕ. Ему отвечают избитою фразою: - Для этого не нужно быть пророком! - Согласен, но, думаю, нужно все-таки немного быть им, чтобы заглянуть чуть дальше в будущее. Знаете ли вы, что воспоследует в результате этой революции, которую вы ожидаете с таким нетерпением? Что она принесет вам вначале и что произойдет потом - неизбежно и в самом скором времени? - А нуте-ка, послушаем! - воскликнул Кондорсе^{453}, как всегда, недоверчиво-грубым тоном. - Интересно, что такого может предсказать философу пророк? - Вы, господин Кондорсе, умрете на соломе в темнице от яда, который «счастливые» события того времени заставят вас постоянно носить при себе и который вы примете, дабы избежать секиры палача. Присутствующие встретили эти слова ошеломленным молчанием, но, вспомнив, что наш бравый Казот часто грезит наяву, расхохотались от души. - Господин Казот, предсказание ваше куда менее забавно, нежели ваш «Влюбленный дьявол», и какой черт вбил вам в голову эту самую темницу, яд и палача? Что общего имеют они с философией и царством разума? во всей Франции в это время останутся одни только ХРАМЫ РАЗУМА. - Черт возьми! - воскликнул с саркастическим смехом Шамфор. - Уж вы-то не окажетесь в числе жрецов такого храма! - Надеюсь, что нет; однако вы сами, господин Шамфор, как раз и станете одним из них, и весьма достойным, ибо вскроете себе вены двадцатью двумя ударами бритвы, хотя умрете от этого лишь несколько месяцев спустя. Присутствующие переглянулись и вновь рассмеялись. - Ну а вы, господин Вик д’Азир^{454}, не вскроете себе вены сами, но после невыносимого приступа подагры заставите других отворить вам вены, причем для верности шесть раз подряд за один день, и скончаетесь следующей ночью. Вы, господин де Николаи^{455}, умрете на эшафоте. Вы, господин Байи^{456}, на эшафоте… - Ну, слава Богу! - воскликнул Руше^{457}. - Кажется, господин Казот решил разом покончить со всею Академией, подвергнув ее членов пыткам и казням. Благодарение Небу, я… - Вы? Вы также умрете на эшафоте. - Ну надо же придумать такое! - вскричали собравшиеся. - Он как будто поклялся истребить всех подряд! - Но это не я поклялся… - Стало быть, нас поубивают турки или татары? Но даже и они не способны… - Вовсе нет, господа! Ведь я же сказал: вами будет править только философия, только разум. И все те, кто погубит вас, будут философами: с утра до ночи они станут произносить речи подобные тем, что я выслушиваю от вас уже целый час. Они повторят все ваши максимы, процитируют, подобно вам, стихи Дидро и «Деву»^{458}… Слушавшие перешептывались: - Да ведь он безумец (ибо Казот сохранял полнейшую серьезность, говоря все это). Неужто вы не видите, что он шутит, - всем известно, что ему нравится приправлять свои шутки мистикой. - Верно, - согласился с ними Шамфор, - однако чудеса его что-то слишком невеселы, это юмор висельника. Но скажите, господин Казот, когда же сбудется ваше пророчество? - Не пройдет и шести лет, как случится все мною предсказанное. - Ага! - обрадовался Шамфор. - Ну, теперь я спокоен: ежели нам суждено погибнуть, когда Лагарп обратится в христианскую веру, мы смело можем рассчитывать на бессмертие. - Что же до нас, женщин, - вмешалась тут госпожа герцогиня де Грамон^{459}, - то мы счастливее мужчин: революции нас вовсе не касаются. То есть я хочу сказать, что, даже если нам и случается как-нибудь принять в них участие, нас за это никогда не карают, ведь мы - слабый пол. - Пол ваш, уважаемые дамы, на сей раз не защитит вас: пусть даже вы ни в чем не станете принимать участия, с вами поступят точно так же, как с мужчинами, без всякого снисхождения. - Да что вы такое говорите, господин Казот! Уж не конец ли света вы нам пророчите?! - Этого я не знаю. Знаю лишь, что вас, госпожа герцогиня, привезут на эшафот вместе со многими другими дамами в тележке палача, со связанными за спиной руками. - Ах, вот как?! Ну, в таком случае, я надеюсь, что меня хотя бы посадят в карету, задрапированную черным. - Нет, сударыня, еще более знатные дамы, чем вы, будут доставлены к эшафоту на простой телеге и им, как вам, свяжут руки за спиной. - Более знатные, чем я? Ах, скажите! Значит, принцессы крови? - Еще более знатные. Тут собравшиеся дрогнули, лицо хозяина омрачилось. Все начали находить, что шутка становится слишком опасною. Госпожа де Грамон, стараясь разрядить обстановку, не стала просить разъяснений и лишь весело промолвила: - Вот увидите, он мне даже исповедника не оставит! - Нет, сударыня, исповедника не будет ни у вас, ни у кого другого. Последний казнимый, кому будет дарована такая милость, это…

Казот запнулся и умолк. - Ну, что же вы, какому счастливому смертному выпадет такая удача? - Да, то будет единственная его удача. Это король Франции. Хозяин дома резко встал, все последовали его примеру. Подойдя к писателю, он сказал ему весьма настойчиво: - Дорогой господин Казот, по моему разумению, ваш мрачный розыгрыш слишком затянулся. Вы компрометируете и общество наше, и себя самого! Ничего не ответив, Казот собрался было удалиться, как вдруг госпожа де Грамон, все еще надеясь свести дело к шутке, подошла к нему со словами: - Господин пророк, вы нагадали всем, кроме самого себя, отчего это? Казот, опустив глаза, помолчал, затем сказал: - Сударыня, приходилось ли вам читать об осаде Иерусалима у Иосифа Флавия?^{460} - Ну разумеется, кто же этого не читал! Но говорите, говорите так, словно я ничего не знаю. - Ну так вот, сударыня, один человек в течение семи дней кряду обходил крепостную стену на виду у осажденных и осаждающих, восклицая мрачным громовым голосом: «Горе Иерусалиму! Горе мне самому!» И в какой-то миг камень, пущенный вражескою метательной машиною, попал в него и раздавил насмерть.

_____

С этими словами Казот откланялся и вышел.

Можно, разумеется, отнестись к этому документу скептически, особенно если вспомнить вполне разумное объяснение Шарля Нодье: по его словам, в ту эпоху нетрудно было предугадать, что надвигающаяся революция вначале обрушится на высшее общество, а затем поглотит и собственных вождей. Однако приведем все же любопытнейший отрывок из поэмы об Оливье, изданной ровно за тридцать лет до 1793 года. В нем автор с весьма странным тщанием описывает отрубленные головы, и это тоже можно счесть своего рода пророчеством:

Тому уже четыре года, как оба мы были завлечены волшебством во дворец феи Багас. Сия коварная колдунья, зная о продвижении христианской армии по Азии, решила остановить ее, заманивая в ловушки рыцарей - защитников веры. Для этого она выстроила роскошный дворец. К несчастию нашему, мы вступили на дорогу, к нему ведущую, и вскоре, влекомые магической силою, которую ошибочно приняли за очарованность красотою пейзажа, подошли к колоннаде, окружающей дворец. Едва лишь ступили мы на мраморные плиты, казавшиеся незыблемыми, как они словно растаяли у нас под ногами: нежданное падение, и мы очутились в подземелье, где огромное колесо с острыми, как меч, лопастями в мгновение ока рассекло тела наши на части. Самое поразительное, что за этим странным расчленением не воспоследовала смерть.

Влекомые собственным весом, части наших тел попали в глубокую яму, где смешались со множеством чужих разъятых туловищ. Головы же наши покатились прочь, точно бильярдные шары. Сумасшедшее это вращение отняло последние остатки разума, затуманенного сим невероятным приключением, и я осмелилась открыть глаза лишь по прошествии некоторого времени. Тут же увидела я, что голова моя помещается на чем-то вроде ступени амфитеатра, а рядом и супротив установлено до восьми сотен других голов, принадлежавших людям обоего пола, всех возрастов и сословий. Головы эти сохраняли способность видеть и говорить. Самое странное было то, что все они непрестанно зевали, и я со всех сторон слышала невнятные возгласы: «Ах, какая скука, с ума можно сойти!» Не в силах воспротивиться общему примеру, я принялась зевать, как другие. - Ну вот и еще одна зевака явилась! - произнесла массивная женская голова, стоявшая напротив меня. - О господи, до чего же тоскливо! - И она продолжала зевать еще усерднее. - Но, по крайней мере, эти уста еще молоды и свежи! - возразила другая. - А какие беленькие зубки! Затем, обратясь уже прямо ко мне, она спросила: - Могу ли я узнать, сударыня, имя любезной товарки по несчастью, которую послала нам фея Багас? Я взглянула на говорившую со мной голову - она принадлежала мужчине. Я не могла различить ее черты, но выражение лица ее было живое и уверенное, а в голосе звучало неподдельное сострадание.

«У меня есть брат…», но мне не дали окончить даже эту первую фразу. - О господи! - воскликнула женская голова, первою заговорившая со мною. - Еще одна болтушка со своими историями! Мало нам докучали всякими несносными россказнями! Лучше уж зевайте, милочка, а братца вашего оставьте в покое! Ну у кого из нас нет братьев?! Не будь у меня моих, я бы нынче преспокойно царствовала, а не торчала бы здесь! - Боже милостивый! - сердито отвечала мужская голова. - Ишь как вы заважничали, не с вашей бы физиономией эдак заноситься! - Какая неслыханная наглость! - воскликнула та. - Ах, будь при мне руки-ноги!.. - Да будь при мне одни только руки!.. - отозвалась ее противница. - Впрочем, - продолжала она, обращаясь ко мне, - судите сами: на что способна голова?! Все ее угрозы - лишь пустая болтовня! - О, не кажется ли вам, что спор ваш переходит все границы приличия? - заметила я. - Ах, нет, не мешайте нам препираться, уж лучше ссориться, чем зевать со скуки. Чем еще могут заниматься люди, имеющие лишь глаза да уши и обреченные целый век томиться вместе? Ведь мы не имеем, да и не можем завязывать новых знакомств, особливо приятных. Стало быть, нам и злословить-то не о ком… Голова еще долго продолжала бы разглагольствовать, но вдруг всех нас охватило неудержимое желание чихать. Миг спустя чей-то неведомый гортанный голос приказал нам искать отрубленные части наших тел: тут же головы покатились туда, где были свалены эти последние.

_____

Не странно ли найти в ироикомической поэме весьма молодого автора кровавое видение отрубленных голов и мертвых тел? Эта причудливая на первый взгляд выдумка о заточенных вместе женщинах, воинах и ремесленниках, ведущих споры и отпускающих шуточки по поводу пыток и казней, скоро воплотится в жизнь в тюрьме Консьержери, где будут томиться эти знатные господа, дамы, поэты - современники Казота. Да и сам он сложит голову на плахе, стараясь, подобно другим, смеяться и шутить над фантазиями неумолимой феи-убийцы, чье имя - Революция - он тридцать лет назад еще не смог назвать.

IV

Однако мы несколько предвосхитили события: едва описав две трети жизни нашего героя, вдруг приоткрыли перед читателем завесу, скрывавшую последние его дни, заглянув, по примеру самого духовидца, из настоящего в будущее.

Впрочем, в наши планы входило рассматривать Казота и как литератора, и как философа-мистика. Тем не менее, хотя большинство его книг и несет отпечаток занятий каббалистикой, всё же им, как правило, не хватает догматической убежденности: видимо, Казот не принимал участия в совместных трудах иллюминатов-мартинистов, а просто составил для себя, на основе их идей, личную, особую жизненную концепцию. Однако не следует смешивать эту секту с масонскими организациями того времени, хотя их и связывало определенное внешнее сходство. Мартинисты признавали падение ангелов, первородный грех, животворящее Слово Господне и ни в одном существенном пункте не отклонялись от учения Церкви.

Самого знаменитого среди них - Сен-Мартена - можно отнести к числу христианских спиритуалистов в духе Мальбранша^{461}. Выше мы уже упомянули о том, что он осудил внедрение неистовых духов в Лионскую секту. Как ни трактуй это понятие, очевидно, что с тех пор деятельность общества приняла политическую окраску, оттолкнувшую от него многих членов. Быть может, влияние иллюминатов как в Германии, так и во Франции было сильно преувеличено, но нельзя отрицать тот факт, что они оказали сильное воздействие на Французскую революцию, на ее развитие в определенном направлении. Монархические пристрастия Казота отвели его в сторону, не дав поддержать своим талантом доктрину, чуждую его воззрениям.

Печально видеть, как этот замечательный человек, одаренный писатель и философ, в последние годы своей жизни проникся отвращением к литературному труду и предчувствием политических бурь, которые он бессилен был предотвратить. Цветы его поэтического воображения поблекли и увяли; ум, доселе ясный и живой, сообщавший блестящую форму любым, самым причудливым своим измышлениям, проявлялся теперь крайне редко и лишь в переписке политического толка, которая позже и стала причиною процесса над ним, а затем и причиною его гибели. И если верно, что некоторым душам дано провидеть грядущие мрачные события, следует назвать эту способность скорее несчастьем, нежели даром небес, поскольку такие люди, подобно злополучной Кассандре, бессильны убедить других и спасти самих себя.

Последние годы жизни Казота, проведенные в имении Пьерри в Шампани, были, однако же, отмечены счастьем и спокойствием, царившими в его семье. Покинув литературный мир, куда он попадал теперь лишь во время недолгих наездов в Париж, сторонясь бурной, почти лихорадочной деятельности всевозможных философских и мистических сект, славный Казот, отец очаровательной дочери и двух пылко преданных его убеждениям сыновей, казалось, окружил себя всем необходимым для безмятежного будущего. Однако люди, знавшие его в ту пору, свидетельствуют о непрестанно владевшей им тревоге, словно за этим ясным горизонтом он уже провидел мрачные тучи.

Дворянин по имени де Пла попросил у него руки его дочери Элизабет. Молодые люди давно уже любили друг друга, но Казот, не запрещая им надеяться на счастье, все же медлил с окончательным ответом. Изысканная, прелестная писательница Анна-Мари^{462} сообщает нам некоторые подробности визита в Пьерри друга семьи Казота, госпожи д’Аржель. Она описывает элегантно обставленную гостиную на первом этаже, благоухающую пряными ароматами растений, которые госпожа Казот привезла с Мартиники: эта замечательная в своем роде женщина сообщала своему окружению особую, причудливую изысканность. Темнокожая служанка, сидящая подле нее с работою в руках, американские птицы в клетках, множество экзотических безделушек, даже наряд и прическа хозяйки дома - все свидетельствовало о ее нежной привязанности к покинутой родине: «В молодости она была необыкновенно хороша собою и сохранила красоту поныне, хотя имела уже взрослых детей. Ее отличала небрежная, томная грация, вообще свойственная креолкам. Легкий акцент придавал ее тону что-то детское и в то же время ласкающее, он делал ее еще более обольстительной. Рядом с нею на подушке лежала крошечная болонка: собачку звали Бьондеттою, как малютку-спаниэля из „Влюбленного дьявола"».

Маркиза де ла Круа, вдова знатного испанского вельможи, высокая и величественная пожилая дама, считалась членом семьи и пользовалась в ней большим авторитетом, поскольку убеждениями и образом мыслей совершенно сходилась с Казотом. Уже многие годы она была одною из ревностных адепток учения Сен-Мартена, которое соединяло ее с Казотом тончайшей духовной связью, считавшейся у мартинистов предвестием будущей совместной жизни. Этот второй, мистический брак Казота, исключающий всякие нескромные предположения ввиду почтенного возраста обеих сторон, не столько доставлял госпоже Казот огорчение, сколько сообщал тревогу чисто человеческого свойства, внушенную смятением, гнетущим эти две благородные души. Трое же детей, напротив, искренне разделяли взгляды их отца и его старой подруги.

Мы уже высказали свое мнение по этому поводу, однако всегда ли нужно соглашаться с канонами того вульгарного здравого смысла, который ведет по жизни людей заурядных, не смущая их души темными тайнами грядущего и смерти? И отчего самые счастливые люди так упорно держатся за свою слепоту, делающую их безоружными перед нагрянувшим мрачным событием, когда остается лишь в ужасе плакать и стенать под запоздалыми, но неотвратимыми ударами рока?! Госпоже Казот пришлось страдать больше всех других членов семьи: для них жизнь была нескончаемой борьбой, где шансы на победу весьма сомнительны, зато награда казалась обеспеченной наверняка.

В дополнение к сказанному было бы небесполезно ознакомиться с теориями Казота по нескольким нижеприведенным отрывкам из переписки, ставшей причиною процесса над писателем. Вот некоторые цитаты в пересказе все той же Анны-Мари:

«Мы все, говорил Казот, живем среди духов наших предков; невидимый мир тесно обступает нас со всех сторон… и в нем обитают наши духовные друзья, что безбоязненно приближаются к нам. У моей дочери есть ангелы-хранители; есть они и у всех нас. Каждая наша мысль, и достойная и скверная, приводит в движение определенного, соответствующего ей духа: точно так же любое движение нашего тела колеблет несомую им колонну воздуха. Все заполнено, все обитаемо в этом мире, где со времен первородного греха неведомые покровы скрывают материю… И я, в силу особой посвященности, коей нимало не искал, часто горько сетуя на сию злосчастную способность, приподнял эти покровы подобно ветру, вздымающему завесу тумана. Я вижу добро и зло, добрых и злых. По временам взору моему предстает такое неразличимое множество существ, что я не сразу могу отделить тех, кто облечен плотью, от других, кто уже сбросил грубую земную оболочку.

Да, есть души до некоторой степени материальные, ибо они были столь крепко привержены земной своей сущности, что унесли часть ее в иной мир, ставши не полностью призрачными. Таковые долго еще сохраняют сходство с людьми… Но - осмелюсь ли признаться вам? - бывают мгновения, когда либо по слабости зрения, либо в силу удивительного сходства я впадаю в основательное заблуждение. Нынче утром все мы сошлись на молитву, представ взору Всевышнего, как вдруг комната заполнилась живыми и умершими всех времен и народов, так что я не в силах был отличить жизнь от смерти. Странное смешение, но, однако же, какое великолепное зрелище!»

Госпожа д’Аржель была свидетельницей отъезда юного Сцеволы Казота ко двору, где ему предстояло служить в королевской страже. Уже близились тяжелые времена, и его отец предвидел, какой опасности подвергает сына.

Маркиза де ла Круа присоединилась к Казоту, дабы передать молодому человеку то, что оба они называли мистическою властью: того, кого называла своим духовным сыном.

Сцевола Казот, не менее ревностный монархист и мистик, чем его отец, был одним из тех, кому по возвращении из Варенна^{463} удалось защитить жизнь королевской семьи от ярости республиканцев. В какой-то миг бушующая толпа вырвала было дофина из рук родителей, и именно Сцевола Казот вызволил ребенка и вернул его королеве, которая со слезами на глазах благодарила юношу. Вот что он пишет отцу после этого события:

Дорогой папенька!

Итак, 14 июля миновало,

и король вернулся к себе живой и невредимый.

Я постарался как можно лучше исполнить миссию,

вами на меня возложенную. Вы, вероятно, узнаете,

достигла ли она полностью той цели, на которую вы уповали.

В пятницу пошел я к причастию; потом,

выйдя из церкви, отправился к Алтарю Отечества^{464},

где произнес на все четыре стороны света

необходимые заклинания, дабы отдать Марсово поле

под покровительство ангелов Господних.

Затем подошел я вплотную к карете, следя за тем,

как король садится в нее.

Мадам Елизавета^{465} даже удостоила меня взглядом,

вознесшим мысли мои к небесам.

Под охраною одного из товарищей

Король подозвал меня и спросил:

«Казот, с вами ли я виделся и говорил в Эпернэ?»

Я отвечал: «Да, сир», -

и помог ему выйти из экипажа.

Удалился я лишь тогда, когда удостоверился,

что все они уже в помещении.

Марсово поле было до отказа забито народом.

Окажись я достоин того,

чтобы веления мои и молитвы исполнились,

вся эта обезумевшая свора тотчас угодила бы в тюрьму

или в сумасшедший дом.

На обратном пути все кричали:

«Да здравствует король!»

Национальные гвардейцы ликовали от всего сердца

вместе с толпою: проезд короля вылился в истинный триумф.

Погода стояла прекрасная - полковник наш заметил,

что последний день, который Господь уступил дьяволу,

он окрасил в розовый цвет.

Прощайте, молитесь все вместе,

Не ослабим наших усилий!

Целую маму Забет (Элизабет).

Почтительный поклон госпоже маркизе

(маркизе ла Круа).

Как бы ни разнились наши убеждения, какими бы смешными ни казались нам те слабые средства, на которых зиждились столь пылкие упования, все же преданность этой семьи способна растрогать любое сердце. Питаемые чистыми душами иллюзии, в чем бы они ни выражались, достойны уважения. Да и кто осмелится с полной уверенностью утверждать, что мысль о высших таинственных силах, управляющих миром и позволяющих людям действовать с их помощью, всего лишь иллюзия?! Этой идеей имеет право пренебречь философия, но никак не религия, и политические секты пользуются ею как надежным оружием. Этим-то и объясняется разрыв Казота с иллюминатами, бывшими его братьями. Известно, как охотно республиканцы пользовались идеей мистицизма в период английской революции; мартинисты держались того же принципа, но, вовлеченные в движение, направляемое философами, они тщательно скрывали религиозную сторону своей доктрины, которая в ту пору не имела никаких шансов на успех.

Хорошо известно, какую важную роль сыграли иллюминаты в революционных движениях разных стран. Их секты, организованные по принципу глубокой секретности и тесно связанные меж собою во Франции, в Германии и в Италии, обладали особым влиянием на сильных мира сего, посвященных в их истинные цели. Иосиф II и Фридрих-Вильгельм^{466} многое совершили по их наущению. Так, Фридрих-Вильгельм, проникшийся мыслью о коалиции монархов, вторгся в пределы Франции и был уже в тридцати лье от Парижа, когда иллюминаты на одном из своих тайных заседаний вызвали дух его дяди, великого императора Фридриха^{467}, и тот запретил племяннику продвигаться дальше. Именно в результате данного запрета (который все толковали по-разному) Фридрих-Вильгельм внезапно отступил с французских земель, а позже даже заключил мирный договор с Республикой; последняя, можно сказать, обязана своим спасением союзу французских и германских иллюминатов.

V

Переписка Казота постепенно, шаг за шагом, знакомит читателя с его сожалениями по поводу пагубного выбора, сделанного его бывшими братьями по секте, и рассказывает об одиноких попытках борьбы с политической эрой, в которой писатель видел роковое царство Антихриста, тогда как именно иллюминаты радостно приветствовали приход невидимого Спасителя. Те, кого Казот считал демонами, выглядели в их глазах божественными духами-мстителями. Зная эту ситуацию, легко понять некоторые места в письмах Казота и те особые обстоятельства, что побудили позже республиканские власти вынести ему приговор именно устами иллюмината-мартиниста.

Письма, короткие отрывки из которых мы процитируем ниже, помечены 1791 годом и адресованы другу Казота, секретарю гражданского суда господину Понто^{468}.

Ежели Господь не вдохновит кого-нибудь из людей

на то, чтобы решительно и безоговорочно покончить

со всем этим, нам грозят величайшие бедствия.

Вы знаете систему моих убеждений: добро и зло

ибо человеку дарована эта планета вечными

законами Вселенной. Вот почему во всем

свершаемом зле мы должны винить лишь самих себя.

Солнце неизменно посылает на землю свои лучи,

то отвесные, то наклонные; так же

и Провидение обходится с нами; время от времени,

когда местонахождение наше, туман либо ветер

мешают нам постоянно наслаждаться теплом

дневного светила, мы упрекаем его в том,

что оно греет недостаточно сильно.

И если какой-нибудь чудотворец не поможет нам,

вряд ли можно уповать на спасение.

Мне хотелось бы, чтобы вы услышали мое толкование

книги магии Калиостро. Впрочем, ежели вы

попросите у меня разъяснений, я постараюсь прислать

их вам, изложив в самой ясной и недвусмысленной

форме.

В приведенном пассаже излагалась доктрина теософов, а вот и другой, относящийся к былым отношениям Казота с иллюминатами:

из числа бывших моих собратьев-мартинистов,

таких же демагогов, как Бре^{469}.

Известнейшие, благороднейшие люди, но, увы,

демон завладел ими. Они считают,

будто это я навлек на Бре болезнь, тогда как в этом

виновато его безумное увлечение магнетизмом.

Янсенисты, как и конвульсионеры^{470}, являют собою

тот же случай; к ним ко всем точно приложима фраза:

нет спасения вне церкви, и, я бы добавил,

здравого смысла также нет.

Я уже сообщал вам, что во Франции нас таких было

всего восемь человек: мы не знали друг друга в лицо,

но непрестанно, подобно Моисею, обращали к небесам

наши взоры и молитвы, прося благоприятного

исхода сражения, в коем приняли участие даже стихии.

Мы считаем, что грядет событие,

записанное в Апокалипсисе: оно сулит великую эпоху.

от этого нас отделяют еще тысячи лет.

И не время пока приказывать горам: «Обрушьтесь на

нас!» - пусть это будет, в ожидании лучших времен,

призывом якобинцев, ибо вот где виновным несть числа.

В этом отрывке явственно просматривается система Казота, основанная на необходимости человеческого действия для установления связи небес с землей. Так, в своих письмах он часто сетует на недостаток мужества у короля Людовика XVI, который, по его мнению, слишком полагается на Провидение и мало - на себя самого. В подобных рекомендациях чувствуется даже больше протестантской назидательности, нежели чистого католицизма.

Нужно, чтобы король пришел на помощь

Национальной гвардии, чтобы он показался народу,

чтобы он твердо сказал: «Я так хочу, я приказываю!»

Ему дарована власть от Бога, ему все обязаны повиноваться,

нынче же на него смотрят как на мокрую курицу:

демократы осмеивают его, причиняя мне этим

почти физические страдания.

Пусть он сядет на коня и внезапно,

в сопровождении двух-трех десятков гвардейцев,

явится перед мятежниками. Всё склонится перед ним,

все падут ниц. Самое главное уже сделано, друг мой:

король смирился и предал себя Господней воле.

даже Ахав^{471}, погрязший в грехах Ахав,

лишь на один миг и единым деянием угодивший Богу,

одержал затем победу над врагами.

У него было дикое сердце и развращенная душа,

мой же король обладает чистейшей душою,

преданной Господу, а небесная, августейшая Елизавета

наделена поистине божественной мудростью…

Не опасайтесь ничего со стороны Лафайета^{472}, - у него,

как и у его сообщников, связаны руки. Как и каббала,

им исповедуемая, он обуян духами смятения и ужаса

и не сможет избрать путь, ведущий к победе.

Самое лучшее для него - это попасть

в руки недругов стараниями тех, кому он столь

безраздельно доверяет.

А мы по-прежнему станем возносить мольбы наши

к Небу, по примеру того пророка, что взывал к Господу,

пока сражался Израиль^{473}.

ибо она - место приложения его сил: и добро,

и зло могут твориться лишь его волею.

Поскольку почти все церкви ныне закрыты -

либо по приказу властей, либо по невежеству,

пусть дома наши станут нашими молельнями.

Для нас настал решительный миг:

или Сатана продолжит царствовать на земле,

как нынче, и это будет длиться до тех пор,

пока не сыщется человек, что восстанет против него, как

Давид против Голиафа;

либо царство Иисуса Христа, столь благое для людей

и столь уверенно предсказанное пророками,

утвердится здесь навечно. Вот в какой

переломный момент мы живем, друг мой.

Надеюсь, вы простите мой сбивчивый и неясный слог. Мы

можем, за недостатком веры, любви и усердия,

упустить удобный случай, но пока что у нас

еще сохраняется шанс на победу. Не станем забывать,

что Господь ничего не свершит без людей,

то царствие, которое Он заповедал нам.

И мы не потерпим, чтобы враг,

который без нашей помощи бессилен, продолжал,

при нашем попустительстве, вершить зло!

В общем, Казот почти не питает иллюзий по поводу победы своего дела. Письма его изобилуют советами, которым, вероятно, полезно было бы следовать. Однако видно, что и его самого одолевает отчаяние полного бессилия, заставляющее усомниться и в себе, и в своей науке:

Я доволен, что мое последнее письмо порадовало вас.

Вы не посвященный - поздравьте же себя с этим.

Вспомни те слова: «Et scientia eorum perdet eos»^[101].

Если уж я, кому Божией милостью удалось избежать

западни, подвергаюсь опасностям, то судите сами, чем

рискуют люди, в нее угодившие… Знание оккультных

тайн - это бурный океан, где трудно достичь берегов.

Означает ли это, что Казот забросил обряды, вызывавшие, по его мнению, духов тьмы? Неизвестно. Видно только, что он надеялся победить демонов их же оружием. В одном из писем он рассказывает о некой пророчице Бруссоль, которая, подобно знаменитой Катрин Тео^{474}, добивалась сношений с мятежными духами к пользе якобинцев. Писатель надеется, что и ему удалось, действуя по ее примеру, добиться некоторого успеха. Среди этих прислужниц официальной пропаганды он особенно выделяет маркизу Дюрфе^{475}, «предводительницу французских Медей, чей салон ломится от эмпириков и людей, жадно ухватившихся за оккультные науки…». В частности, Казот упрекает ее в том, что она «обратила и вовлекла во зло» министра Дюшатле^{476}.

Невозможно было бы поверить, что эти письма, захваченные в Тюильри кровавым днем 10 августа^{477}, способствовали обвинению и казни старика, тешащегося безвредными мистическими грезами, если бы некоторые фразы не наводили на мысль о вполне реальных замыслах. Фукье-Тенвиль^{478} в своем обвинительном акте привел выражения, свидетельствующие о причастности Казота к так называемому заговору «рыцарей кинжала»^{479}, подавленному 10-12 августа. В другом, еще более недвусмысленном, письме указывались способы организации бегства короля, находящегося по возвращении из Варенна под домашним арестом. Намечался даже маршрут: Казот предлагал свой дом для временного приюта королевской семьи.

там он окажется в двадцати восьми лье от Живе и в сорока -

от Меца. Он, конечно, может остановиться в Аи,

где для него самого, для свиты и гвардейцев

сыщется не менее тридцати домов.

Однако я был бы рад, если бы он предпочел Пьерри,

где также имеется два-три десятка жилищ: в одном из них

стоит двадцать кроватей. У меня самого довольно места,

чтобы принять на ночлег две сотни людей,

поместить в конюшнях тридцать-сорок лошадей и разбить

палатки в пределах крепостной стены.

Но пусть кто-нибудь другой, более смышленый и менее

заинтересованный, чем я, взвесит преимуществ

обеих возможностей и сделает верный выбор.

Почему так случилось, что политические пристрастия помешали оценить запечатленную в этом отрывке трогательную самоотверженность почти восьмидесятилетнего старика, почитающего себя слишком заинтересованным в том, чтобы предложить законному королю жизнь своей семьи, гостеприимство в своем доме, имение для поля битвы? Отчего подобный «заговор» не сочли одною из иллюзий, порожденных ослабевшим старческим умом?! Письмо, написанное Казотом своему тестю, господину Руаньяну, в ту пору секретарю Совета Мартиники, с призывом организовать сопротивление шести тысячам республиканцев, посланным на захват колонии, воскрешает память о доблестном мужестве, с которым он в молодости дал отпор англичанам: писатель перечисляет все необходимые меры обороны, пункты, требующие укрепления, провиант и боеприпасы - словом, всё, что подсказывал ему былой опыт борьбы с морскими захватчиками. Вполне естественно, что подобное послание было сочтено преступным. Прискорбно только, что его не сопоставили с другим документом, датированным тем же годом: он ясно доказал бы, что планам несчастного старика следует придавать не больше значения, чем его снам.

МОЙ СОН

в ночь с субботы на воскресенье

в канун праздника Святого Иоанна^{480}

1791 Я вхожу в помещение и вижу там юную девицу, сидящую в одиночестве: каким-то образом мне становится известно, что это родственница графа де Дампьера^{481}. Она узнает и приветствует меня. Вскоре я замечаю, что она словно страдает головокружением. Кажется, она нежно беседует с кем-то, находящимся прямо перед нею; я понимаю, что этот кто-то - дух. Внезапно перекрестив лоб девушки, я приказываю духу явиться.

Предо мною возникает некто в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, недурной наружности: по одежде, выражению лица и повадкам это юный хлыщ. Я связываю его по рукам и ногам, невзирая на крики и сопротивление. Тут появляется другая женщина, столь же одержимая: с нею я обхожусь тем же манером. Оба призрака сбрасывают одежду и дерзко насмехаются надо мною, как вдруг отворяется дверь и входит коренастый мужчина, с виду и по костюму похожий на тюремщика. Он вынимает из кармана маленькие наручники, которые сами собою защелкиваются на руках моих пленников. Я препоручаю их воле Иисуса Христа. Не знаю, по какой причине выхожу я из этой комнаты, однако почти сразу же возвращаюсь назад, чтобы допросить схваченных. Они сидят на скамье в какой-то нише, при виде меня оба встают, и тут шестеро неизвестных, в бедняцкой одежде, окружают и уводят их. Я выхожу следом, кто-то вроде капеллана шагает рядом со мною. «Я иду к маркизу такому-то, - сообщает он, - это весьма достойный человек, я пользуюсь каждым свободным часом, дабы навещать его». Кажется, я принимаю решение сопровождать его, но вдруг замечаю, что на ногах у меня комнатные туфли. Остановившись, ищу, куда бы поставить ногу, дабы подтянуть завязки. Тут какой-то толстяк нападает на меня посреди просторного двора, полного народа. Возложив незнакомцу руку на лоб, я связываю его во имя Святой Троицы и Иисуса, под покровительство коего и отдаю моего обидчика. «Под покровительство Иисуса Христа!» - восклицает толпа, меня окружившая. «Да, - говорю я, - и вас предам в его же руки, прежде связав». Толпа с ропотом расступается. Подъезжает экипаж, похожий на извозчицкий: выглянувший из окошка человек окликает меня по имени: «Но, сир Казот, как же это вы толкуете об Иисусе Христе, разве можем мы быть отданы под его власть?» Тут меня посетило красноречие, и я с жаром принялся прославлять Иисуса Христа и милосердие Его к грешникам. «Сколь вы счастливы! - заключил я. - Теперь вы сможете сменить оковы». - «Оковы? - вскричал человек, запертый в экипаже, на крышу коего я тем временем взобрался. - Да неужто же нам не могли дать хоть миг передышки?!» «Ну-ну, не ропщите! - откликнулся кто-то. - Вы и впрямь счастливы, вы получите нового господина, и какого господина!» На что тот, первый, заметил: «Я так и думал».

Повернувшись спиною к экипажу, я побрел через этот поистине гигантский двор, освещенный одними лишь звездами. Взглянув на небо, увидел я, что оно прекрасного бледно-голубого цвета и сплошь усеяно небесными светилами. Пока я мысленно сравнивал его с иными небесами, увиденными в непотребном доме, ужасная буря, внезапно налетевшая, смутила и заволокла его. Ударил гром, в одно мгновение небосвод охватило пламенем; оконное стекло, упавшее в сотне шагов от меня, вдруг оказалось у ног моих: из него возник дух в виде птицы величиною с белого петуха, но с более длинным телом, короткими ногами и широким клювом. Я ринулся на него, творя крестные знамения. Почуяв во мне сверхъестественную силу, дух замертво упал предо мною. Мне захотелось размозжить ему голову… Но какой-то человек, схожий с бароном де Луа, молодой и красивый, в сером, шитом серебром камзоле, нежданно явился с просьбою не топтать птицу ногами. Вынув из кармана футляр, украшенный бриллиантами, а из оного - ножницы, он передал мне их, давая понять, что птице нужно отрезать голову. Не успел я взять ножницы, как меня отвлек громкий хор, - это толпа, находившаяся в непотребном доме, во весь голос нестройно завела песню без рифмы:

Воспоем избавление наше,

О, счастливый свободный народ…

Проснувшись, я принялся молиться: встревоженный сим странным сновидением, я отнес его к числу тех, что насылает Сатана, желая исполнить меня гордынею, и потому обратился к Господу через заступницу нашу Деву Марию и долго взывал к Нему, дабы узнать, какую миссию Ему угодно возложить на меня. Что бы ни было, я исполню на земле то, что обязан, к вящей славе Господней и на благо всех божьих созданий.

_____

Как бы ни отнеслись благоразумные люди к этому слишком подробному изложению смутных ночных сновидений, оставляющих впечатление бессвязного бреда, но в веренице сих странных картин все-таки чувствуется нечто пугающе таинственное. Не следует видеть в этом заботливо описанном, внешне бессмысленном сне всего лишь самокопание мистика, связывающего реальные события со своими грезами. Ни один из множества письменных документов, вышедших из-под пера Казота в этот период, не свидетельствует даже о частичном помрачении его умственных способностей. Откровения писателя, неизменно носившие отпечаток монархических убеждений, направлены на одно: найти связь во всем происходящем с неясными пророчествами Апокалипсиса. Именно это школа Сведенборга и называет наукой о соответствиях. Несколько фраз из предисловия заслуживают особого внимания:

«Представляя сию достоверную картину, я хотел дать полезный урок тем тысячам индивидуумов, чье малодушие вечно побуждает их сомневаться в очевидном, ибо для того, чтобы поверить в него, им необходимо сделать значительное усилие. В круге жизни они выделяют лишь несколько более или менее кратких мгновений, уподобляясь циферблату, коему неведомо, какая пружина заставляет стрелки отсчитывать часы или отмечать расположение планет.

Кто из нас, в приступе гнетущей тоски, в отчаянии от того, что ни один из живущих или, вернее, прозябающих вокруг людей не может ответить на самые жгучие его вопросы и принести тем самым если не счастие, то покой, не обращал взора, застланного слезами, к вечному своду небес?!

И тогда огромное пространство, что разделяет сей подлунный мир и вечность, где на незыблемом своем основании покоится престол Отца небесного, исполнится для него сладостной надеждою. Эти лучистые огни на необъятном лазурном небосводе услаждают не только взор его: небесное сияние озаряет его душу, сообщает его мыслям свет гениальности. Он вступает в разговор с самим Предвечным, и даже природа благоговейно замолкает, дабы ни единым звуком не помешать этому возвышенному общению».

Какое величественное и, главное, утешительное зрелище - Господь Бог, открывающий человеку тайны высшей, божественной мудрости, коим подчиняет Он натуры, увы, слишком часто неблагодарные, дабы вернуть их под свою отеческую власть! Ибо для истинно чувствительного человека нежная любовь составляет нечто куда более важное, нежели даже дыхание гениальности. Для него радости славы или гордыни кончаются там, где начинаются горести великого множества благородных дворян, преданных королю. Один из сыновей Казота сражался в рядах последних, второй служил в армии эмигрантов. Республиканцы повсюду искали доказательства роялистского заговора так называемых «рыцарей кинжала». Завладев бумагами королевского интенданта Лапорта, они обнаружили среди них письма Казота и Понто. Тотчас же было состряпано обвинение, и Казота арестовали прямо у него в доме в Пьерри.

- Признаете ли вы эти письма? - спросил его представитель Законодательного собрания.

- Да, они писаны мною.

- Это я писала их под диктовку отца! - вскричала его дочь Элизабет, страстно желавшая разделить с отцом любую опасность.

ей сопровождать мужа и дочь.

Несчастные узники этой тюрьмы тогда еще пользовались в ее стенах относительной свободой. Им разрешалось встречаться друг с другом в определенное время дня, и нередко бывшая часовня - место их собраний - напоминала великосветский салон. Воодушевленные этим послаблением, узники забыли об осторожности: они произносили речи, пели, выглядывали из окон. Возмущенный народ обвинял «пленников 10 августа» в том, что они радуются успехам армии герцога Брауншвейгского^{482} и ждут его как своего избавителя. Осуждалась медлительность чрезвычайной комиссии, созданной под давлением Коммуны Законодательным собранием. Ходили слухи о заговоре, зреющем в тюрьмах, о подготовке к бунту, связанному с приближением иностранных армий; говорили, что аристократы, вырвавшись из заточения, собираются устроить республиканцам вторую Варфоломеевскую ночь.

Известие о взятии Лонгви и преждевременные слухи о захвате Вердена^{483} окончательно распалили народ. Был провозглашен лозунг: «Отечество в опасности».

«Женщины, на выход!» Тройной пушечный залп и барабанная дробь, последовавшие за этой командой, вселили ужас в заключенных. Не успели они опомниться, как женщины были выведены прочь. Двое священников из числа арестованных поднялись на кафедру и объявили оставшимся об ожидавшей их участи.

В часовне воцарилось гробовое молчание; вошедшие тюремщики, а с ними десяток горожан-простолюдинов выстроили пленников вдоль стены и отобрали пятьдесят три человека.

Начиная с этого момента каждые четверть часа выкликали новые имена; этого времени импровизированному судилищу у ворот тюрьмы едва хватало на то, чтобы огласить приговор.

Некоторые были помилованы: среди них оказался почтенный аббат Сикор. Остальных убили прямо в дверях часовни фанатики, добровольно взявшие на себя эту страшную работу. К полуночи выкрикнули имя Жака Казота.

Старик хладнокровно предстал перед неумолимым трибуналом, заседавшим в небольшой приемной аббатства. Председательствовал грозный Майяр^{484} их обратно и, пролистав список арестованных, громко вызвал Казота. Услышав имя отца, Элизабет, как раз выходившая вместе с другими женщинами, опрометью бросилась назад и пробилась сквозь толпу в тот миг, когда Майяр произнес роковые слова: «К производству!», что означало «казнить».

Отворилась наружная дверь: двор, где совершались казни, обнесенный высокой монастырской стеной, был полон народу. Слышались стоны умирающих. Бесстрашная Элизабет кинулась к двум убийцам, уже схватившим ее отца, - говорят, их звали Мишель и Соваж, - и стала умолять их пощадить старика.

Ее неожиданное появление, трогательные мольбы, преклонный возраст узника, чье политическое преступление трудно было сформулировать и доказать, жалость, внушаемая благородным видом двух несчастных и горячей дочерней любовью, смутили часть толпы, пробудив в ней сострадание. Раздались крики о помиловании. Майяр заколебался. Мишель налил стакан вина и протянул его Элизабет со словами: «Послушайте, гражданка, коли вы хотите доказать гражданину Майяру, что вы не из аристократов, выпейте это за спасение Отечества и победу Республики!»

Смелая девушка без колебаний осушила стакан; марсельцы^{485} расступились перед нею. Рукоплещущая толпа пропустила отца и дочь, и их тотчас же увезли домой.

даже благородная преданность дочери бессильна спасти его от неумолимой судьбы.

На следующий день после того, как народ с триумфом сопроводил Казота до дома, к нему явились с поздравлениями друзья. Один из них, господин де Сен-Шарль^{486}, бросился к освобожденному со словами: «Слава Богу, вы спасены!»

- О, ненадолго! - отвечал тот с грустной улыбкой. - За миг до вашего прихода мне было видение: за мною приехал жандарм от Петьона^{487} и приказал следовать за ним. Далее я предстал перед мэром Парижа, который велел посадить меня в Консьержери^{488}

Господин де Сен-Шарль расстался с Казотом в полном убеждении, что рассудок старика помутился от перенесенных ужасных испытаний. Адвокат по имени Жюльен предложил писателю убежище в своем доме, обещая укрыть от преследований, но тот твердо положил не перечить судьбе. И действительно, 11 сентября явился человек из его видения: то был жандарм, вручивший ему приказ, подписанный Петьоном, Пари и Сержаном^{489}. Казота увезли в мэрию, а оттуда в Консьержери. Свидания с друзьями были запрещены, однако Элизабет умолила тюремщиков позволить ей ухаживать за отцом и прожила в Консьержери до последнего дня его жизни. Тем не менее все ее ходатайства перед судьями не возымели того успеха, что в первый раз перед народом, и после двадцатисемичасового допроса Казот был приговорен, на основании обвинения Фукье-Тенвиля, к смертной казни.

Перед оглашением приговора Элизабет заключили в камеру, боясь, что ее мольбы растрогают присутствующих. Адвокат обвиняемого взывал к состраданию судей, напоминая, что несчастную жертву помиловал сам народ, но трибунал остался глух к его речам и твердо держался принятого решения.

Самым странным эпизодом этого процесса можно назвать речь председателя трибунала Лаво - тоже, как и Казот, бывшего члена общества иллюминатов.

«Бессильная игрушка старости! - возгласил он. - Твое сердце не смогло оценить все величие нашей святой свободы, но твердость суждений на этом процессе доказала твою способность пожертвовать самой жизнью во имя своих убеждений. Выслушай же последние слова твоих судей, и да прольют они в твою душу драгоценный бальзам утешения, и да исполнят они тебя готовностью сострадать тем, кто приговорил тебя к смерти, и да сообщат они тебе тот стоицизм, что поможет тебе в твой последний час, и то уважение к закону, которое мы сами питаем к нему!.. Тебя выслушали равные тебе, ты осужден равными тебе, но зато суд их был чист, как и совесть, и никакая мелкая личная корысть не повлияла на их решение. Итак, собери все свои силы, призови все мужество и без страха взгляни в лицо смерти; думай о том, что она не имеет права застать тебя врасплох: не такому человеку, как ты, убояться единого мгновения. Но перед тем, как расстаться с жизнью, оцени все величие Франции, в лоно которой ты безбоязненно и громогласно призывал врага. Убедись, что отчизна, бывшая прежде и твоею, противостоит подлым недругам с истинным мужеством, а не с малодушием, каковое ты приписывал ей. Если бы закон мог предвидеть, что ему придется осуждать виновных, подобных тебе, он из почтения к твоим преклонным летам не подверг бы тебя никакому наказанию. Но не сетуй на него: закон строг до тех лишь пор, пока преследует, когда же настает миг приговора, меч тотчас выпадает из рук его, и он горько оплакивает потерю даже тех, кто пытался растоптать его. Взгляни, как он оплакивает седины того, кто заставил уважать себя вплоть до самого вынесения приговора, и пусть зрелище это побудит тебя простить ему все, и пусть он сподвигнет тебя, злосчастный старец, на искреннее раскаяние, коим искупишь ты в это краткое мгновение, отделяющее тебя от смерти, все до единого гнусные деяния твоего заговора! И еще одно слово: ты был мужчиною, христианином, философом, посвященным, так сумей же умереть как мужчина и как истый христианин - это все, чего твоя страна еще ждет от тебя!»

Речь эта, с ее странной, таинственной подоплекой, поразившей страхом всех собравшихся, не произвела, однако, никакого впечатления на самого Казота: пока председатель взывал к его совести, старик поднял глаза к небу и жестом подтвердил незыблемость своих убеждений. Затем он сказал окружающим, что «знает, что заслуживает смерти и что закон суров, но справедлив». Когда ему обрезали волосы, он посоветовал состричь их как можно короче и попросил своего духовника передать их дочери, все еще запертой в одной из тюремных камер.

Перед тем как пойти на казнь, Казот написал несколько слов жене и детям, а поднявшись на эшафот, громко вскричал: «Я умираю, как и жил, верным Господу и моему королю»^[102]

Элизабет Казот, давно уже помолвленная с шевалье де Пла, офицером полка, стоявшего в Пуату, восемь лет спустя вышла замуж за этого молодого человека, перешедшего на сторону партии эмиграции. Судьба не пощадила героическую женщину и в замужестве: она погибла в результате кесарева сечения. Перед тем как произвести на свет ребенка, она приказала врачам разрезать себя на куски, чтобы спасти его. Младенец пережил мать лишь на несколько минут.

Другие члены семьи Казота остались в живых. Его сын Сцевола, каким-то чудом избежавший кровавой резни 10 августа^{490}, живет в Париже и благоговейно хранит память о верованиях и добродетелях своего отца.

Перевод с французского И. Я. Волевич П. Васнецов (стихи).

Примечания

100

Здесь и далее - перевод стихов П. Васнецова.

101

(лат.).

102

Господин Сцевола Казот прислал нам письмо, в котором протестует против этой фразы, являющейся, по его мнению, дешевым вымыслом. Он утверждает, что отец не мог произнести подобных слов.

Комментарии

377

Cazotte. Впервые опубликован в 1845 г. в качестве предисловия к новому изданию повести Ж. Казота «Влюбленный дьявол» («Le Diable amoureux»; 1772). Основным источником сведений о биографии Ж. Казота автору служила вступительная статья к изданию сочинений Ж. Казота 1817 г.

В наст. изд. воспроизведены иллюстрации Эдуара де Бомона (Beaumont, Édouard de; 1821-1888) к предисловию Ж. де Нерваля, опубликованные в изд.: Cazotte 1845.

378

…автор «Духа законов» писал «Книдский храм», основатель «Энциклопедии» развлекал дам и кавалеров «Белой птицей» и «Нескромными сокровищами», создатель «Философского словаря» изукрашивал «Принцессу Вавилонскую» и «Задига» чудеснейшими восточными фантазиями. - Речь идет о том, что просветители не чуждались фривольных тем и жанров. «Дух законов» («De l’esprit des lois»; 1748) и «Книдский храм» («Le Temple de Gnide»; 1725) - произведения Ш.-Л. де Монтескье, первое из которых посвящено вопросам права, общественным проблемам, а второе - любовно-эротической тематике; основатель «Энциклопедии» (L’Encyclopédie; 1751-1780), философ-просветитель Дени Дидро, был также автором игровых, фантастико-аллегорических сказок «Белая птица» («L’Oiseau blanc: conte bleu»; 1748) и «Нескромные сокровища» («Les Bijoux indiscrets»; 1748); Вольтеру принадлежат и «Философский словарь» («Dictionnaire philosophique»; 1764), и восточные философские повести-сказки «Принцесса Вавилонская» («La Princesse de Babylone»; 1768) и «Задиг» («Zadig ou la Destinée»; 1747).

379

…аббаты-поэты вдохновлялись сюжетами языческой мифологии… (1639-1719), Г.-Ш. Де Латтеньян (ок. 1697-1779), Ж.-Б.-Ж. Виллар де Грекур (1683-1743) и др. Сан священнослужителя отнюдь не мешал некоторым из них (например, Шолье, Берни или Грекуру) обращаться к анакреонтической поэзии рококо, а античные мотивы присутствовали в той или иной степени у всех.

380

…великого, но незавершенного произведения, над переводом коего так долго бился господин Галлан… - Имеется в виду сборник арабских сказок А. Галлана «1001 ночь» (см. о нем в статье к наст. изд.).

381

Сен-Пьер - город в западной части острова Мартиника.

382

- вулканические острова в южной части Малых Антильских островов. Ж. де Нерваль ошибается, относя Мартинику к Подветренным островам. На самом деле, она входит в группу Наветренных островов (îles du Vent), представляющих восточную часть Малых Антильских островов.

383

Сьер де Ла Моннуа. - Имеется в виду Бернар де Ла Моннуа (1641-1728) - французский поэт, писавший в основном на бургундском диалекте и сам переводивший свои стихотворения на французский язык. Особенно популярной в XVIII в. стала сочиненная им шуточная песня о французском аристократе Жаке де Ла Палисе (1470-1525), в которой есть строчка: «За полчаса до своей смерти он был еще жив» («Un quart d’heure avant sa mort il était encore en vie!»; ср. в пер. Bс. Рождественского: «Увы! Если б не был мертв, Он был бы еще живым!» (де ла Моннуа Б. «Век перевода»]. URL: http://vekperevoda.com/1887/rozhdest.htm (дата обращения: 10.05.2017))).

384

…сочинений Берни и Дора. - Франсуа-Жоашен де Пьер де Берни (1715-1794) и Клод-Жозеф Дора (1734-1780) - французские поэты, прославившиеся более всего как сочинители «легких» стихов в стиле рококо.

385

…известному завету Буало… - Никола Буало-Депрео (1636-1711) - знаменитый поэт-классицист. В стихотворном трактате «Поэтическое искусство» («L’art poétique»; 1674) выступал против пьес и эпических поэм, использующих библейские образы и сюжеты, утверждая: «‹…› таинства Христовы Чуждаются прикрас и вымысла пустого ‹…›» (Буало 1957: 84).

386

…Монкриф, знаменитый историограф кошек… - Франсуа-Опостен де Парады де Монкриф (1687-1770) - французский поэт, член Французской Академии, прославившийся шуточной «Историей кошек» («Histoire des Chats»; 1727), за что даже получил прозвище «historiogriffe» (слово, звучащее почти как «историограф», но буквально означающее - «историокоготь»).

387

…переработал сюжет об Оливье в прозаическую поэму… - См. статью к наст. изд.

388

«Импровизированный лорд» «Le Lord impromptu»; 1767), представленное им самим как перевод с английского. См. также статью к наст. изд.

389

Этьен-Франсуа де Шуазель (1719-1785) - французский государственный деятель, с 1758 по 1761 г. - государственный секретарь иностранных дел, с 1761 по 1766 г. - государственный секретарь военных и морских сил, с 1766 по 1770-й - государственный секретарь иностранных дел и Морского министерства.

390

Парижская торговая компания иезуитов.

391

…обрушились позже на общество Иисуса, приведя его к гибели. - Общество Иисуса, то есть орден иезуитов, был упразднен Папой Климентом XIV в 1773 г., поскольку на иезуитов из-за их интриг ополчились европейские монархи.

392

…«Золотой осел» Апулея. - «Золотой осел» («Asinus aureus»), или «Метаморфозы» («Metamorphoseon»), - роман древнеримского писателя II в. н. э. Апулея, философа-неоплатоника и, возможно, приверженца культа древнеегипетской богини Исиды. Был обвинен в магии и колдовстве, но оправдан.

393

…автора «Смарры»… - Имеется в виду Шарль Нодье (1780-1844). «Смарра» («Smarra ou les Démons de la nuit»; 1821) - фантастическая «готическая» новелла Ш. Нодье.

394

«Кабинет фей». - См. статью к наст. изд.

395

…мифологическими фацециями Лукиана. «Вольтера античного мира» - Лукиана из Самосаты (ок. 120 - ок. 180-190 г. н. э.) - древнегреческого писателя, автора сатир, эпиграмм. Сатирические стихотворения Лукиана названы фацециями метафорически. Фацеции - жанр средневековой литературы, шуточный рассказ, анекдот.

396

Александрийская школа - ряд философских течений, существовавших в Александрии с III в. до н. э. до VI в. н. э.

397

Святой Августин. - Аврелий Августин Иппонийский (354-430) - христианский богослов и философ, пришедший к христианству от неоплатонизма. В теолого-философском труде «О граде Божием» («De Civitate Dei»; ок. 410-427) не однажды упоминает Апулея, само название книги Апулея - «Золотой осел» впервые появилось именно у Августина.

398

…школы Маро и Лафонтена… - Клеман Маро (1496-1544) - французский поэт эпохи Возрождения, автор разнообразных эпиграмм, рондо, псалмов, шуточных стихов - блазонов и кокаланов. Жан де Лафонтен (1621-1695) - французский поэт-классицист XVII в., знаменитый баснописец, автор стихотворных сказок и галантных стихотворений. Ж. де Нерваль имеет основания сблизить имена этих поэтов: в XVII в. поэзия К. Маро считалась образцом изысканности и пользовалась большой популярностью за «галльское остроумие», в поэзии Ж. де Лафонтена также ценили «галльский дух» и дар игривой шутки.

399

Фаблио - жанр средневековой литературы, комическая стихотворная новелла.

400

Аббат Виллар, Дом Пернети, маркиз д’Аржан… «Граф Габалис, или Разговоры о тайных науках» («Le Comte de Gabalis ou Entretiens sur les sciences secrètes»; 1670). Антуан-Жозеф Пернети (Дом Пернети, 1716-1796) - французский монах-бенедиктинец, отказавшийся от сана, ставший иллюминатом и алхимиком, автор книги «Алхимический тайный ритуал истинного масонства» («Rituel alchimique secret du grade de vrai maçon académicien»; 1770). Жан-Батист Буайе д’Аржан (1704-1771) - французский писатель, философ-скептик, химик, автор сатирических «Каббалистических писем, или Философской, исторической и критической переписки между двумя каббалистами, различными духами стихий и господином Астаротом» («Lettres cabalistiques, ou Correspondance philosophique, historique et critique, entre deux Cabalistes, divers esprits élémentaires, et le seigneur Astaroth»; 1737-1741).

401

«Эдип Египетский» («Oedipus Aegyptiacus»; 1652) - основной труд немецкого ученого, философа, египтолога Афанасия Кирхера (1602-1680).

402

Флорентийские неоплатоники. - Имеются в виду глава Платоновской академии во Флоренции Марсилио Фичино (1433-1499) и член этой академии Джованни Пико делла Мирандола (1463-1494), которые проявляли интерес к философско-теологической тематике, искали ключ к постижению истины в каббалистике и пифагорейской теории чисел.

403

… - См. примеч. 402.

404

…в «Графе де Габалисе», в «Каббалистических письмах»… - См. примеч. 400.

405

Трансцендентная философия.

406

…описанных Беккером в статье «Инкуб» или «Суккуб» в альманахе «Зачарованный мир». - Бальтазар Беккер (1634-1698) - нидерландский философ, богослов, критиковавший магию и демонологию в своем труде «Зачарованный мир» («De betoverde weereld»; 1691, пер. на фр. яз. - 1694 г.).

407

Иллюминаты (лат. illuminati - «просвещенные») - члены тайного союза мистико-теософического направления, возникшего в 1722 г. на юге Франции и существовавшего вплоть до революции.

408

- духи воздуха в средневековом фольклоре. Впервые описаны алхимиком Парацельсом (см.: Парацельс 2005: 15-92).

409

…после публикации «Влюбленного дьявола» к Казоту явился таинственный незнакомец… - Анекдот взят Ж. де Нервалем из романа графини А.-М. д’Отфей и ее невестки А.-А. де Борепер д’Отфей (см. примеч. 462) «Семейство Казотов» (напечатан в 1846 г. под псевдонимом «Анна Мари»; см.: Anna Marie 1846) и считается вымышленным.

410

Капитулярии Карла Великого. Карла, в частности, запрещалась крестьянская практика магических ритуалов. См. подробнее об этом: Каролингская эпоха 2002.

411

…Ориген, Эвсебий… - Ориген (ок. 185 - ок. 254) - раннехристианский теолог, философ, ученый, представитель ранней патристики. Один из восточных Отцов Церкви и основатель библейской филологии. Эвсебий (Евсевий). - Имеется в виду Евсевий Кесарийский (ок. 263-340) - римский церковный историк, богослов, основатель церковной историографии, автор «Приготовления к Евангелию» («Εὐαγγελικὴ προπαρασκευή») - ценного доксографического источника по античной философии. Поклонник Оригена, сторонник умеренного субординационизма в тринитарных спорах.

412

…угрожала та же судьба, что аббату Виллару, который в «Графе де Габалисе» позволил себе потешить любопытных читателей, изложив им в полушутливой форме все догматы розенкрейцеров о мире духов. - По легенде, с аббатом Вилларом расправились противники его вольнодумства - его зарезали в драке.

413

- См. статью к наст. изд.

414

Мартинес Паскуалес. - См. статью к наст. изд.

415

Гностики

416

Еврейская метафизика. - См. примеч. 415.

417

Лионская школа. - Имеются в виду мартинисты - последователи теории Жан-Батиста Виллермоза (1730-1824), жившего в Лионе.

418

…«Тройном заклятье ада» - всемогущем заклинании, принятом у каббалистов Средневековья. - «Тройное заклятье ада» - раздел «Практической магии» («Praxis Magia Faustiana»; 1627) немецкого астролога, мага Иоганна Георга Фауста (ок. 1480-1541), породившего легенду о «чернокнижнике, продавшем душу дьяволу», и ставшего прототипом известных сочинений К. Марло и И.-В. Гёте.

419

…Сведенборга и Якова Бёме… - Эммануил Сведенборг (1688-1772) - шведский ученый, христианский мистик, теософ. Яков Бёме (1575-1624) - немецкий христианский мистик, визионер и теософ. В отличие от Я. Бёме, Э. Сведенборг не считал, что к непосредственному общению с Богом способен каждый человек.

420

Сен-Мартен.

421

Филалеты (греч. φιλαλήθης - «любитель истины») - масонское философское общество «любителей истины», основанное в 1773 г. Шарль-Пьер-Полем Савалье де Ланжем (1745-1797). Отличалось мистически-моральными и в то же время научными стремлениями. Существовало до смерти своего основателя в 1797 г.

422

«Неизвестная дама». - Речь идет о сказке «Рассказ о Галешальбе и неизвестной госпоже».

423

«Рыцарь». - Речь идет о сказке «Рыцарь, или Рассказ о Хабибе и Дорат-иль-Говас».

424

«Наказанная неблагодарность». - Речь идет о сказке «Рассказ о Синкарибе и двух визирях».

425

«Симустафа». «Приключения Симустафы и царевны Ильсетильсоны».

426

«Багдадский халиф». - См. статью к наст. изд.

427

…арабским монахом по имени Дом Шавис. - См. статью к наст. изд.

428

- См. примеч. 48.

429

…египетского посвященного из романа «Сет»… - Имеется в виду «Сетос, или История жизни, почерпнутая из памятников и свидетельств Древнего Египта» («Sethos, histoire ou Vie tirée des monuments, anecdotes de l’ancienne Égypte»; 1731) - роман французского филолога, преподавателя древних языков и философии, аббата Жана Террассона (1670-1750). На русский язык этот роман перевел Д. И. Фонвизин («Героическая добродетель, или Жизнь Сифа, царя египетского, из таинственных свидетельств Древнего Египта взятая»; 1762-1768. См.: Террасон 1762-1768).

430

…гору Каф - вечный дворец властелина духов Соломона… «как перстень - палец», граница между мирами, проявленным и непроявленным. Это - обитель великого ангела Каф, чьим именем она и названа. Аллах поставил его предводителем «распространяющих» ангелов (см.: Коран 77: 3), о которых сообщается, что они расправляют свои крылья в стремлении к Божественному знанию, и наделил Кафа властью над землей и движением земной коры. Идея Кафа восходит к древнейшим мифологическим константам, в частности к образу Мировой горы. Как принято считать, эта идея заимствована из иранских преданий о Хара-березайти/Элбурз - горе-жилище богов, находящейся на краю земли. По описаниям одних авторов, в основании Кафа лежит зеленый изумруд, цвет которого отражается небом. По утверждению других, изумруд находится в основании скалы - опоры Кафа, называемой также столбом: Аллах создал ее, чтобы укрепить землю. Каф - Мать всех гор мира, связанных с нею подземными ответвлениями. Когда Аллах хочет наказать людей или разрушить какую-либо страну, то насылает землетрясение, приводя в движение один из ее отрогов. Каф недоступна для людей, за нею живут джинны. Она - место обитания легендарной птицы Анка (в иранской традиции - Симург), существующей от начала мира. Туда, за ее мудрыми советами, приходили герои и цари древности, поэтому Каф, особенно в поэзии, называют «горой мудрости», «горой удовлетворенности». В земной, не космологической, географии Каф соответствует Кавказской горной стране - барьеру мусульманского мира на севере, который остается, по мнению ряда авторов, исторической сценой Конца Света (подробнее см.: Масхидзе 2006: 185-189).

431

Испытания Изиды - эзотерический обряд приобщения к вечной истине в Древнем Египте. Если чужестранец хотел открыть истину, он должен был выдержать в храме Мемфиса испытание темнотой (пройти, согнувшись, через темный длинный коридор и найти выход из него), огнем и водой, а затем допускался в святилище Изиды (Исиды) - древнеегипетской богини, сестры и супруги Осириса, богини плодородия, воды и ветра, являвшейся символом женственности и семейной верности.

432

…во времена Маро и Ронсара… - То есть в XVI в., в эпоху Ренессанса. Пьер де Ронсар (1524-1585) - великий французский поэт XVI в., глава «Плеяды».

433

«Женевская война» - «Гражданская война в Женеве» («La Guerre civile de Genève»; 1768) - ироикомическая поэма Вольтера, высмеивающая Ж.-Ж. Руссо.

434

Рондо - разновидность любовной песни в средневековой и ренессансной лирике, имеющая твердую форму строфы, состоящей из тринадцати строк со сложным чередованием рифм.

435

Вилланель - жанр пастушеской, деревенской любовной песни, имеющий трехстрочную строфу и однообразную рифмовку и заканчивающийся катреном.

436

Рамо (1716-1777) - французский органист и композитор, племянник знаменитого композитора и теоретика музыки Жан-Филиппа Рамо (1683-1764); имел репутацию циника и беспутного человека. Герой философского романа-диалога Д. Дидро «Племянник Рамо» («Le Neveu de Rameau»; 1762-1774).

437

…Дидро описал нам в своем диалоге-шедевре… - Речь идет о философском романе-диалоге Д. Дидро «Племянник Рамо» (1762-1774).

438

Сатиры Петрония. «Сатирикон».

439

Марсолье и Дюни… - Бенуа-Жозеф Марсолье (1750-1817) - французский либреттист. Дюни. - Имеется в виду Эджидио-Ромуальдо Дуни (1708-1775), итальянский композитор.

440

«Сентиментальное путешествие». - Имеется в виду роман английского писателя Лоренса Стерна (1713-1768) «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» («A Sentimental Journey through France and Italy»; 1768).

441

…письмо Жан-Жака Руссо об Опере… - См. статью к наст. изд.

442

«Маленький пророк из Богемского Брода» («Le petit prophète de Boehmischbroda»; 1753) - сатирический памфлет журналиста и критика Фридриха-Мельхиор Гримма (1723-1807), написанный им в период «войны буффонов» против французской оперы.

443

Камлотовый.

444

Марион Делорм (1611/1613-1650) - знаменитая французская куртизанка, пленившая многих известных людей своего времени: кардинала Ришелье, принца Конде, короля Людовика XIII и др.

445

…подробности смерти Генриха IV… - Генрих IV (Генрих Наваррский; 1553-1610) - король Франции с 1594 г., после того как перешел из протестантизма в католичество. Был убит католическим фанатиком Франсуа Равальяком 14 мая 1610 г. Очевидно, что Марион Делорм не могла присутствовать при этом событии, поскольку еще не родилась.

446

… - Ж. де Нерваль упоминает знаменитых авантюристов и мистиков XVIII в. Граф Сен-Жермен - настоящее имя и происхождение неизвестны, примерные годы жизни: ок. 1690/1710-1784. Алессандро Калиостро (1743-1795) - настоящее имя Джузеппе Бальсамо, итальянец.

447

Жан-Франсуа де Лагарп (1739-1803) - французский драматург и теоретик литературы, последователь классицизма. До 1793 г. был антиклерикалом и республиканцем; попав во время террора в тюрьму, резко изменил свои взгляды, став ревностным католиком и консерватором.

448

…«точно пифия на треножнике»… - Пифия - древнегреческая прорицательница Дельфийского оракула в храме Аполлона. Изрекала волю богов, сидя на золотом треножнике, в экстатическом состоянии под действием наркотических испарений из расселины в дельфийской скале.

449

…из наших собратьев по Академии… - Ж. де Нерваль приводит неполный текст из Ж.-Ф. Лагарпа. Во всяком случае, в издании текста «Пророчества» («Prédiction de Cazotte, faite en 1788 et rapportée par La Harpe») 1806 г. (см.: La Harpe 1806) указано, что ужин происходил у герцога де Ниверне. Луи-Жюль-Барбон Манчини-Мазарини, герцог де Ниверне (1716-1798) - французский дипломат и литератор, член Французской Академии. Далее (см. примеч. 451, примеч. 453, примеч. 454 и др.) Ж.-Ф. Лагарп перечисляет других членов Академии, якобы присутствовавших на этом вечере.

450

…мальвазию и констанцию…

451

Себастьен-Рош-Никола де Шамфор (1740-1794) - французский писатель, моралист, член Французской Академии. Восторженно встретил Французскую революцию, хотя позже писал памфлеты против якобинцев. Обстоятельства его смерти соответствуют пророчеству.

452

…превозносили Академию за подготовку великого труда… «Энциклопедии, или Толковом словаре наук, искусств и ремесел» (Encyclopédie, ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers; 1751-1780) - одном из важнейших памятников просветительской мысли. В то же время, хотя одним из редакторов этого труда был академик, математик д’Аламбер, а среди авторов статей были и некоторые члены Академии наук, всё же «Энциклопедия» создавалась не в рамках Академии, а прежде всего усилиями главного редактора - Дени Дидро, привлекшего к сотрудничеству около двухсот авторов.

453

Мари-Жан-Антуан-Никола де Кондорсе (1743-1794) - французский философ-просветитель, математик, социолог, политик, член Французской Академии. Был арестован якобинцами и в тюрьме покончил с собой.

454

Феликс ’Азир (1748-1794) - французский врач, анатом, основатель Королевского медицинского общества, член Французской Академии.

455

Господин де Николаи. - Имеется в виду Эмар-Шарль-Мари Николаи (1747-1794), королевский советник, первый президент Счетной палаты, член Французской Академии. Гильотинирован во время якобинского террора.

456

Господин Байи.

457

Жан-Антуан Руше (1745-1794) - французский поэт, сторонник конституционной монархии, во время террора арестован как «подозрительный» и казнен.

458

«Дева». - Речь идет об ироикомической поэме Вольтера «Орлеанская девственница» («La Pucelle d’Orléans»; 1752), осужденной в 1757 г. Папой Римским и внесенной в Индекс запрещенных книг.

459

Беатрис (1730-1794) - сестра министра Людовика XV герцога Э.-Ф. Шуазеля, погибла на эшафоте.

460

…приходилось ли вам читать об осаде Иерусалима у Иосифа Флавия? - Иосиф Флавий (Иосиф бен Матафие; 37 - ок. 100 н. э.) - иудейский историк и военачальник, во время Иудейской войны перешел на сторону римлян; важнейшее из его сочинений - «История Иудейской войны» («Peri tu Iudaiku polemu»), в которой изображено разорение Иерусалима.

461

Никола (1638-1715) - французский философ, проповедник и теолог, пытавшийся соединить в своих воззрениях идеи святого Августина и Рене Декарта.

462

Анна-Мари (Анна Мари) - псевдоним, под которым Анна-Мари-Каролина де Маргери, графиня д’Отфей (1786-1861), писательница и светская дама, выпустила несколько книг совместно со своей невесткой Анной-Альбой-Корнелией де Борепер д’Отфей (1789-1862).

463

…по возвращении из Варенна…

464

Алтарь Отечества - сооружение в центре Марсова поля в Париже, построенное к празднику Федерации 14 июля 1790 г.

465

Мадам Елизавета - сестра Людовика XVI (1764-1794); была казнена по приговору революционного трибунала.

466

… - Иосиф II (1741-1790) - император Священной Римской империи германской нации (с 1765 г.) и правитель Габсбургских (Австрийских) земель, просвещенный монарх. Фридрих-Вильгельм. - Имеется в виду Фридрих Вильгельм II (1744-1797), король Пруссии с 1786 г.

467

…великого императора Фридриха… - Речь идет о Фридрихе II (Фридрихе Великом) (1712-1786), короле Пруссии с 1740 г., просвещенном монархе. История с призраком, повелевшим войскам племянника отступать, основывалась на мемуарах барона Лихтенау. Однако историк Жорж Ленотр (1857-1935) нашел, как он считал, в мемуарах П.-О. Де Бомарше и в бумагах актера Флери доказательства того, что роль призрака Фридриха Великого сыграл Флери, актер Комеди Франсэз. Статья Ж. Ленотра появилась в «Журналь де виль э де кампань» в 1839 г. См. подробнее: Breton 1977.

468

Господин Понто.

469

Антуан Бре (1717-1792) - писатель и драматург, соученик Ж. Казота по иезуитскому коллежу, королевский цензор оперных постановок.

470

Янсенисты, как и конвульсионеры… - Янсенисты - сторонники учения Корнелиса Янсения (1585-1638), голландского теолога; подчеркивали неизбывную испорченность природы человека вследствие первородного греха. Янсенизм активно распространялся во Франции в XVII-XVIII вв., хотя был осужден Католической церковью как ересь. Конвульсионеры - религиозная секта фанатиков, возникшая в период гонений на янсенистов в 1730 г.

471

Ахав 25-26 и т. д.).

472

Жильбер дю Мотье, маркиз де Лафайет (1757-1834) - французский политический деятель, принимавший участие в американской Войне за независимость, во Французской революции и в июльской революции 1830 г. Состоял членом масонской ложи в Париже.

473

…по примеру того пророка, что взывал к Господу, пока сражался Израиль.

474

Катрин Тео (1725-1794) - визионерка, воображавшая себя то богородицей, то новой Евой; с ее сектой поддерживал связь Робеспьер (1758-1794). Арестованная по приказу Конвента, умерла после пятинедельного заключения.

475

Маркиза Дюрфе. - См. статью к наст. изд.

476

- По-видимому, имеется в виду Луи-Мари-Флоран дю Шатле (1727-1793) - французский офицер и дипломат, в 1761 г. назначенный полномочным министром при дворе в Вене.

477

…письма, захваченные в Тюильри кровавым днем 10 августа… - 10 августа 1792 г. в результате народного восстания королевская власть была низвергнута, королевский дворец Тюильри захвачен, а Людовик XVI и его семья - арестованы.

478

Фукье-Тенвиль. 17 августа 1792 г.; общественный обвинитель Революционного трибунала, учрежденного 10 марта 1793 г.

479

Заговор «рыцарей кинжала». - На основании писем Ж. Казота Фукье-Тенвиль сделал его участником заговора «рыцарей кинжала», то есть аристократов-роялистов.

480

Праздник Святого Иоанна. - То есть 24 июня - праздник Иоанна Крестителя, широко отмечаемый католиками во Франции.

481

- Имеется в виду Ги де Дампьер (1225-1305), граф Фландрии.

482

…радуются успехам армии герцога Брауншвейгского… - Карл Вильгельм Фердинанд, герцог Брауншвейгский (1735-1806); в 1792 г. был главнокомандующим коалиционной (прусско-австрийской) армией, участвовавшей в войне с революционной Францией. 25 июля того же года выпустил манифест, в котором грозил расправой тем, кто станет покушаться на жизнь короля Людовика XVI. 20 августа его войскам удалось прорваться на территорию Франции.

483

Известие о взятии Лонгви и преждевременные слухи о захвате Вердена…

484

Станислав Майяр (1763-1794) - французский революционер, один из вождей санкюлотов, глава «народного трибунала» в аббатстве Сен-Жермен в сентябре 1792 г.

485

Марсельцы. - Так называли членов Марсельского добровольческого батальона, вошедшего 30 июля 1792 г. в Париж с песней К.-Ж. Руже де Лиля «Военный марш Рейнской армии». Впоследствии песня получила название «Марсельеза».

486

- Установить личность этого человека не удалось.

487

Жорж Петьон (Петион) де Вильнёв (1756-1794) - политический деятель Французской революции, жирондист, мэр Парижа в 1791-1792 гг.

488

Консьержери якобинцев, в том числе члены королевской семьи.

489

Антуан-Луи-Франсуа Сержан (1751-1847) - французский художник и политик, во время Французской революции был членом Конвента.

490

…кровавой резни 10 августа…