Конец пути

КОНЕЦЪ ПУТИ.

Четыре человека, которымъ теоретически, казалось бы, принадлежатъ "жизнь, средства и возможность быть счастливыми", сидели за столомъ и играли въ вистъ. Термометръ показывалъ сто одинъ градусъ жары. Въ комнате было такъ темно, что едва можно было различать фигуры картъ и бледныя лица играющихъ. Дырявое, старое, коленкоровое белое опахало лениво качалось, приводя въ движенiе разгоряченный воздухъ. За стенами стоялъ туманъ, какой бываетъ въ Лондоне въ ноябрьскiй день. Не видно было ни неба, ни солнца, ни горизонта, а кругомъ стлалась только темно-красная знойная мгла. Можно было сказать, что земля умирала отъ апоплексическаго удара.

По временамъ, безъ всякаго ветра и предостереженiя, поднимались тучи пыли и, покружившись надъ вершинами деревьевъ, снова садились на землю. Затемъ, эти же самыя пыльныя тучи, крутясь какъ черти, неслись на несколько миль по долинамъ, где, кроме длинной железнодорожной насыпи, несколькихъ мазанокъ, груды рельсъ и шпалъ да бенгало изъ четырехъ комнатъ, въ которомъ помещался инженеръ, заведывающiй постройкою казенной гандгарiйской железной дорогой, ничто не задерживало ихъ.

Четыре игрока, одетые только въ самое необходимое ночное белье, играли въ вистъ и страшно ссорились. Вистъ - ужъ такая игра, что люди могутъ ссориться за ней. Моттранъ, землемеръ на индiйской службе, проехалъ верхомъ тридцать миль, да по железной дороге сто миль, съ своего отдаленнаго поста, выехавъ накануне вечеромъ; Лаундесу, гражданскому чиновнику въ департаменте иностранныхъ делъ, удалось оторваться на некоторое время отъ жалкихъ интригъ одного обедневшаго туземнаго государства, король котораго то низкопоклонничалъ, то задиралъ носъ, смотря потому, сколько могъ собрать съ трудящихся землепашцевъ и жалкихъ погонщиковъ верблюдовъ. Сперстау, железнодорожный врачъ, оставилъ пораженный холерой лагерь Кули для того, чтобы впродолженiи сорока восьми часовъ побыть съ белыми людьми. Гуммиль, местный инженеръ, былъ хозяинъ дома. Онъ всякое воскресенье принималъ у себя своихъ друзей. И если кто-нибудь изъ нихъ не являлся, онъ телеграфировалъ по последнему адресу, чтобы узнать, живъ или нетъ отсутствующiй? На востоке почти нетъ такихъ местъ, где было бы гуманно терять своихъ знакомыхъ изъ виду, хотя бы на одну неделю.

Игроки не отличались особенной любовью другъ къ другу и ссорились, лишь только встречались; но они хотели видеть другъ друга, какъ люди, лишенные воды, хотятъ пить. Это были одинокiе люди, понимающiе все ужасное значенiе одиночества. Все они были моложе тридцати летъ - года, вовсе не располагающiе человека къ сознанiю своего одиночества.

- Фу, какая жара, - проговорилъ Сперстау, окончивъ второй робберъ и вытирая потъ съ лица.

- Терпите, что же делать! Не знаю, хватитъ ли у насъ содовой воды на сегодня, - сказалъ Гуммиль.

- Однако, плохо вы насъ угощаете! - проворчалъ Сперстау.

- Что же делать! Я и писалъ, и телеграфировалъ; но поезда неправильно теперь приходятъ. На прошлой неделе весь ледъ растаялъ... какъ известно Лаундесу.

- Очень радъ, что меня не было. Но если бы я зналъ, я могъ бы послать вамъ льду.

- Пфу, какъ жарко, просто нетъ мочи играть съ такими игроками!

Это было сказано Лаундесу, который только засмеялся. Онъ за игрой всегда ругался.

Моттранъ всталъ изъ-за стола и посмотрелъ въ щель ставни.

- Что за прiятный денекъ! - сказалъ онъ.

Присутствующiе зевнули все заразъ и пошли осматривать имущество Гуммиля - его ружья, разорванныя книги, седла, сбрую и такъ далее. Они десятки разъ видели все это и прежде, но, теперь имъ решительно нечего было делать.

- Ничего новаго не получали? - спросилъ Лаундесъ.

- Газету Индiи

- Что-нибудь о техъ лицемерахъ, которые именуютъ себя членами парламента? - спросилъ Сперстау, читавшiй газеты, когда имелъ возможность получать ихъ.

- Да. Вотъ послушайте! Это по вашему адресу, Лаундесъ. Депутатъ говорилъ речь своимъ избирателямъ, и вотъ выдержка изъ нея: "Я, не колеблясь, утверждаю, что гражданская служба въ Индiи есть охрана, дорогая охрана англiйской аристократiи. Что прiобретаетъ демократiя, что прiобретаютъ массы отъ страны, которую мы постепенно завоевали? Я отвечаю - ровно ничего. Страну эксплуатируютъ только ради интересовъ аристократiи. Индiйская администрацiя старается увеличить доходы и избегнуть разследованiй о ея способахъ действiй, да скрыть, какимъ образомъ она заставляетъ несчастнаго землепашца платить своимъ потомъ за окружающую его роскошь". Гаммиль махнулъ газетой надъ головой. - "Слушайте! слушайте!" - вскричалъ онъ.

- Я бы отдалъ, - задумчиво проговорилъ Лаундесъ. - Я бы отдалъ свое жалованье за три месяца этому господину за то, чтобы онъ прожилъ со мной одинъ месяцъ и посмотрелъ бы, какъ обделываетъ дела свободный и независимый туземный принцъ. Старый Тимберсаидсъ - онъ прозвалъ такъ одного почтеннаго и увешаннаго орденами принца, - все жилы вытянулъ у меня на этой неделе, прося денегъ. Наконецъ, онъ дошелъ до того, что послалъ мне въ залогъ одну изъ своихъ женъ!

- Ну что же, это очень хорошо! И вы взяли ее? - спросилъ Моттранъ.

- Нетъ, и теперь жалею объ этомъ. Хорошенькой, маленькой женщине очень хотелось остаться у меня и избавиться отъ несчастнаго положенiя многочисленныхъ королевскихъ женъ. Его возлюбленнымъ уже целый месяцъ какъ не покупалось новыхъ нарядовъ, а старику хочется выписать изъ Калькутты новый экипажъ съ серебряными колесами и серебряными фонарями и тому подобныя разныя глупости. Мне хотелось втолковать ему, какъ онъ тратилъ въ эти двадцать летъ свои доходы, и что ему следуетъ быть поскромнее. Но онъ не могъ этого понять.

- Да ведь у него есть подъ дворцомъ наследственная сокровищница. Тамъ хранится наверное миллiона на три драгоценныхъ камней и монеты, - сказалъ Гуммиль.

- Заставьте-ка туземнаго принца растратить свои фамильныя сокровища! Священники дозволяютъ это только въ самомъ крайнемъ случае. Старый Тимберсаидсъ прибавилъ еще въ продолженiе своего царствованiя къ этимъ сокровищамъ съ четверть миллiона.

- Какая же причина безпорядковъ? - спросилъ Моттранъ.

- Положенiе народа ужасное. Иногда сборщики податей ждутъ, чтобы у верблюда родился верблюженокъ, и тогда угоняютъ мать въ уплату податей. И что же я могу сделать? Я не могу добиться, чтобы придворные сборщики отдавали мне отчетъ. Я ничего не могу добиться, кроме улыбки главнокомандующаго, когда говорю, что войскамъ не уплачено жалованья за три месяца; а старикъ Тимберсаидсъ начинаетъ плакать, когда я говорю съ нимъ. Кроме того, онъ страшно пристрастился къ коньяку съ содовой водой, заменяя коньякъ спиртомъ, а воду водкой.

- Какъ и другiе принцы. Такого злоупотребленiя не вынесетъ даже туземецъ, заметилъ Сперстау. - Онъ погубитъ себя.

- И хорошо сделаетъ. Тогда у насъ, вероятно, будетъ правительственный советъ и опекунъ надъ малолетнимъ принцомъ, и мы вручимъ ему его владенiя съ прибавкою десятилетнихъ сбереженiй.

- А юный принцъ, воспитанный во всехъ англiйскихъ порокахъ, будетъ сорить деньгами, и. въ полтора года протретъ глаза десятилетнимъ сбереженiямъ. Мне это ужъ приводилось видеть, - сказалъ Сперстау. - На вашемъ месте, Лаундесъ, я поберегъ бы короля. Ведь васъ все равно тамъ будутъ ненавидеть.

- Все это очень хорошо. Со стороны хорошо советовать поберечь; но ведь коньякъ не подменишь розовой водой. Я знаю, чемъ я рискую, но до сихъ поръ еще целъ. У меня служитъ старикъ патанъ, и онъ готовитъ мне. Его врядъ ли можно подкупить, а угощенiе, которое предлагаютъ мне мои истинные друзья; какъ они себя именуютъ, я никогда не емъ. Но темъ не менее, все это очень скучно! Я предпочелъ бы быть на вашемъ месте, Сперстау. Около вашего поселенiя есть где и поохотиться.

- Предпочли бы? Не думаю. Пятнадцать смертныхъ случаевъ въ день отнимаютъ у человека желанiе стрелять въ кого-либо, кроме самого себя. А хуже всего то, что бедняги смотрятъ на тебя съ такимъ упованiемъ, точно въ твоей власти спасти ихъ. Видитъ Богъ, что я не жалею своихъ силъ. Последнее употребленное мною средство не было основано на науке, но имъ я спасъ одного старика. Онъ былъ принесенъ во мне, повидимому, въ безнадежномъ состоянiи, а я далъ ему джина и Ворчестерской соли съ каенскимъ перцемъ. Это спасло его, но все-таки рекомендовать этого средства не могу.

- Какъ вы обыкновенно лечите? - спросилъ Гуммилъ.

- Очень просто. Сначала опiйныя пилюли, при сильномъ упадке силъ - натръ, горячiе кирпичи въ ногамъ. У насъ черная холера. Бедняги! Но надо сказать, что аптекарь мой, Бензи Лаль, работаетъ какъ дьяволъ. Если онъ останется живъ, то я его представлю къ награде.

- Ну, а вы сами какъ себя чувствуете? - спросилъ Моттранъ.

- Не знаю, и не думаю о себе, но я все-таки написалъ ужъ объ аптекаре. А вы что поделываете?

- Гуммиль, счастливчикъ! - вскричалъ Лаундесъ, разваливаясь на кушетке. - Онъ живетъ въ настоящемъ доме - хотя и плохо крытомъ, но все-таки крытомъ. Каждый день мимо него проходитъ поездъ. Онъ можетъ иметь и пиво, и содовую воду, и ледъ, если Господь смилуется надъ нимъ. У него есть книги, картинки - вырезанныя, правда, изъ журнала - и общество его добраго помощника Джевинса, не говоря уже объ удовольствiи, которое онъ имеетъ, принимая насъ у себя каждую неделю.

Гуммиль печально улыбнулся.

- Да, такъ я, по вашему, счастливъ? А я думаю, что Джевинсъ счастливее меня.

- Какъ? Неужели...

- Да. Скончался. Прошлый понедельникъ.

- Покончилъ съ собой? - поспешно спросилъ Сперстау, высказывая мысль, мелькнувшую у всехъ. Кругомъ станцiи Гуммиля холеры не было, а даже горячка даетъ человеку недельный срокъ, и внезапная смерть, обыкновенно, бываетъ следствiемъ самоубiйства.

- Въ такой щной людей обвинять нельзя, - сказалъ Гуммиль. - Мне кажется, у него былъ солнечный ударъ; на прошлой неделе, после вашего отъезда, онъ пришелъ ко мне на веранду и сказалъ, что хочетъ отправиться вечеромъ въ Ливерпуль, въ Маркетъ-Стритъ, повидаться съ женой. Я послалъ за аптекаремъ, чтобы осмотреть его, и ми стали уговаривать его лечь. Часа черезъ два онъ протеръ глаза, и сказалъ, что, кажется, онъ былъ безъ памяти, но надеется, что ничего нехорошаго не сказалъ? Джевинсъ всегда старался быть благовоспитаннымъ и говорилъ изысканными выраженiями.

- Ну, а дальше?

- Затемъ онъ пошелъ въ себе въ бенгало и началъ чистить ружье. Прислуге своей онъ сказалъ, что идетъ на буйвола утромъ. Ну, конечно, онъ неосторожно дотронулся до курка и случайно прострелилъ себе голову. Аптекарь написалъ рапортъ нашему начальству, и затемъ мы похоронили Джевинса тутъ неподалеку. Я, конечно, телеграфировалъ бы вамъ, Сперстау, если бы вы могли чемъ-нибудь помочь.

- Странный вы человекъ, сказалъ Моттранъ. - Какъ вы спокойно говорите о такой вещи.

- Ну, что же такое? - спокойно сказалъ Гуммиль. - У меня такая куча работы прибавилась вследствiе этого. Отъ этого я пострадалъ всего более. Джевинсъ покончилъ съ работой, конечно, совершенно случайно, но все-таки покончилъ. Аптекарь хотелъ было написать целую длинную рацею о самоубiйстве. Какой чепухи наплелъ бы онъ тутъ!

- Зачемъ же вы не дали ему написать, что это было самоубiйство? - спросилъ Лаундесъ.

- Прямыхъ доказательствъ не было. Здесь людямъ предоставляется мало правъ; но все-таки можно же ему позволить неловко повернуть ружье. Кроме того, можетъ быть, и я когда-нибудь буду нуждаться въ снисхожденiи въ случайности, касающейся меня самого. Живи самъ и давай жить другимъ. Умри и давай умирать другимъ.

- Примите пилюли, - сказалъ Сперстау, пристально вглядываясь въ бледное лицо Гуммиля. - Примите пилюли и не дурите. Глупо говорить такимъ образомъ. Будь я на вашемъ месте, я заинтересовался бы этимъ случаемъ и сталъ бы наблюдать.

- Я потерялъ всякiй интересъ, - сказалъ Гуммиль.

- Верно селезенка не въ порядке? - съ участiемъ спросилъ Лаундесъ.

- Нетъ. Не могу спать. Это гораздо хуже.

- Конечно! - сказалъ Моттранъ. - Это со мною иногда случается, но безсонница проходитъ сама собою. Чемъ вы отъ этого лечитесь?

- Ничемъ. Да и къ чему? Съ пятницы я не спалъ и десяти минутъ.

Сперстау, продолжая смотреть на него, тихо засмеялся.

- Я потомъ займусь его починкой. Не слишкомъ ли жарко теперь для прогулки верхомъ?

- Еще что выдумали! - лениво проговорилъ Лаундесъ. - Намъ придется и безъ того ехать въ восемь часовъ, и ехать не близко. Я ненавижу лошадей, когда на нихъ приходится садиться безцельно. О, Господи! что бы намъ теперь делать?

- Сядемьте опять за вистъ, по восьми шиллинговъ за поэнтъ и, кроме того, по червонцу за робберъ, - быстро отвечалъ Сперстау.

- Глупости! Месячное жалованье за пульку и, кроме того, пятьдесятъ рупи. Кто-нибудь сломитъ себе шею до нашего отъезда, - сказалъ Лаундесъ.

- Не могу сказать, чтобы было прiятно сломать шею кому-нибудь изъ нашей компанiи, - сказалъ Моттранъ. - Это не произведетъ сильнаго впечатленiя, да и, кроме того, глупо.

Онъ прошелъ къ старому, потертому фортепiано, оставшемуся отъ какого-то прежняго обитателя бенгало, и открылъ его.

- До фортепiано давно никто не дотрагивался, - сказалъ Гуммиль. - Прислуга совсемъ разбила его.

Фортепiано действительно было страшно разстроено, но Моттрану удалось извлечь какiе-то звуки, и послышалась мелодiя, напомнившая что-то въ роде старинной народной песни. Присутствующiе, сидевшiе въ креслахъ, съ очевиднымъ интересомъ повернулись къ Моттрану.

- Прiятно! - сказалъ Лаундесъ. - Эту песню я слышалъ въ последнiй разъ въ 79 году, передъ самымъ прiездомъ сюда.

- А я, - съ гордостью заметилъ Сперстау, - прiехалъ въ 80-мъ году.

И онъ упомянулъ о песне, которую пели въ то время на улицахъ.

Моттранъ игралъ очень хорошо. Лаундесъ сталъ критиковать. Моттранъ перешелъ въ другой тонъ и хотелъ было встать.

- Сидите, - сказалъ Гуммиль. - Я никакъ не подозревалъ, что вы умеете играть. Продолжайте играть, чтобы забыть обо всемъ. Я непременно къ следующему вашему прiезду прикажу настроить фортепiано. Съиграйте что-нибудь повеселее.

Моттранъ игралъ самые простые напевы, и присутствующiе слушали его съ удовольствiемъ, а въ промежуткахъ разговаривали о томъ, что видели и слышали, когда въ последнiй разъ были въ Англiи. Вихрь поднялъ пылъ, налетевшую на домъ, такъ что сделалось темно, какъ ночью, но Моттранъ продолжалъ играть, и заунывные звуки разстроеннаго фортепiано перемешивались съ щелканьемъ песка по дырявой кровле.

Когда буря несколько утихла, онъ перешелъ отъ шотландской песни, которую подпевалъ, въ вечернему гимну.

- Воскресенье, - сказалъ онъ, кивнувъ головой.

- Играйте, безъ объясненiй, - вскричалъ Сперстау.

Гуммиль засмеялся.

- Вечернiй звонъ, вечернiй звонъ!

Какъ много думъ наводитъ онъ...

- Поскорее, Моттранъ! - крикнулъ Гуммиль: - не будьте ханжой! играйте этотъ гимне, какъ польку.

- Да не дурите, - сказалъ Лаундесъ. - Шутите надъ чемъ вамъ угодно, но гимнъ пусть останется гимномъ. У меня съ нимъ связаны самыя святыя воспоминанiя...

- Вечернiй звонъ въ деревне - писанныя стекла въ окнахъ - светъ, падающiй сквозь нихъ... и вы и она наклонившись надъ однимъ и темъ же молитвенникомъ, - проговорилъ Моттранъ.

- Да, и жирный, старый майскiй жукъ, ударившiй васъ прямо въ глазъ, когда вы возвращались домой, запахъ сена... и луна, какъ большой шаръ надъ стогомъ; летучiя мыши... розы, и молоко, и комары, - заметилъ Лаундесъ.

- И матери. Я какъ теперь помню, какъ мать моя пела мне этотъ напевъ, стараясь усыпить меня, еще совсемъ маленькаго мальчика, - проговорилъ Сперстау.

Въ комнате стало совсемъ темно. Гуммиль ворочался въ кресле.

- И вследствiе этого, - наставительно сказалъ онъ: - вы поете этотъ гимне, увязнувъ по уши въ преисподнюю! Не оскорбляемъ ли мы разумнаго Бога, воображая, что мы нечто иное, а не несчастные бунтовщики.

- Примите двойную порцiю пилюль, - сказалъ Сперстау: - у васъ селезенка не въ порядке.

- Нашъ тихiй Гуммиль несетъ какую-то ахинею. Плохо будетъ завтра его рабочимъ, - сказалъ Лаундесъ, когда прислуга освежала комнаты и начала накрывать на столъ.

Когда они разместились по своимъ местамъ, вокругъ жалкаго козьяго мяса, яицъ и пуддинга, отъ котораго пахло дымомъ, Сперстау нашелъ возможность прошептать Моттрану:

- Вы умно поступили, Давидъ!

- Присматривайте за Сауломъ, - прошепталъ онъ въ ответъ.

- Что вы тамъ шепчетесь? - подозрительно проговорилъ Гуммиль.

- Мы говоримъ, что вы чертовски скверный хозяинъ. Ведь это жаркое разрезать нельзя, - сладко улыбаясь, отвечалъ Сперстау. - И вы называете это обедомъ?

- Что же делать. Нельзя требовать отъ меня банкета!

глазъ и многозначительно взглянуть на кого-нибудь изъ нихъ. Гуммиль былъ бледенъ и золъ, а глаза у него были неестественно широко раскрыты. Никому и въ голову не приходило обижаться на его дерзости, но только тотчасъ же после обеда все заторопились домой.

- Не уезжайте. Вы только что немного разошлись, господа. Я надеюсь, что я ничемъ не разсердилъ васъ, щепетильные черти. Итакъ, надеюсь, вы останетесь, - уже наглымъ тономъ прибавилъ. онъ.

- Где я обедаю, тамъ я и сплю, - сказалъ Сперстау. - Мне хотелось бы завтра взглянуть на вашихъ кули, если вы ничего противъ этого не имеете. Я надеюсь, что вы дадите мне местечко, чтобы лечь?

Остальные гости, отговаривались своими завтрашними занятiями и, оседлавъ лошадей, уехали вместе, выслушавъ просьбу Гуммиля прiехать въ следующее воскресенье. Направляясь по одной дороге съ Моттраномъ, Лаундесъ говорилъ ему:

- Никогда въ жизни не хотелось мне избить хозяина за его собственнымъ столомъ, какъ сегодня. Онъ сказалъ мне, что я плутую въ картахъ и напомнилъ, что я ему долженъ! А васъ прямо въ лицо назвалъ льстецомъ! Неужели вы не оскорбились этимъ?

- Нетъ, - отвечалъ Моттранъ. - Бедняга! Разве вы можете сказать, что Гуммиль когда-нибудь былъ такимъ, какъ сегодня. Да ничего похожаго на это не бывало.

- Это не оправданiе. Сперстау все время толкалъ меня, и я только потому и сдерживался. А иначе я...

- Нетъ, ничего бы вы не сделали. Вы поступили бы точно такъ же, какъ поступилъ Гуммиль съ Джевинсомъ: не осудили бы человека въ такой зной. Клянусь честью, узда просто жжетъ мне руки. Ну, поедемте потише и, смотрите, не попадите въ крысьи норы.

После десяти минутъ тихой рыси, Лаундесъ, обливаясь потомъ, благоразумно заметилъ:

- Хорошо, что Сперстау остался у него ночевать.

- Да. Добрякъ этотъ Сперстау. Ну, тутъ дороги наши расходятся. Надеюсь увидаться съ вамц въ воскресенье, если только до того дня меня не спалитъ солнце.

- Я буду, если только министру финансовъ старика Тимберсаидса не удастся обкормить меня чемъ-нибудь. Прощайте, и... помилуй васъ Господь!

- Разве что-нибудь не ладно?

- Нетъ, нетъ, ничего.

Лаундесъ поднялъ хлыстъ и, стегнувъ лошадь Моттрана, прибавилъ:

- Вы славный малый, вотъ и все.

Въ эту минуту лошадь пустилась вскачь и, не останавливаясь, скакала съ полмили.

Оставшiеся въ бенгало Сперстау и Гуммиль выкурили "трубку молчанiя", зорко наблюдая другъ за другомъ. Въ холостомъ хозяйстве всегда можно приспособиться къ случайностямъ; такъ и теперь, слуга убралъ все со стола, принесъ две грубо сволоченныя кровати, съ деревянными рамами, затянутыми веревочной сеткой, на которую положилъ по калькутской циновке, поставилъ ихъ рядомъ, пришпилилъ два полотенца къ опахалу, такъ чтобы они мотались какъ разъ надъ носами спящихъ, и доложилъ, что все готово.

Хозяинъ и гость растянулись на своихъ постеляхъ, всеми чертями заклиная прислугу, не останавливаясь, действовать опахаломъ. Все двери и окна были плотно закрыты, такъ какъ внешнiй воздухъ былъ раскаленъ, какъ въ печи. Термометръ показывалъ 104 градуса и, кроме того, воздухъ былъ пропитанъ запахомъ отъ скверно заправленныхъ лампъ. Эта вонь, смешанная съ запахомъ туземнаго табака, раскаленныхъ кирпичей и пересохнувшей земли, приводитъ въ изступленiе многихъ даже сильныхъ и здоровыхъ людей. Эта вонь присуща великой индейской имперiи, когда она на шесть месяцевъ превращается въ настоящiй адъ. Сперстау поднялъ свои подушки такъ, чтобы можно было прислониться къ нимъ, а не лежать, и чтобы голова была значительно выше ногъ. Человеку съ короткой шеей не совсемъ безопасно спать низко, потому что отъ сладкаго сна онъ можетъ незаметно перейти къ вечному сну, вследствiе апоплексическаго удара.

- Поднимите подушки, - резко сказалъ докторъ, увидавъ, что Гуммиль собирается растянуться на постели.

стало качаться слабее и почти остановилось. Потъ капалъ со лба Сперстау. Не выйти ли ему и не пугнуть ли кули, приставленнаго къ опахалу? Но вдругъ оно порывисто закачалось, и булавка вылетела изъ полотенца. Когда все было снова приведено въ порядокъ, за стеной началась топотня кули, и Сперстау, повернувшись на бокъ, заворчалъ. Гуммиль лежалъ совершенно неподвижно, вытянувшись и прижавъ къ себе руки. Онъ дышалъ слишкомъ часто, что служило очевиднымъ доказательствомъ, что онъ не спалъ. Сперстау посмотрелъ на него. Зубы у него были стиснуты, а закрытыя веки подергивались.

- Онъ сдерживается, настолько у него достаетъ силъ, - подумалъ Сперстау. - Что это за позоръ! Что такое съ нимъ? Гуммиль!

- Что?

- Вы не спите?

- Нетъ.

- Жаръ въ голове? Горло пересохло? Или что-нибудь другое?

- Ничего, благодарю васъ. Я вообще мало сплю.

- Нездоровится?

- Да, нездоровится. Кроме того, за стеной стучатъ, а я думалъ, что это стучитъ у меня въ голове. Сперстау! ради самаго Бога, дайте мне чего-нибудь такого, отчего я могъ бы заснуть... крепко заснуть... Хотя бы только часовъ на шесть! Я много дней, - прибавилъ онъ, вскакивая, - не могу заснуть и чувствую, что вынести этого более нельзя... нельзя!

- Бедняга!

- Что жалеть! Дайте мне что-нибудь, чтобы, я уснулъ. Уверяю васъ, что я съ ума схожу. Я не знаю самъ, что говорю. Вотъ уже три недели, какъ мне приходится обдумывать и шептать по складамъ каждое слово, которое я хочу произнести. Мне надо напрягаться при каждомъ слове, чтобы не сказать какой-нибудь безсмыслицы. Разве не довольно этого одного, чтобы сойти съ ума? Я вижу все въ иномъ свете, и мне думается, что я потерялъ чувство осязанiя. Усыпите меня, Сперстау! ради Бога, дайте мне возможность крепко заснуть. Этого одного довольно, чтобы довести человека до бреда. Усыпите меня!

- Хорошо, хорошо, только успокойтесь! Вы вовсе не такъ сильно больны, какъ думаете.

Разъ заговоривъ, Гуммиль ухватился за врача, какъ перепуганный ребенокъ.

- Вы сломите мне руку.

- Я сломаю вамъ шею, если вы не поможете мне. Нетъ, нетъ, я не то хотелъ сказать. Простите меня, другъ. - Онъ вытеръ потъ съ лица и, очевидно, старался совладать съ собой. По правде говоря, я разстроенъ и невменяемъ. Можетъ быть, вы посоветуете мне что-нибудь... какое-нибудь средство противъ безсонницы - бромъ или бромистый калiй?..

- Ну, какой тутъ бромъ! Зачемъ не сказали вы мне объ этомъ раньше? Отпустите мою руку, я посмотрю у себя въ папироснице, нетъ ли тамъ какого-нибудь средства противъ вашихъ страданiй.

Онъ сталъ рыться въ своей одежде, прибавилъ въ лампе огня, досталъ папиросницу и подошелъ къ ждавшему Гуммилю съ маленькой спринцовкой.

- Последнее средство цивилизацiи, - сказалъ онъ, - и вещь, которую я ненавижу. Ну, протяните руку. Однако же безсонница не ослабила ваши мускулы, и какiе они твердые. Вы могли бы убить кулакомъ буйвола. Черезъ несколько минутъ морфiй начнетъ действовать. Лягьте и ждите.

По лицу Гуммиля начала разливаться глупая, блаженная улыбка.

- Кажется, - сказалъ онъ, - кажется, я засыпаю. Вотъ настоящее-то блаженство! Сперстау, отдайте мне эту коробочку...

- Нетъ, не дамъ, - безсознательно проговорилъ Сперстау. - А теперь, другъ мой, - такого рода безсонница очень легко разстраиваетъ понятiя о жизни и смерти - я приму на себя трудъ и разряжу ваши ружья.

Онъ, не надевая обуви, прошелъ въ комнату Гуммиля, где хранились у него ружья и досталъ два ружья и револьверъ. У ружья онъ снялъ затравочный стержень и спряталъ его въ мешокъ седла, у револьвера онъ тоже что-то отвинтилъ и засунулъ за комодъ, а у другого ружья снялъ курки.

- Готово, - сказалъ онъ, обтирая потъ съ рукъ. - Эти предостереженiя не излишни, после всего, что мы слышали о случайностяхъ.

Только что успелъ онъ подняться, какъ послышался сиплый голосъ Гумми ля, крикнувшаго въ дверь.

- Дуракъ!

Такъ человекъ могъ говорить только въ бреду. Сперстау бросился къ двери, и увидалъ подходившаго и хохотавшаго Гуммиля.

- Какой вы добрый, - сказалъ онъ тихо и съ разстановкой: - теперь я не буду выходить изъ дому. Сперстау ваше средство не действуетъ. Что мне делать?.. что мне делать?

На лице у него была написана настоящая паника.

- Ложитесь, и усните. Сейчасъ же ложитесь.

- Не смею. Я только буду забываться, и на этотъ разъ не въ состоянiи буду встать. Знаете, ведь я едва добрался сюда? А вообще ведь я очень подвиженъ, но вы точно связали мне ноги. Я весь обезсилелъ.

- Понимаю. Идите и ложитесь.

- Нетъ, это не бредъ; но вы здорово подшутили надо мною. Я чуть было не умеръ.

Какъ губкой вытирается все съ доски, такъ и съ лица Гуммиля какими-то неизвестными Сперстау силами, стерлось все человеческое, и онъ стоялъ въ дверяхъ, какъ чемъ-то озадаченный ребенокъ.

- Неужели онъ у меня умретъ? - подумалъ Сперстау. - Ну хорошо, сынъ мой, - громко прибавилъ онъ. - Идемте на постель, и разскажите мне, что съ вами. Вы не можете спать; но что же вамъ мешаетъ?

- Тамъ одно место, - простодушно отвечалъ Гуимиль. Прiемъ действовалъ на него волнообразно, и онъ переходилъ отъ страха крепкаго человека къ детской боязни. - Господи, помилуй! да я уже целые месяцы боюсь этого, Сперстау. Каждую ночь я терплю адскiя муки, а между темъ я ничего дурного не сделалъ.

- Успокойтесь, я дамъ еще одинъ прiемъ. Мы прекратимъ ваши мученiя.

- Но мне надо дать большой прiемъ, такъ чтобы я не могъ встать. Надо меня усыпить совсемъ... а. не чуть-чуть. Во сне не будешь вставать.

- Знаю, знаю. Все это я самъ испыталъ. Все симптомы мне знакомы.

- Не смейтесь надо мною, чортъ васъ возьми! Прежде чемъ я познакомился со страшной безсонницей, я пробовалъ засыпать на локте и клалъ въ постель гвоздь, для того, чтобы онъ укололъ меня, если я опрокинусь назадъ. Посмотрите!

- Да, иногда. Но не тогда, когда я перепуганъ. Тогда мне хочется убежать.

- Но, прежде чемъ я сделаю вамъ второе вспрыскиванье, вы должны попытаться разсказать мне, что съ вами?

Гуммяль въ продолженiе десяти минутъ говорилъ прерывистымъ шопотомъ, а Сперстау смотрелъ ему прямо въ глаза и раза два провелъ рукою передъ его глазами.

Когда разсказъ кончился, серебряная папиросница снова появилась на светъ, и, опрокидываясь навзничь, Гуммиль проговорилъ:

- Положите меня хорошенько; потому что я умираю... умираю.

- Да, да, рано или поздно умереть надо, и слава Богу, что страданiя наши когда-нибудь кончаются, - сказалъ Сперстау, поправляя подушки. - Мне думается, что и я усну непременно, если не выпью чего-нибудь.

Онъ приготовилъ себе горячаго чаю, чудное средство противъ удара, въ особенности, если сразу выпить три, четыре чашки. Затемъ онъ стадъ наблюдать за спящимъ.

- Несчастное лицо, проливающее слезы и лишенное возможности вытереть глаза! Гуммилю положительно надо взять отпускъ, и какъ можно скорее. Здоровъ онъ или нетъ, но, во всякомъ случае онъ страшно разстроенъ. Дай мне, Господи, понять его болезнь!

Въ полдень Гуммиль проснулся съ отвратительнымъ вкусомъ во рту, но съ яснымъ взглядомъ и веселый.

- Скверно мне было ночью, не правда ли? - сказалъ онъ.

- Да, я виделъ более здоровыхъ людей. У васъ былъ, вероятно, солнечный ударъ. Послушайте, если я напишу вамъ свидетельство о болезни, попросите ли вы тотчасъ же отпускъ?

- Нетъ.

- Почему? Вамъ онъ необходимъ.

- Да, но мне надо потерпеть, пока не спадутъ жары.

- Зачемъ же, если васъ отпустятъ сейчасъ же?

- На мое место могутъ прислать только одного Беркета, а вы знаете, какъ онъ глупъ.

- Да вамъ-то что за дело? Работа и безъ васъ пойдетъ отлично. Телеграфируйте объ отпуске.

Гуммиль смутился.

- Я могу выдержать до дождей.

- Не хочу. Если вамъ хочется знать почему именно, то я вамъ скажу: Беркетъ женатъ, и жена его только что родила маленькаго, и она теперь въ Симле, въ прохладе, а у Беркета взятъ билетъ, по которому онъ ездитъ къ ней съ субботы до понедельника. Жена его очень слабаго здоровья. Есяи Беркета переведутъ, то она непременно последуетъ за нимъ. Если она оставитъ ребенка, то умретъ съ тоски. Если она прiедетъ - а ведь Беркетъ такой эгоистъ, который постоянно толкуетъ о томъ, что место жены подле мужа - и она умретъ. Привезти сюда теперь женщину - значитъ убить ее. Беркетъ самъ живучъ, какъ крыса. Здесь онъ проживетъ отлично. Я знаю, что денегъ у него нетъ, следовательно, она поедетъ съ нимъ. Я же въ некоторомъ роде обтерпелся и не женатъ. Подождите, когда начнутся дожди, и тогда можно будетъ выписать сюда Беркета. Для него это будетъ очень хорошо.

- Вы хотите этимъ сказать, что еще пятьдесятъ шесть ночей готовы испытывать то, что уже испытывали?

- Ну теперь этого не будетъ, вы показали мне, что существуетъ средство. Я всегда могу телеграфировать вамъ. Кроме того, теперь, когда я началъ уже спать, все пойдетъ отлично. Во всякомъ случае, отпуска я не возьму. Коротко и ясно.

- Боже ты мой! Я думалъ, что такихъ людей больше нетъ за свете.

- Полноте! вы сделали бы то же самое. Благодаря этой папироснице, и чувствую себя совсемъ другимъ человекомъ. Вы отправляетесь теперь въ селенiе?

- Да, но черезъ несколько дней постараюсь побывать у васъ, если только будетъ какая-нибудь возможность.

- Ну, да ведь я не такъ же плохъ! Зачемъ я буду васъ безпокоить? Дайте кули водки и грибной сои.

- Такъ вы чувствуете себя совсемъ хорошо?

- Я чувствую себя способнымъ отстаивать себя, но не въ силахъ стоять съ вами на солнце. Ну, отправляйтесь и Господь съ вами!

Гуммиль повернулся, пошелъ обратно въ свой унылый бенгало, и прежде всего увидалъ на веранде, самого себя. Онъ виделъ уже прежде такое виденiе, однажды, когда слишкомъ утомился отъ работы во время сильныхъ жаровъ.

- Это скверно, - сказалъ онъ, протирая глаза. - Если эта штука исчезнетъ съ своего места, какъ призракъ, я буду знать, что зренiе и желудокъ у меня разстроены. Если же начнетъ двигаться, то значитъ у меня голова не въ порядке.

Онъ сталъ подходить къ призраку, который, конечно, оставался на прежнемъ отъ него разстоянiи, какъ всегда бываетъ при галлюцинацiяхъ отъ переутомленiя. Онъ двигался вместе съ нимъ по всему дому и исчезъ только при яркомъ солнечномъ свете въ саду. Гуммиль отправился на работы и занимался до сумерекъ. Вернувшись домой обедать, онъ засталъ себя самого за столомъ. Призракъ всталъ и быстро ушелъ.

Ни одна живая душа не знала, что пережилъ въ эту неделю Гуммиль. Усилившаяся эпидемiя задержала Сперстау въ поселенiи, и онъ могъ только телеграфировать Моттрану, прося его отправиться въ бенгало, чтобы провести тамъ ночь. Но Моттранъ работалъ за сорокъ миль отъ ближайшей телеграфной станцiи и ничего не звалъ, пока не встретилъ рано по утру въ воскресенье Лаундеса и Сперстау, направлявшихся къ Гуммилю съ обычнымъ еженедельнымъ визитомъ.

- Надеюсь, что бедняга сегодня въ лучшемъ расположенiи духа, - сказалъ Моттранъ; - кажется, онъ еще не вставалъ.

- Я только что хотелъ взглянуть на него, - сказалъ докторъ. - Если онъ спитъ, то не надо его будить.

А черезъ минуту, по голосу, какимъ Сперстау звалъ ихъ, прiехавшiе узнали въ чемъ дело.

Опахало все еще качалось надъ постелью, но Гуммиль отошелъ въ вечность, по крайней мере, часа три тому назадъ.

Тело лежало на спине, съ прижатыми въ бокамъ руками, точно такъ же, какъ лежало неделю тому назадъ при Сперстау. Широко открытые глаза выражали неописанный ужасъ.

Моттранъ, вошедшiй за Ландесомъ, наклонился надъ покойникомъ и слегка прикоснулся губами къ его лбу.

Но Лаундесъ, посмотревъ ему въ глаза, съ ужасомъ отступилъ на другой конецъ комнаты.

- Бедняга! бедняга! А въ последнiй разъ, я еще разсердился на него. Намъ бы следовало, Сперстау, ходить за нимъ. Неужели онъ... самъ...

- Нетъ, не самъ, - отвечалъ докторъ. - Тутъ нетъ никакихъ следовъ. Позовите прислугу.

Въ комнату вошло восемь или десять человекъ прислуги.

- Когда вашъ сагибъ легъ спать? - спросилъ Сперстау..

- Въ одиннадцать или десять, должно быть, - сказалъ слуга, состоявшiй лично при Гуммиле.

- Онъ былъ здоровъ? Впрочемъ, почемъ же ты можешь знать это?

- Насколько я могу понять, боленъ онъ не былъ. Но три ночи онъ почти не спалъ. Это я знаю, потому что виделъ, какъ онъ много ходилъ, особенно ночью.

Когда Сперстау сталъ поправлять простыни, съ постели упалъ большой охотничiй ножъ. Докторъ тяжело вздохнулъ, а слуга посмотрелъ на тело.

- По моему жалкому мненiю, этотъ покойникъ, бывшiй прежде моимъ господиномъ, сошелъ въ мрачную преисподнюю и тамъ былъ пойманъ, потому что не успелъ во время выбраться изъ нея. Этотъ ножъ показываетъ, что онъ боролся со страхомъ. Я виделъ, какъ такимъ образомъ боролись во сне люди моего племени.

- Ахъ ты дуботолкъ, Чума! Ну, иди и приготовь печати, чтобы наложить ихъ на вещи сагиба.

- Господь создалъ васъ богоподобными. Господь создалъ и меня. Смеемъ ли мы вмешиваться въ Его размышленiя. Я прикажу прислуге не входить въ домъ, пока вы будете описывать имущество сагиба. Все они воры, и непременно украдутъ что-нибудь.

- Насколько я могу судить, онъ умеръ отъ... ну не все ли равно? отъ разрыва сердца, отъ удара, или отъ чего-нибудь другого, - сказалъ Сперстау своимъ прiятелямъ. - Намъ надо переписать его имущество.

- Отчего бы онъ ни умеръ, но теперь онъ пересталъ страдать, - тихо проговорилъ Моттранъ.

Сперстау смотрелъ въ широко-раскрытые глаза.

- Подойдите же сюда, - сказалъ онъ. - Видите вы что-нибудь?

- Я не могу смотреть на него! - проговорилъ Лаундесъ. - Закройте ему лицо! Неужели существуютъ такiя вещи, которыя могутъ до такой степени напугать человека? Ведь это ужасно. Ахъ, Сперстау, прикройте его.

- Я ничего не вижу, кроме серыхъ пятнышекъ на зрачке. Да и что же тутъ можно видеть.

- А вотъ мы посмотримъ. Сколотить гробъ менее, чемъ въ полдня мы не успеемъ; а онъ умеръ, вероятно, въ полночь. Лаундесъ, милейшiй, пойдите и распорядитесь, чтобы кули вырыли могилу рядомъ съ могилой Джевинса. Моттранъ, обойдите съ Чумой весь домъ и наложите везде печати. А ко мне пошлите кого-нибудь, мы приберемъ тутъ.

Прислуга, вернувшись потомъ къ своимъ, разсказывала странныя вещи о сагибе докторе, который тщетно старался оживить ихъ господина разнымъ колдовствомъ. Онъ держалъ какой-то зеленый ящикъ передъ каждымъ глазомъ покойника и потомъ захлопывалъ его и что-то бормоталъ, унося куда-то съ собой зеленый ящикъ.

Стукъ гвоздей, которыми сколачиваютъ гробъ, не совсемъ прiятно слушать; но люди, много пережившiе, говорятъ, что легкое шуршанiе холста, на которомъ спускаютъ въ могилу бренные останки, и стукъ гроба о дно могилы еще гораздо непрiятнее.

- Следовало бы прочитать все молитвы, - сказалъ онъ.

- Я тоже думаю. Но вы старше меня, и читать следуетъ вамъ.

- Я не то хотелъ сказать. Я желалъ бы достать священника, и готовъ для этого съездить куда угодно... Мне хотелось бы сделать это для Гуммиля. Вотъ и все!

- Пустяки! - сказалъ Сперстау, - и началъ читать заупокойную молитву.

- Этого въ медицинской науке нетъ.

- Чего?

- Того, что есть въ глазахъ покойника.

- Ради Бога, перестаньте говорить объ этихъ ужасныхъ вещахъ! - вскричалъ Лаундесъ. - Я виделъ туземца, который умеръ отъ страха, когда на него бросился тигръ. Я знаю, что убило Гуммиля.

Докторъ удалился въ ванную комнату съ фотографической камерой, и плескался тамъ минутъ съ десять. Затемъ послышался звонъ битаго стекла, и Сперстау вышелъ оттуда совершенно бледный.

- Получили негативъ? - сказалъ Моттранъ. - Что же на немъ видно?

- Ничего. Нечто невозможное. Вамъ, Моттранъ, смотреть нечего. Я разбилъ его. На немъ ничего не было. Нечто невозможное.

- Вы теперь говорите неправду, - проговорилъ Лаундесъ, глядя на дрожащую руку, пытавшуюся набить трубку.

медью, съ горящей сталью и съ извергающимся паромъ.

- Намъ лучше уехать съ этимъ поездомъ, - сказалъ Сперстау. - Примемся опять за свою работу. Я свидетельство написалъ. Теперь намъ делать здесь больше нечего. Едемте.

Никто не трогался съ места. Въ iюньскiй полдень ехать по железной дороге непрiятно. Сперстау взялъ шляпу и хлыстъ и, обернувшись къ дверямъ, сказалъ:

Можетъ быть и рай...

Долженъ быть и адъ...

На это ни Моттранъ, ни Лаундесъ ничего не сказали.