В тяжелые годы.
Глава XVI

Глава XVI

Ченуфсио, Скрытый Город сенеков, был расположен на реке Сенеке, милях в семидесяти от озера Онтарио. По этой реке обитатели таинственного города имели возможность добираться по течению к берегам озера и даже идти против течения на юг почти до берегов озера Огайо. Четы ре дороги вели от Ченуфсио через дебри. Это были тропы, протоптанные индейцами в течение многих десятков лет, не шире одного фута каждая.

Одна тропа вела к великому водопаду, то есть к Ниагаре, другая - к Огайо и к свинцовым копям Пенсильвании; третья - на север к озеру Онтарио и, наконец, четвертая тянулась на протяжении четырехсот миль на восток в земли белых, откуда и возвращался теперь Тиога со своим отрядом.

Охраняемый природой со всех сторон, Ченуфсио вполне соответствовал своему названию Скрытого Города и представлял собою один из достопримечательных центров индейского населения, в который дикари приводили своих белых пленников. Существование таких центров стало довольно поздно известно колониям, как французским, так и английским, и только в 1764 году полковник Боке собрался "освобождать" белое население этих таинственных городов от неволи, причем в результате его экспедиции было больше горя, чем радости, так как многие из "невольников" уже успели пустить глубокие корни, вплоть до третьего и четвертого поколения. Таким образом, вместе с цепями рабства были разбиты также человеческие сердца и домашние очаги.

которой были расположены защищенные и укрепленные со всех сторон дома, амбары, хижины и шалаши. Неподалеку начиналась старая дубовая роща, и под этими вековыми дубами индейцы любили располагаться жильем весною, летом и осенью, благо гигантские ветви деревьев, точно свод, защищали их от непогоды.

На расстоянии полумили от рощи высился холм, и между ним и рекою лежали поля и сады дикарей. У сенеков были виноградники, а в садах росли яблоки, вишни и сливы. Помимо того, они также культивировали табак. Поля, общей площадью в двести акров, засевались наполовину маисом всевозможных сортов. Остальная часть была предоставлена тыквам, арбузам, бобам и карликовой породе подсолнечника, из семян которого извлекалось масло. Если урожай выдавался хороший, индейцы в полном довольстве проводили долгие зимние месяцы. Амбары ломились от зерна и сушеных плодов, а в погребах бывало полно яблок, тыкв, картофеля и тому подобного. В плохую годину жители Ченуфсио туго стягивали пояса на целых пять месяцев. В течение трех месяцев они, в сущности, голодали самым отчаянным образом.

Этот год выдался дурной. Весенние заморозки убили все ранние всходы, в том числе почки яблонь и слив. Кукуруза оказалась до того неудачной, что ее едва могло хватить на посев в будущем году, а бобы и картофель дали лишь треть обычного урожая. То же самое относилось и к тому, что давали индейцам лес и болота. Орешники стояли голые, дикий рис был пустой, и, помимо небольшого количества земляники в начале года и маленьких сливок в конце осени, нечего было собирать. Таким образом, население Скрытого Города готовилось к "разлому" с первыми заморозками. "Разлом" представлял собой наиболее трагическое событие в жизни индейцев. Это значило, что жители разбивались на небольшие группы, большей частью по одной семье в каждой, и разбредались в разные стороны, промышляя для себя пищу до весны. Каждой семье предоставлялся отдельный участок для охоты, но необязательно все члены семьи были вместе, то есть если в ней оказывалось два и больше охотников, то одного из них вождь откомандировывал к другой какой-нибудь семье, в которой числились старики или вдова с детьми, и он обязан был заботиться о них. А с наступлением весны все возвращались на старое место, и жизнь продолжалась по-прежнему.

Обычно "разлому" предшествовало глубокое уныние, так как эта трагическая мера разъединяла на многие месяцы друзей, родных и возлюбленных, отец расставался с сыном, мать отдавала дочь чужой семье, где ей был обеспечен лучший уход. Только больные и немощные оставались на месте с запасом пиши, которого должно было хватить до лучших времен. "Разлом" неизменно приносил с собой много смертей.

Но на этот раз в Ченуфсио не чувствовалось печали и уныния, что объяснялось ожидавшимся возвращением Тиоги. Его гонец принес весть, что отряд не потерял ни одного воина. Мало того, Тиога вел с собой новую дочь, которая должна была занять место Быстрокрылой. Это говорило сенекам о том, что судьба скоро снова улыбнется им, Сой-Иен-Макуон была любимицей города. С ее смертью наступили дурные времена, но теперь судьба позволит им легко перенести невзгоды зимы, и будущей весной земля даст им свои дары в изобилии.

связана непосредственно с торжественной встречей Тиоги. Под гигантскими дубами были разложены костры, и молодежь резвилась, собирая сухое топливо. Дети вооружились игрушечными барабанами и не переставали колотить по ним, повсюду слышался смех и веселый говор, и взрослые резвились наравне с молодежью. В глаза бросалось, между прочим, то обстоятельство, что более спокойная часть населения, как среди взрослых, так и среди детей, имела белую кожу, и таких было человек двадцать. Они едва ли могли бы быть названы чужаками, так как ничем не отличались от общей массы индейцев, если не считать более светлой кожи. Тут были белые женщины с младенцами на руках - детьми индейцев, были белые девушки, глаза которых загорались при виде того или иного из юных воинов, у некоторых кожа была потемнее, что говорило о примеси индейской крови, но насчитывалось несколько таких, в глазах которых еще застыла тоска по родному дому и по близким.

Вот каков был город, поджидавший в радостное осеннее утро Тиогу и его пленников. 

* * *

Последний день тянулся для Туанетты томительно долго. Глубокий мрак успел окутать землю к тому времени, когда они достигли небольшой равнины, на противоположном конце которой виднелся холм. За этим холмом лежал Ченуфсио, о чем свидетельствовало зарево огромного костра.

Туанетта забыла о своей безумной усталости при виде этого зрелища. Она обратила внимание на то, что кто-то взял у Джимса скальп (он всячески старался скрыть его от нее в пути) и вместе с другими скальпами привесил к длинному шесту. Шест несли двое воинов, и на одном из скальпов волосы были такой длины, что почти касались земли. В скором времени путники были уже у холма и с вершины его могли видеть долину, в которой расположился Ченуфсио.

На расстоянии одной мили от них среди гигантских дубов пылало не менее двадцати костров, но, тем не менее, кругом царила мертвая тишина. Туанетта стояла, прислонившись к Джимсу, и сердце ее бешено колотилось. Только огонь свидетельствовал о том, что там вдали находятся живые люди...

эти звуки не наполнили всю долину. Никогда в жизни Туанетта не слыхала ничего подобного, она никогда не поверила бы, что человеческий голос может иметь такую силу и такую глубину. Она внимательно приглядывалась, желая узнать, кто такой этот человек, и ахнула от изумления. На скале стоял Тиога.

Едва крик затих, в Ченуфсио началось форменное столпотворение. Сотни людей, хранивших глубокое молчание в ожидании сигнала Тиоги, теперь вдруг ожили и точно обезумели. Мужчины кричали, дети визжали, женщины испускали пронзительные возгласы, не помня себя от радости. Запылали смолистые факелы, все население во мраке бросилось навстречу отряду, точно огненная волна; бой барабанов и дробь деревянных гонгов смешались с человеческими голосами, к которым присоединился еще лай собак. Одновременно с сигналом, данным Тиогой с вершины холма, воины, несшие шесты со скальпами, двинулись вперед, а следом за ними вождь, за которым гуськом шли остальные индейцы. Джимс и Туанетта находились в середине цепи, с арканами для пленников на шее. У Джимса было отобрано все его оружие.

Воины не спешили. Они шли спокойной, уверенной поступью, и ни один звук не сорвался с чьих-либо уст. Огненная волна приближалась. Воины со скальпами опередили отряд шагов на триста; когда они поравнялись со встречными индейцами, Тиога остановился, чтобы дать им возможность парадом обойти всю линию факелов. Туанетта чувствовала, что на нее находит какая-то непонятная слабость, от которой холодеют все члены. Ей вдруг пришло на память все то, что она слышала в детстве про индейцев, рассказы, от которых дрожь проходила по всему телу, от которых тряслось в ужасе все население колоний. Дикие рассказы о страшной мести, о пытках, о сжигании живьем на костре. Она слышала их от отца, от чужестранных гостей, их передавали из уст в уста, из сеньории в сеньорию. Она даже вспомнила название пыток, ожидавших всех пленных - "Огненный путь".

Она посмотрела на Джимса. Она за него страшилась. Ее Тиога не убьет, он не позволит жечь ее факелами, в этом она была уверена так же, как не сомневалась в том, что огонь предназначается именно для них. Джимс встретил ее взгляд улыбкой поощрения. Медленно подвигались вперед индейцы. Они напоминали собой бронзовые фигуры без плоти и ощущений. Джимс шел тем же ритмичным шагом. Вскоре воины очутились в пасти огненной тропы, и Туанетта расширенными от ужаса глазами убедилась, что ни одна рука не поднялась угрожающе против пленных. Снова воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь шипением факелов, заглушенным топотом многочисленных ног и дыханием множества людей. Ни одно слово, ни один звук не вырвался из чьей-либо груди. Ни одна материнская рука не протянулась навстречу сыну, ни одна жена или возлюбленная не произнесла даже шепотом имени любимого. Туанетта ловила на себе взгляды мужчин, женщин и детей, но ни в одном не было ни ненависти, ни желания причинить боль - только любопытство, граничившее с дружелюбием.

Внезапно Туанетта затаила дыхание, и сердце ее замерло. На нее в упор смотрело белое лицо, обрамленное волосами, отливавшими золотом при свете факелов, лицо девушки, на устах которой застыла грустная, приветливая улыбка. Шиндас позволил себе кинуть мимолетный взгляд в ее сторону.

Факелы трещали и шипели, но ни один из них не коснулся пленных. В глазах индейцев не было и намека на ненависть, ни одна рука не сжалась в кулак. Все, что она слыхала у себя на родине, было ложью. Индейцы убивали на войне, но они никого не пытали, никому не вырывали глаз, не протыкали живое тело острием стрел. Это были мужчины, женщины и дети как и все мужчины, женщины и дети на земле.

Одного только Туанетта не знала, так как она не могла уловить тихим шепотом передававшиеся от одного к другому слова: "Это дочь Тиоги. В нее вселился дух Сой-Иен-Макуон. Теперь к нам вернется счастье. Снова заиграет солнце в небе, снова раздастся пение и смех, ибо Сой-Иен-Макуон вернулась к нам во плоти, чтобы опять с нами жить!".

Они пересекли темную поляну, держа путь к кострам. И когда они очутились среди ярко освещенных дубов, Туанетта вдруг обнаружила, что Джимс куда-то исчез, а на его месте находится Тиога. И только успела она отдать себе отчет в этом, как заметила, что стоит рядом с Тиогой, меж тем как все население Ченуфсио кольцом сомкнулось вокруг них. Это зрелище напоминало собою сцену, окруженную со всех сторон пламенем. Впервые Туанетта стала соображать, что сейчас произойдет нечто такое, в чем она будет играть первенствующую роль, - еще более важную, чем играли скальпы, предшествовавшие появлению Тиоги. Но куда девался Джимс? Почему не было его среди окружавших ее людей? Снова страх начал охватывать ее, снова начали холодеть от ужаса все ее члены, а лицо стало похожим на белую маску.

Тиога начал говорить, и при первых же звуках его голоса Туанетта сразу успокоилась за Джимса. Сперва Тиога говорил тихо и бесстрастно, но постепенно в интонацию его голоса начали вкрадываться странные нотки. Он описал пруд, в котором утонула Сой-Иен-Макуон, торжество злых духов и кончил победой богов, вернувших Быстрокрылую ее отцу. Его изуродованное рубцами лицо приняло довольно мягкое выражение, и Туанетте стало ясно, что ей нечего бояться за Джимса, что он в полной безопасности, где бы он ни находился. Она ждала, дрожа всем телом от напряжения.

"Опичи!" Тотчас же бледнолицая девушка подбежала к нему, и тогда старый вождь снял аркан с шеи Туанетты и кинул его наземь. После этого он застыл неподвижно, скрестив руки на груди, а Красношейка увела прочь белую пленницу.

Очутившись у кольца человеческих тел, девушка остановилась. В продолжение нескольких минут никто не шевелился и не произносил ни звука. А потом кольцо растворилось, и в кругу очутился Джимс между Шиндасом и другими воинами. Туанетта еле сдержала крик, который готов был сорваться с ее уст. Джимс был оголен до пояса и раскрашен в красные, черные и желтые полосы. Лицо его казалось покрытым огромными кровавыми рубцами. Его густые светлые волосы были собраны хохолком и перевязаны на макушке, и в них торчало пышное перо, свидетельствовавшее о том, что он убил врага. По знаку, данному Тиогой, в круг вступил старик с лицом мумии и с белыми волосами и вместе с ним молодой человек, спина которого была согнута почти вдвое. Старика звали Вуску, то есть Облако, а его сына - Токана, или Серая Лиса. Последний с гордостью носил когда-то свое имя, пока на его шалаш не свалилось дерево, переломившее ему позвоночник. В свое время во всем племени сенеков не было никого, кто бы мог превзойти Токану в беге. За мужчинами следовала маленькая девочка.

Тиога снова начал говорить. Он стал рассказывать про те дни, когда Вуску стал могучим воином и убил множество врагов. Потом наступила старость, а затем злые духи изувечили его сына, сделав его таким, каким все видят его сейчас. Но вот судьба послала Вуску другого сына с сильным телом и с белой кожей, который будет заботиться о нем и будет братом Серой Лисе. Худыми, трясущимися руками старик снял с шеи Джимса аркан и бросил его наземь, а Токана поднял руку в знак дружбы и братской привязанности. Джимс привлек к себе девочку и обнял ее одной рукой за плечо. Туанетта, не владея больше собой, кинулась к нему, и все могли видеть, как он одной рукой прижимает к себе Ванонат, Лесную Горлицу, а другой девушку, которая дала своим поступком знать всему племени, что принадлежит этому человеку.

Подобно тому, как прорывается плотина, так и индейцы, разбив оковы безмолвия, приступили к пиршеству и веселью. Не обошлось и без битвы у собак, среди которых Потеха завоевала себе почетное место в кругу четвероногих обитателей Ченуфсио, после чего она по свежему следу отыскала Туанетту, которой был отведен маленький шалаш близ шалаша Тиоги. На земле лежали густым слоем свеженабранные ветки кедра, гирлянды поздних цветов, мягкие шкуры и всякие украшения, принадлежавшие когда-то Быстрокрылой. Вместе с Туанеттой в шалаше находилась Опичи - Красношейка, которую в былые времена звали Мэри Даглэн.

Вначале Джимсу казалось, что он будет пользоваться такой же свободой среди сенеков, как и любой индеец их племени. Серая Лиса отвел его в шалаш своего отца, куда Джимсу была принесена пища. А потом его оставили одного, ибо даже старый Вуску, которого Тиога осчастливил сыном, и тот не мог оставаться в стороне от пирующих. Казалось, никакие препятствия не могли бы помешать Джимсу бежать, если бы он пожелал воспользоваться мраком. Но именно это свидетельствовало о том, что надежды на удачное бегство не было никакой. Он был пленником, таким же, как и все остальные белые. Освободить его из неволи могла только смерть.

"снимал мерку" со своего нового мира, в котором ему предстояло жить в дальнейшем. Он старался присмотреться к новой обстановке, и нельзя сказать, чтобы он чувствовал себя при этом несчастливым. Ведь Туанетта была с ним, а с ней он мог найти в жизни все, что ему было нужно. Тиога и Шиндас знали давно уже, что она принадлежит ему, и теперь это стало известно всему племени. Что из того, что они навсегда погребены в глуши лесов? Туанетта с ним, Туанетта любит его, а потому Ченуфсио уже не может считаться могилой. Ее любовь превратит это место в рай земной.

и в скором времени был уже одет. Волос своих он не тронул и оставил в них пышное перо. Захватив оружие, которое было возвращено ему, он смело направился к тому месту, где ярко пылали костры. Пир скоро закончится, после чего начнутся танцы. Дети резвились вокруг шеста со скальпами. Они трогали руками длинные волосы на одном из них и визжали от восторга. Среди детей был также один белолицый мальчик лет семи или восьми, и он принимал живое участие в веселье наравне с другими.

Джимсу удалось перекинуться несколькими словами с Шиндасом, и от него он узнал, что Туанетта и Опичи находятся вместе. Шиндас не мог покинуть круга воинов, пока не закончатся пляски, во время которых каждый должен был рассказать о своих подвигах, и Джимс один отправился искать шалаш Туанетты. Притаившись за темным стволом дерева, он стал ждать. Ночь была ясная, в небе сверкала полная луна, и за пределами костров мрак уступал место мягкому, серебристому сиянию. Прошло с полчаса, и Туанетта вышла из шалаша вместе с Опичи. Джимс не выдал своего присутствия, и только тогда, когда Опичи направилась к кострам, он вышел из-за прикрытия и тихо окликнул Туанетту.

В первое мгновение Джимс опешил, увидав девушку. Он даже подумал, что, возможно, ошибся, и перед ним находится не Туанетта, а какая-то сказочная индейская принцесса. Мэри Даглэн, она же Опичи-Красношейка, нарядила новую подругу в самые лучшие одежды, оставшиеся после Быстрокрылой. Волосы Туанетты были разделены прямым пробором и двумя толстыми косами спускались по ее плечам. Вокруг головы была повязана пунцовая сетка, а надо лбом красовалось ярко-желтое перо.

Джимс раскрыл объятия, и девушка бросилась к нему.