Наследство капитана Немо.
VI. Кто он?

VI. Кто он?

"Почему старика так взволновало мое имя? Почему он так пристально вглядывался в мое лицо? С кем он нашел во мне сходство?" Эти вопросы не давали мне покою. Я ждал, чтобы старик пришел в себя, чтобы спросить его об этом, и в то же время боялся снова встревожить его.

Он очнулся, обвел нас глазами и сел.

-- Простите, друзья, что я испугал вас. Я очень слаб, - дрожащим, тихим голосом сказал старик.

Я не решился тревожить его расспросами.

-- Да ведь вы сегодня еще ничего не ели, - вспомнил Джиджетто. - Там, в кухне, есть еще немного рыбы.

-- Не нужно, у меня здесь есть то, что мне теперь необходимо.

Старик поднялся и, опираясь на Марселя, прошел в свою комнату. Он вернулся оттуда с бутылочкой беловатой жидкости в руках; откупорив ее, он поднес ее ко рту и сделал долгий-долгий глоток.

-- На земле нет таких бальзамов. Эта жидкость восстанавливает силы чудесным образом. У меня есть еще три бутылки этого напитка; отведайте, - сказал Хозяин помолодевшим бодрым голосом.

Мы попробовали эту жидкость. Ощущение силы и свежести разливалось по всему телу.

-- Вы сами приготовляете ее?

-- Как она называется?

-- В нее входит спирт?

-- Это сок особого рода морской травы, - ответил старик.

-- А как вы добываете его? - спросил я, в надежде, что ответ Хозяина хоть как-нибудь коснется волнующих меня вопросов.

Но он только пристально поглядел на меня и ничего не ответил. Я почувствовал себя разочарованным, мои товарищи - тоже. Наступило неловкое молчание. Джиджетто прервал его.

-- Знаете, друзья, хоть мы и напились волшебного напитка, нам нужно будет сегодня есть. Идемте к озеру, - ведь здесь только и кушанья, что рыба.

Старик вздрогнул и вышел из задумчивости.

-- Рыбу из озера нельзя есть; она имеет самый невозможный вкус.

-- Как так? А та рыба, что мы ели вчера?

-- То была морская рыба, отличнейшая кефаль.

-- Морская, - воскликнул я с инженером в один голос.

-- Неужели же мы пойдем к морю?

Перед моими глазами замелькали блестки солнца на синей воде, беспредельное лазурное небо, белый парус вдали.

-- Не думайте, - сказал старик, - что я поведу вас на берег моря. Мое море скрыто в густом мраке, рыбы в него заходят, но не живут.

-- Значит, мы пойдем в ту подводную пещеру, что нарисована у вас на плане? - спросил Мариц.

-- Конечно.

-- В таком случае там должен быть выход?

-- Да, на глубине сорока метров от уровня моря.

Искорка надежды, на мгновение блеснувшая, потухла.

-- Ведь я говорил вам: если тот путь, которым вы пришли, закрыт для вас - вы никогда не выйдете отсюда.

Тут старик взглянул на меня. Что-то промелькнуло в его глазах; видно было, что он очень волнуется. Каждая черточка его лица дрожала - казалось, он испытывает жестокую внутреннюю борьбу.

-- И все-таки вы должны отсюда выйти, - сказал он наконец.

Он резко встал и направился в комнату, где были рыболовные снасти.

-- Идемте приготовим снаряды, - сказал он.

Я задержал Марица: мне хотелось поговорить с ним.

-- Скажи, Карл, что мне делать. Те несколько минут, когда ты назвал старику мое имя, взволновали меня до глубины души. Волнение старика, сходство, которое он нашел во мне с кем-то; время, с которого длится его заточение, его итальянское происхождение, его тосканский выговор, все заставляет меня думать, что он имел какое-то отношение к моему отцу и к его исчезновению. Кажется, я не говорил тебе, что мой отец отправился в далекое плавание и что мы не имели с тех пор о нем никаких сведений. Пароход, на который он сел, благополучно прибыл в Гамбург, но отца моего и еще нескольких пассажиров на нем не оказалось, и нам ничего не удалось узнать о них.

-- Ты думаешь, он знал твоего отца?

-- Может быть, он был его другом, может быть, он виновник его исчезновения или смерти.

-- Не думаю, чтобы он был способен убить кого-нибудь.

-- Что же мне делать? Спросить его?

-- Тогда он, наверное, ничего не ответит или выдумает какую-нибудь историю.

-- Как же быть?

-- Подожди еще; может быть, тебе удастся захватить его в минуту откровенности, удастся разбить его замкнутость. Кажется, это будет вернее.

-- Знаете, Хозяин, - воскликнул вдруг Котенок, - почему наш добрый Вандоэль раскис? Ему нечего курить. Нет ли у вас папироски? Ей-богу, он сейчас заплачет!

-- Только и всего? - улыбнулся старик сконфуженному Питеру. Он достал с полки коробку сигар и протянул ее буру.

Питер сразу повеселел и пошел на кухню закуривать. Между тем наш хозяин открыл низенькую дверь, которой мы прежде не замечали, потому что она совершенно сливалась со стеной и была в тени.

-- Эта дорога ведет к морю, - сказал он; потом он достал из стенного шкапа две стеклянные трубки, излучавшие яркий белый свет.

-- Они, верно, наполнены водой из светлой части пещеры? - спросил Мариц.

-- Да, - ответил старик, - а вы там были?

-- Мы там бродили без конца; мы впервые узнали там, что в этих подземельях живет человек: там на песке был ясный след человеческой ноги.

-- След? - воскликнул в изумлении старик. - Я там не был уже пять лет!

Неужели же в подземелье жил еще кто-нибудь? Старику это казалось невероятным. Мы, наученные опытом, готовы были верить всему.

-- Нужно будет осмотреть эти места, - сказал Хозяин.

-- Во всяком случае это очень странно.

Тут вернулся Питер; он с блаженной улыбкой пускал кольца душистого дыма.

-- Они превосходны! Но это не табак, - сказал он.

-- Верно, - ответил старик, - но они лучше всякого табака, не так ли?

-- Лучше, конечно; но что же это?

-- Это - не табак, - уклончиво ответил старик, передавая мне лампу.

Мы вошли в узкую, темную галерею. Больше часа мы шли хорошим, быстрым шагом. Перед нами открылась небольшая пещера, несколько проходов начинались в ней; мы вошли в один из них и стали спускаться все вниз и вниз.

Еще час пути, и мы очутились на широкой площади. Перед нами расстилалось море мрака; позади, над расселиной, из которой мы вышли, подымалась отвесная каменная стена.

-- Там, внизу, море, - сказал старик. Я протянул вперед лампу; в трех шагах площадка обрывалась, и стена, такая же отвесная, как та, что была позади нас, уходила вниз, в темноту. Железный стержень, раздвоенный на конце, был неподвижно вделан в край площадки.

-- Сколько отсюда до воды? - спросил я старика, который, перекинув веревку через разветвление стержня, собирался опустить вниз натянутую на железный обруч сеть.

-- Шестьдесят метров, - ответил старик. Он укрепил лампу на перекладинах обруча и стал опускать сеть в пропасть. Мы перегнулись через край площадки. Сеть опускалась все ниже и ниже и, наконец, погрузилась в воду. Лампа освещала воду нежным, ясным светом.

Мы забросили в воду самоловы и стали ждать.

-- Из Ньюкэстльских копей, - ответил Уберт.

-- Что добывают в этих копях?

-- Каменный уголь. Вся промышленность восточного побережья Южной Африки живет этим углем, - сказал Мариц.

Я заметил, что старика это удивило.

-- Где же погружают этот уголь?

-- В Дурбане или в Порт-Натале.

-- В Порт-Натале? - воскликнул с изумлением старик.

Но скоро настала наша очередь удивляться.

-- Вы упомянули о промышленности. Много там заводов? - спросил Хозяин.

-- До войны - да, - отвечал Мариц, - но теперь, за исключением Капской Земли...

-- Капской Земли! Но, значит, над нами Южная Африка!

Мы в изумлении переглянулись.

-- Неужели вы не знали? - спросил я старика.

-- Нет, не знал! - неохотно ответил Хозяин, жалея, видимо, что проговорился.

-- Но откуда же вы... - начал было я, но замолчал, боясь разбудить его бдительность.

Он, чтобы избежать вопросов, встал и начал вытаскивать сеть. Мы помогли ему, в сети оказалась громадная камбала и немного мелкой рыбешки. Мы растянули сеть на земле, чтобы она просохла, и снова взялись за самоловы. Время от времени кто-нибудь вытаскивал бьющуюся на крючке рыбку.

Старик, по-видимому, заинтересовался очень сильно.

-- Какая же там была война? - спросил он Котенка.

-- Очень недурная, - ответил Джиджетто, - англичане подрались с бурами. Питер, Марсель и Мариц могут о ней кое-что порассказать.

-- Что ее вызвало?

Мариц в двух словах рассказал, как сложились экономические отношения Южной Африки и Англии, как Англии стало важно завладеть этой богатейшей страной и сделать из нее свою колонию.

Марсель было хотел рассказать старику о своем участии в войне, но тот перебил его.

Мы собрали снасти и рыбу и двинулись домой. По пути и дома, покуда варилась рыба, мы не переставали рассказывать старику о том, что за эти тридцать лет произошло на земном шаре.

Мне приятно было видеть, с какой радостью слушал наш Хозяин рассказы о независимости и объединении Италии, как он вздыхал, слушая о тех невзгодах, которые ей еще приходится переносить.

Мне пришло в голову, что, если каждый из нас расскажет старику свою жизнь, может быть, и он перестанет быть таким замкнутым. Я сказал об этом Марицу, и он вполне согласился со мной.

Когда мы сели за стол, инженер снова заговорил о войне, Марсель охотно стал рассказывать о том, что ему пришлось видеть в эти ужасные годы. Не спеша он рассказал всю свою жизнь.

-- Я родился в Сент-Этьенне. Мой отец был старый забойщик - как пойдет, бывало, махать киркой, не угонишься за ним. Упаришься, а не вывезешь угля, что он наломает. Я был старшим из детей, и мне, под худую руку, попадало чаще, чем брату и сестренке. Я все ждал - когда ж это я вырасту большой и стану спускаться в шахту. Ну, до тринадцати лет пришлось погодить.

А там день за днем стали мы с отцом на рассвете - солнце ли, слякоть ли - спускаться в проклятую дыру. Сперва я только катал вагонетки; потом, как немного в силу вошел, стал нагружать их. Восемнадцатый год мне пошел, чтоб не соврать, когда отца моего пришибло: в соседней галерее был взрыв, в нашей обвалился потолок. Мне повезло - я остался цел, а ему раздавило руку. Он протянул недельки три и сгорел.

Довелось тогда мне всю семью кормить; братишка подрос и, как водится, стал катать вагонетки. А я уже тогда забойщиком был.

вычеты да отсчеты. Устроили мы тогда забастовку, а из-за этой самой забастовки я из шахт, что пробка из воды, вылетел. Пошел искать работу в шахтах по соседству, да кто мне ее, клейменому, даст? Пошатался я, пошатался и нанялся кочегаром на пароход; доехал до мыса Доброй Надежды и отправился на Иоганнесбургские золотые копи. Золота там я нашел немало, да не мне с него был толк. Тут началась война - надо было вызволять буров. Мне пришлось быть под начальством Жуберта - славного старого Жуберта. Там-то мы и встретились с Питером. А ведь здорово мы дрались тогда! Помнишь, Питер, как однажды мы вдвоем разогнали целую шайку Хаки! [Прозвище английских солдат] И сверкали же тогда их пятки! Ну да об этих вещах вы с Марицем расскажете лучше моего... Эге, да это что?... - Он наткнулся на кусок странной рыбы, у которой хрящеватый отросток торчал надо ртом.

-- О, ведь это химера! - воскликнул Джиджетто. - Ай да Марсель, кого выудил!

-- А ты почем знаешь, что эта рыба - химера? - спросил инженер.

-- Ты? - спросил я.

-- Еще как! На рынке, во Флоренции.

-- О, это хорошая школа! - засмеялся инженер.

-- Конечно! Мой папа и моя мама не успели сказать мне, как их звали. Как-то жена Свежих-Сладких...

-- Свежих-Сладких; это очень хороший человек из квартала Сан-Фредиано во Флоренции. Ну так вот: жена Свежих-Сладких как-то днем, а вернее, рано утром нашла меня в куче мусора. Она говорит, что я из этой куч и и родился, но я ей не верю. Она возвращалась с рынка, куда ходила за патокой для пирожков; ее муж продавал их и кричал: "Свежих, сладких - кому угодно! Только сольдо!" - потому его так и прозвали. Она потащила меня к своей приятельнице, которая имела грудного ребенка; та приложила меня к груди и покормила. И наелся же я! А Свежих-Сладких ругался с утра до вечера, глядя, как его жена бегает от одной доброй женщины к другой - то чтобы покормить меня, то за рубашонкой, то за пеленкой, как она сжигает пирожки и путается в сдаче. Наверно, у меня теперь есть штук тридцать молочных братьев и сестер. Когда мне стало пять лет, все мои мамы и папы решили, что довольно мне ползать по кучам мусора и что пора мне зарабатывать кусок хлеба. Меня отдали сапожнику, пьянице и поэту, черт возьми! Он уверял, что происходит по прямой линии от Данте Алигьери, хотя звали его Данте Сусини. Он окрестил меня именем Луиджи Бай и написал по этому случаю стихотворение. Имя это так и осталось, хотя звали меня все Котенком. Данте научил меня читать, писать и понимать толк в колодках. Он считал, что из меня должен выйти хороший поэт, и колотил меня колодками, когда я не мог выдумать рифмы. Потом я от него ушел и испробовал всякие занятия, какие только бывают на свете. А когда я узнал, что свет не сошелся клином на Сан-Фредиано, я решил отправиться посмотреть этот свет. Господи, как плакали все мои мамы и папы, и братья, и сестры, и тетки, и дядьки! Они натащили на прощанье столько курток и штанов, рубашек и ботинок и всякой дряни, что я чуть было не решил остаться и открыть лавку. Но это было бы невежливо; я отдал всю эту кучу жене Свежих-Сладких, чтобы она раздала ее бедным; так как беднее всех моих родственников в Сан-Фредиано никого не оказалось, то каждый из них получил свое. Когда я уезжал, они чуть не задушили меня поцелуями. Так я сюда и попал!

-- Так я сюда и попал! - повторил старик. - Да ты ведь не рассказал самого главного - каким образом и почему вы сюда попали. Зачем мне знать, что с вами было раньше? Я хочу узнать, как вы сюда вошли и есть ли для вас надежда вернуться наверх.

-- Я должен вернуться наверх, - воскликнул я. - Моя бедная мать...

-- Твоя мать жива? А сестренка? - перебил меня Хозяин, вскочив с места.

Несколько минут прошло в молчании. Наконец я собрался с силами и прервал его. Не торопясь, по порядку в рассказал Хозяину, как мы попали в подземелье.

Когда я кончил, старик немного помолчал, потом воскликнул:

-- Нет, я не теряю надежды. Вы выйдете отсюда!