Ипатия.
Глава XIII. На дне бездны

Глава XIII

На дне бездны

Наконец-то, - рассуждал вслух Рафаэль Эбен-Эзра, - я благополучно достиг самого дна бездны. Теперь я стою на твердой почве первичного ничто и, как ребенок, начинающий плавать, учусь побеждать новую стихию, которую считал непреодолимой. Ни человек, ни ангел, ни демон не уличат меня теперь в том, что я признаю или отвергаю какой-либо факт или какую бы то ни было теорию относительно неба и земли. Я начинаю сомневаться в существовании неба, земли и всего прочего. Почему нельзя предположить что наши сны есть реальность, а то, что мы думаем наяву есть сон?

Таким рассуждениям предавался Рафаэль в обстановку вполне гармонировавшей с его мрачным настроением: в римской Кампанье, среди голых стен печальной, обгоревшей башни. Башня стояла на холме, на котором еще торчали сосны, закопченные дымом и опаленные огнем. Здесь он разрабатывал последнюю формулу великой мировой задачи: найти Бога, если дано "я".

Сквозь арку каменного свода, лишенного ворот, открывался вид на когда-то прекрасную равнину. Всюду, вплоть до далеких пурпуровых гор и безмятежного серебристого моря, виднелись обгорелые пни деревьев, закопченные, уничтоженные нивы и еще дымившиеся виллы - уродливые следы только закончившейся войны.

Здесь, в борьбе за всемирное владычество, наместник Африки поставил на карту все и - проиграл.

- Как оно жестоко, старое солнце, - заговорил Рафаэль. - Оно сверкает на клинках мечей, не заботясь о том, что за каждым отблеском следует предсмертный вопль. Да и не все ли равно? Это его не касается. Астрологи [Звездочет, человек, занимающийся наблюдениями над звездами и на основании их расположения старавшийся предсказать будущие события. Астрология зародилась в древнем Вавилоне и была очень популярна в эпоху поздней античности.] - дураки. Его назначение - озарять мир, и в общем оно дает мне одно из немногих, оставшихся на мою долю наслаждений. Впрочем, наслаждение это довольно сомнительное.

При этих словах Рафаэля вдали показалась колонна солдат, которая направлялась прямо к его убежищу.

- Если эти господа меня застанут здесь, то, без сомнения, вызовут во мне новое ощущение, вслед за которым будут невозможны все дальнейшие... Кто знает, что намерены они делать? Вполне возможно, что в будущем мне не предстоит более испытать каких бы то ни было ощущений, если двуногий призрак призрачным железным острием порвет цепь моих чувств. Но я ничего не отрицаю. Я не догматик. В самом деле, призраки идут прямо на башню. Я думаю, что лучше всего будет избежать встречи с ними. Иди сюда, Бран! Где же ты? Уж не насыщаешься ли ты трупами убитых солдат? Очень жаль, что мое неразумное отвращение препятствует мне последовать примеру моей собаки, хотя я так же голоден, как она. Бран! Бран!

Он вышел из башни и долго звал собаку.

- Бран! Зачем мне ждать ее? Что хорошего сознавать, что за мной по пятам следует некое пегое животное с обрезанными ушами? Правда, она мне спасла жизнь, когда, бросившись в море в Остии, я решился сорвать завесу с тайны, которой, может быть, совсем и не существует. Вот она! Где ты была, моя прелесть? Разве ты не видишь, что я собрался в поход и жду тебя с посохом в руке и сумкой на плече? Вперед!

Верная псина заглядывала ему в лицо с особым собачьим выражением, бегая к развалинам и возвращаясь назад, пока Рафаэль не последовал за ним.

- Это что? Опять новое ощущение! Бран! Бран! Неужели ты не нашла другого, более удобного дня в году, чтобы порадовать мои уши визгом одного, двух, трех, нет - девяти щенят?

Бран посмотрела на хозяина и шмыгнула в угол, где с визгом и писком барахталась ее новая семья. Затем она появилась опять, держа в зубах одного из щенят, и положила его к ногам Рафаэля.

- Бесполезно, уверяю тебя. Я прекрасно понимаю, что случилось. Как? Еще один? Глупое, старое создание! Неужели, подобно знатным патрицианкам, ты гордишься тем, что осчастливила мир беспокойными подобиями твоего драгоценного "я"? Что это такое? Она тащит сюда все свое потомство! Почтенная матрона, серьезно напоминаю, что тебе предстоит сделать выбор между семейными узами и предписаниями долга.

Бран схватила его за край одежды и потащила к щенятам; затем подняла одного из них, протянула к Рафаэлю и повторила то же со всеми прочими.

- Безумное старое животное! Неужели ты смеешь требовать, чтобы я носил на руках твоих детенышей?

- Прощай, старуха! В общем, ты была для меня приятным сном... Но если ты такова же, как все прочие призраки, - прощай! - И Рафаэль тронулся в путь.

Бран побежала за ним, лая и прыгая, потом вспомнила о своем потомстве и вернулась. Она пыталась тащить одного щенка за другим, потом попробовала забрать их всех вместе, а когда ей и это не удалось, опять жалобно завыла.

- Иди, Бран! Иди со мной, моя старушка!

Бедная собака бросилась было к нему, но с полпути вернулась обратно к щенятам. Несколько раз бегала она то туда, то обратно, и, наконец, остановилась. Опустив хвост, Бран поплелась к своим беспомощным детенышам, испуская глухой, укоризненный вой.

У Рафаэля вырвалось проклятие.

- Ты все-таки права! Новые создания появились на свет, и отрицать их существование невозможно. Они представляют собою нечто, точно так же, как и ты, моя старая Бран! Ты не я, но ты не хуже меня, и твои дети, насколько мне известно, имеют столько же прав на существование, как и Рафаэль Эбен-Эзра. Клянусь семью планетами и всем прочим, я понесу твоих щенят.

Он завязал их в платок и пошел дальше. Бран с восторгом лаяла, прыгала, бросалась к его ногам и едва не опрокинула его от избытка благодарности.

- Вперед же! Куда тебе угодно идти, почтенная матрона? Мир обширен! Ты, благодаря своему здравому смыслу, будешь моей руководительницей. Ты - царица философии! Вперед, новая "Ипатия"! Обещаю следовать с настоящего дня всем твоим указаниям!

Рафаэль продолжал путь. Порой ему приходилось шагать через трупы, а иногда сворачивать с дороги на тропинку и пробираться к холмам, чтобы избежать встречи с одичалыми конями и мародерами, обиравшими убитых.

Дойдя до большой виллы, от которой уцелел лишь дымящийся остов, молодой еврей перескочил через стену и наткнулся на груду трупов. Они лежали кучей возле садовой калитки. Не больше трех часов тому назад здесь произошла ожесточенная схватка.

- Заверши мои страдания! Пожалей и убей меня! - простонал чей-то голос.

Рафаэль поглядел на несчастного. Это был страшно изувеченный человек, который, очевидно, не смог бы уже поправиться.

- С удовольствием, друг мой, если ты этого желаешь.

И Рафаэль вытащил свой кинжал.

Раненый протянул к нему шею и ожидал смертельного удара с застывшей на губах кроткой улыбкой, но Рафаэль, встретив этот ужасный взгляд, невольно содрогнулся. Мужество изменило ему.

- Что ты посоветуешь, Бран? - обратился он к своему другу. Но собака убежала далеко вперед и нетерпеливо лаяла и прыгала.

- Я повинуюсь тебе! - прошептал Рафаэль и последовал за животным, в то время как раненый жалобно призывал его к себе.

- Ему недолго осталось страдать. Эти грабители не так мягкосердечны, как я. Странно! Я был уверен, что во мне нет ни нежности, ни кротости, что я могу поступать по призеру моих предков, вырезывавших целые семьи хананеян. А между тем из простого духа противоречия я не мог убить беднягу, только потому, что он меня просил об этом. Но оставим подобные рассуждения и будем повиноваться внушениям моей собаки!

- Что же теперь делать, Бран? Ах, как больно видеть такое превращение! Это ведь та самая красивая вилла, мимо которой я вчера проходил!

его шлем и латы, щит был расколот, меч сломан, но еще держался в его похолодевшей руке. Отрезанный от своего отряда, он занял последнюю позицию у дерева и прислонился к стволу.

В насмешку или из сострадания природа-мать покрыла его увядшими розами и золотистыми плодами, осыпавшимися с кустов и деревьев во время ожесточенной схватки. Рафаэль остановился и посмотрел на воина с грустной улыбкой.

- Молодец! Ты дорого продал свое воображаемое существование! Сколько убитых!.. Девять... одиннадцать! Какое самомнение! Кто сказал тебе, что твоя жизнь стоила одиннадцати жизней, которые ты загубил?

Бран подошла к трупу, предполагая, быть может, что человек еще жив, лизнула его холодную руку и отошла с унылым воем.

- Вот так следует относиться к явлениям жизни, не правда ли? Я, право, жалею тебя, несчастный юноша!.. Все раны нанесены тебе спереди, как и подобает мужчине! Прости меня, юноша, существуешь ли ты или нет, а я все-таки не могу оставить твое ожерелье для двуногих гиен, которые продадут и пропьют эту драгоценность!

И с этими словами Рафаэль наклонился над мертвецом и осторожно снял с него великолепное ожерелье.

- Не для меня лично, уверяю тебя. Подобно золотому яблоку Атеи, оно достанется прекраснейшей. Вот, Бран, это тебе!

Он одел ожерелье на шею своей собаки. Бран с лаем побежала вперед, избрав ту самую дорогу к Остии, по которой они шли от взморья к Риму. Рафаэлю было безразлично куда идти, и, следуя за собакой, он продолжал громко говорить сам с собой:

- С какой напыщенностью рассуждает человек о своем достоинстве, духе, о своем небесном сродстве, о стремлении к незримому, прекрасному, бесконечному и прочему, что на него не похоже! Как может он это доказать? Лежащие кругом бедняги - прекрасные образчики рода людского. С первого дня рождения терзало их стремление к беспредельному. Есть, пить, уничтожать известное число собратьев или произвести на свет некоторое количество таких же существ, из которых две трети умирают в детстве... Сколько горя для матери и сколько издержек для мнимых или действительных отцов... Рафаэль Эбен-Эзра, чем ты лучше животного? Какое у тебя преимущество перед этой собакой или даже перед блохами, которых ты так презираешь? Человек производит одежду, а блохи поселяются в ней... Кто мудрее? Человек погиб, а блоха живет...

На повороте дороги эти назидательные соображения Рафаэля были нарушены громким женским криком.

Молодой еврей поднял голову и увидел вблизи, между дымящимися развалинами фермы, двух свирепого вида негодяев, которые вели за собой молодую девушку. Ее руки были связаны за спиной. Она беспрестанно оглядывалась, как бы ища чего-то на пожарище, и старалась вырваться из лап мучителей.

- Подобный образ действий непростителен для какой бы то ни было блохи, не правда ли, Бран? Но почем я знаю? Быть может, все это для ее же блага, если она попробует спокойно рассуждать. Что ее ожидает? Ее отведут в Рим и продадут там, как невольницу, а затем, по всей вероятности, она заживет несравненно лучше, чем прежде.

- Ну, Бран, как ты смотришь на это? - спросил Рафаэль свою спутницу.

Но Бран не разделяла воззрений господина. Минуты две-три она наблюдала за обоими негодяями, а затем быстро, со сноровкой, свойственной ее породе, кинулась на них и повалила одного на землю.

- О, это самое правильное и самое прекрасное, что можно было сделать в данном случае, как выражаются в Александрии, не так ли? Я повинуюсь тебе.

И, бросившись на второго грабителя, Рафаэль поразил его насмерть ловким ударом кинжала, а потом обратился ко второму, которого Бран схватила за горло.

- Пощады, милосердия! - кричал несчастный. - Даруй мне жизнь! Только жизнь!

- За полмили отсюда один человек просил меня убить. Чье желание должен я исполнить? Оба вы не можете быть правы.

- Жизнь, только жизнь!

- Плотское желание, которое мужчина должен подавлять в себе! - произнес Рафаэль, взмахнув кинжалом.

- Что с тобой, моя бедная девушка? - спросил Рафаэль несчастную жертву, обращаясь к ней на латинском языке. - Не бойся. Я тебе не сделаю зла.

- Отец мой! Отец мой!

Молодой еврей развязал веревки, стягивавшие ее окровавленные, распухшие руки, но она не остановилась даже, чтобы поблагодарить его, и бросилась к груде обрушившихся камней и бревен. А потом изо всех сил принялась расчищать обломки, отчаянным диким голосом повторяя:

- Отец мой! Отец!

- Вот благодарность блохи по отношению к другой блохе! Смотри, Бран! Что ты об этом думаешь, мой милый философ?

Бран села и тоже стала наблюдать. На нежных руках девушки выступила кровь, в то время как она сдвигала камни; золотистые волосы опустились на лоб, она откинула их назад и в каком-то исступлении продолжала работать. Сообразив, наконец, в чем дело, Бран подбежала и принялась помогать ей изо всех сил. Рафаэль встал, пожал плечами и присоединился к общему делу.

- Да будут прокляты животные инстинкты! Мне стало невыносимо жарко от такой работы! Но что это?

Слабые стоны послышались из-под камней, и вскоре показалась человеческая нога. Молодая девушка припала к ней, жалобно рыдая и повторяя "отец, отец!" Рафаэль ласково отвел в сторону измученную девушку, начал работать вместо нее и вскоре вытащил из-под обломков пожилого человека в блестящей одежде высшего военного чина.

Старик еще дышал. Девушка приподняла его голову и стала осыпать ее поцелуями. Рафаэль оглянулся, ища воду, и, заметив источник, черпнул из него каким-то разбитым черепком, а затем начал смачивать влагой виски раненого, пока тот не открыл глаза и не пришел в себя.

Девушка сидела возле старика; она ласкала возвращенного к жизни отца и орошала слезами его лицо.

- Ну, наше дело закончено, - сказал Рафаэль. - Пойдем, Бран!

Девушка вскочила, бросилась к ногам еврея и поцеловала его руки, называя своим спасителем и освободителей ниспосланным самим Богом.

- Это неправильно, дитя мое. Ты должна быть признательна только моей наставнице-собаке, а не мне.

Девушка в точности исполнила его желание и обняла шею Бран своими нежными руками. Как бы понимая ее чувство, собака помахивала хвостом и ласково лизала ее миловидное личико.

- Все это становится чрезвычайно нелепым, - заметил Рафаэль. - Я должен уйти, Бран.

- Ты хочешь удалиться? Неужели ты покинешь здесь старика, оставив его на верную гибель?

- А не все ли равно? Смерть - самое лучшее, что его ожидает.

- Да, ты прав... Это самое лучшее, - прошептал воин, молчавший до тех пор.

- О Боже! Но ведь он мой отец!

- Он мой отец.

- Прекрасно! Верю...

- Ты должен спасти его. Ты обязан, говорю я.

И в порыве возбуждения девушка схватила руку Рафаэля. Он пожал плечами, но, почувствовав странное влечение к прекрасному созданию, решил повиноваться.

- Не имея никаких определенных занятий, я могу приняться за это дело так же, как и за что-либо иное. Куда проводить вас?

- Куда хочешь. Наше войско разбито, воины погибли... По праву войны - мы твои пленные и готовы следовать за тобой.

- Что за жалкая судьба! Вот еще новая ответственность! Почему это я не могу ступить ни шагу, чтобы живые существа, начиная с блох, не цеплялись за меня? Почему судьба заставляет меня заботиться о других, тогда как я и о самом себе не хочу заботиться? Я дарую свободу вам обоим. Мир достаточно просторен для всех нас, а я, право, не требую выкупа.

- Ты, вероятно, философ, мой друг?

- Я? Избави Боже! Я только что выбрался из этой трясины и нахожусь на противоположном берегу! Философия бесполезна в мире, где живут только глупцы.

- Ты и себя к ним причисляешь?

- Без сомнения, достойный воин. Не думай, что я представляю какое-либо исключение. Если я могу что-либо совершить в доказательство своего безумия, то никогда ее отказываюсь от такого удовольствия.

- Ну, так помоги мне с дочерью добраться до Остии.

- Удачное испытание! Представь себе, моя собака совершенно случайно направилась по той же дороге! По-видимому, ты тоже не лишен значительной доли человеческой безрассудности и потому годишься мне в товарищи. Надеюсь, ты не причисляешь себя к мудрецам?

- Богу известно, что нет! Разве я не принадлежу к армии Гераклиана?

- Прекрасно. А вот эта молодая особа, вероятно, из-за тебя лишилась рассудка?

- Возможно. Таким образом мы, три безумца, вместе отправимся в путь.

- И величайший дурак, по обыкновению, окажется опорой и руководителем прочих. Но в моей семье числится уже девять щенят. Я не в силах нести и тебя, и их.

- Я возьму щенят, - предложила девушка.

Умная Бран отнеслась с некоторым сомнением к такой перемене, но затем успокоилась и просунула голову под руку девушки.

Мы можем воспользоваться его услугами!

Рафаэль поймал мула, посадил раненого на седло, и маленькая группа двинулась в путь. Они покинули большую дорогу и свернули на боковую тропинку, которая, по словам воина, хорошо знавшего местность, должна была кратчайшим путем привести их в Остию.

- Мы спасены, если достигнем цели до заката, - произнес он.

- А пока, - возразил Рафаэль, - нас охраняет моя собака и кинжал. Кинжал отравлен, о чем я уведомляю всякого встречного. Таким образом мы оградим себя от мародеров.

"Но все-таки, как глупо было с моей стороны вмешиваться во все это дело - продолжал размышлять молодой еврей. - Какой интерес может представлять для меня этот старый бунтовщик? Если мы будем настигнуты и схвачены, мне грозит самое меньшее, смерть на кресте за то, что я способствовал бегству этой парочки. А все-таки довольно странно, что в этом дурацком путешествии я наткнулся на этого почтенного старика, да еще с молоденькой дочерью. Посмотрим, к какому разряду блох они относятся!"

Раздумывая о старике, Эбен-Эзра невольно думал и о его дочери и то и дело поглядывал на нее. Эта девушка была красива, очень красива. Правда, черты ее не были столь правильны, как у Ипатии, в фигуре не было той величественности, но зато в лице выражались бодрость, решительность и нежная задумчивость, - сочетание, которого ему еще не приходилось встречать в человеческих лицах.

Рафаэль не мог отвести от нее глаз и с удивлением заметил, что девушка отвечала на его взгляд лучезарной улыбкой, свободной от жеманства и кокетства.

"Она патрицианка, - подумал он. - Но, вероятно, не уроженка города. В ней чувствуется сама природа, а может быть что-то другое, чистое и неоскверненное человеческими выдумками и прикрасами".

Наблюдая за девушкой, молодой еврей испытывал какое-то особенное наслаждение, которого его утомленное сердце не испытывало уже много лет.

Рафаэль и его спутники долго шли молча; наконец старый воин обратился к нему с вопросом:

- Могу ли я узнать, кто ты, мой благородный спаситель? Я должен был бы еще раньше выразить тебе свою признательность, если бы не эта моя дурацкая слабость!

- Я? Блоха. Простая блоха, не более!

- По крайней мере, патрицианская блоха, судя по твоему разговору и обращению.

- Не совсем так. Я был богат, мог бы и снова разбогатеть, как уверяют, если бы был настолько глуп, чтобы пожелать этого.

- О, если бы мы были богаты! - со вздохом сказала девушка.

- Тогда бы ты была еще несчастнее, моя дорогая юная повелительница. Поверь блохе, которая основательно изучила этот вопрос.

- О нет, тогда мы могли бы уплатить выкуп за брата! А теперь мы сможем достать денег только по возвращению в Африку.

- Мы и там ничего не получим, - прошептал воин. - Ты забываешь, мое бедное дитя, что я заложил все свое имущество для снаряжения легиона. Нужно смотреть правде в глаза.

- Да, но ведь он пленник! Он будет продан в рабство. Быть может, даже распят! Он не римлянин. О Боже, будет распят!

И девушка горько заплакала, но скоро овладела собой. Ее лицо прояснилось и опять стало приветливым.

- Милая девушка, - начал Рафаэль, - если тебя так пугает будущность твоего брата и ты нуждаешься в некотором количестве презренного металла, то может быть мне удастся достать для тебя в Остии необходимую сумму.

Она недоверчиво посмотрела на еврея и на его изодранную одежду. Смущенно краснея, она попросила извинить ее за невольные сомнения.

- Твое недоумение совершенно законно. Но моя собака так полюбила тебя, что без сомнения предложит тебе свое ожерелье, в награду за хлопоты и возню с ее щенками. Я схожу к раввинам, приведу в порядок все свои дела и достану денег.

- К раввинам? Ты еврей? - спросил воин.

- Да, я еврей. А ты христианин, как мне кажется? Может быть, стесняешься принять что-либо от меня? Я знаю, ваша секта в большинстве случаев легко относится к таким вопросам и прекрасно ведет денежные дела с моим упрямым, неверующим народом. Но не смущайся, милая девушка. В сущности я так же мало еврей, как и христианин.

- В таком случае, да поможет тебе Господь!

- Кто-то или что-то, но всегда помогало мне в течение тридцати трех лет привольной жизни. Но, извини, это странная речь для христианина!

- Тебе нужно быть прежде всего хорошим евреем, а затем ты станешь хорошим христианином.

- Вполне возможно. Но я не стремлюсь ни к первому, ни ко второму, не собираюсь даже стать хорошим язычником. Оставим этот разговор; я буду вполне доволен, если мне удастся быть добрым животным, вроде моей собаки.

Старый воин посмотрел на Рафаэля с выражением сосредоточенной грусти. Молодой еврей уловил этот взгляд и понял, что перед ним находится человек недюжинного ума.

- По-видимому, мне придется строго обдумывать каждое выражение, чтобы не быть вовлеченным в истинно-сократовские прения... Позволь мне поэтому спросить тебя, кто ты?

- Сегодня утром я был предводителем легиона, а что я теперь ты знаешь так же хорошо, как и я.

- Вот этого-то я и не знаю. Меня глубоко удивляет ясность твоего духа в такую минуту, когда, мне кажется, тебе следовало бы оплакивать свою судьбу, подобно Ахиллесу на берегах Стикса [Стикс (греч. мифология). Река, протекающая в царстве мертвых.], или переносить горе с улыбкой, как учили меня в юности, когда я забавлялся стоицизмом. Но ты не принадлежишь к этой школе, так как только что называл себя глупцом?

- А истинного глупца, не правда ли, не скоро удастся довести до подобного признания? Да будет так! Я безумец, но если Бог приведет нас благополучно в Остию, то почему же мне не предаваться радости?

- А чему тебе радоваться?

- Высшее благо достается безумцу тогда, когда Господь открывает ему его неразумие. А это случается в то время, когда он считает себя мудрейшим из мудрых. Выслушай меня. Четыре месяца тому назад у меня было все, что дорого сердцу: здоровье, почести, имения, друзья. В порыве безумного честолюбия, не слушая настоятельных предостережений моих верных друзей и умнейшего из святых, я рискнул всем. Но жестокий урок доказал мне, что друг, никогда меня не обманывавший, оказался правым.

- Смею спросить, кто этот верный друг?

- Ах, как выиграл бы весь мир, если бы великий диалектик направил свое убедительное красноречие против самого Гераклиана! - воскликнул Рафаэль.

- Он сделал это, но Гераклиан не послушался.

Рафаэль с горечью рассмеялся.

- Ты знаешь наместника?

- Я знаю его лучше, чем бы мне того хотелось!

- Сомневаюсь в твоей проницательности, если ты не сумел открыть много интересного в этом возвышенном характере.

- Почтенный воин, я не сомневаюсь в его высоких качествах, даже в некотором вдохновении. Как удачно был выбран, например, момент, когда он убил своего брата по оружию, Стилихона!

- Тише, тише, - прошептала девушка. - Ты не подозреваешь, какую боль ты причиняешь моему отцу. Он боготворит наместника. Не из честолюбия, как он утверждает, а от излишней преданности он последовал за ним!

- Прости меня. Ради тебя я готов замолчать. - Рафаэль перестал издеваться, и разговор принял иной характер.

Наступила ночь, путешественники были еще далеко от Остии, и положение их становилось все опаснее. Временами волки со своей добычей пересекали им дорогу, словно духи тьмы, и снова скрывались в ночном мраке, щелкая зубами в ответ на ворчание Бран. Иногда среди ночной тишины раздавались громкие, грубые голоса мародеров. Тогда путники останавливались и выжидали.

Но худшее было впереди. Над долиной прокатился шум, похожий на раскаты грома. Путники прислушались. Это был топот приближавшейся конницы. Колонна направлялась к Остии. Что если она захватит путников? Что будет тогда?

- А что если ворота Остии уже заперты и перед ними расположились лагерем императорские войска? - прошептал Рафаэль.

- Бог не оставит нас, - возразила девушка.

Рафаэль не решался лишать ее сладкой надежды, хотя был уверен, что им предстоит много неприятностей и тревог.

Бедная девушка устала; мул едва тащился, и они так медленно продвигались вперед, что колонна должна была перегнать их.

Путники шли вперед, и Рафаэль начал благословлять темноту, дававшую возможность скрыть от девушки овладевшее им отчаяние. Как бы ничего не сознавая, девушка развлекала старика-отца веселой, милой болтовней.

Судьба преследовала ее. Она случайно наткнулась на острый камень и со стоном упала на землю. Рафаэль приподнял ее, но девушка, напрасно пытаясь встать на ноги, опять бессильно упала.

- Я ожидал этого! - тихим, торжественным голосом сказал старик. - Выслушай меня! Кто бы ты ни был - еврей, христианин или философ, - все равно. Я вижу, что Бог наградил тебя добрым сердцем, и я могу довериться тебе. Твоему попечению поручаю эту девушку, - она, так же как и я, твоя собственность по праву войны. Посади ее на мула и уезжай поскорее прочь отсюда. Куда - безразлично... Бог вездесущ! Он поступит с тобой так, как ты поступишь с моей дочерью. Старому, обесчещенному солдату осталось только одно - смерть.

Он хотел встать, но пошатнулся в седле и склонился на шею мула. Рафаэль и молодая девушка успели подхватить его.

- Дочь моя, я тебе приказываю.

Девушка упала на землю и горько зарыдала.

- Вижу, мне придется обойтись без вашей помощи - произнес старик, опускаясь с мула. - Уважение к отцу утрачивается с годами, особенно в минуту унижения.

Девушка продолжала плакать. Рафаэль не мог смеяться. Весь запас его остроумия истощился, и он старался убедит себя, что вся эта странная история нисколько его не касается.

При этих словах послышался звон лат и тяжелый топот коней, приблизившихся к путникам.

Виктория - так звали девушку - вскочила на ноги: слабость и боль исчезли без следа.

- Отца еще можно спасти. Перенеси его вон за те кусты, - торопливо сказала она Рафаэлю. - Подними его скорее, а я побегу вперед, навстречу к ним. Моя смерть задержит их, и ты успеешь скрыть отца!

- Смерть! - воскликнул Рафаэль, схватив ее за руку. - Если бы это грозило только смертью...

Вырвавшись из рук еврея, Виктория исчезла во мраке ночи. Отец хотел последовать за ней, но со стоном упал на землю. Рафаэль приподнял его, чтобы перенести за живую изгородь, но колени у него подкосились и силы оставили его. Между тем топот конницы приближался. Внезапно сверкнувший среди тьмы луч месяца озарил фигуру Виктории, остановившейся с протянутыми вперед руками. С ног до головы обливало ее яркое сияние, а может быть это были только слезы, застилавшие ему глаза...

Звуки все приближались. Раздался стук и грохот копыт по дороге. Отряд остановился. Рафаэль отвернулся и закрыл глаза.

- Кто ты? - услыхал молодой еврей чей-то грубый голос.

Тихий голос звучал так ясно и спокойно, что каждый слог звенел в ушах Эбен-Эзры.

Сердце Рафаэля, дремавшее столько лет, мучительно затрепетало и, выхватив кинжал, он бросился в толпу.

- Негодяи! Адские псы! Пусть она лучше умрет! - и в руках Рафаэля сверкнул блестящий клинок. Он занес его над головой Виктории.

Кто-то оттолкнул еврея. Ошеломленный, почти утративши сознание, он снова поднялся и с энергией безумного отчаяния бросился вперед.

Его обхватили нежные руки - руки Виктории!

- Мы, очевидно, не поняли друг друга, - произнес молодой трибун голосом, дрожащим от неожиданной радости - Где мой отец?

- Шагах в пятидесяти отсюда, Назад, Бран! Смирно!

Рафаэль очутился на сильном боевом коне, трибун посадил Викторию перед собой на седло. Двое солдат поддерживали префекта, сидевшего на муле, и подбадривали упрямое животное, похлопывая его по бокам. Остальные солдаты окружили своего предводителя, благословляя его.

- Так вы, значит, знали, где нас найти? - спросила Виктория.

- Но мне сказали, что тебя захватили в плен! О Боже! Какие муки я вынесла из-за тебя!

- Неразумное дитя! Могла ли ты предположить, что сын твоего отца попадет живым в руки неприятеля?