Братья Шелленберг.
Книга первая. Глава 18

18

С тяжелым сердцем потребовал Михаэль соединения. Ничего для него не могло быть тягостнее вынужденной лжи. Что же ему сказать этой несчастной Лизе? Ну, он скажет, что она мирно беседуют, что он настроил Венцеля на более мирный лад и завтра заедет к ней рассказать обо всем, что он... Но что это? Лизы совсем и дома нет!

- Барыни нет дома, - сказала горничная.

- Нет дома?

- Да, она у майора Пухмана и вернется лишь часам к двенадцати.

Волжская песня вызвала бурю рукоплесканий. Венцель встал и восторженно поднял бокал в сторону эстрады.

- Бис! - кричал он музыкантам. Глаза у него сияли. - Что за песня, Михаэль! Ты только послушай!

Капелла повторила песню.

- Лиза - у майора Пухмана, - сообщил Михаэль, когда музыка затихла.

- Видишь! - воскликнул он. - Вот они каковы, женщины! Не следует относиться к ним слишком серьезно. Ах, мы сейчас же закажем еще бутылку. Эй, кельнер!

- Но теперь, Венцель, рассказывай дальше, - сказал Михаэль, когда кельнер подал новую бутылку. Ты только что сказал, будто эта песня звучит у тебя в ушах с тех пор, как ты пустился в путь. В путь? Что это значит? Странная фраза!

Венцель кивнул.

- Да, - ответил он, - с тех пор, как я пустился в путь. Я, видишь ли, уже несколько месяцев нахожусь в пути.

 Так говори же яснее. Что ты делаешь? Чего добиваешься? Каковы твои намерения?

- Мои намерения, Михаэль? Я скажу тебе это в двух словах. - Венцель взглянул на Михаэля неподвижными, блестящими глазами. - Я нахожусь на пути к тому, чтобы стать Раухэйзеном.

Михаэль не понял.

- Раухэйзеном?

- Да, Раухэйзеном!

- Не шутишь ли ты? - промолвил он. - Что это значит - стать Раухэйзеном?

 Что это значит? Пойми меня правильно. Не одним из тех маленьких Раухэйзенов хочу я стать, каких есть дюжины, а настоящим Раухэйзеном. Если это удалось ему, отчего не сделать и мне того же? В наше время экономического хаоса возможно все.

Михаэль все еще не мог прийти в себя.

- Но я не понимаю тебя, какой в этом смысл, какую ты преследуешь цель? Ты ведь только что сам говорил...

- Быть Раухэйзеном - знаешь ты, что это означает? Это означает абсолютную и предельную независимость. Я, видишь ли, тоже хочу, наконец, принадлежать, коротко говоря, к тем людям, которые нажимают на кнопку. Они нажимают на кнопку, и тогда появляются секретари и подкатывают автомобили. У меня больше нет охоты быть автоматом и шутом для других людей. С какой стати? Хорошая жизнь, хорошие вещи, лошади, автомобили, вино, женщины, путешествия.

Михаэль покачал головой.

- Но разве это цель? - спросил он. - Разве это может быть смыслом жизни?

- Смысл жизни! Цель! Что за громкие слова! Я не египетский фараон.

 Что ты хочешь сказать?

- Будь я египетским фараоном, я сказал бы себе: все равно, доживу ли я до пятидесяти или шестидесяти лет, в своей пирамиде я буду жить вечно. Но предо мною нет вечности. Когда я умру, кончится все. Я не так высокомерен, чтобы верить в вечную жизнь. Пятьдесят, шестьдесят лет - и за это время нужно все успеть. Все нынче думают так, более или менее сознательно. Отсюда наша торопливость - скорые поезда, пароходы-экспрессы, аэропланы. Но чтобы заполнить эти пятьдесят, шестьдесят лет, заполнить до краев, мне нужны деньги, деньги! Будут деньги - будет все: свобода, здоровье, земля, солнце, красота, любовь Все остальное - вздор.

Михаэль побледнел. Он растерянно качал головой.

- Что за безумие, что за безумие! - гневно повторял он. - Венцель! Не ты ли только что с таким презрением говорил...

- Пойми же меня, Михаэль, цель человеку все-таки надо иметь перед собой, хотя бы это была и не возвышенная цель. Что я только что сказал - это моя философия, и сообразно с нею намерен я поступать, хотя бы тебе она и казалась презренною. У меня кет дара воодушевляться идеями, как у тебя, и, говоря откровенно, у меня больше нет веры в человека.

 Веры в человека нет у тебя?

- Веры! Веры! Ненависть, презрение - вот все, что у меня осталось. О, люди мне отвратительны! Их малодушие, жестокость, тщеславие, их алчность, глупость и гнусный эгоизм мне теперь достаточно знакомы. И не верю я также в так называемые идеалы. Видишь, Михааль, как я окончательно обанкротился. Совершенно так же, как этот век и этот мир, в котором все обанкротилось - религия, наука, все...

- Не впадай в ошибку, - пылко перебил его Михаэль. - Религия нисколько не обанкротилась, а наука - и подавно. Для нее как раз началась новая эра, и она расцветет пышнее, чем когда-либо до сих пор.

- Пусть так, - ответил Венцель, - может быть, ты прав. Но меня ты убедить не можешь. Как бы ты громко и долго ни взывал, я, брат, уже не, слышу и не понимаю тебя! И то, что я говорю, такая же правда, как то, что ты - единственный человек, которого я люблю и уважаю. - Венцель показал на свое сердце. - Здесь лежит мертвец, ему уже не воскреснуть, - несколько напыщенно сказал он.

Не столько сама исповедь Венцеля потрясла Михаэля, сколько ее отчаянный, циничный тон.

 Теперь я еще больше жалею, - сказал Михаэль, - что ты не приехал ко мне в имение; может быть, там твои мысли получили бы другое направление.

- Как это могло бы случиться? - ответил Венцель. - Пойми, моя цель прельщает меня совершенно так же, как твоя тебя. Она манит, и я противиться больше не могу. Слишком поздно, Михаэль. Я на трамплине! Слышишь? Я на трамплине. Больше того - я уже прыгнул! В пустоту - в ничто, быть может. Я знаю, что это не большая цель. И все же!.. Вернусь ли я и каким вернусь - как знать? Поедем, я тебе кое-что покажу, Михаэль.

Венцель поспешно расплатился.

Перед рестораном стоял элегантный, покрытый черным лаком лимузин.

 Садись! - сказал Венцель с почти мальчишеской радостью при виде озадаченного лица Михаэля.

 Это твоя машина? - пробормотал Михаэль.

- Разумеется, моя! Иначе нельзя.

Автомобиль остановился перед большим конторским зданием на Вильгельмштрассе.

- Иди за мной! - сказал Венцель, и Михаэль, колеблясь, пошел за ним. На одной из дверей была лаконическая дощечка: "Шелленберг". Лакей открыл дверь, и Венцель повел брата через ряд больших рабочих комнат, заставленных пишущими машинками и конторскою мебелью. Все было совершенно новым. Еще пахло лаком и краской.

- Все, что ты видишь здесь, все это Шелленберг, - сказал Венцель с радостным смехом. - Мы перебрались сюда только на прошлой неделе. Раньше я снимал несколько комнатушек во дворе, совершенно секретно, так сказать, - Венцель открыл дверь и ввел Михаэля в очень скромно обставленную спальню. Рядом с железной кроватью стоял стул и на нем телефон. - Вот это мои частные аппартаменты, - объяснил он - Покамест, братец, только покамест! Посмотрим-ка, не найдется ли водки. А, вот она! Сделай милость, Михаэль, еще одну рюмочку, прежде чем мы продолжим путешествие.

- Но чем ты, в сущности, занимаешься? Какое у тебя дело? - спросил он брата. - Как ты все это создал?

- Чем я занимаюсь? - спросил он и зашагал по комнате, заложив руки в карманы. - Я покупаю и продаю. Я начал с того, что купил груз финского парохода в четыре тысячи тонн. Это был строевой лес, которого не принял по каким-то причинам синдикат Раухэйзена. Узнав об этом, я купил лес на собственный счет. Я продал его две недели спустя, так и не взглянув на него. Вот как это началось.

- Разве у тебя были деньги? - перебил его Михаэль.

 Деньги? Денег у меня не было, но был кредит. Тогда ведь я еще служил у Раухэйзена. Были банкирские Дома, дорожившие моими симпатиями, рекомендациями и посредничеством. Одна данная мною справка могла означать целое небольшое состояние.

- Ах, теперь я начинаю понимать.

- Я очень просто воспользовался своими связями с синдикатом Раухэйзена, как пользуются другими связями другие люди; Это, может быть, и не вполне... как бы выразиться... почтенно, что ли, но я давно перестал обращать внимание на эти тонкие оттенки. Потом я купил небольшой рудник в Ангальтском округе, чтобы месяц спустя перепродать его одному голландцу. Это было крупное дело, давшее мне необходимый начальный разгон, но и оно не стоило мне ни одного пфеннига. У меня потребность высказаться пред тобою, Михаэль, и я поэтому не скрою от тебя, что этот рудник был предложен Раухэйзену. Раухэйзен колебался. Я опередил его и поспешно купил этот рудник через свой банк. После этого мне уже не нужен был Раухэйзен. Я отказался от службы. Не он меня уволил, а я - его! Можешь это передать Лизе. А потом так и пошло дальше. В настоящее время я специализировался на бумажных фабриках.

Михаэль встал.

 Ну, хорошо, желаю тебе в этом не раскаяться.

- Что ж, будь здоров! Наши пути, боюсь я, временно разойдутся.

- Я тоже боюсь, - ответил Михаэль и потупился.

- Погоди, стой! - крикнул Венцель и подошел к письменному столу. - Вот что я хочу тебе сказать, Михаэль. Тебе, может быть, нужны деньги для твоих планов, а у меня как раз есть деньги. Возьми их. Как я уже говорил, совесть у меня еще не совсем притупилась, как у других деловых людей. Порою она еще шевелится. Я хотел бы, так сказать, откупиться этим чеком от известной социальной ответственности, и ты меня очень обяжешь, если примешь его.

 Хорошо, - сказал Михаэль. - Я беру этот чек, потому что не на себя ведь расходую деньги. Будь здоров!

- Автомобиль! - крикнул Венцель лакею.

 Спасибо, - ответил Михаэль, - я пойду пешком. Прощай!

И он ушел, скорбя об утрате брата.