Торговец вином и поэт, музыкант и чиновник, романист и пророк. Вехи биографии Жака Казота

Торговец вином и поэт, музыкант и чиновник, романист и пророк

Вехи биографии Жака Казота

Жизнь Ж. Казота отличается не меньшим многообразием, чем его творчество. Биография писателя, при том что в эпоху роста авантюризма^[104] сам он был далек от авантюрности, насыщена довольно любопытными поворотами судьбы. Когда сегодня некоторые биографы полагают, что Ж. Казоту не досталось славы, что он не был широко известен современникам, то это неверно. Другое дело, что он был им знаком далеко не только как автор «Влюбленного дьявола», но и как сочинитель стихов, романов и сказок, любитель музыки и живописи, а также как чиновник Морского министерства, адвокат, виноторговец. Будущий писатель родился 7 октября 1719 года в провинциальном городе Дижоне в семье землевладельцев и торговцев вином. Его отец, Бернар Казот, выполнял обязанности секретаря суда. Жак учился в Дижонском иезуитском коллеже вместе с Жан-Франсуа Рамо - племянником известного композитора и будущим героем знаменитого диалога Д. Дидро, а также с будущим писателем и критиком Антуаном Бре. Хотя в коллеже учили теологии и юриспруденции, одновременно здесь много внимания уделяли языкам, что позволило Ж. Казоту выучить английский, испанский и итальянский. Однако главным пристрастием юного Жака было чтение книг. Как признавался сам будущий писатель, он был «рожден с некоторыми способностями к поэзии и с большой любовью к литературе» (Cazotte 1817: 277). Став специалистом по праву, Ж. Казот с 1740 года начинает работать в Париже, вначале в должности помощника прокурора, а затем войдя, по совету своего покровителя Ж.-Ф. Морепа, в администрацию Морского министерства. В 1743 году он получает диплом рядового писаря министерства, в обязанности которого входит наблюдение за оснащением, постройкой и ремонтом кораблей. Служба Ж. Казота протекает в нескольких морских портах Франции - Гавре, Бресте, Рошфоре. Параллельно он посещает литературные салоны, отдает дань увлечению сочинительством: используя мотивы «1001 ночи» («Mille et une nuits»; 1704-1711) А. Галлана и «Персидских писем» («Lettres persanes»; 1721) Ш. де Монтескье, публикует в 1741-м пародию на восточную сказку «Кошачья лапка», а в следующем году - сборник пародийных фейных сказок «1001 нелепость», откликаясь тем самым на модные литературные веяния своего времени. Сказка понимается Ж. Казотом в этот период как забавное сочинение, где «наставление не должно примешиваться, если только его не притягивают за уши» (Cazotte 2008: 1069), в этих произведениях писатель очевидно не чужд рокайльной поэтике. В 1747 году его назначают главным писцом Морского министерства, а через два года направляют в качестве контролера на Мартинику, где он проработал в общей сложности двенадцать лет. Ж. Казот отлично справляется со своими служебными обязанностями и в 1750 году получает звание комиссара. Но писатель погружен не только в военно-политические перипетии, участвуя в обороне форта Сен-Пьер: он одновременно сочиняет стихи и романсы, интересуется живописью, рисует сам (рисунки его не сохранились) и собирает коллекцию картин.

«буффонов» и «антибуффонов» - полемику сторонников итальянской оперы-буффа, с одной стороны, и французской лирической трагедии - с другой. Если Ж.-Ж. Руссо решительно высказался за итальянскую оперу, сурово осудив французскую, а П. Гольбах не менее резко отстаивал достоинства французской оперы, то Ж. Казот, анонимно опубликовав в 1753 году в форме письма провинциальной даме заметку «Война в опере» («La Guerre de l’Opéra»), поспешил сказать, что он не принимает ни ту, ни другую сторону^[105]. При этом он с похвалой отозвался о французском композиторе Ж.-Ж. де Мондовиле. В 1754 году он пишет «Замечания к письму Руссо» («Observations sur la Lettre de Rousseau»). Это еще одно свидетельство участия Ж. Казота в споре «люллистов» и «рамистов», где автор ведет уже более отчетливую полемику с Ж.-Ж. Руссо и утверждает, что французской музыке не менее, чем итальянской, присуща мелодичность. Возможно, однако, что Ж. Казот не столько обличал эстетическую позицию Ж.-Ж. Руссо^[106], сколько защищал «французскую оперу и монархию» (Didier 2010: 65). Потому-то, когда позже он написал либретто комической оперы «Деревянные башмаки», переделанное М.-Ж. Седеном и выпущенное под двумя именами (Les Sabots; 1768), оказалось, что эстетика Ж.-Ж. Руссо ему вовсе не чужда. Однако музыка была не только объектом стороннего интереса Ж. Казота, его очевидно влекла музыкальность как черта словесности, «тексты Казота были словно предназначены для опер» (Didier 2010: 71): на сюжет одной из сказок «Продолжения „1001 ночи"» («Халиф-вор» («Le Calife voleur»)) создана опера Ф.-А. Буальдьё «Багдадский калиф» («Le Calife de Bagdad»; 1800), а «Влюбленный дьявол» и вовсе стал основой комической оперы «Инфанта из Замора» («L’infante de Zamora»; 1779, либретто Н.-Э. Фрамери, музыка Дж. Паизиелло), оперы «Влюбленный дьявол» (1975-1989, либретто В. Хачатурова, музыка А. Вустина), двух балетов XIX века - в версии Ж. Мазилье (1840, музыка Ф. Бенуа и Н. А. Ребе) и Ф. Тальони (1852) и одного - XX века (1965, либретто Ж. Ануйя, музыка А. Дютийё, постановка Р. Пети).

На Мартинике Жак Казот знакомится с креолкой Элизабет Руаньян, дочерью главного судьи Мартиники, и женится на ней в 1759 году. Практически тогда же он решает уйти в отставку: еще в начале 1750-х годов он стал болеть, постепенно терял зрение и брал в 1752 году полугодовой отпуск для лечения в Париже, поскольку на Мартинике не было медиков нужной квалификации. Получить отставку удается не сразу, однако в конце концов Ж. Казота отпускают со службы, присвоив звание генерального комиссара флота. Супруги продают свое имущество на острове и в 1761 году переселяются во Францию в надежде получить здесь деньги по векселю, выданному Ж. Казоту главой иезуитской миссии на Мартинике отцом Лавалетом. Однако торговая компания иезуитов отказывается от выплаты. Хотя Ж. Казот в конце концов выигрывает судебный процесс, ему удается отсудить лишь часть требуемой суммы и, кроме того, он получает отказ от Министерства морского флота в назначении пенсии. Тем не менее, поселившись в деревне Пьерри на востоке Франции (в провинции Марна), Ж. Казот становится успешным виноторговцем, расширяет дело, к которому его приобщил перед смертью покойный брат, превращает деревню в своего рода центр виноделия. При этом он не оставляет адвокатской деятельности, участвуя в судебных процессах и защищая владельцев виноградников перед монахами-бенедиктинцами. Все это располагает к Ж. Казоту население деревни. Не случайно в 1790 году он почти единогласно был выбран мэром Пьерри.

Еще в 1740-е годы писатель интересовался оккультизмом, посещая салон маркизы д’Юрфе, известной в Париже любительницы магических ритуалов, каббалы и алхимии. С 1775 года тяга к мистике становится у Ж. Казота особенно сильной, его влечет учение мартинистов, представленное двумя вариантами - школой Мартинеса де Паскуалли и движением под руководством ученика Паскуалли, Луи-Клода де Сен-Мартена. При том, что всех мартинистов объединяла мистическая вера в то, что человек, выпавший из божественного в материальное, может вернуться к Богу с помощью духовного просветления, сторонники Паскуалли полагали, что необходимо практиковать магию, способную оторвать человека от злых, низших духов, и уделяли большое внимание теургическим ритуалам, тогда как Сен-Мартен и его ученики представляли созерцательную ветвь мартинизма и главное средство восхождения к Богу видели не в теургии, а в сердечных молитвах, отстаивали «путь сердца». Ж. Декот считает, что Ж. Казота поначалу увлекло именно учение Паскуалли, но вскоре он разочаровался в нем из-за преобладания внешнего, ритуального мистицизма (см.: Décote 1984: 333-334; Décote 1972: 234). Действительно, писатель видел в мартинистском учении прежде всего способ духовного самосовершенствования, а не рекомендации по практике оккультизма. Не случайно во «Влюбленном дьяволе» он обращал внимание на опасность занятий магией, а в новелле «Рашель, или Прекрасная еврейка» («Rachel ou la belle juive»; 1778) прямо критиковал магические ритуалы. В то же время известно, что в определенный период писатель даже состоял в обществе иллюминатов-мартинистов^[107]«Влюбленном дьяволе», и в сказках из сборника «Продолжение „1001 ночи"»^[108]. Впрочем, по мнению Сен-Мартена, ценившего Ж. Казота как «самую главную фигуру в легкой литературе», писатель был весьма поверхностно знаком с учением мартинистов, оставался слишком верен Католической Церкви и слишком погружен в общественную жизнь (см: Décote 1972: 230).

Особо следует отметить, что конкретные даты приобщения Ж. Казота к мартинистам у разных исследователей отличаются^[109], поскольку в доступных источниках есть расхождения: сам писатель говорил о трех годах, в течение которых он принадлежал обществу, но, какие именно это годы, не вполне ясно, потому ученые расширяют этот временной промежуток: с 1772 по 1784 год Ж. Казот в той или иной степени общался с членами общества, хотя состоял в нем не слишком долго, скорее всего - с 1779 по 1781 год (по другим данным - с 1781 по 1784 год). Среди причин, заставивших писателя все же покинуть это общество по истечении трех лет, резонно называют, наряду с разочарованием в ритуальности мартинизма, сближение мартинистов с движением масонов, не чуждых просветительским идеям^[110], тогда как Ж. Казот не желал примыкать к кругу сторонников Просвещения. С. Друен полагает даже, что писатель полностью избавился от увлечения иллюминистскими идеями к периоду Революции, и истолковывает мистицизм Ж. Казота этого времени как вариант «христианской эсхатологии» (Drouin 2010: 269), а К. Казноб называет Ж. Казота «францисканцем Просвещения» (см.: Cazenobe 2008). Такое отстояние от магистральных идей своей эпохи (если не противостояние им), естественно, влекло писателя к тем художественным практикам, которые по видимости не свойственны творчеству просветителей и традиционно рассматриваются как предромантические.

18-е столетие рассматривалось как четкое противостояние просветительских и антипросветительских тенденций, каждая из которых рисовалась целостно-однородной, а рефлексия просветителей представлялась только рассудочной^[111], с другой - сам писатель представал в глазах толкователей яркой фигурой «наивного контрреволюционера» (Р. Этьембль), ограниченного роялиста-антипросветителя, чье неприятие Просвещения и трагическое предчувствие революции запечатлено в его знаменитом «Пророчестве» (см.: Лагарп 1967). Однако напечатанное в 1816 году это сочинение Ж.-Ф. Лагарпа - по существу если не мистификация, то романтическая легенда, ставшая еще более романтической в изложении Ш. Нодье (1836) и особенно Ж. де Нерваля (1845). Современные исследователи, достаточно тщательно изучив обстоятельства появления этого «пророчества», сошлись на том, что никакого «пророческого ужина» у Ж. Казота не было (см.: Kliebenstein 2002), а если он и высказывал опасения за судьбу монарха, аристократов и т. п., то эти опасения были самыми общими - как в смысле их абстрактности, так и в смысле совпадения со многими высказываемыми другими современниками писателя тревогами по поводу развития событий во Франции в предреволюционные годы. Завершение жизни Ж. Казота было, несомненно, драматичным: после 10 августа 1792 года, когда в руки властей попала его «Мистическая корреспонденция» (переписка с Путо с 1 января по 28 июля 1792 года), он был арестован (18 августа), 25-го - вместе со своей дочерью, служившей его секретарем, препровожден в Париж и 29 августа предстал перед трибуналом. Второго сентября в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, где проходил суд, началась кровавая резня, во время которой дочь Ж. Казота Элизабет смогла спасти отца от расправы и тот был освобожден. Однако уже 24 сентября писатель был вновь арестован, судим по обвинению в предательстве и на следующий день, 25 сентября 1792 года, казнен на эшафоте, по преданию, произнеся перед казнью слова: «Я умираю, как жил, верный Богу и своему королю».

ЖЕРАР ДЕ НЕРВАЛЬ. 1808-1855.

Фотография. 1854-1855.

Ж. Казот действительно не только не принадлежал к просветительскому движению, но всегда подчеркивал свою приверженность религии и монархии. Это проявлялось и в его прямых высказываниях, и в творчестве: уже в сказке «Кошачья лапка» (1741) он высмеивал «философов» - правда, А. Дефранс полагает, что общая позиция писателя была весьма взвешенной, и он скорее насмехался над светскими остроумцами (см.: Defrance 2009: 75) - в поэме «Оливье» он шел вразрез с просветительским деизмом, подражая старинным католическим легендам. Беатрис Дидье считает, что даже позиция в «споре буффонов» о предпочтении в опере французской речитативности или итальянской мелодичности была занята Ж. Казотом не по эстетическим, а по политическим мотивам: он встал «на сторону короля» (Didier 2010: 65). О спасении монарха, первоначально посаженного революционерами под домашний арест, писатель мечтал и в письмах к своему другу Путо^[112] ли это, что творчество Ж. Казота шло вразрез с идейно-эстетическими исканиями эпохи? Да и сама эволюция писателя от поэтики забавного в духе рококо к сентиментализму и предромантизму его поздних сочинений не вписывается ли в общую картину жанрово-стилевой эволюции 18-го столетия?

Если проанализировать художественные творения писателя, то можно сказать, что ни одно из просветительских (а масонское движение было связано с Просвещением) или антипросветительских движений не захватило Ж. Казота уже потому, что он не мыслил себя политическим или общественным деятелем, хотя и был заинтересованным участником общественно-политической жизни эпохи. Его основной заботой были большей частью этико-метафизические проблемы бытия, ему внятны были и эстетические поиски, и стилистические нововведения своего времени. Сегодня стоит вслед за А. Саурой Санчесом задуматься над тем, почему одно из стихотворений Ж. Казота, включенных писателем позднее в его прозаическую поэму «Оливье» - «Английская брюнетта»^[113] («La Brunette anglaise, fabliau»), будучи напечатанным анонимно, читатели легко приписали Вольтеру, и сам просветитель не возразил против такой атрибуции, когда под его именем стихотворение появилось в «Альманахе Муз» 1773 года (см.: Saura Sanchez 2010: 189). Любопытно, что Ж. Казот в переписке с будущим издателем его «Продолжения „1001 ночи"» П. Бардом, обсуждая выход третьего тома своих «Забавных и поучительных сочинений» («Œuvres badines et morales»; 1786-1788), писал в ноябре 1787 года, что «в нескольких поэтических безделках» он «следовал за стариком Вольтером» (уточняя одновременно, что молодой Вольтер - не в его вкусе) (Saura Sanchez 2010: 199). Это тем более удивительно, что среди сочинений Ж. Казота есть и пародийная поэма в семи песнях «Вольтериада» («La Volteriade»; опубл. 1783), где писатель насмешливо отзывается о творчестве автора «Генриады», «Заиры» и других стихотворений, поэм и пьес. Конечно, следует учесть и разнообразие вольтеровского творчества, отнюдь не сводимого к насмешке и тем более - рассудочности. Не случайно параллели между Ж. Казотом и Вольтером возникают у литературоведов в связи с использованием обоими мотивов и приемов готического романа (см.: Farkas 2014: 243-245). Кроме того, некоторые сказки Вольтера, полагает А. Ф. Строев, возможно «интерпретировать в мистическом ключе» (Строев 1998: 181). В то же время у «мистического» Ж. Казота можно обнаружить легкий, изящный, иронический вольтеровский стиль и, как увидим в анализе «Продолжения „1001 ночи"», реминисценции из других писателей-просветителей. Более того, анализ его главного сочинения - «Влюбленного дьявола» - позволил Т. Буну утверждать, что, «хотя Казот приватно старается убедить своих современников вернуться к традиционным ценностям, его художественное творчество способствует более либеральному видению общества» (Boon 1999: 30). Если истолковать подобную парадоксальную двойственность как черту не только общественной позиции Ж. Казота, но и его поэтики, возможно, станет понятнее противоречивое разнообразие творчества этого писателя.

Примечания

104

См. подробнее об авантюрности и авантюристах эпохи Просвещения: Строев 1998; Roth 1980.

105

«вдумчивой и объективной» (Брянцева 1985: 135).

106

Впрочем, Ж. Декот полагает, что Казот выступал именно с позиций художественного вкуса, отстаивая достоинства классической французской музыки (см.: Décote 1984: 68).

107

Время, когда Ж. Казот входил в сообщество мартинистов, определяется весьма приблизительно. Ученые опираются на свидетельство самого писателя в одном из писем о трех годах его членства, где, однако, не указывается, какие именно три года были периодом пребывания Ж. Казота в названном сообществе (см.: Décote 1972: 234).

108

апокрифу - Книге Еноха (см.: Sempère 2013: 282).

109

См. подробнее о сложностях датировки мартинистской «инициации» писателя: Décote 1972: 229-231.

110

«приоритет задачи понимания и эмпатического сопереживания ‹…› повышает интерес к индивидуальному, своеобычному и даже паранормальному» (Доброхотов 2016: 205). Курсив мой. - Н. П.

111

«альтернативные форматы культуры ‹…› надо учитывать не только как часть „мизансцены", но и как участников внутрикультурного диалога» (Доброхотов 2016: 188).

112

«Мистическая корреспонденция» (см.: Cazotte 1797-1798).

113

То есть любовная песнь.