На голоде

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На голоде (старая орфография)

НА ГОЛОДЕ.

Разсказ Киплинга.

Перевод с английского.

I.

-- Разве уже было оффициальное объявление о голоде?

-- Они вынуждены были признать крайнюю местную нужду и в газете пишут, что в одном или двух округах будет оказываться помощь.

-- Это значит, что голод будет объявлен, как только наберут достаточно людей и запасутся хлебом. Пожалуй, дело разыграется, как во время большого голода.

-- Не можс быть, - сказал Скот, поворачиваясь немного на длинном бамбуковом стуле. - На севере урожай очень хорош, и в Бомбее и в Бенгалии уродилось больше, чем им нужно. Есть полная возможность предупредить голод и помочь населению. На этот раз нужда будет только местная.

Мартин взял со стола газету "Пионер", еще раз посмотрел телеграммы и потянулся. Был душный, темный вечер, воздух был полон тяжелым благоуханием недавно политых аллей. Цветы в клубном саду завяли и почернели на своих стеблях, маленький пруд с лотосами высох и превратился в затвердевшую грязь, а тамариндовые кусты были совершенно белы от пыли. Большинство публики собралось в общественном саду, где играла музыка, - с веранды клуба слышно было, как оркестр местной полиции разыгрывал вальсы; или на площадке для игры в Поло. Время от времени кто-нибудь подъезжал к клубу и безвучно проходил в белые бараки, расположенные по обеим сторонам главного здания. Там помещались номера, в которых жило большинство служащих, встречаясь каждый день друг с другом за обедом и стараясь, по возможности, затянуть свои служебные часы, чтобы избегнуть этого томительного общества.

-- Что вы намерены теперь делать? - спросил Мартин, зевая. - Пойдем выкупаться перед обедом.

-- Вода очень горяча, - отвечал Скот. - Я уж купался сегодня.

-- Ну, так сыграем на бильярде.

-- В билльярдной невыносимая жара. Сидите себе спокойно и не будьте так страшно энергичны.

К веранде тяжелыми шагами подошел верблюд, на спине которого возседал почтальон-туземец с кожанной сумкой через плечо. Он спустил к сидящим на веранде новое газетное приложение-листок, отпечатанный только на одной стороне и еще сырой, только что вышедший из под типографского станка. Небольшая полоска текста помещалась среди объявлений о продающихся пони и пропавших фокс-терьерах.

Мартин лениво поднялся, прочитал листок и свистнул.

-- Объявлено, - проговорил он. - Один, два, три - восемь округов подпадают действию законов о голоде. Джимми Гаукинс будет заведывать всей продовольственной организацией.

На террасу вошел новый гость. Это был издатель единственной газеты в столице провинции, насчитывающей 25 миллионов туземцев и несколько сот белых; так как состав редакции ограничивался им самим и его помощником, то рабочий день его колебался между десятью и двадцатью часами.

-- А, Раис, вы должны все знать, - остановил его Мартин, - что из себя представляет эта мадрасская "нужда"?

-- Никто еще ничего не знает. В настоящую минуту по телеграфу идет сообщение, длиною с вашу руку. Мадрас признал, что не может справиться собственными силами, и Джимми получил поручение раздобыть столько людей, сколько понадобится.

-- Пожалуй, и до нас доберутся, - заметил Мартин.

-- Ну что ж, я ничего не имею против, - проговорил Скот, поднимаясь с места и кладя на стол один из романов Мариета, который он перелистывал. - Сегодня здесь, а завтра там. Мартин, ваша сестра ждет вас.

-- Я готов, - сказал Мартин. - Пойдемте к нам обедать, Скот, если вам не предстоит ничего более интересного. Вильям, есть у нас дома какой-нибудь обед? обратился он к сестре.

-- Я сначала съезжу домой и посмотрю, - ответила наездница. - Можешь приводить его к 8 часам, не раньше. Не забудь, пожалуйста.

Скот не торопясь отправился к себе в комнату и переоделся в вечерний туалет, соответствовавший данному сезону в данной стране - белый полотняный костюм, с широким шелковым полям. Обед у Мартинов был решительно приятнее, чем вечная баранина и жесткая дичь, подаваемая на жестянной посуде на клубных обедах. Но все-таки было очень жаль, что Мартин не был в состоянии на жаркие месяцы отправить свою сестру в горы. Служа в местной полиции, Мартин получал великолепное жалование в 600 обезцененных серебряных рупий в месяц, это и видно было по его маленькой квартирке: неровный пол был устлан обычными полосатыми, белыми с синим, рогожками; обычные индийския занавески висели на окнах; в комнатах стояла разношерстная дюжина стульев, купленная на разных посмертных аукционах. Квартира имела такой вид, как будто все было разложено только вчера, с тем, чтобы завтра снова быть уложенным. Ни одна дверь в доме не держалась на своих петлях; маленькия окна затемнялись осиными гнездами и ящерицы охотились за мухами над выступами деревянной крыши. Но все это было одним из элементов жизни Скота. Так жили все, имеющие такие доходы; а в стране, где возраст, жалование и звание каждого человека пропечатаны в книге, которую всякий может прочесть, нет никакого смысла притворяться и разыгрывать из себя богачей. Скот 8 лет служил в ирригационном департаменте и получал 800 рупий в месяц, при чем в будущем, если он прослужит еще 22 года на таких же основаниях, его ожидала пенсия в 400 рупий в месяц. Его служебная деятельность, протекавшая в значительной степени в палатках и временных убежищах, где человек мог, только спать, есть и писать письма, заключалась в наблюдении за открытием и охраной ирригационных каналов. Весвою он с успехом закончил работы по открытию большого Махульского канала и теперь был прикомандирован к департаменту, чтобы заниматься отчетною частью. Он был очень недоволен этой командировкой, потому что ненавидел канцелярскую работу.

Скот, как и весь остальной мир, знал, что мисс Мартин приехала в Индию четыре года тому назад, чтобы вести хозяйство в доме брата, который, как всем было известно, занял денег, чтобы заплатить за её проезд. По общераспространенному мнению, ей бы уже давно следовало быть замужем. Вместо этого, она отказала полдюжине офицеров, одному чиновнику, старше её на двадцать лет, одному майору и одному доктору. Это тоже было общественным достоянием. Она выжила в городе три жарких сезона, потому что брат её и без того был в долгу и не мог отправить ее даже и в дешевенький пансион в горах. Поэтому лицо её было бледно, как кость и посреди лба красовалось круглое серебристое пятнышко, свидетельствующее о местной болезни, называемой "багдадской". Такия пятна появляются от употребления дурной воды.

Тем не менее, мисс Вильям очень веселилась за эти 4 года. Дважды она чуть было не утонула, переезжая за лошади через реку; она была свидетельницей нападения шайки воров на дом её брата, выучилась говорить на местном наречии с беглостью, возбуждавшею зависть старших, мало-по-малу утратила привычку писать письма своим теткам в Англию и разрезывать страницы английских журналов, пережила холеру, перенесла тиброидную лихорадку, после которой ей обрили голову, и разсчитывала этой зимою отпраздновать 23-ю годовщину своего рождения. Понятно, что её тетки не могли бы отнестись с одобрением к молодой девушке, которая ездила на танцовальные вечера верхом, накинув на плечи платок; откликалась на имя Вилльяма или Биля, усвоила себе не особенно изящный местный жаргон, участвовала в любительских спектаклях, держала в повиновении 8 человек прислуги и двух лошадей, лечила их недуги и спокойно смотрела прямо в глаза мужчинам, даже после того, как они сделали ей предложение и были отвергнуты.

-- Я люблю мужчин, которые что-нибудь делают, - заявила она одному из служащих в департаменте просвещения, который разъяснял сыновьям местных торговцев красоты стихотворений Вордсворта; и когда он приходил, в поэтическое настроение, Вильям призналась ему, что она мало понимает в поэзии, и что от стихов у нея голова болит. После этого еще одно разбитое сердце стало искать прибежища в клубе. И все это было по вине самой Вильям: она любила слушать рассказы мужчин о их службе, такое внимание роковым образом приводило людей к её ногам.

Скот был знаком с нею три года; несколько раз танцовал с нею на рождественских балах и чрезвычайно уважал её хозяйственные таланты.

Она более чем когда-либо походила на мальчика, когда после обеда сидела на кожанном диване, поджав под себя ноги, крутила папироски для своего брата, и перебрасывала их Мартину, сидевшему на противоположном конце комнаты; тот ловил их одной рукой не прерывая разговора со Скотом. Они говорили все о делах - о каналах и надзоре за ними, о преступлениях местных жителей, кравших воду, за которую они не платили, и еще более тяжких преступлениях туземной полиции, прикрывавшей эти кражи; о переселении целых деревень в только-что орошенные местности. Вильям крутила папироски, ничего не говорила и только улыбалась своему брату.

В 10 часов лошадь Скота приехала за ним и вечер окончился. Два освещенных окна низенького домика, где печаталась местная газета, ярко выделялись на темной дороге. Было еще слишком рано, чтобы ложиться спать, и Скот решил зайти к издателю. Рэнс лежал на диване, в ожидании ночных телеграмм. У него была своя теория насчет того, что если человек не будет сидеть за работой весь день и большую часть ночи, то он непременно заболеет местной злокачественной лихорадкой; поэтому он и ел и спал среди бумаг.

-- Беретесь вы за это? - спросил он сонным голосом. - Я не думал, что вы сегодня же придете с ответом.

-- В чем дело? Какой ответ? Я обедал у Мартина и ничего не знаю.,

-- Голод объявлен и они теперь набирают людей. Мартина также требуют. Я посылал к вам записку в клуб. Согласны-ли вы присылать нам раз в неделю письма с Юга, так от двух до трех столбцов. Ничего сенсационного, конечно, не нужно, просто одни факты - кто что делает, и так далее. Наш обычный гонорар - 10 рупий за столбец.

-- Очень жалею, но это совсем не по моей части, - отвечал Скот, разсеянно посматривая на карту Индии, висевшую на стене. Трудно будет теперь Мартину. Интересно знать, что он сделает со своей сестрой. Хотел бы я знать, куда они меня тянут. У меня нет никакой опытности в таких делах. Я, конечно, тоже назначен?

-- Конечно. Вот телеграмма. Вам поручают организацию помощи, дадут нам вам в помощники одного туземного аптекаря и пол-пинты холерной микстуры на 10.000 населения. Вы сидите теперь без определенного дела, а туда призывают всех, без кого можно обойтись на службе.

-- Во всяком случае, я рад, что зашел к вам, - проговорил Скот. - Завтра, вероятно, я получу уже официальное уведомление. Надо сейчас идти укладываться. Вы не знаете, кто будет заменять меня здесь?

Ренс порылся в куче телеграм. - Мак-хан - сказал он. - Из Мурея.

Скот усмехнулся.

-- Он разсчитывал провести все лето в прохладе. Воображаю, как он будет огорчен. Впрочем, что об этом говорить.

-- Покойной ночи.

Два часа спустя Скот со спокойной совестью улегся спать на веревочной койке в пустой комнате. Два поношенных кожаных чемодана, кожаная бутылка для воды, жестяной ящик для льда и седло, завязанное в мешок, были сложены у дверей, а под подушкой у него лежала росписка секретаря клуба в получении денег по месячному счету. Его назначение, действительно, пришло на следующее-же утро и вместе с ним неофициальная телеграмма от сэра Джемса Гаукинса, предписывающая ему немедленно и с наивозможною скоростью отправиться в местность с каким-то невыговаринаемым названием, расположенную за полторы тысячи верст к югу, где свирепствовал голод и чувствовалась сильная нужда в людях.

вперед вслед за своим сослуживцем, представленным, как гласило официальное извещение, "в распоряжение Мадрасского правительства для работы по голоду впредь до дальнейших распоряжений". Скот передал ему находящияся на его руках суммы, показал ему самый прохладный уголок в канцелярии, предостерегал его от излишняго усердия и, когда наступили сумерки, уехал из клуба в наемном экипаже со своим верным слугою Фец-Улахом на станцию Южной железной дороги. Жар от раскаленных кирпичных стен ударял ему в лицо и он с грустью размышлял о том, что ему предстоит, по крайней мере, пять ночей и четыре дня путешествия. На станции Фец-Улах, привыкший к превратностям судьбы, немедленно исчез в толпе, наполнявшей каменную платформу, а Скот, с сигарою в зубах, ждал пока ему приготовят отделение. В это время в толпу пунджабских фермеров, ремесленников и кудрявых торговцев-афридиев врезалась дюжина туземных полицейских, сопровождавших багаж Мартина.

Когда Фец-Улах доложил своему господину, что все готово, Скот расположился в вагоне, снял сапоги и куртку и улегся на широкой, обитой кожей скамейке. Жара на крытой железом станции доходила до 100 градусов (Фаренгейта). В последний момент в тот-же вагон вошел Мартин, весь обливаясь потом, и к ужасу своему увидел отделение занятым.

-- Не бранитесь, - лениво встретил его Скот. - Вы опоздали и не успеете пересесть в другое отделение. Мы поделимся моим льдом.

-- Вы что здесь делаете? - спросил Мартин.

-- Препровождаю себя в распоряжение Мадрасского правительства, так же как и вы. Боже, что это за ночь! Вы берете с собой кого-нибудь из своих людей?

-- Дюжину. Должно быть, мне придется наблюдать за раздачей пищи. Я не знал, что и вы тоже назначены.

-- Я тоже не знал, когда уходил от вас вчера вечером. Рэнс первый получил это известие. Назначение пришло сегодня утром. Мак-хан приехал сменить меня в 4 часа и я сейчас-же выехал. Этот голод может розыграться в прескверную штуку - пожалуй, никто из нас и не вернется живым.

-- Джимми должен был-бы назначить нас с вами куда-нибудь в одно место, - проговорил Мартин, и, немного погодя, прибавил: - моя сестра здесь.

-- Вот это хорошо, - сказал Скот сердечно. - Значит, она едет в Симлу. С кем она будет там?

-- В том-то и дело, что она не хочет и слышать о Симле. Она едет со мною.

Скот вскочил и сел прямо под лампою.

-- Как! Вы не хотите сказать, что не могли добыть...

-- О нет! Я бы уж как-нибудь достал денег.

-- Надеюсь, вы могли бы прежде всего обратиться ко мне, - проговорил Скот сухо. - Мы с вами не совсем чужие друг другу.

-- Пожалуйста, не будьте так церемонны. Конечно, я мог бы обратиться к вам, но... вы не знаете моей сестры. Я объяснял, и убеждал, и просил, и приказывал, и все такое в течение целого дня, начиная с 7 утра - но ничего не мог поделать.

-- Джимми Гаукинс не особенно будет доволен, - сказал Скот. - Женщинам совсем не место на голоде.

-- М-с Джим - я хочу сказать, лэди Джим - отправилась вместе с ним. Во всяком случае, она обещала взять сестру под свое покровительство. Вильям на свой страх телеграфировала ей и совершенно сбила меня с толку, показавши её ответ.

Скот засмеялся.

-- Если она такая решительная - проговорил он, - то, очевидно, она сама может о себе позаботиться, а м-с Джим не дает ей подвергаться опасности. Во всяком случае, я думаю не много найдется женщин, жен или сестер, которые бы отправились на голод с открытыми глазами. А она ведь пережила холеру прошлого года и знает, что все это значит.

Поезд остановился в Армитсоре и Скот прошел в дамское отделение, находившееся рядом с их отделением. Вильям, в дорожной шапочке, накинутой на кудри, приветливо кивнула ему головой.

-- Войдите к нам, я угощу вас чаем, - сказала она. - Это лучшее предохранительное средство от солнечвого удара.

-- Никогда нельзя знать, - серьозно отвечала Вильям. - Всегда лучше заранее быть готовым.

Она устроилась в вагоне с опытностью испытанного путешественника. У закрытого ставней окна висела покрытая мехом бутылка с водой; на скамейке стояла корзинка с чайным сервизом и дорожная спиртовая лампочка.

Вильям угостила их горячим чаем в больших чашках, уверяя, что чай предохраняет от распухания шейных вен в такую жаркую ночь. Она, очевидно, считала излишним всякие разговоры и комментарии по поводу своего поступка. Жизнь с мужчинами, у которых всегда было очень много работы и очень мало времени для этой работы, приучила ее стушевываться и стоять за себя. Она ничего не говорила о том, что хочет быть полезною во время путешествия. и спокойно делала свое дело: безшумно уложила чашки, когда чай был выпит и приготовила папироски для своих гостей.

-- Вчера в это время, - сказал Скот, - мы не ожидали... гм... того, что случилось. Не правда ли?

-- Я привыкла ожидать всего, - отвечала Вильям.

-- Знаете, на нашей службе мы живем по телеграфу. Но я думаю, это путешествие будет полезно для всех нас - конечно, если мы останемся в живых.

-- Это разрушает все мои планы, - отвечал Скот. - Я разсчитывал на холодную погоду попасть на постройку Люнийского канала, но неизвестно, сколько времени затянется голод.

-- Вряд ли дальше октября, - сказал Мартин. - К этому времени он так или иначе будет кончен.

Первые сутки они ехали по знакомым местам; следующия сутки узкоколейная железная дорога везла их вдоль границы великой индийской пустыни и они вспоминали, как они впервые ехали по этой дороге из Бомбея, приезжая на место своего служения. Затем переменился язык, на котором были написаны названия станций, и поезд уносил их на юг, в чужую страну, где даже запахи им были незнакомы.

Перед ними тянулись длинные, тяжело-нагруженные хлебом вереницы вагонов, и рука Джимми Гаукинса чувствовалась издалека. Им часто приходилось ждать на боковых линиях, т. е. путь был занять возвращавшимися на север поездами, наполненными пустыми мешками. Стояла неистовая жара. Во время остановок они прохаживались взад и вперед среди мешков и слушали завыванья собак.

Наконец, они очутились в той Индии, которая была им более чужда, чем непутешествовавшим англичанам - это была плоская, красная Индия пальм и риса, Индия детских иллюстрированных книжек - мертвая и изсушенная палящим зноем. Непрерывное пассажирское движение Севера и Запада осталось далеко, далеко позади. Здесь голодные люди толпились у поезда с детьми на руках, им давали мешки с хлебными зернами и толпа набрасывалась на них, как мухи на мед.

Шесть дней пути казались им длиннее шести лет. Наконец, в сухую, душную ночь они приехали в страну смерти, освещенную красным пламенем костров, на которых сжигали мертвецов. Там их встретил Джимми Гаукинс, заведующий продовольственным делом, небритый, немытый, но бодрый и всецело поглощенный работой.

Он тотчас же распорядился, чтобы Мартин остался при железной дороге: он должен был подбирать голодающих людей и отвозить их в продовольственный пункт, на границе 8-го округа, где им раздавали пищу. Ему было поручено привозить хлеб, а его помощники должны были оберегать хлебные запасы. Скот - Гаукинс очень рад был снова увидеться со Скотом - должен был немедленно же отправиться на Юг, в другой продовольственный пункт, далекий от железной дороги, отвезти туда всех голодающих, которые попадутся ему на пути и ждать там дальнейших телеграфных распоряжений. Вообще же в мелочах ему предоставлялось поступать по своему усмотрению.

Вильям закусила губу. У нея никого не было на свете, кроме брата, но распоряжения Гаукинса не допускали противоречия. Она вышла Из вагона, с головы до ног покрытая пылью, с маленькой морщинкой на лбу, явившейся следствием того, что ей пришлось так много передумать за последнюю неделю, но сдержанная и спокойная как всегда. М--с Джим, которую в сущности следовало называть лэди Джим, но все постоянно об этом забывали - обняла молодую девушку.

-- О, я рада, что вы приехали, - проговорила она, почти рыдая. - Конечно, вы не должны были этого делать, но я все-таки рада. Мы с вами здесь единственные женщины и должны помогать друг другу. Здесь столько несчастных, и эти маленькия дети...

-- Я уже видела - сказала Вильям.

-- Неправда ли, что за ужас! Мне их подкинули уже двадцать штук. Но не хотите ли сперва поесть что-нибудь? Здесь столько дела, что и десяти человек было бы мало. Я приготовила для вас лошадь. О, как я рада, что вы приехали!

-- Потише, Лиззи, - сказал Гаукинс через её плечо.

-- Мы присмотрим за вами, мисс Мартин. Сожалею, что не могу пригласить вас к завтраку, Мартин. Вам придется поесть в дороге. Нельзя терять ни одной минуты. Оставьте двоих ваших людей в помощь Скоту. Скот, нагружайте телеги на буйволах и отправляйтесь в путь, как только справитесь. Этот субъект в розовой рубашке будет вашим проводником и переводчиком. Аптекарь сидит связанный в телеге. Он уже собирался сбежать, - вам придется за ним присматривать. Лиззи, свези мисс Мартин в нашу палатку и пришли за мною рыжую лошадь.

Скот с Фец-Улахом и двумя полицейскими уже хлопотали около телег, нагружая их мешками. Гаукинс некоторое время наблюдал за ним.

По мнению Джими Гаукинса, это была высшая любезность, какую одно человеческое существо могло оказать другому.

Через час Скот уже был в пути. С ним ехал аптекарь, которой все время грозил ему строгим наказаньем, за то, что его, члена медицинского департамента, и свободного английского гражданина осмелились связать; два полицейских и Фец-Улах составляли всю свиту.

Маленькая процессия проехала мимо стоянки Гаукинса - трех грязных палаток, расположенных под сенью высохших дерев. За ними, на открытом воздухе, была устроена кухня, где кормили голодающих.

-- Желал бы я, чтобы Вильям осталась дома, - сказал себе Скот, посматривая на эту картинку. - Верно как день, что во время дождей здесь начнется холера.

Но Вильям, повидимому, уже успела освоиться с новой обстановкой. Скот увидел ее среди толпы плачущих женщин, в своей коленкоровой амазонке и серой фетровой шляпе на растрепавшихся волосах.

-- Пожалуйста, дайте мне пятьдесят рупий. Я забыла спросить у Джэка, а он уже уехал. Можете вы дать мне взаймы? Нужно купить сгущенного молока для детей.

Скот вынул деньги из своего кошелька и молча передал ей. - Ради Бога, берегите себя, - проговорил он немного спустя.

-- О, со мной ничего не случится. Мы должны получить молоко через два дня. Кстати, мне поручено передать вам, чтобы вы взяли одну из лошадей сэра Джима. Здесь есть одна серая лошадка, которая, мне кажется, будет совсем в вашем стиле; поэтому я сказала, чтобы вам ее приготовили. Ничего, что я так распорядилась.

-- Это ужасно мило с вашей стороны Боюсь, что нам обоим теперь не очень придется сообразоваться со "стилем".

Скот был в поношенной охотничьей куртке с протертыми локтями. Вильям внимательно оглядела его, с головы до ног.

-- Мне кажется, у вас вполне приличный вид, - сказала она. - Взяли ли вы с собой все, что нужно - хину, хлородин и пр.?

-- Все взял, - отвечал Скот, садясь на лошадь, которую ему подвели.

-- Прощайте! - крикнул он ей.

-- Прощайте, всего хорошого! - отвечала Вильям. - Я вам страшно благодарна за деньги.

Трудное время настало для Скота, хотя он путешествовал ночью и отдыхал днем; но зато над ним не было никакого начальства. Он был свободен, как Джими Гаукинс, даже еще свободнее, тому что Джими все-таки был соединен с правительством телеграфной проволокой.

После нескольких дней пути Скот узнал кое-что о размерах той трагедии, которой он служил, и она поразила его. Телеги его были полнены пшеницей и ячменем. Но люди, для которых предназначались эти припасы, ели один только рис. Они умели толочь рис в своих ступках, но ничего не знали о тяжелых каменных мельвицах Севера и о тех хлебных зернах, которые теперь везли к ним под конвоем белых людей. Они требовали риса, и, когда убедились, что его нет, с плачем удалялись от Скота. Какое употребление можно было сделать из этих странных зерен, которые царапали им горло? Им оставалось только умереть. И некоторые действительно так и поступали. Другие брали следуемую им порцию и обменивали количество пшеницы, которым человек мог бы быть сытым целую неделю, на горсточку рису, сохранившагося у кого-нибудь из соседей. Третьи, наконец, клали зерна в ступки для риса, толкли их и приготовляли что-то вроде теста с гнилой водой; но таких было очень немного. Скот имел смутное представление о том, что народ в южной Индии питается рисом, но он служил в северных провинциях, где почти нет рисовых полей, и совершенно не мог понять того факта, чтобы во время страшной нужды люди могли умирать с голоду, из нежелания попробовать новую пищу, которая предлагалась им в изобилии. Напрасно переводчики изощрялись в переводах, и полицейские энергической пантомимой показывали, что надо было делать. Местные жители уходили обратно, предпочитая питаться корой, листьями и глиной, и оставляя нетронутыми полные мешки с пшеницей. Женщины часто клали к ногам Скота своих исхудалых ребят.

Фец-Улах полагал, что, очевидно, по воле Божьей, эти чужестранцы должны умирать, и поэтому оставалось только распоряжаться насчет их похорон. Тем не менее, он не видел причины, почему его сагиб должен терпеть какие-нибудь неудобства, и, как опытный путешественник, захватил с собою в пустыню нескольких коз. Он кормил их по утрам зернами, от которых отказывались эти глупцы. Скот велел Фец-Улаху и двум полицейским ловить коз всюду, где они только могли поймать их. Этот приказ был удовольствием был исполнен. Для них ловля коз была некоторым отдыхом, и они наловили их в большом количестве. Бедные животные, будучи раз покормлены, охотно следовали за телегами и после нескольких дней хорошого питанья стали давать много молока.

-- Но я не намерен быть козопасом, - говорил Фец-Улах. - Это против моей чести.

-- Когда мы вернемся домой, мы поговорим с тобой о чести, - твечал Скот, - а до тех пор ты и оба полицейских будете даже трубочистами, если это понадобится.

-- Пусть будет по твоему, - согласился Фец-Улах и покорно принялся доить коз.

полдень и вечером Скот торжественно по очереди вынимал их из постели, устроенной для них в одной из телег, и поил их молоком. Некоторые крошки еле дышали, и Скот осторожно, по капелькам вливал молоко в их беззубые ротики. Каждое утро происходило также кормление коз, и так как оне шли не на привязи, а на полицейских нельзя было положиться, то Скот должен был отказаться от верховой езды и медленно шел пешком впереди всего стада, приноравляя свои шаги к козам. Все это было в высшей степени нелепо и он сам прекрасно сознавал, какую смешную картину он представлял со стороны, но по крайней мере он спасал человеческую жизнь, а женщины, видя, что их дети не умирают, понемногу начинали сдаваться и соглашались пробовать новую пищу.

Шествуя впереди своего стада и глотая пыль, поднимаемую сотней маленьких козьих ног, Скот утешал себя мыслью, что его образ действий гораздо практичнее выдумки Вилльям, желавшей кормить детей сгущенным молоком, которое еще надо привозить Бог знает откуда. Козы, по крайней мере, всегда под рукою.

Он очень медленно достиг места своего назначения, где узнал, что из Бирмы прибыл пароход, нагруженный рисом; там всем распоряжался один заработавшийся, измученный англичанин. Забравши у него достаточное количество риса, оставив ему часть детей, Скот поехал обратно, развозить рис нуждающимся. На пути к нему присоединились новые козы и новые дети. Но теперь на многих детях были надеты бусы или обмотаны тряпки вокруг шеи. Как переводчик пояснил Скоту, это делалось потому, что матери надеялись через некоторое время взять своих детей обратно.

-- Чем скорее оне возьмут их, тем лучше, - сказал Скот. Но в тоже время, он внимательно наблюдал за детьми и с некоторой гордостью замечал, что тот или другой маленький Рамахавми начинает толстеть и поправляться. Когда он роздал все своя запасы, он поехал в стоянку Гаукинса, стараясь принаровить свой приезд к обеденному времени, потому что давно уже ему не приходилось обедать на столе, покрытом скатертью. Ему не хотелось обставить свой приезд особенной торжественностью, но случайно вышло так, что, подходя к палатке, он снял шляпу, чтобы освежить голову, и лучи заходящого солнца упали на его лоб и ослепили его, так что он не видел того, что перед ним; а кто-то, стоя у входа в палатку, новыми глазами посмотрел на красивого молодого человека, окруженного облаком золотой пыли, медленно шествующого впереди целого стада коз, между тем как около его ног копошились маленькие, голые купидоны. Вильям неудержимо хохотала при виде этой картины. Скот смущенно представил ей своих питомцев. Это было довольно неприличное зрелище, но всякия приличия давно уже были оставлены в пустыне.

-- Какие они славные, - одобрительно заметила Вильям, - У нас теперь осталось всего двадцать пять младенцев. Женщины начинают брать их назад.

-- Дети, значит, находятся на вашем попечении?

-- Да, м-с Джим и я заведуем этим делом. Нам, однако, не пришли в голову козы. Мы пробавлялись сгущенным молоком и водой.

-- Были у вас смертные случаи?

-- Столько, что не хочется и вспоминать о них, - отвечала Вильям, содрогнувшись. - А у вас?

Скот ничего не ответил. На его пути было тоже много маленьких трупиков, многия матери рыдали, потеряв детей, которых оне доверили заботам правительства.

Тут пришел Гаукинс с бритвою в руках, на которую Скот посматривал с завистью, потому что у него за это время успела отрости длинная борода. Они пошли обедать, и он в нескольких словах рассказал свою историю, придавая ей характер официального донесения. М-с Джим время от времени вздыхала, а Джим задумчиво покачивал головой; но Вильям не сводила своих серых глаз с гладковыбритого лица Скота и, казалось, он говорил только ей одной. Щеки её ввалились и пятно на лбу выступало яснее, чем когда-либо.

-- Все это было страшно нелепо, - говорил Скот. - Дело в том, что я не имел понятия ни о доении коз, ни об обращении с грудными детьми. Мне просто проходу не будут давать, если об этом узнают в городе.

-- Пускай себе, - отвечала Вильям пренебрежительно. - Мы все работали, как кули с тех пор, как приехали сюда. Я знаю, что Джэмс тоже работал.

Это было сказано по адресу Гаукинса, и тот улыбнулся в ответ.

-- Ваш брат хороший работник, Вильям, - сказал он, - и я дал ему ту оценку, которой он заслуживает. Не забывайте, что официальные отчеты пишутся мною.

-- Так ты должен написать тоже, что сама Вильям - настоящее золото, - сказала м-с Джим. - Я просто не знаю, что бы мы без нея делали.

Она ласково погладила руку Вильям, загрубевшую от работы. Джим с улыбкою смотрел на них. По его мнению, дела шли довольно хорошо. Двое или трое совершенно ничего не понимающих чиновника во время умерли и были заменены хорошими работниками. До дождей оставалось уже не долго. Им удалось прекратить голод в пяти округах, и, принимая в соображение все обстоятельства, смертность была не слишком высока. Он внимательно осматривал Скота.

-- Теперь он немного устал, - говорил он самому себе, - но он все-таки еще может работать за двоих.

Тут он заметил, что м-с Джим делает ему телеграфические знаки, и понял, что на условном языке телеграмма её гласит: "Дело ясно. Взгляни на них".

Он взглянул и стал прислушиваться к их разговору. Вильям говорила: "Что можно ожидать от страны, где водовоза называют "тённи-китч?", - а Скот отвечал: "я все-таки буду очень рад, когда снова поводу в клуб. Обещайте мне первый вальс на Рождественском балу, хорошо?".

-- Отсюда очень далеко до Лауренца, - сказал Джим. - Я бы советовал вам сегодня лечь пораньше, Скот. Завтра вам надо отвозить муку и придется начать грузить в пять утра.

-- Я бы очень хотел это сделать, Лиззи, но боюсь, что не могу. До тех пор, пока он может работать, мы должны пользоваться им.

-- Ну что ж, по крайней мере я хоть один вечер провел поевропейски, - сказал Скот. - Боже, я чуть не забыл. Куда мне теперь девать своих ребят?

-- Оставьте их здесь, - сказала Вильям. - Мы возьмем их на свое попечение. И оставьте нам тоже несколько коз. Мне нужно только выучиться доить их.

-- Если вы захотите встать завтра пораньше, я научу вас. Мне приходилось каждый день заниматься этим. Между прочим, у многих ребят шея обмотана тряпками или на них надеты бусы. Будьте осторожны и ни за что не снимайте их, на случай, если вернутся матери...

-- Вы забываете, что я уже имею некоторую опытность.

-- Ради Бога, берегите вы себя, - эти слова вырвались у Скота совсем другим голосом.

-- Я буду беречь ее, - сказала м-с Джим, уходя с Вильям и на прощание отправляя мужу телеграмму в сто слов. Джим давал Скоту распоряжения относительно его будущей работы. Было очень поздно - почти девять часов.

-- Джим, ты чудовищно-жесток, - говорила его жена в тот же вечер, когда они остались наедине.

-- Нисколько, дорогая. Я помню, как я сам когда-то работал в первом поселении Яндияла, думая об одной молодой девице в кринолине. Никогда я с тех пор так хорошо не работал. Он будет теперь работать, как чорт.

-- Все равно, ты мог бы дать ему хоть один день отдыха.

-- И дать делу разыграться сейчас же? Нет, дорогая. Теперь они переживают свое лучшее время. Я думаю, оба они еще и не догадываются, что с ними происходит. А она-то встанет завтра в три часа, чтобы выучиться доить козу! Боже, и почему это все люди должны стареть и толстеть?

-- Она ужасно милая. Она так много помогала мне...

-- Помогала тебе! На другой же день, как она приехала, она забрала все в свои руки и ты очутилась у нея помощницей. Она командует тобою почти так же, как ты командуешь мною.

-- Она нисколько не командует и за это-то я и люблю ее. Она очень хороший человек, - такая же честная и прямая, как её брат.

-- По поему, она выше своего брата. Тот всегда со всяким пустяком приходит за приказаниями. Но он тоже славный малый. Признаюсь, я питаю некоторую слабость к Вильям; и если бы у меня была дочь...

На этом разговор оборвался. Далеко в Дерожате была могила ребенка, умершого более двадцати лет тому назад, и ни Джим, ни его жена никогда не говорили о своей покойной девочке.

Прежде чем померкли звезды, Скот, спавший в телеге, проснулся и молча приступил к доению коз. Было еще так рано, что ему не хотелось будить Фец-Уллаха и переводчика. Он был так поглощен работой, что не слышал приближения Вильям и внезапно увидел ее возле себя, в её старой амазонке, с заспанными глазами. Она держала в руках чашку чая и гренки. На земле около телег пищал грудной ребенок, и маленький шестилетний мальчуган выглядывал из-за плеча Скота.

-- Тише ты, постреленок, - говорил Скот, обращаясь к мальчику. - Сейчас получишь есть.

-- Здравствуйте, - приветствовал ее Скот. - Вы не можете себе представить, до чего эти пискуны бывают несносны.

-- О, прекрасно могу. - Она говорила шопотом, потому что кругом все спали. - Только я кормлю их с ложки или устраиваю нечто в роде соски. Ваши гораздо толще моих. И вы проделывали это каждый день по два раза?

Голос её почти замер.

-- Да. Это было страшно нелепо. Попробуйте вы теперь, - сказал он, уступая свое место молодой девушке. - Начинайте смелее. Коза ведь не корова.

Коза сначала не давалась, почуяв неопытную руку, но потом все обошлось благополучно. Вильям успела уже покормить троих ребят.

-- Видите, как эти маленькие негодяи славно пьют, - с гордостью говорил Скот. - Я их вымуштровал.

Оба были очень заняты и увлечены своим делом, и не успели оглянуться, как уже настал день; все обитатели увидели их на коленях около коз, с раскрасневшимися лицами, хотя то, что они говорили между собой, могло-бы быть повторено перед целым светом.

-- Какая досада, - говорила Вильям, поднимая с земли чашку с чаем и гренки. - Я велела приготовить для вас чай, а он теперь стал холодным, как камень. Я думала, что так рано еще нельзя будет получить. Лучше не пейте его: он совсем простыл.

-- Вы ужасно добры. Чай очень хорош. Право, вы ужасно добры. Я оставлю на ваше попечение своих ребят и коз, и, конечно, каждая женщина здесь может выучить вас доенью.

-- Конечно, - сказала Вильям. Она сразу порозовела и похорошела за это утро.

Когда дети увидели, что Скот уезжает, они подняли страшный рев. Скот не знал, что ему делать, и краснел от стыда, потому что Гаукинс уже начал обнаруживать нетерпенье, поворочиваясь на своем седле.

Один маленький мальчик вырвался из рук м-с Джим, быстро как кролик, подбежал к Скоту и прильнул к его сапогу. Вильям бежала за ним в догонку.

-- Я не уйду, не уйду, - кричал мальчик, прижимаясь к Скоту: - они меня здесь убьют. Я не знаю этих людей.

-- Слушай меня, - убеждал его Скот на ломанном тамильском языке, - я тебе говорю: она тебе не сделает зла. Иди с ней, она будет кормить тебя.

-- Пойдем со мной, - безпомощно говорила Вильям, но мальчик и слушать не хотел.

-- Уходите, - быстро сказал ей Скот, - Я сейчас пришлю к вам этого постреленка.

Его авторитетный тон оказал свое действие, но довольно неожиданным образом. Мальчик отпустил его ногу и проговорил серьезно: "Я не знал, что эта женщина - твоя. Я пойду с ней".

Произошло общее смятение. Полицейские не могли удержаться от смеха, а Скот, весь вспыхнув, быстро начал отдавать приказания возчикам.

Когда через десять дней к Гаукинсу приехал Мартин и Вильям рассказала ему о подвигах Скота, тот покатился со смеха и сказать: "Ну, конченное дело. Теперь он до конца дней своих будет Бакри-Скотом! (Бакри на северном индийском наречии значит коза). Я бы отдал свое месячное жалованье, чтобы посмотреть, как он нянчился со своими козами. Я поил детей рисовой водой. У меня все шло прекрасно".

-- Это просто отвратительно, - сказала его сестра, и глаза её засверкали. - Человек делает нечто... нечто такое, а вы все думаете только о том, чтобы дать ему какое-нибудь глупое прозвище и высмеять его.

-- Очень хорошо, - отвечала Вильям сухо.

Когда Мартин вернулся на свою службу по железной дороге, он сообщил придуманное им прозвище сослуживцам, и оно распространилось по всей линии и дошло до Скота, когда он приезжал со своими телегами, нагруженными хлебом. Туземцы принимали это прозвище за какой нибудь английский почетный титул и возчики хлеба в простоте душевной величали таким образом Скота, до тех пор, пока Фец-Уллах не отколотил их за это. Для доения коз у Скота теперь оставалось мало времени, но Джим применил его план на всех продовольственных пунктах, где целые стада коз откармливались ненужными хлебными зернами. Хлеба теперь пришло достаточно, чтобы прокормить всех; нужно было только как можно быстрее распределять его; а для этой цели трудно было сыскать более подходящого человека, чем Скот, который никогда не терял самообладания, никогда не давал ненужных приказаний и в точности исполнял приказания свыше. Не теряя времени, он носился от одного продовольственного пункта к другому, доставлял рис и ночью отправлялся дальше, к следующему продовольственному пункту, где его ожидала телеграмма от Гаукинса с неизменными словами: "Продолжайте то же самое". И он неуклонно продолжал разъезжать по всем пунктам в то время, как Джим за пятьдесят верст от него отмечал на большой карте движение его телег, колесивших по голодающим селениям.

-- Я говорил тебе, что он будет работать, - заявлял Джимми своей жене, по прошествии шести недель. - Посмотри, Лиззи, вот сколько он наделал за одну неделю: 40 миль, пройденных за два дня с двенадцатью телегами; два дня остановки, чтобы построить барак для молодого Роджерса (этот идиот, Роджерс, мог бы и сам его построить). Потом 40 миль обратно, на пути нагрузка шести телег и раздача хлеба, которая заняла все воскресение. Вечером он пишет мне оффициальный отчет в 20 страниц, в котором сообщает, что местное население с успехом могло бы взяться за "общественные работы" и что он уже заставил их поправить какой-то старый резервуар, чтобы обезпечить снабжение водой во время дождей. Он думает, что за одну неделю они смогут смастерить плотину. Посмотрите на эти рисунки - неправда-ли, как они хороши и отчетливы? Я знал, что он молодец, но должен сказать, что он превзошел мои ожидания.

-- Я должна показать это письмо Вильям, - сказала м-с Джим. - Девочка совсем извелась с этими ребятишками.

-- Не более, чем ты, дорогая. Я очень сожалею, что не в моей власти представить вас обеих к ордену.

Эту ночь Вильям долго сидела в своей палатке, читая страницу за страницей оффициального отчета и разглядывая рисунки предполагаемых усовершенствований в резервуаре.

Вскоре Скот был переведен в новый округ, и м-с Джим, говоря об этом с Вильям, заметила:

-- Когда он поедет в Канду, он будет проезжать в пяти милях от нас. Наверное, он тогда заедет.

-- О нет, я уверена, что он этого не сделает, - отвечала Вильям.

-- Почему вы думаете, дорогая?

-- Он приедет, - сказала м-с Джим, подмигнув мужу.

-- Это всецело зависит от него, - вставил свое слово Джим. - Если он найдет это удобным, то нет решительно никакой причины, почему бы ему этого не сделать.

-- Он не приедет, - спокойно повторила Вильям.

-- Это было бы совсем на него не похоже. Предсказание её сбылось: Скот не заехал.

на лошадь и отправился в путь, радуясь дождям. Теперь нужно было раздавать населению семена для посева и деньги для покупки волов. Белым людям приходилось работать вдвойне; Вильям, перескакивая с камня на камень по грязной дороге, ходила лечить своих питомцев, растирала им животики и давала согревающее питье. Козы бродили кругом и подъедали молодую травку. От Скота не было никаких известий, кроме правильных телеграфических сношений с Гаукинсом. Первобытные деревенския дороги совсем исчезли; возчики его начинали бунтоваться; один из полицейских отряда Мартина умер от холеры, а Скот принимал по 30 гран хины, чтобы предохранить себя от лихорадки, которая является вследствие тяжелой работы во время дождей. Но обо всем этом он не считал нужным сообщать Гаукинсу. Он попрежнему работал над развозкой хлеба от железной дороги по округу в 15 милль радиуса; и так как перевозить полные телеги теперь было немыслимо, он перевозил их в четыре раза и, следовательно, работал вчетверо больше, потому что боялся эпидемии и не хотел допускать скопления нескольких тысяч людей на одном продовольственном пункте. Лучше было брать буйволов, заставлять их идти до полного изнеможения и затем оставлять их на дороге на съедение воронам

В голове у Скота стоял непрерывный звон от огромных порций хины и ему часто казалось, что земля колышется под ногами, ио он не падал духом. Если Гаукинс решил сделать из него простого возчика хлеба, то это уже было дело Гаукинса. Он знал, что на Севере найдутся люди, которые скажут, что напрасно он так надрывался, и что, в сущности, никакой особенной пользы он не принес; но высоко над всеми ними, в самом пылу борьбы стояла Вильям, которая одобряла его, потому что она понимала. Он так дисциплинировал себя, что механически исполнял всю ежедневную рутину, хотя его собственный голос уже казался ему странным и руки дрожали, когда он писал свои донесения Гаукинсу. Наконец, с величайшим трудом он добрался до телеграфа и стал телеграфировать Гаукинсу, что, по его мнению, округ Канда теперь обезпечен продовольствием, и что он ждет его дальнейших распоряжений. Написавши телеграмму, он к великому удивлению мадрасского телеграфного чиновника, упал в обморок.

Скот уже несколько дней лежал в лихорадке, когда к нему заглянул Гаукинс. Больной узнал его.

-- В округе все обстоит благополучно, - заговорил он слабым голосом. - Вы получили мою телеграмму? через неделю я буду здоров. Не понимаю, с чего это со мной случилось. Через неделю все пройдет.

-- Здесь все кончается. Мартин вернется домой через неделю. Другие уже вернулись. Должен сказать, что Виль... я хочу сказать мисс Мартин, отлично работала.

-- Как она поживает? - спросил Скот почти шепотом.

-- Она была страшно занята, когда я уезжал. Католическая миссия берет на себя покинутых детей и будет воспитывать из них священников; Базельская миссия тоже берет нескольких, а большая часть возвращается к матерям. Вы бы слышали, какой вой подняли эти малыши, когда их отбирали от Вильям. Она немного устала за это время, как впрочем и все мы. Ну-с, как вы думаете, когда вам можно ехать?

-- Я не могу ехать к вам в таком виде. Я ни за что не поеду, - отвечал Скот ])ешительно.

тут сделали, пока вы немного оправитесь.

Через несколько дней они ехали обратно по железной дороге, но поезд уже не осаждался более толпами голодных людей, не видно было костров, временные постройки пустовали.

-- Съездите теперь к моей жене, - сказал Джим, когда они подъехали к станции. - Вам там приготовили палатку. Обед будет в семь часов. Тогда мы с вами увидимся.

Подъезжая к пункту, Скот увидел Вильям в своей неизменной коричневой коленкоровой амозонке. Она сидела около обеденной. палатки, бледная и худая, с гладко зачесанными волосами. М-с Джим не было видно, и все, что Вильям могла выговорить, было:

-- Боже, на что вы стали похожи!

-- О, я совсем здорова. Мы покончили свои дела и пристроили детей. Вы, вероятно, знаете?

Скот кивнул головой.

-- Мы все вернемся через несколько недель. Гаукинс сказал мне.

-- До Рождества, говорить м-с Джим. Неправда ли, как хорошо будет вернуться домой? Я уж отсюда слышу запах леса, - Вильям вздохнула. - Мы приедем как раз во время, чтобы сделать все рождественския приготовления.

-- Теперь, когда все прошло, да. Но здесь было страшно тяжело Знаете, нам приходилось смотреть на все эти ужасы, и ничего ни делать, а сэр Джим почти все время был в разъездах.

-- Ничего не делать! А как у вас шло дело с доением?

-- Я справлялась кое-как, после того, как вы научили меня. Разговор оборвался. М-с Джим все еще не показывалась.

-- Между прочим, я только сейчас вспомнила, что должна вам 50 рупий за сгущенное молоко. Я думала, что, может быть, вы заедете сюда по дороге в Канду и собиралась тогда расплатиться с вами, но вы не заехали.

мне этого хотелось?

-- Знала, - сказала Вильям, взглядывая на него из подлобья. Бледность её исчезла.

-- Вы поняли?

-- Почему вы не заехали? Конечно, поняла.

-- Почему-же?

-- А вам было жаль?

-- Если бы вы заехали - я знала, что вы не заедете, - но еслибы вы все-таки заехали, я была-бы очень рада. Ведь вы тоже знали, что я была бы рада.

-- Благодарю Бога, что я этого не знал. Но мне так хотелось заехать! Я не мог оставить телеги, иначе оне бы страшно запоздали.

Скот наклонился и поцеловал руку, передававшую ему засаленные кредитные билеты. Вильям смущенно погладила другой рукой его волосы.

-- И ведь вы тоже знали, правда? - спросила она новым голосом.

-- Клянусь вам честью, я не знал. Я не смел даже подозревать, исключая... скажите мне, вы никуда не ездили верхом в тот день, когда я ехал в Канду?

Вильям с улыбкой кивнула головой.

-- В пальмовой роще на южной дороге? Я видела кончик вашей шапки, когда вы проезжали мимо храма - и убедилась, что, значит, вы здоровы.

На этот раз Скот уже не поцеловал её руки, а обнял ее, и когда она убежала в свою палатку, он остался один и на лице его появилась широкая, идиотическая улыбка. Но когда Фец-Улах принес ему напиться, руки его так дрожали, что он чуть было не расплескал всего стакана "виски с содой". Бывают разного рода лихорадки.

Но еще гораздо труднее было поддерживать натянутый, ежеминутно прерывающийся разговор за обедом до тех пор, пока прислуга не удалилась. Тогда м-с Джим, которая готова была расплакаться уже за супом, поцеловала Скота и Вильям, и в честь жениха и невесты была выпита бутылка шампанского, - теплого, потому что негде было достать льду, а потом они вдвоем сидели на воздухе перед палаткой и смотрели на звезды.

Когда м-с Джим поздравляла ее, Вильям заявила:

-- Но на них так приятно смотреть, Джим. Я просто не могу подумать о том, что придется с ними разстаться. Неужели ты ничего не можешь для него сделать?

-- Я постарался дать понять правительству, что он один вынес на своих плечах почти всю работу. Но он-то стремится только к тому, чтобы быть назначенным на Люнийский канал, и Вильям мечтает о том-же. Слышала ты, как они разговаривают о доковых воротах, о выпускных трубах и пр. Вероятно, это его манера ухаживанья.

-- Это только в промежутках, - сказала и с Джим, улыбаясь. - Дай им Бог счастия.